Глава вторая

Когда мы в конце концов добираемся до места назначения, упрятанного за длинной высокой стеной на некотором отдалении от ближайшей деревни, уже темно. Рядом с дорогой видны огромные железные ворота с двумя створками, и мне приходится выйти из машины, чтобы их открыть. На воротах навесной замок, однако на кирпичном столбе есть сейф для ключей, отпираемый с помощью кода, который прислали мне по электронной почте. Я набираю серию цифр, замок послушно щелкает и открывается, наполняя меня облегчением.

Видишь? Все сработает. Просто надо знать, что ты делаешь, и все получится.

В металлическом ящике лежит снабженная потрепанным кожаным брелком связка ключей. Я вынуждена перепробовать один за другим, пока не нахожу нужный. Я распахиваю тяжелые створки и возвращаюсь в машину, проезжаю через ворота, а затем снова выхожу, чтобы закрыть и запереть их. Мне нравится, как щелкает запираемый замок. Я накидываю на ворота цепь. Насколько я понимаю, никто не видел, как мы сюда заехали. Теперь я отгородилась от всего мира. Возвратившись в машину, я вижу, что Хедер проснулась.

– Мы приехали? – спрашивает она, возясь с ремнем на своем сиденье. Большими голубыми глазами она смотрит из окна на еле различимые тени. Подъездная дорога окаймлена высоким переросшим кустарником.

– Да, мы приехали. – Мой голос веселый и успокаивающий. Все хорошо. Бояться нечего.

Фары выхватывают очертания чего-то огромного впереди нас, пока мы с хрустом движемся по гравийной подъездной дороге. Разглядеть что-нибудь трудно. Конечно, на сайте я видела фотографии, но местность утопает в темноте.

– Мы рядом с домом, о котором я тебе рассказывала, – жизнерадостно сообщаю я. – Правда он потрясающий? Как будто это наш собственный замок!

Перед нами огромное здание, лишь небольшая часть которого освещена фарами автомобиля. Оно построено из кирпича, и при таком освещении рисунок кладки – «в елку» из красных блоков и черных линий – кажется безумным, невероятным. Мы стоим на переднем дворе, на покрытой гравием прямоугольной площадке перед домом, и ничто не говорит о том, что внутри есть какая-то жизнь. Дом настолько велик, что прячется в тени. Нечто колоссальное, массивное. Он куда больше, чем я ожидала. Я думаю, настолько ли он красив, как выглядел на фотографиях, с элегантными очертаниями и большими окнами, двумя этажами под двускатной крышей с высокими дымовыми трубами.

– Это наш новый дом? – Голос у Хедер усталый, и я догадываюсь, что она просто хочет поспать в каком-нибудь теплом и безопасном месте, которое никуда не едет. Но когда я смотрю в зеркало заднего вида, я также замечаю, какой ошеломленной и запуганной она выглядит. Голубые глаза ее расширенные и вопрошающие.

– Теперь, – решительно говорю я и расстегиваю свой ремень безопасности, – все будет хорошо. Обещаю. Первая ночь на новом месте всегда нелегка.

Во рту у меня снова горечь. До сих пор мои обещания были пустыми. Отчего ей верить мне сейчас? Она, должно быть, догадывается, что вещи не всегда бывают такими, какими кажутся. Дети так доверчивы, так уверены в том, что не зря появились на свет, так увлечены окружающим миром и всем, что он предлагает. Как поведать им горькую правду? Что их мир не всегда будет безопасным и нормальным. Что мама и папа не всегда могут прогнать плохое. Мы всегда говорим им правду. Разве не так? Но как я могу это сделать? И зачем? Почему бы не позволить им жить в приятности так долго, как получится?

– Хорошо, – говорит она слабым голосом. В последнее время ей пришлось со многим примириться, и она всегда старалась изо всех сил. Мое сердце разрывается от любви к ней, к моей чудесной девочке.

– Подожди здесь минутку, милая, пока я открою дверь. Я быстренько со всем разберусь.

В конце концов, мы должны быть счастливы в месте, которое называется «Райский Дом».

Я включаю фонарик в своем телефоне, чтобы осветить входную дверь. Я исследую связку ключей. Какой из них отпирает этот замок? И что, кроме замка на воротах, отпирают другие ключи, во имя всего святого? Я вожусь с ключами, пробуя один за другим, и сразу забываю, какой из них уже испытала. Во мне начинает нарастать паника.

Это катастрофа! Мы проведем перед запертой дверью всю ночь, и только утром я смогу позвонить этим людям. О господи! Я знала, что из моей затеи ничего не выйдет.

Неожиданно какой-то ключ легко входит в замочную скважину и поворачивается. Меня снова охватывает облегчение. Все-таки все будет хорошо.

Не знаю, сколько еще я смогу выдержать. Игра противоречивых сильных эмоций чрезвычайно утомительна.

Я делаю шаг в непроглядную темноту и начинаю ощупывать стену в поисках выключателя. Лишь после того, как я снова включаю фонарик в телефоне, мне удается найти то, что искала: ряд старомодных круглых выключателей из темно-коричневого бакелита, смонтированных на деревянной доске. Я щелкаю одним из них, и над моей головой загорается тусклая лампочка без абажура. Она дает слабый оранжевый свет. Толком не осмотревшись, я направляюсь к автомобилю. Я не хочу оставлять Хедер одну ни секундой больше, чем необходимо.

Она терпеливо ждет на своем сиденье. Она не спит, и под глазами у нее синие круги.

– Готова? – спрашиваю я.

Она кивает, и я расстегиваю ремень безопасности. Она выкарабкивается собственными силами – теперь, когда ей шесть лет, она едва помещается в детском кресле. Хедер неуклюже спускается на землю, задеревенелая после многих часов езды.

– Может, тебя понести?

Она качает головой. Она не позволяет мне носить ее с той ночи. Вместо этого она всовывает свою ладошку в мою руку, и я запираю машину. Она чирикает, мигает габаритными фонарями, боковые зеркала аккуратно складываются. Замки щелкают, запирая автомобиль, освещение салона гаснет. Хедер смотрит прямо перед собой, пока мы идем к свету, к лампочке внутри, которая теперь светит ярче, добавляя чуть-чуть радости унылому месту нашего назначения.

– Скоро ты будешь в постели, доченька, – говорю я с уверенностью, которой не чувствую, и веду ее в дом. В свободной руке я тереблю план дома. Я знаю, что кровать есть в комнате, которая находится ближе к задней части дома. Мне надо только найти ее, принести из машины постельное белье, постелить его и устроить Хедер. Потом мы наконец-то сможем отдохнуть.

Рори и я вместе в постели. Я лежу на спине, глядя в темный потолок, мои глаза все еще адаптируются после того, как был выключен светильник у изголовья. Он перекатывается, целует мое плечо, трогает меня рукой.

– Ночь, дорогая моя, – говорит он.

Ночь. Я не собираюсь говорить, пока не собираюсь, но не могу удержаться:

– О… как прошел твой день? Я не успела раньше спросить. Как дела на работе?

– О, – говорит он расплывчато. – Хорошо. Много работы. – Он зевает. – Я совершенно разбит. Ты не против, если я сразу засну? Мы можем поговорить завтра, если тебе захочется.

– Конечно, не против. Ты устал. – Я оцепенела от напряжения и делаю попытку расслабиться. Не знаю, как долго смогу это выдерживать. – Но… день у тебя… был хорошим?

– Да, типа того. Как обычно. Уйма дел. Во время обеденного перерыва меня поймал Энди, вынужден был пойти с ним в паб. Потом обычные совещания – бюджеты и так далее. – Он вздыхает. – Так что я вымотался. – Он снова меня целует. – Увидимся утром.

– Хорошо, – говорю я. Через пару минут он засыпает, его тело слабо подергивается, погружаясь в дремоту. Я же заснуть не могу. Не теперь, когда я знаю.

Я проснулась в «Райском доме» следующим утром с первыми проблесками зари, пробивающимися сквозь тонкую штору на окне. Окружавшая нас обстановка была серой, но хорошо различимой. У нас огромная, но совсем голая комната. Не думаю, что она была спальней изначально, но теперь здесь стояла чугунная двуспальная кровать со старым полосатым матрасом, который вчера я накрыла нашей простыней. С середины потолка свисала голая лампочка на сером проводе, беленые стены испещряли вмятины; на тех местах, где когда-то висели картины, виднелись серые прямоугольники. Камин тоже был выкрашен в белый цвет. Комната походила на место для натурных съемок изысканного интерьера, главным достоинством которого является крайнее убожество. Здесь есть старый сосновый платяной шкаф с грязным, покрытым пылью зеркалом в дверце и древнее изношенное кресло. По углам комнаты висят гирлянды паутины, вдоль плинтусов валяются пушистые комки пыли. У меня щекочет в носу, и я борюсь с желанием чихнуть.

Хедер еще спит, и я стараюсь не потревожить ее, пока выбираюсь из-под одеяла. Голый пол холодит мне ноги, и я дрожу в своей пижаме. Мои тапочки в какой-то сумке, наверное, по-прежнему в машине. Вчера ночью я принесла с собой только самое необходимое: свой чемодан и чемодан Хедер. У нее маленький лиловый чемоданчик с сиденьем, как у всех детей, и сейчас он открыт. В нем аккуратно сложенная одежда. Ее пижаму я положила сверху, чтобы до нее легко можно было добраться по прибытии, вместе с маленьким розовым клеенчатым несессером, в котором лежат зубная щетка и клубничная зубная паста. На цыпочках я подхожу к своему чемодану, вынимаю джемпер и натягиваю его поверх пижамы. Сразу согревшись, я решаю поискать кухню и посмотреть, что в ней есть. В машине лежит коробка с припасами, но вдруг мне повезет и я найду что-нибудь для чая или кофе? Я тихонько выхожу из комнаты в коридор. Оказавшись во мраке, я удивляюсь тому, что вчера смогла отыскать спальню, хотя мы были такими уставшими. Каким-то образом с помощью простейшего плана дома, предоставленного компанией, я смогла найти ее с первой попытки. Свет, который я включила вчера, горел, но маломощные пыльные лампочки давали лишь минимум освещенности. Это место было и похоже, и не похоже на то, чего я ожидала, разглядывая фотоснимки. Оно больше и запущеннее – я видела, что штукатурка на стенах местами обвалилась, а рейки для картин, которые тянулись вдоль стен, были черными от пыли. Однако все же оно обладало каким-то благородством, которого я ожидала от такого старого здания.

А теперь моя работа – заботиться о нем. Как долго это здание стояло пустым? Почему предыдущие владельцы его покинули?

И, разумеется, кому и зачем оно нужно теперь?

Я смотрю на поэтажный план, который прихватила с собой, выходя из спальни. Нижний этаж занимают большие комнаты для приемов в центре и еще десятки комнат меньшего размера. Наша спальня, должно быть, когда-то имела иное назначение – возможно, это была небольшая гостиная или кабинет. Я разбираюсь со своим местоположением – где-то в восточной части дома, – и вскоре мне удается найти дорогу в вестибюль, через который мы прошли прошлой ночью. Он внушительных размеров, с каменным полом в черно-белую шашечку и лестничной площадкой высоко над ним. В дальнем левом углу к ней тянется дубовая, в готическом стиле лестница. Массивная дверь напротив меня ведет в западную часть дома, я прохожу через нее и вхожу в новый коридор, вдоль которого видны закрытые двери. Одна дверь все же приоткрыта, я заглядываю внутрь и вижу большую столовую с окнами, выходящими на переднюю подъездную дорогу. Стены насыщенного бирюзового цвета, лепнина белая, а деревянный пол истерт. Посередине огромный старый стол с покрытой пылью столешницей, вокруг штук шестнадцать старых стульев. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как кто-то ел за этим столом?

Это место кажется таким заброшенным.

Я так мало знаю об этом доме. Компания не сообщила мне почти ничего, кроме того, что он уже некоторое время пустует. Не то чтобы он разваливался. Он просто грязный, и в нем стоит затхлый запах, который поселяется в пустых домах. Неудивительно, что они хотят, чтобы в доме кто-то был. Со всеми своими многочисленными комнатами это райская гавань для самовольных поселенцев. Я смотрю на стол.

Странно, что здесь что-то осталось. Хотела бы я знать, почему отсюда забрали все, кроме стола и стульев? И кто выбрал для стен такой цвет? Он просто удивительный.

Я уже собираюсь выйти, когда что-то привлекает мой взгляд. По обе стороны облицованного серым мрамором камина с мутным зеркалом наверху располагаются сводчатые альковы со встроенными полками. В ближайшем к окну алькове на одной из верхних полок стоит какой-то небольшой предмет. Из любопытства я обхожу огромный стол, пока не оказываюсь прямо перед альковом. Теперь я его вижу, хотя он стоит слишком высоко, чтобы дотянуться, и задвинут в глубину так, что его почти не видно. Это мраморный бюстик, около двенадцати сантиметров высотой, очень красивой маленькой девочки, ее голова слегка повернута в сторону, глаза закрыты, волосы сзади собраны в пучок. Губы сложены в милую полуулыбку, а на плече сидит птичка с раскрытыми крыльями и смотрит на ее лицо. Глядя на бюстик, я почти слышу веселое птичье пение и вздох восхищения девочки, слушающей его. Но… эти закрытые глаза, белые щеки и неподвижность внезапно меня отпугивают, и я поворачиваюсь и выбегаю из комнаты, закрывая за собой дверь. У меня колотится сердце, а дыхание становится поверхностным и отрывистым.

«Не будь глупой», – решительно говорю я себе, стоя в коридоре. Я ни в коем случае не должна позволять себе пугаться. Последнее, чего мне хочется, это начать бояться этого места, где нас только двое.

Это всего лишь дом. Пустой дом. Все иное, что ты привносишь сюда, является только плодом твоего воображения.

Глубоко дыша, чтобы успокоиться, я сверяюсь с планом и направляюсь в сторону кухни.

Кухня, как и остальные помещения дома, заросла пылью и грязью. Очевидно, ее никогда не модернизировали, разве что установили старую газовую плиту с открытым грилем, расположенным на высоте глаз. Она стоит на выступе в кладке для дымохода, на том месте, откуда, по-видимому, убрали печь гораздо большей величины, и выглядит поэтому слишком маленькой. Рядом с ней всунут маленький холодильник, шнур от которого тянется к ближайшей розетке на рабочем столе. Пол покрыт узорчатым винилом, вероятно, чтобы скрыть оригинальный каменный пол, но настоящая прелесть – в открытых деревянных полках, идущих по стенам помещения в форме буквы Г, и высоких окнах в дальней стене, за которыми видна масса зеленой растительности. Полки старомодные, и нет сомнения, что когда-то на них стояли кастрюли, сковороды, миски и прочая кухонная утварь. На дальней стене полки покрыты толстым деревом со множеством царапин, на другой стене – мрамором. Верхние почти пустые, не считая небольшой стопки разнородной фарфоровой посуды – тарелки, миски, чашки и блюдца с разными цветочными узорами. Огромная выщербленная раковина с двумя чашами увенчана старинным нагревателем с ржавым краном для горячей воды.

Хм. Нельзя сказать, что тут много добра. Что ж, посмотрим, что есть.

Обследуя кухню, я нахожу больше, чем ожидала: выдвижной ящик с разнобойным старым кухонным инструментом – разделочный нож и вилки с рукоятками из оленьего рога, покрытая пятнами пластмассовая лопатка. Затем я замечаю проем, который ведет в большую кладовую. Там обнаруживаются сокровища: старая жестянка с тремя чайными пакетиками, лежащими на дне в темно-коричневой пыли; банка растворимого кофе; коробка древнего, твердого как камень кускового сахара; жестянка какао, которое выглядит так, словно его срок годности истек никак не меньше десяти лет назад… Здесь есть стеклянная банка с чем-то похожим на поваренную соль – я не чувствую желания это пробовать, – горчица в порошке и пустые жестянки. Кроме того, есть старомодный чайник из тех, что свистят, когда вода закипает.

Значит, я могу выпить чашку кофе. Да, черного, но по крайней мере у меня пока нет нужды выходить из дому. Может ли растворимый кофе испортиться?

Я вношу чайник в кухню и наливаю воды из крана над раковиной. Холодная вода бьет сильной струей, газ зажигается без проблем, так что системы обеспечения работают. Я насыпаю старый кофе в чашку с цветочным узором и жду, пока чайник засвистит.

Стоя в огромном помещении, опираясь на рабочий стол, я вспоминаю Рори, заваривающего по утрам кофе. Наша кухня была новой, с темно-синими шкафами внизу и кремовыми наверху, все деревянное, с соединениями на шипах типа «ласточкин хвост», рабочие поверхности гранитные, огромная светло-голубая плита, сверкающие кухонные принадлежности запрятаны за высокими дверцами шкафов. На рабочей поверхности позволено было стоять только кофеварке Gaggia, и каждое утро Рори строго следовал ритуалу приготовления кофе: густой крепкий эспрессо с парящим пенистым молоком, в точности как я люблю. Как мы оба любили. Мы без труда научились разделять вкусы друг друга. По уик-эндам мы неторопливо пили наш крепкий кофе во время завтрака – мюсли, тост и джем для него; что-нибудь с модными семечками, ягодами, орехами и овсяное молоко для меня. Такая у нас была жизнь, исполненная непринужденности, жизнь, которую я принимала как должное. Потребовалось несколько лет, чтобы организовать ее так, как нам хотелось, – мы тщательно планировали бюджет, каждый год осуществляя проект, который понемногу приближал нас к задуманной цели. Однако и все то время, когда нам приходилось мириться с несовершенством, мы были на самом деле счастливы. Все было прекрасно. Я представляю наш старый дом: веселый красный кирпич за зеленой живой изгородью, дорожка к темно-синей входной двери, лампа, мерцающая в окне гостиной. Я вспоминаю, как входила в прихожую, бросала свои ключи в фарфоровую вазочку на столе; кошка смотрела на меня со своего любимого места на батарее отопления, где впитывала тепло горячих труб. Я снимаю пальто и кричу: «Привет! Где вы? Я дома!»

Фарфоровая чашка цокает о деревянную столешницу, кофе проливается, появляется черная лужица. Внезапно меня охватывает приступ острой боли и сожаления, ощущение невозвратимой утраты ослабляет пальцы, сгибает меня в три погибели и заставляет судорожно глотать воздух. Я трясусь, как от удара электрическим током. Если позволить этому продолжаться слишком долго, я не вынесу. Это может уничтожить меня, поэтому я собираю все свои силы и прогоняю это состояние.

Я не буду. Я НЕ буду об этом думать. Это ушло. Это прошло. Я сделала свой выбор.

Я уже не в том оазисе спокойствия, комфорта и счастья. Я здесь, в этом странном месте, где никто меня не знает. Никто не знает, где я.

А еще есть Хедер. В моем воображении всплывает ее лицо, и я представляю, как она ходит по той комнате, желая знать, где она и куда подевалась я. Этого достаточно, чтобы боль отступила. Я делаю глубокий вдох и трясу головой. Я должна возвращаться к ней. Теперь нас только двое, и нам надо смотреть в будущее.