Нацизм

«Как таковой идеологии не было. Не было связной, компактной теории, которую можно было бы назвать национал-социализмом. Даже основные понятия, такие как “раса” или “нордический”, получали противоречивые и расплывчатые определения, а порой и вовсе оставались без таковых», – пишет бывший профессор Гейдельбергского университета Клаус фон Зее¹. Хайнц Хёхне, историк СС, придерживается того же мнения: «Едва ли найдется такой пункт программы НСДАП, относительно которого у национал-социалистов не было бы разногласий»². Ганс Франк, в ранние годы бывший юристом Гитлера, а позднее занимавший высокие посты в нацистской иерархии, утверждает, что «в конечном счете у каждого вождя был свой национал-социализм». А Ральф Ройт называет нацистское движение «мешаниной разнообразных идеологических тенденций»³. Подобные высказывания могли бы удивить рядовых членов партии, живших не хлебом единым, но всяким лозунгом, впечатанным в их мозг. Нам же, после того как мы узнали, из каких разнородных источников появился национал-социализм, это кажется очень правдоподобным.

В национал-социализме имелась христианская составляющая, представителями которой являются Дитрих Эккарт – почитатель мистика Иоганна Таулера, Артур Динтер, который желал довести Реформацию до конца, и Йозеф Геббельс – католик, перенесший свои апокалиптические ожидания на Гитлера и его Третий рейх. Рудольф фон Зеботтендорф, глава общества Туле, имел явную склонность к оккультизму, равно как и два других члена этого общества – Эккарт и Рудольф Гесс; можно также вспомнить члена СС Отто Рахна, которому было поручено отыскать святой Грааль, и Генриха Гиммлера со своим Ahnenerbe («наследием предков»). Именно Гиммлер, который в течение нескольких лет пользовался помощью Карла Марии Вилигута, сделал из СС оккультный воинствующий орден.

Социалистическую тенденцию представляли братья Грегор и Отто Штрассеры, Геббельс (пока того не обработал Гитлер) и значительное число членов руководства СА, включая Хуго Штеннеса, который пойдет на открытый бунт против Гитлера в Берлине, а также сам шеф СА Эрнст Рем, который упрямо будет требовать, чтобы Гитлер начал, наконец, «вторую революцию», более или менее социалистическую. Присутствовала и откровенно фолькистская струя, главным образом связанная с Artamanen, в который входили и Гиммлер, и министр сельского хозяйства Вальтер Дарре, и Рудольф Хёсс – комендант Освенцима, а также Мартин Борман – коварный помощник Гитлера. В дополнение к этому на нацизм влияли разнообразные восточные воззрения, в первую очередь через Поля де Лагарда – предшественника нацизма, ориентированного на Восток, затем через Зеботтендорфа – известного астролога, тесно связанного с турецкими аспектами оккультизма и суфизма, через Карла Хаусхофера и его сына Альбрехта, хорошо знакомых с религиями и духовностью Востока. Не надо забывать и Гесса, знаменательно рожденного в египетском городе Александрия – перекрестке оккультных дорог Запада и Востока, а также Гиммлера с его интересом к йоге и Бхагавадгите. Этот краткий перечень лиц, с которыми мы уже познакомились в ходе нашего повествования, можно было бы продолжать почти до бесконечности, следуя разветвлениям разнообразных нацистских интересов, многие из которых переплетались и наслаивались друг на друга.

Базовые принципы национал-социализма можно кратко сформулировать следующим образом. Краеугольным камнем этой шаткой идеологической постройки была идея расового превосходства арийско-нордически-германского народа. Арийцы были, по словам Гитлера, «Прометеями человечества», это означало, что немцы – это раса господ (Herrenmenschen), стоящая выше всех других, которая может с полным основанием править другими народами как своими рабами. Об этом фундаментальном и искреннем убеждении мы уже писали не раз, в особенности в главе «Высшие люди». Всякая форма фашизма исповедует страстный национализм. В Германии же чувство превосходства и национальный эгоизм, впитанные с молоком матери, раздулись до невероятных размеров. Из этого вытекает все остальное.

Становой хребет национализма – это Führerprinzip, принцип вождя. Это относилось не только к собственно фюреру Адольфу Гитлеру, но и к пирамиде всех его подчиненных, к управляющим гау, или провинциями, к руководству округов, районов и более мелких подразделений, вплоть до фюреров, отвечавших за квартал. Гитлер открыто провозгласил, что партия равна государству, и наоборот. В речи, обращенной к одной из Ordensburgen, высших партийных школ, он сказал: «Идея нашей демократии состоит в следующем. Первое: на каждую руководящую позицию ответственный не баллотируется снизу, а выбирается сверху, и так до самого основания пирамиды. Второе: эти люди имеют непререкаемый авторитет для тех, кто находится ниже их, и безусловно подотчетны тем, кто стоит выше… Таким образом, мы имеем здесь принцип абсолютного подчинения и абсолютной власти»⁴. Действительно, власть абсолютная и абсолютистская. Эту тоталитарную систему Гитлер называл «истинная демократия» и считал, что она бесконечно превосходит жалкие структуры, основанные на массах и подсчете голосов, которые обыкновенно называют демократическими.

Как бы то ни было, на вершине этой пирамиды, невидимо присутствуя повсюду, находился настоящий фюрер. Его ждали так страстно, и наконец он явился – вождь немецкого народа, на которого молились как на мессию. Тот, кто искоренит все несправедливости и поведет их к золотому веку. «Немцы жаждали быть ведомыми. Гитлер и его пропагандисты прекрасно сознавали, что концепция фюрера была лозунгом, отвечавшим этому стремлению». Дети в детском саду пели: «Мы верим в фюрера, / мы живем ради нашего фюрера, / мы умираем за нашего фюрера, / и мы становимся героями». А первая клятва, которую торжественно приносили те, кому исполнилось десять, была следующей: «В присутствии Кровавого знамени, которое олицетворяет нашего фюрера, я клянусь, что посвящу все мои силы и всю мою энергию спасителю нашей страны Адольфу Гитлеру. Я желаю и готов отдать жизнь за него, и да поможет мне Бог. Один народ, один рейх, один фюрер!»⁵

Третьим принципом национал-социализма был Gleichschaltung, что можно перевести как «унификация» или «интеграция» – имеется в виду интеграция чего бы то ни было в тело пропитанного нацизмом народа. Существовавшие раньше структуры общества, равно как и структура немецкого государства, должны исчезнуть. В то время Германия состояла по крайней мере из семнадцати федеральных единиц, которые сами по себе были государствами и обладали соответствующими прерогативами. Всего за несколько месяцев Гитлер смел все эти остатки феодализма и заменил их структурированной тоталитарной системой, в которой все в конечном счете стали одинаковыми существами в одинаковых мундирах. Гитлеровская идея «истинной демократии» на практике обернулась жестко структурированной армейской иерархией, где значение имели отличительные знаки униформы, а не человек внутри. Как писал один нацистский поэт, все они стали «кулаком фюрера». Мы многое узнали, разбирая природу немецкого «отказа думать», – это может помочь нам, людям постмодернистской эпохи, не только понять, как же случилось, что «от демократии отказались без всякой борьбы» (Кершоу) и почему «народ с такой готовностью отдавал все свои права и свободы» (Фридрихс), но и то, почему эта потеря демократии «в очень широких кругах» воспринималась как «искупление и освобождение» (Хаффнер).

Четвертый принцип национал-социализма касался взаимоотношений с миром за пределами Германии. Прежде всего, это означало поквитаться с Францией. Большая часть нацистской пропаганды раннего периода была просто-напросто выражением общенародных чувств, вызванных поражением в войне, ложных мифов о причинах этого поражения, а также негодования от вынужденного принятия Версальского договора. Немецкая мания величия выросла из более раннего чувства неполноценности отсталой средневековой страны, сравнивающей себя с «югом» и его духовными ценностями. Ненависть все больше и больше фокусировалась на соседней Франции, в особенности когда та стала культурной доминантой Европы и французский язык заменил латинский как lingua franca. В 1806 году Наполеон завоевал и упразднил «Священную Римскую империю германской нации». Шок от его присутствия и проведенных им реформ послужил, как мы уже видели, толчком к началу немецкого возрождения.

Если Гитлер чего-то и хотел – так это отомстить за Версаль; унизительно обставленное подписание перемирия Франции с Германией в Компьене в июне 1940 года вознесло его на вершину престижа и власти. Теперь он должен был осуществить и другие пангерманские военные цели: дать Германии «место под солнцем», завоевать для нее «жизненное пространство», которое предоставит расе господ (Herrenmenschen) принадлежащие ей по праву территории и ресурсы. Аморальные действия, ведущие к этому – будь то теории, договоры или завоевания, – оправданий, по сути, не требовали. Возводить ли «стену против коммунизма», подписывать ли с теми же коммунистами пакт о ненападении – если народ будет уверен, что это делается для его же блага и славы, он примет все что угодно.

Это подводит нас к пятому и последнему принципу национал-социализма – к антисемитизму. Джон Вайсс назвал антиеврейские настроения, господствовавшие в то время в Германии «идеологией смерти» (это название он дал и своей нашумевшей книге); Даниел Голдхаген вызвал в 1996 году скандал книгой об «элиминационистском антисемитизме в современной Германии». Обе эти книги, равно как и энергичная реакция на их появление вкупе с последующими комментариями, были запоздалой и необходимой рефлексией о немецкой ответственности за холокост. По ходу нашего повествования мы прослеживали рост этих иррациональных антиеврейских чувств. Существует множество свидетельств проеврейских действий со стороны «арийцев», но невозможно отрицать того факта, что в целом отношение к евреям было враждебным.

Бесспорно, Гитлеру не требовалось слишком много усилий для того, чтобы национал-социалист атаковал еврея. Для Гитлерюгенда же это было занятным развлечением, ведь о том, чтобы получить отпор, речи не шло. Национал-социализм хотел удалить евреев из немецкого общества. Гитлер же хотел удалить их из тела человечества физически. Понимал ли это средний национал-социалист? Почти наверняка – нет, хотя он и мог об этом догадываться, стоило лишь внимательно прочитать то, что написал фюрер, или внимательно прислушаться к тому, о чем он вопил во весь голос. Но даже если «коричневорубашечник» и знал, он предпочел бы об этом не думать. Таким образом он – прямо или косвенно – способствовал исполнению приказов фюрера и участвовал в бойне.

Гитлеризм

Программа НСДАП, второпях состряпанная в начале 1920 года Гитлером и Антоном Дрекслером, с развитием движения быстро теряла актуальность, в особенности это касалось эксцентричных пунктов об экономике и финансах. Однако Гитлер не соглашался менять эту программу ни на йоту – кроме одного пункта о вожде партии, который в изначальной версии был подконтролен верховному комитету: коль скоро Гитлеру были предоставлены диктаторские права, его власть должна быть абсолютной.

«Гитлер уважал жесткие, неизменные формулы – здесь можно увидеть влияние его католического воспитания. Важен политический символ веры, “вокруг которого вращается мир”, – говорил он. И добавлял, что “какой бы идиотской” программа ни была, “люди поверят в нее, если мы будем ее убежденно отстаивать”. Действительно, Гитлер провозгласил старую партийную программу, несмотря на ее очевидные слабости, “неизменяемой”. Устарелые, архаичные черты преобразовали ее из объекта обсуждения в объект почитания. Более того, ее целью было не давать ответы на вопросы и не определять направление движения – она просто должна была привлекать внимание. “Разъяснять – значит плодить разногласия”, – говорил Гитлер. Вера решает все. И так как он настаивал на единстве фюрера и идеологии, точно так же был утвержден принцип непогрешимого, неизменного фюрера. Один из его сторонников высказался лаконично: “Нашу программу можно выразить двумя словами: Адольф Гитлер”»⁶.

Гитлер шел своим путем. «Говорить на одном дыхании о Гитлере и таких властителях, как Геббельс, Геринг, Риббентроп и Гиммлер, считать Гитлера primus inter pares (первым среди равных) – значит плодить заблуждения. Он – совершенно отдельный феномен, сила, движущаяся независимо от партийных вождей, которые попадают на свои позиции по его решению, которых он использует и которые ни в коем случае не могут действовать независимо от него»⁷.

«Мы почти ничего о нем не знали, – признает Раушнинг. – Самые близкие его партийные товарищи не имели понятия о том, что он планирует, ни даже о том, что он намеревался заложить в основание»⁸. Мы уже видели, что и Шпеера, и Геббельса он оставлял в неведении не только по поводу общей картины, но и по поводу ключевых решений. «Никогда в жизни я не встречал человека, который так редко выказывал бы свои чувства, – говорит Шпеер, – если же это случалось, он немедленно вновь закрывался. Во времена Шпандау [в тюрьме после войны] я порой говорил с Гессом об этой странности Гитлера. Да, нам обоим порой казалось, что мы сблизились с ним. Но каждый раз нас ждало разочарование. Как только кто-то из нас пытался перейти на чуть более личный тон, Гитлер тут же возводил непреодолимую стену»⁹.

Шпеер также утверждает, что Гитлер настраивался на присутствующих и вел себя в разных условиях по-разному. Комментируя «застольные беседы» в штаб-квартире в Растенбурге, Шпеер предупреждает: «Гитлер не был самим собой, когда он сидел за столом в “штаб-квартире фюрера”. Меня всегда поражало, как изысканно он высказывался в присутствии группы офицеров и других образованных людей, временами ударяясь в пафос. Это был иной Гитлер, не тот, которого я знал в узком кругу. Должно быть, среди гауляйтеров и партийных функционеров он также был другим, вновь сползая к жаргону периода борьбы и братства»¹⁰.

Нацизм обычно считают формой фашизма, симптомы которого после Первой мировой войны можно было найти почти в любой развитой стране мира. Это справедливо лишь отчасти и главным образом касается второстепенных черт: величия нации, интеграции всего народа в единое тело, строгого иерархического принципа, обезличивания граждан и угрожающих поз по отношению к соседям. Все виды фашизма имели своего «вождя» – фюрера, дуче, каудильо, нетаджи – это слово переводится на любой язык. Специфическим для нацизма, однако, является особый характер его вождя и тот факт, что все движение идентифицируется с ним до такой степени, что делает его несравнимым даже с итальянским фашизмом Муссолини. «Крайне неверно называть Гитлера фашистом, – пишет Себастьян Хаффнер в своих Anmerkungen zu Hitler (“Заметках о Гитлере”), – его национализм – это все что угодно, но не фашизм»¹¹.

«Национал-социализм в своей основе и с самого начала был “гитлеризмом”, а сам Гитлер – если смотреть с этой точки зрения – был первым убежденным “гитлеровцем”», – пишет Йохен Кирчхофф. Он повторяет вопрос Готфрида Бенна: «Гитлер ли создал это движение, или оно создало Гитлера?» Все осведомленные люди отвечают единогласно: «Без Гитлера национал-социализма нет и не было бы. Они идентичны»¹². Если уж Гитлер был Германией – о чем Рудольф Гесс кричал в Нюрнберге перед выстроившимися батальонами, – то национал-социализмом он был наверняка. Потому-то Фест и может цитировать старых партийцев, утверждавших, что «Гитлер был самым радикальным нацистом из нас всех»; мало того – он был «единственным нацистом». Точно так же Ницше называл Христа единственным христианином. Именно этот аспект позволил Конраду Хайдену назвать в своей книге одну из глав «Гитлер против национал-социализма», в которой слово «национал-социализм» означало обычные воззрения на фашизм, тогда как Гитлер и гитлеризм были чем-то совершенно иным и куда более радикальным.

Имеется множество свидетельств о том, что «планы и военные цели Гитлера никогда не менялись», в частности, об этом говорит Шпеер. Фест пишет, что «Гитлер упрямо шел к целям, известным только ему», добавляя, что «структура мышления Гитлера была такова, что всякий новый феномен понимался им как еще одно подтверждение давно определившихся идей», что говорит о «последовательности в его мышлении»¹³. Гитлер начал свою жизнь в политике в возрасте тридцати лет, а в «Майн Кампф» он пишет: «Когда человек подходит к тридцатому году жизни, ему еще многому нужно учиться. Это очевидно. Но с тех пор все новое, что он узнает, в сущности служит лишь усилению его базовых идей; оно будет органически связано с ними, заполняя структуру фундаментального мировоззрения, которым он уже обладает»¹⁴.

«Усиление» идей Гитлера легко проследить. Он начал в Мюнхене под руководством Эккарта с непоколебимой убежденности в том, что немцы – это раса господ, что вести их к реализации высочайших устремлений суждено именно ему и что евреи являются врагами на пути к осуществлению всего этого. Практические аспекты этой задачи большей частью совпадали с политическими устремлениями того времени. В тюрьме в Ландсберге, вероятно, под влиянием Розенберга, Гесса и Хаусхофера, рамки его целей раздвинулись. Теперь он стал посланным свыше вождем, который должен завоевать надежную и устойчивую жизненную опору для арийской расы в Европе, а затем подготовить свои арийские легионы для завоевания мира. Впоследствии, став рейхсканцлером, он использовал международную ситуацию, чтобы заложить основы арийской мировой империи и осуществить то, что до тех пор было немыслимым, – геноцид евреев.

Мы уже цитировали Германа Раушнинга, который говорил, что Гитлер не мог провозгласить свои великие, основные идеи в самом начале. На первых порах он должен был ограничиться «фашистской», то есть «националистической» и «социалистической» программой, которую тогдашние участники движения могли понять и принять. Гитлер и так уже слыл «провидцем и мечтателем» в среде реалистически мыслящих нацистов из-за своего демагогического стиля и вождистской ментальности. Что произошло бы, если бы он приоткрыл свои истинные глобальные задачи? Лишь его почти чудесные успехи в роли канцлера, как на внутреннем, так и на внешнем фронте, сумеют подогреть ожидания до такой точки, что германский мессия сможет открыто провозгласить любую цель, какой бы грандиозной она ни была, и дать приказ осуществить ее.

В чем же тогда различие между нацизмом и гитлеризмом?

Чистым гитлеризмом было создание внутри СА персональной охраны Гитлера, СС. В подходящий момент, когда СА обезглавят в «ночь длинных ножей», СС станет независимым формированием, подчиненным единственно фюреру. Черные рыцари должны были воплотить расовый идеал Гитлера. Они функционировали как религиозный орден – Орден мертвой головы. Все другие национал-социалистические организации их опасались; они же были автономны и вели себя как беспощадная полицейская сила, отвечающая лишь перед своим высшим начальником. СС разрослись практически до размеров государства в государстве и после успешного окончания войны имели бы среди арийцев высший статус благородных сверхлюдей.

Каким бы высокомерным ни было отношение нацистов к противникам Германии, средний национал-социалист едва ли мог принять всерьез требование «жизненного пространства» на Востоке, выдвигаемое Гитлером. Причиной являлось то, что это пространство невозможно было приобрести: существующие европейские союзы и присутствие «архиврага» Франции на западной границе привели бы в этом случае к гибельной войне на два фронта. Тем не менее, немедленно после победного блицкрига на Западе Гитлер дал команду начать разработку плана операции «Барбаросса» (вторжения в Россию) и послал генерала Йодля к офицерам генерального штаба, чтобы те подготовили все необходимое. Как рассказывает Джон Толанд в своей широко известной биографии Гитлера, эти заслуженные офицеры буквально оцепенели. «Затем раздался хор протестов. Это была война на два фронта, которая привела к поражению Германии в Первой мировой. И почему такая внезапная перемена после заключения пакта [о ненападении] с Москвой?» Но Йодль оборвал дебаты. «Господа, – сказал он, – это не подлежит обсуждению, это решение фюрера»¹⁵. Гитлер царствовал полновластно и безраздельно.

Для его последователей национал-социализм был, прежде всего, революцией внутри страны, которая должна принести стабильность и порядок вместо хаоса, работу вместо безработицы и хлеб вместо голода и бедности. Безусловно, чувство национального превосходства всегда было частью немецкого характера, а месть за Версаль всегда была важным пунктом нацистской программы, но по сравнению с возрождением самой страны все это было вторично. Завоевание мира и окончательная битва с международным еврейством – это всего лишь сумасбродные идеи в голове Адольфа, которыми он заводит аудиторию, когда немного разойдется. «То, что именно эти сумасбродные идеи позволят Гитлеру посрамить всех скептиков и идти вперед по своему исключительному пути, тогда понимали лишь немногие»¹⁶.

Нет сомнений, Гитлер имел в виду «окончательное решение» с самого начала своей карьеры, эта идея всегда была с ним, даже тогда, когда обстоятельства вынуждали его согласиться на время с мадагаскарским планом или с эмиграцией германских и австрийских евреев. С точки зрения Гитлера, избежать окончательного сведения счетов между ложным и истинным избранными народами было невозможно. Рост национал-социалистического движения, вновь обретенное благосостояние Германии, индустриализация, дисциплина и унификация немецкого народа никогда не имели другой цели, кроме войны, завоевания мира арийцами, а это, по Гитлеру, было возможно лишь при условии уничтожения врага, «международного еврейства». «Никто не знал, в чем была внутренняя правда Гитлера», – пишет Иоахим Кёхлер, но апокалиптическая битва между арийцами и евреями явно была ее частью. «Он, очевидно, хранил какой-то секрет, в который верил с “гранитной” непоколебимостью… Гитлер никогда ни единым словом не выдал, что планирует величайшее аутодафе в истории»¹⁷, – пишет Йохим Кирхгофф. И заключает: «То, что многие считали национал-социализмом, было лишь фасадом и маскарадом»¹⁸. Это была пища для презренных масс.

Мессия

Передают, что Гитлер в одном из своих монологов сказал: «Ich bin auf Grund höherer Gewalt da»¹⁹. «Höherer Gewalt» означает «деяние божье», и слова Гитлера можно перевести как: «Я нахожусь здесь по воле свыше, по воле Бога». Прямо или косвенно он будет провозглашать это различными способами на протяжении всей своей карьеры. Вместо «бога» он часто использовал слово Vorsehung – провидение (то есть Божья воля), например, когда говорил: «Когда подойдет к концу моя жизнь, должна быть окончена и работа, которую мне поручило провидение. Провидение или нечто подобное, не важно, как это назвать»²⁰. Эрнст Ганфштенгль, одно время постоянный спутник Гитлера, не раз слышал это слово из его уст. Впоследствии он напишет: «Профессиональный “рыцарь Святого Грааля”, Гитлер был убежден, что все его действия без исключения служат общему благу. Его вера в свою судьбу ни на секунду не позволяла ему усомниться в том, что он призван провидением к определенной миссии. Вследствие этого все, что противоречило его точке зрения, было либо никудышным и презренным, либо работой сатанинского противника»²¹.

Став канцлером Германии, Гитлер смог оглянуться назад и сказать следующее: «Несмотря на полностью неблагоприятное окружение, я избрал свой путь и следовал ему, неизвестный и безымянный, пока, в конце концов, не добился успеха. Меня часто объявляли мертвецом, постоянно желали моей смерти, и все же в итоге я стал победителем». Во время судьбоносного визита австрийского канцлера фон Шушнига в Оберзальцберг в феврале 1938 года, незадолго до аншлюса, Гитлер стращал его, как гангстерский главарь, крича: «У меня есть историческая миссия, и эту миссию я доведу до конца, так как она поручена мне провидением!.. Тот, кто не со мной, будет раздавлен… Я выбрал труднейший из путей, которыми когда-либо шел немец; я добился величайшего успеха в истории Германии, я сделал больше, чем любой другой!»²²

Во время речи в Вюрцбурге в 1937 году Гитлер провозгласил: «В конечном счете, отдельный человек слаб как сам по себе, так и во всем, что бы он ни делал, перед лицом всесильного провидения и его воли. Но когда он действует в гармонии с этим провидением, он становится невероятно могущественным! Тогда на него изливается сила, отличавшая всех великих людей мира. И когда я оглядываюсь на пять лет, лежащие у нас за спиной, я думаю, что могу сказать: “Это не просто дело рук человеческих!” Если бы нами не руководило провидение, я бы не всегда смог разобраться в хитросплетениях дорог, ведущих в будущее. Никто не может творить историю народа, историю мира, если его намерения и способности не благословило провидение»²³.

Его секретарша Траудл Юнге рассказывает, как в 1943 году она спросила Гитлера, почему тот не женился. Его первый мотив был обычным: потому что он не смог бы стать хорошим семьянином. Затем же, к ее полному замешательству, он сказал, что не хочет иметь детей, потому что «потомству гениев нелегко живется. От них ожидают такого же величия, как и от их знаменитых отцов, и не прощают им посредственности. Кроме того, большинство из них становятся кретинами». «Это было первое заявление, услышанное мною из уст Гитлера, которое я серьезно могла бы интерпретировать как манию величия, – вспоминает Юнге. – До того момента у меня порой складывалось впечатление, что Гитлеру свойственна мегаломания по отношению к своим идеям и проектам, но его личность в это никогда не включалась. Обычно он говорил: “Я инструмент судьбы и должен следовать пути, на который меня направило божественное провидение”»²⁴. Должно быть, эта девушка еще не входила в узкий круг Гитлера, когда тот заявил в штаб-квартире в Растенбурге: «Мне будет комфортно в том историческом кругу, куда я попаду, если Олимп действительно существует. Там, где я окажусь, будут величайшие умы всех времен»²⁵.

«Гитлера никогда не интересовала простая тирания, – пишет Фест. – И одна лишь жажда власти не способна объяснить ни его личность, ни его энергию. Разумеется, власть, практически безграничное ее использование без необходимости давать кому-либо отчет, значила для него очень много. Но само по себе это никогда его не удовлетворяло. Нетерпеливость, с которой он завоевывал, расширял, использовал и, наконец, израсходовал эту власть, показывают, что он не был рожден простым тираном. Он должен был исполнить свою миссию: защитить Европу и арийскую расу от смертельной угрозы, и с этой целью он стремился создать империю, которая переживет его самого…

Во вводной части своих речей он вновь и вновь обращался к мифу о “человеке из народа”, к тем дням, когда он был “неведомым фронтовиком в великой войне”, “человеком без имени, без денег, без влияния, без последователей”, – но который оказался призванным провидением. Он любил представляться как «одинокий странник ниоткуда». И ему нравилось, когда вокруг него были блестящие мундиры – это оттеняло простоту его собственного костюма. Его непритязательный и простой внешний вид, умеренность, а также отсутствие семьи и жизнь в тени могли великолепно сливаться в массовом уме с образом великого одинокого человека, несущего на себе бремя избранности судьбой, отмеченного мистическим самопожертвованием»²⁶.

В своем дневнике Геббельс сообщает, что Гитлер сказал ему с осознанием своей избранности: «Я не умру ни слишком рано, ни слишком поздно»²⁷. Однако его все больше и больше беспокоило, хватит ли у него времени исполнить свою задачу. «В письме, датированном июлем 1928 года, он пишет, что сейчас ему тридцать девять, и, “в лучшем случае”, у него в распоряжении есть “только двадцать лет” для осуществления “его громадной задачи”. Его постоянно мучила мысль о безвременной смерти. “Время поджимает”, – говорил он в феврале 1934 года. И продолжал: “Мне уже недолго осталось жить… Я должен заложить основы, на которых смогут строить другие. Я не доживу, я не увижу результата”. Он также боялся покушения; какой-нибудь “идиот или преступник” мог убить его и помешать завершению миссии»²⁸.

«Мы знали о нем очень немного, – пишет Раушнинг. – Даже его самые близкие товарищи не представляли, что было у него на уме, чему он стремился заложить хотя бы основание. Ужасный, нервный страх не успеть достичь цели постоянно толкал его вперед»²⁹. Вернер Мазер подтверждает это и показывает, как ипохондрия Гитлера, особенно заметная начиная с 1937 года, постепенно усиливалась. Возраст и проблемы со здоровьем, главным образом воображаемые, заботу о которых он поручил отталкивающему доктору Моррелю, несомненно играли ключевую роль в его решениях начинать войны немедленно, как только это становилось возможным.

Клаус Эккехард-Барш говорит прямо: «Образцом для Гитлера был Христос»³⁰. Джон Толанд утверждает, что «национал-социализм был религией, а Гитлер – ее Христом»³¹. Это не просто образное сравнение. Гитлер играл роль спасителя «с предельной серьезностью», пишет Иоахим Фест. И он придавал особое значение тому факту, что занялся общественной жизнью в возрасте тридцати лет, как и Христос. «Да, нас мало, – сказал он в первые годы своего движения. – Но однажды в Галилее один человек тоже бросил вызов, а сейчас его учение правит миром». «Гитлер строил из себя мессию, исполненного фанатичной веры в истинность своих идеалов, который следует предначертанному пути», – соглашается Майкл Риссман. Сам Гитлер однажды сказал, что на его могиле будет написано: «Этот человек никогда не сдавался, никогда не отчаивался и никогда не шел на компромиссы, он знал лишь цель и путь к ней, и у него была великая вера по имени Германия». Работу, которую «начал, но не смог закончить Христос, он, Гитлер, доведет до конца».

Когда были найдены остатки значительной по объему личной библиотеки Гитлера, исследователи к своему удивлению обнаружили там множество книг по оккультизму и религии. В заметке в The Atlantic Monthly Тимоти Райбек анализирует ту ее часть, что хранится сейчас в библиотеке Конгресса. Эти книги, пережившие грабежи и хаос войны в Европе, были найдены весной 1945 года в соляной копи около Берхтесгадена. Райбек пишет: «Мне открылся совершенно неожиданный Гитлер: человек с устойчивым интересом к духовности. Среди кучи нацистской макулатуры… я обнаружил более 130 книг на религиозные и духовные темы, от западного мистицизма до восточного оккультизма, включая учение Иисуса Христа… Там был и немецкий перевод бестселлера Стэнли Джонса “Христос на горе” (1931), и книга в пятьсот страниц о жизни и учении Иисуса под названием “Сын: Евангелические источники и высказывания Иисуса из Назарета как в их изначальной форме, так и с иудейскими искажениями”, изданная в 1935 году. Некоторые книги датируются началом двадцатых, периодом, когда Гитлер был безвестным демагогом на периферии политической жизни Мюнхена, другие – поздними годами, когда он уже стал властелином Европы»³².

В некоторых книгах Гитлер делал «подчеркивания, пометки на полях, ставил вопросительные и восклицательные знаки», например, в работе Фихте, которую ему подарила знаменитый режиссер Лени Рифеншталь. «По мере того как я следовал этим карандашным пометкам, мне стало ясно, что Гитлер искал дорогу к божественному, и для него она сводилась лишь к одному. Фихте спрашивал: “Откуда Иисус взял силу, которая поддерживала его последователей все это время?” Гитлер жирно подчеркнул ответ: “Через свою абсолютную идентификацию с Богом”. В другом месте Гитлер выделил небольшой, но многозначительный абзац: “Бог и я одно. Это прямо выражено в двух идентичных предложениях: его жизнь – это моя жизнь; моя жизнь – его. Моя работа – это его работа; его работа – моя работа”»³³.

«Пропаганда, делавшая из Гитлера спасителя, не просто предназначалась для вербовки последователей и не была результатом холодного расчета. Пропаганда, проводимая Геббельсом, Гессом, Штрайхером и Штрассером, выражала то, во что верил сам Гитлер. Гитлер действительно видел в Иисусе Христе своего предшественника», – пишет Петер Орцеховски. Он приводит слова Гитлера из речи, произнесенной на самом взлете нацизма: «И сегодня, мой германский народ, я требую от тебя: укрепи меня своей верой. Будь с этих пор источником моей силы и моей веры. Не забывай: от того, кто отрекается от себя в этом мире, Всевышний никогда не отречется!.. Я учил вас верить, дайте же мне теперь вашу веру!»³⁴

«Новая система ценностей, основанная на жестокости и насилии», была, конечно, не тем, что принес в мир Христос, это было нечто прямо противоположное. Прежде всего Гитлера в Христе очаровывала не сущность его учения, не внутренний путь души, хотя и это могло показаться ему интересным. Главным образом его привлекали величие и слава Христа, за которым до сих пор идут миллионы, его ключевая роль как основателя нового мира, то, что он стал решающей поворотной точкой своего времени. Также его завораживало то, что Христос был напрямую вдохновлен Богом, это был сын Божий, посланный с тем, чтобы осуществить задачу, которую Гитлер, очевидно, считал соизмеримой со своей собственной.

«Провидение предопределило, что я стану величайшим освободителем человечества, – говорил Гитлер Раушнингу. – Я освобожу человека от насилия ума, который становится самоцелью, от грязных и унизительных мук химеры, называемой “совесть” и “мораль”, и от требований свободы и личной независимости, к которым, в любом случае, способны очень немногие… Христианскому учению о ничтожестве и незначительности индивидуальной души и о личной ответственности я с ледяной ясностью противопоставляю освобождающее учение о ничтожестве и незначительности индивида и его развития по сравнению с реальным бессмертием нации, частью которой он является. Вместо догмы, вместо показательного страдания и смерти божественного спасителя приходит показательная жизнь и деяния нового фюрера и законодателя, освобождающего массы верующих от бремени свободы выбора»³⁵.

Эти крайне важные цитаты раскрывают перед нами суть миссии Гитлера в его собственном понимании. Его послали в этот мир и им руководили с тем, чтобы преобразовать совесть и мораль человечества в нечто противоположное христианской совести и морали. Человечество шаг за шагом пыталось стать более сознательным и более индивидуализированным, Гитлер же видел индивида чем-то подобным клетке тела или муравью в муравейнике. То, что он собирался сделать с человеком, показывает истинные масштабы зла, представителем которого был германский мессия. Разрушения и смерть, которые он принес в мир, были лишь началом.

Его слова, обращенные к Шпееру – они обсуждали гигантские здания будущей столицы, – нужно понимать совершенно буквально: «Говорю вам, Шпеер, эти здания важнее всего. Вы должны сделать все возможное, чтобы закончить их, пока я жив. Если мне удастся говорить в них, управлять из них, они будут освящены; лишь в этом случае они могут быть полезны моим преемникам»³⁶. «Он часто говорил, что его могила будет оказывать на нацию политическое влияние, которое нельзя недооценивать», – сообщает Шпеер. И он же вспоминает в другом месте о гигантском зале, который должен был быть построен в Берлине, с венчающим его купол орлом, держащим в когтях земной шар: «Этот зал, по сути, был местом культа. Идея была в том, что столетия традиций и почитания придадут ему значение, не меньшее того, которое храм Св. Петра в Риме имеет для христиан»³⁷.

Когда осматриваешь карту гитлеровского сознания – что мы и делали до сих пор, – виден водораздел, словно раскалывающий его на две части. С одной стороны лежит все то, что относится к «мистическому» Гитлеру: это провидец, для которого мир является ареной апокалиптического столкновения избранных народов, провозгласивший, что время этой решающей битвы, время рождения нового мира и нового человека пришло, убежденный, что главным протагонистом этой драмы является он сам, избранный или посланный провидением. С помощью особых сил, которыми обладал Гитлер, он сумел передать это видение немецкой аудитории. Она, в свою очередь, была подготовлена к этому глубоко укоренившейся убежденностью в своем превосходстве над другими народами и ожиданиями вождя, который даст им, наконец, законное место под солнцем.

По другую сторону этого водораздела сознания Гитлера мы находим мысли банальные и бессвязные, словно принадлежащие другому существу, куда более низкого уровня. «Я ничего не знаю о том, что будет после смерти, и у меня хватает честности в этом признаться… Ум и душа, без сомнения, возвращаются в некий общий резервуар, так же как и тело. Таким образом, мы служим питательным элементом, основанием, из которого появляется новая жизнь. Нечего ломать себе голову, как и почему это происходит. Нам никогда не понять сущности души… Где-то на мировой шкале нам указано место… В некотором смысле все это приводит к пониманию бессилия человеческого существа перед вечным законом природы – и искупление человека в том, что он пытается понять божественное провидение и не верит, что способен восстать против этого закона. И когда человек смиренно склоняется перед законами – это прекрасно… Всемогущая сила, сотворившая эти миры, дала каждому существу свою задачу. Все происходит так, как и должно происходить… Если бы я захотел поверить в божественную заповедь, этим могло бы быть лишь повеление сохранять расу…»³⁸

Таков, по-видимому, краткий свод гитлеровской метафизики, во всяком случае в поздний период его жизни. В общем направлении виден агностицизм, что противоречит его вере в божественное руководство и провидение. Здесь стоит вспомнить замечание Шпеера о том, что Гитлер по-разному говорил с разной аудиторией. Фундаментальное отличие между этими двумя типами мышления состоит, видимо, в том, что в первом случае перед нами вдохновленный Гитлер-провидец, а во втором – обычное приземленное существо, заимствующие свои мысли где придется.

Шаткая структура мышления приземленного Гитлера покоилась на некоторых любопытных основаниях. Он верил в «теорию пустой земли», по которой Земля – это пузырь в бесконечной скале. Он верил и в «теорию мирового льда» Ганса Гёрбигера, которую отвергли даже высокопоставленные исследователи из SS-Ahnenerbe, но которую – поскольку ее придерживался Гитлер – им, по приказу Гиммлера, вновь пришлось принять. Он считал, что древние греки были германским племенем, а римские легионеры – вегетарианцами. Он верил, что Христос был арийцем и предтечей антисемитизма. Вымышленный мир Виннету и старины Шаттерхенда до самого конца влиял на принятие его решений. И он непоколебимо стоял за арийскую науку, в противовес космополитической еврейской. «Безусловно, существует нордическая и национал-социалистская наука, которая должна противостоять либеральной еврейской науке. Последняя уже не выполняет своих функций и находится в процессе исчезновения»³⁹.

Вера

Этот фантастический, паранормальный мир Гитлера, становившийся со временем все в большей и большей степени миром, в котором жила вся Германия, скреплялся верой и силой воли, которую эта вера производила. Гитлер прямо говорил, что «вера – это всё». Вера в особую роль арийцев и в величие Германии была необходима для тех, кто принадлежал к фолькистскому движению, да и для всей реакционной Германии в целом. Фюрер отождествлялся с Народом, и вера в Германию стала верой в Гитлера. «Гитлер не был обычным политиком со своей программой, который вынужден оправдывать перед народом свои действия. Он был освободителем, фигурой экзотерического культа, чьей целью было освободить мир от евреев… Строго говоря, немцам не нужно было ничего знать. Им нужно было лишь иметь веру»⁴⁰.

«Я учил вас вере: дайте же мне теперь свою веру!» – кричал Гитлер. И он же сказал по другому поводу: «Когда-нибудь в грядущих веках история, которую уже не будут беспокоить ни “за”, ни “против” нашего полного конфликтов времени, займется анализом периода подъема национал-социализма. Она неизбежно придет к следующему выводу: имела место удивительная победа веры над так называемой реальностью»⁴¹. Последняя встреча Шпеера с Гитлером в Führerbunker была очень эмоциональной. Гитлер только что узнал, что человек, бывший когда-то его «безответной любовью», сделал все возможное, чтобы остановить исполнение его «нероновского приказа» об уничтожении Германии. Он спросил: «Верите ли вы еще в успешное продолжение войны или ваша вера мертва?» «Вновь Гитлер ставил вопрос так, что ответ сводился к формальному подтверждению моей веры», – пишет Шпеер. «Если бы вы только могли верить, что не все потеряно! – произнес Гитлер, в то время как бункер сотрясался от разрывов непрекращающейся бомбардировки русских. – Вы ведь можете надеяться; этого мне было бы достаточно». И после нескольких часов внутренней борьбы Шпеер ответил: «Мой фюрер, я безусловно вас поддерживаю». Он, Шпеер, пишет, что глаза Гитлера наполнились слезами⁴².

Лишь вера способна была свершить чудеса, ради которых фюрер, «сильный свыше», «существо света», был послан в этот мир. Его миссия давала ему право использовать народ как инструмент, пожертвовать им, если необходимо; точно так же она оправдывала «беспощадное» уничтожение любого, кто помешал бы осуществлению его целей или принял бы в этой решающей битве сторону противника.

Эти постулаты вновь и вновь подтверждались самим Гитлером. Он с пеной у рта ругал военных, которые знают слова «дисциплина» и «повиновение», но им неведома «вера», ведь первые – понятия военные, а последнее – религиозное. В то время как генералы понимали свои операции в терминах планирования и эффективности, Гитлер видел их как упражнения в вере, которые пройдут безотказно, если вера абсолютна. Солдат не мог жить, отвечая этим идеалам фюрера, он мог лишь умереть. Под конец Гитлер, бушуя в своем бункере, кричал о том, что все предали его, так как их вера не была достаточно сильна. Тысячи и тысячи наскоро сделанных крестов, шлемы на прикладах винтовок в бескрайних русских степях, на лугах Шампани, в серых опустевших полях Германии возвышались над останками солдат, предавших его, их фюрера, слабостью своей веры.

Новый мир

Влияние Шпенглера и его «Заката Европы» было весьма велико, и нацисты сделали все возможное, чтобы перетянуть его на свою сторону. Это было не слишком логично, если принять во внимание пессимистические взгляды Шпенглера на будущее европейской цивилизации и человечества в целом, тогда как нацисты видели впереди новый золотой век арийской расы. Гитлер прекрасно отдавал себе отчет в этой нестыковке. После аудиенции, которую он дал Шпенглеру в Байрейте в качестве новоиспеченного канцлера, он, не колеблясь, заявил: «Я не поклонник Освальда Шпенглера! Я не верю в закат Запада. Напротив, я считаю, что провидение возложило на меня задачу предотвратить такой закат». Ведь он, Гитлер, был убежден, что «старая арийская культура возродится под руководством нордического человека». Более того, Шпенглер вышел из фавора в Байрейте, сделав нескольких критических замечаний о Рихарде Вагнере. Впоследствии за глаза его называли просто Закат⁴³.

Гитлер считал себя пророком «абсолютно нового Weltanschauung», что можно перевести как мировоззрение или идеология. Сравнивая это мировоззрение с тем, что преобладало в то время в Европе, он писал в «Майн Кампф»: «Философия жизни, вдохновленная адским духом нетерпимости [так он называл доктрины свободы, равенства и братства “еврейского” Просвещения!], может быть преодолена лишь доктриной, рожденной не менее пламенным духом [то есть его собственным], за которую будут биться с той же решимостью, доктриной, несущей идею новую, чистую и абсолютно истинную… Политические партии готовы к компромиссам, но идеология никогда этого не делает. Политическая партия склонна изменять свою программу с тем, чтобы лучше выглядеть на фоне других партий, идеология же провозглашает свою непогрешимость… В то время как программа обычной политической партии – это всего лишь рецепт того, как состряпать удовлетворительные результаты из будущих выборов, идеология – это объявление войны старому порядку вещей, существующим условиям, короче говоря, всей господствующей идеологии»⁴⁴.

Задачей же политически организованной идеологии (в отличие от обычной политической партии) будет «передать идею, которая зародилась в голове одного индивида [по имени Адольф Гитлер], множеству людей и бдительно следить за тем, как она будет применяться… Величие всякой сильной организации, воплощающей творческую идею, лежит в духе религиозной преданности и нетерпимости, с которой она относится ко всем другим, потому что у нее есть пламенная вера в свою правоту… Будущее движения полностью зависит от этой преданности, даже фанатизма, с которым его члены сражаются за свое дело. Они должны верить, что только их дело является правым, и должны привести его к конечному успеху в борьбе со всеми сходными организациями, существующими в том же поле деятельности»⁴⁵. «Идеология нетерпима и не может удовлетвориться позицией “одной партии среди многих”; она безапелляционно добивается своего полного и исключительного признания, она стремится к полной перестройке всей жизни общества в соответствии со своим видением вещей. Она не может примириться с тем, что какие-то институты прежнего порядка продолжают существовать»⁴⁶.

Здесь позиция национал-социализма изложена черным по белому; Гитлер никогда не колебался в проведении этой линии. Он упрямо отказывался от компромиссов с любой другой организацией, какой бы правой или фолькистской она ни была. Эту позицию, когда НСДАП еще была малочисленна, ему порой приходилось отстаивать в борьбе со своими ближайшими последователями. Гитлер был пророком новой идеологии, основанной на вере, и с его точки зрения это означало необходимость свержения всех существующих вер и идеологий и создание нового мира. Рядовые национал-социалисты видели лишь внешнюю оболочку этого мессианского мировоззрения, в редких исключениях кому-то удавалось проникнуть чуть глубже, но никто не знал самой его сердцевины, ибо Гитлер надежно скрывал ее в себе.

Изложенное выше со всей очевидностью показывает, что мировоззрение Гитлера, какой бы ни была его скрытая сущность, полностью противостояло как христианству, так и Просвещению. В мире, который он хотел создать, слова «любовь», «душа», «индивидуализация», «равенство», «свобода», «социализм», «интернационализм», «либерализм» продолжали существовать и часто использоваться, но использоваться риторически и всегда с иным, специфическим значением. Гитлер хотел создать некое подобие спартанского тоталитаризма (вроде того, что создал Сталин) с полностью интегрированными в тело Народа улыбающимися, здоровыми, фанатичными и бездушными роботами вместо людей, презирающими чувство собственного достоинства как душевную проказу.

Мы помним, что Гитлер писал в «Майн Кампф», что величие арийца состояло в «желании всеми своими силами служить обществу». В этом арийце инстинкт самосохранения достиг своей благороднейшей формы, «так как он добровольно подчиняет свое “я” жизни общества и, если требуется, даже жертвует им». С самого начала Гитлеру было ясно, что жизнь немецкого народа должна быть строжайше регламентирована и унифицирована. «Я знаю, что должен быть строгим преподавателем», – говорил Гитлер Раушнингу. «Первым делом я должен создать народ», – говорил он. Народ должен был стать мечом Гитлера. «Мы должны быть жестоки (grausam), – сказал он. – Мы должны вновь [как в первобытные времена?] научиться быть жестокими с чистой совестью. Только так мы сможем вытравить из нашего народа мягкосердечие и сентиментальное филистерство, этот “уют” и бюргерское ничтожество. У нас нет времени на добрые чувства. Чтобы наш народ исполнил свою историческую миссию, мы должны заставить его быть великим»⁴⁷.

«Одновременно с производством танков, пушек и самолетов, сознание народа также милитаризировалось. Вести войну за жизненное пространство можно было лишь с помощью убежденных национал-социалистов… Немцев перевоспитывали. Диктат фюрера не оставался за входной дверью. Его щупальца касались каждого члена семьи и проникали в самые затаенные мысли человека. По словам Гитлера, не должно было остаться “пустого пространства, где индивид был бы предоставлен самому себе”. Этот процесс полного пропитывания проходил почти незаметно. Его главным инструментом была [вездесущая] партия» (Гвидо Кнопп⁴⁸). Ведь Гитлер писал в «Майн Кампф», что государство является «средством для определенной цели» и что цель эта состоит «в сохранении и развитии общества физически и психологически однородных созданий»⁴⁹.

«Революционная концепция мира и человеческого существования добьется решающего успеха лишь при условии, что это новое мировоззрение будет преподано или, при необходимости, навязано всему народу. Другим условием является то, что контролирующая организация, само движение, должно находиться в руках как можно меньшего количества людей, абсолютно необходимых для функционирования нервных центров создаваемого государства»⁵⁰. Генри Пикер, который тайно (по совету Бормана) записывал застольные разговоры Гитлера, сообщает: «НСДАП де-факто полностью контролировала каждого гражданина… Гитлер подстриг всю нацию под одну гребенку и почти добился этим создания нового человеческого типа, ставящего волю выше интеллекта, а суровость и веру – выше естественных чувств». Ежедневное существование нации было «подчинено прусской военной дисциплине, “народное общество” было преобразовано во “всегда готовое к битве военизированное общество”, где каждый мужчина с ранних лет и до старости носил оружие»⁵¹. «Чтобы обеспечить свою сохранность, расе необходимо жертвовать жизнью индивида», – писал Гитлер. Позже он добавил, не так деликатно: «Жизнь индивида не нужно переоценивать. Муха откладывает миллион яиц, и все они погибают. Однако мухи выживают»⁵². Бурлейгх называет это «бесчувственной формой нового варварства». Быть может, это сказано слишком мягко.

Вскоре после прихода Гитлера к власти немцы оказались в герметически закрытой стране. Это было нужно для того, чтобы гитлеровское «строгое обучение» достигло своих целей, другими словами, чтобы пропаганда, методично нацеленная на перестройку содержания немецких мозгов, без всяких помех добралась до каждого индивида в любом уголке рейха. О пропаганде в «Майн Кампф» Гитлер написал целую главу, замаскировав ее названием «О военной пропаганде». Он пишет: «Я быстро понял, что правильное владение пропагандой – очень большой плюс и что это искусство нашим буржуазным партиям практически неизвестно». Зловещие слова, если учесть, что как раз тогда радио стало входить в каждый дом. «В большой лжи всегда есть некая сила, заставляющая в нее поверить»⁵³, – писал он, тем самым сообщая неприкрытую правду о природе своей лжи и выдавая всю свою игру. Но он мог бы этого и не говорить. Вся история гитлеризма и его последствий является наглядной исторической демонстрацией, показывающей, с какой неотвратимостью искусство бесстыдной лжи способно объединить всю нацию вокруг фюрера.

Безусловно, не Гитлер придумал все это. Кое-что из этих знаний о человеке и его психологии почерпнуто из древней мудрости, что-то является простым здравым смыслом, что-то заимствовано из современных ему французских авторов. Однако Гитлер, получив ясное представление о психологических механизмах и их эффективности, с их помощью начал переделывать повседневную реальность в Германии, превратив ее в остров иррациональности в полуразумном мире. «Пропаганда требует самых лучших мозгов, какие только можно сыскать», – писал он. Когда в его поле зрения появился Йозеф Геббельс, Гитлер каким-то образом сразу почуял его способности, несмотря на то, что маленький доктор в то время считал себя социалистом и хотел изгнать реакционера Гитлера из партии.

Геббельс был назначен самодержавным владыкой культуры Третьего рейха. Он работал под внимательным присмотром Гитлера и достиг высот в относительно новых пропагандистских методах. Его не смущали сомнения морального порядка, его основная идея была проста: «Хорошая пропаганда – это та, которая производит желаемый результат. Всякая другая пропаганда является плохой»⁵⁴. Согласно Уильяму Ширеру, наблюдавшему Третий рейх вблизи, «Геббельс полностью изолировал мир, в котором жили немцы»⁵⁵. А Роберт Геллатели пишет: «Гитлеровская Германия стала современным обществом массового потребления, с миллионами читателей газет и регулярных потребителей новостей в кинотеатрах. Невероятно популярным было радио. Когда радио исправило свою первоначальную ошибку и перестало уделять слишком много времени откровенной политике, перед его притягательностью не смог устоять практически никто. Радио слушали и дома, и в общественных местах, например в ресторанах, и даже на работе. Немецкие центры радиовещания поняли, что весь секрет состоит в правильной пропорции развлечений, новостей и тематических передач, например речей Гитлера»⁵⁶.

«На ниве пропаганды наши товарищи – признанные мастера», – писал Геббельс⁵⁷. С самого начала источником вдохновения всего этого был не кто иной, как Гитлер. Он давно понял важность пропаганды; он организовал первые публичные шествия и церемонии, которым будут подражать и которые будут улучшать в последующие годы; он выбрал символы, лозунги и униформу; он построил вездесущую партийную пирамиду; он разбудил спящие пропагандистские таланты доктора Геббельса. Прозорливая работа по оформлению национал-социалистического движения была одним из его крупнейших достижений. «В конце 1926 года партия основала школу ораторов, чтобы дать своим последователям необходимую информацию и технические приемы, необходимые для эффективных публичных выступлений. К концу 1932 года эта школа, согласно ее учетным листам, подготовила около 6000 ораторов»⁵⁸, вечер за вечером несущих весть о национал-социализме в самые удаленные и незаметные уголки страны. Это тоже была инициатива Гитлера.

«Национал-социализм – это религия»

Будущий король пропаганды Геббельс записал в своем дневнике в 1928 году: «Национал социализм – это религия. Пока недостает лишь религиозного вдохновения, разбивающего вдребезги старые, уходящие формы и создающего новые. Нам не хватает ритуала. Придет время, когда национал-социализм станет государственной религией всех немцев. Моя партия – это моя церковь, и я верю, что наилучшим образом служу своему господу, когда следую его воле и освобождаю угнетенный народ из цепей рабства»⁵⁹. Молодое поколение историков уже без каких-либо проблем признает национал-социализм эрзац-, псевдо– или полурелигией, а то и просто религией без всяких приставок и оговорок. Он, безусловно, и был религией для тех, кто услышал призыв мессии-фюрера. «Я называю мировоззрение Гитлера и, следовательно, национал-социализм религией»⁶⁰, – утверждает Орцеховски; Берш пишет, что национал-социализм был «не идеологией той или иной разновидности, но по сути религией»⁶¹, а Клаус Вондунг видит решающим фактором национал-социализма то, что он был «независимой религией»⁶².

У нацистов был свой годичный цикл святых обрядов. На каждый случай был выработан особый четко расписанный ритуал, с лесами флагов и знамен, с музыкой, создающей определенную атмосферу, с факелами и кострами. Все это происходило в наиболее подходящее для данного случая время дня или ночи. Великим людям воздавали славу, вспоминали павших, а живых посвящали в тайные мистерии отечества и святой крови, текущей в их жилах. Были и церемонии приема в партийные организации, в армию и в СС – всегда включавшие клятву верности Адольфу Гитлеру лично. Его символически представляло священное Кровавое знамя, мистическим образом содержащее и способное передавать присутствие и силу фюрера.

Главным праздником года был партийный съезд, который проводился в Нюрнберге в сентябре. Он продолжался неделю, и в нем участвовали делегации со всех концов Германии. В 1938 году Гитлер провозгласил: «К настоящему времени несколько [ритуальных] действ достигли своей окончательной формы». «До этой поры, – пишет Шпеер, – я считал фразу Das Tausendjährige Reich [Тысячелетний Рейх] чисто теоретической, всего лишь заявкой на создание чего-то, что просуществует дольше, чем средняя продолжительность жизни. Но когда я увидел, что Гитлер таким образом канонизирует ритуал, я понял, что эту фразу надо понимать буквально. Я долго думал, что все эти построения, марши и посвящения являются лишь частью ловкого пропагандистского театра. И только тогда я понял, что для Гитлера они были подобны священным обрядам основания церкви… Теперь я думаю, что он, всего вероятнее, добровольно отказывался от меньшего статуса народного героя с тем, чтобы приобрести гораздо больший статус основателя религии»⁶³.

Для многих немцев, в особенности для протестантов, религия Гитлера сосуществовала с верой в Христа. Некоторым другим Гитлер Христа заменил. В его честь воздвигались домашние алтари, которые ежедневно украшали живыми цветами и перед которыми молились. «Моему дорогому, фантастическому, почти невероятному фюреру», – писали в письмах женщины, «безгранично отдавшиеся ему» в «безумии невообразимого счастья». К письмам прилагались фотографии «и вся полнота моей жизни». Рук, к которым прикоснулся Гитлер, не мыли неделями, камешек, на который он наступил, становился реликвией, а женщина, которой он улыбнулся, считалась в своей деревне святой. «Когда вы освобождали Судетские земли, я вязала для вас эти носки. И теперь мы оба достигли цели, я – маленькой, а вы – большой», – писала Гитлеру учительница. «Не он говорит, что-то иное говорит через него… Его главнейшая характеристика – абсолютная мужественность… Он полон безграничного добросердечия, бескрайней веры, полнейшей личной скромности, но также беспредельной гордости своим народом, тем, что достигнуто и чего еще суждено достичь…»⁶⁴

Истинные цели Гитлера, несмотря на то, что он, не скрываясь, выражал их, были настолько фантастичны, что воспринимались только метафорически – во всяком случае, первым поколением нацистов. Что же касается второго – тех, кто прошел Гитлерюгенд, людей из СС, младших офицеров под конец войны – они уже были достаточно фанатизированы, чтобы воспринимать его слова буквально. Все цели Гитлера сводились к ведению войн, необходимых для закладки фундамента арийской мировой империи. Немцы тогда не понимали, что от них требуется лишь способствовать всему этому в качестве необходимого пушечного мяса. Однако Гитлер заблаговременно предупредил их: «Битву за новое мировоззрение могут вести лишь люди героического духа, готовые пожертвовать всем, иначе уже в самом начале будет невозможно найти истинных боевых последователей, готовых положить жизнь за свое дело… И чтобы упрочить основы, необходимые для успеха, всем, кого это касается, нужно объяснить, что это новое движение заслужит честь и славу у потомков, но сегодня ему нечем вознаградить тех, кто следует за ним»⁶⁵.

«Гитлер не оставил своим людям никаких сомнений в том, что нужно ждать войны», – свидетельствует Раушнинг. «Мы должны быть готовы к тяжелейшей войне, которую когда-либо вел какой-либо народ, – говорил Гитлер. – Только это испытание воли подготовит нас к господству, к которому мы призваны. Моим долгом будет вести эту войну, невзирая на потери. Жертвы будут ужасающими»⁶⁶. Он был готов «оправдать принесение в жертву всего поколения немецкой молодежи». При необходимости, пусть погибнет больше, чем в Первой мировой, так как у него «есть право посылать молодежь на смерть». Когда придет день и он прикажет начать войну, «мысль о десяти миллионах молодых мужчин, которых он пошлет на смерть», его не остановит⁶⁷.

Мы уже проанализировали основные темы «Майн Кампф», и презрение Гитлера к немецкому народу нам не в новинку. (Геббельс презирал «этих каналий» не меньше.) Во время битвы за Сталинград Гитлер сказал: «Здесь я тоже холоден как лед: если немецкий народ не готов сражаться за самосохранение – прекрасно, значит он должен исчезнуть»⁶⁸. С приближением конца это отношение Гитлера становится все более явным. «Если немецкий народ уже не так силен, не готов пролить кровь за свое собственное существование, он заслуживает исчезновения, уничтожения другой, более сильной стороной… Тогда за немецкий народ я не пролью ни слезинки»⁶⁹. А Альберту Шпееру он сказал: «Если в этой борьбе германская нация потерпит поражение, значит, она оказалась слишком слаба. Это означает, что она не выдержала исторического испытания и обречена на гибель»⁷⁰.

Он становился все более циничным. В связи с бомбардировками он сказал Шпееру: «Чем меньше народу терять – тем лучше он будет сражаться». «Если немецкий народ не способен меня ценить, я буду вести эту войну один!» – кричал он в безопасности своего бункера, выводя мановением руки воображаемые армии на мнимые позиции. В итоге, когда фронты союзников неудержимо сходились к центру Германии, он отдал приказ о проведении политики выжженной земли. «Ни один немец не должен оставаться на территории, занятой врагом», – писал Шпеер. Все население территорий, находящихся под угрозой, должно быть насильственно эвакуировано, а всё, что останется, – уничтожено. Когда Гитлеру попытались указать на нехватку транспорта для сотен тысяч людей посреди зимы, он рявкнул: «Пусть идут пешком!» И добавил, обратившись к Кейтелю: «Мы уже не можем позволить себе заботиться о населении»⁷¹.

«Если эта война будет проиграна, – сказал он Шпееру, – народ тоже погибнет. Нет необходимости заботиться о вещах, которые потребуются для выживания немецкого народа. Напротив, нам лучше уничтожить и это. Нация показала свою слабость, и будущее всецело принадлежит сильнейшей нации с востока [он имел в виду СССР]. В любом случае, после битвы останутся лишь отбросы, ведь все лучшие уже убиты»⁷². Не мессия предал свой избранный народ, это народ подвел и предал его, все до единого.

Новый человек

Гитлер был убежден, что человечество способно трансформироваться в высший вид. «Человек претерпевает огромные изменения. В ходе тысячелетий воистину совершался процесс трансформации», – передает Раушнинг слова Гитлера и добавляет: «Гитлер был не просто политиком, но чем-то гораздо большим. Он был пророком нового человечества».

Более того, благодаря Раушнингу до нас дошло и следующее любопытное высказывание Гитлера: «Творение еще не закончено, во всяком случае в том, что касается человека. С биологической точки зрения, человечество находится на распутье. Уже можно различить черты нового типа человеческих существ… По этой причине старый человеческий вид, известный нам, неумолимо деградирует… Вся сила творения будет сконцентрирована на новом виде человека. Оба вида быстро отделятся друг от друга и будут развиваться в противоположных направлениях. Один опустится на уровень ниже человеческого, второй возвысится над современным человечеством. Второго можно назвать “человеко-богом”, а первого – “животным массы”… Да, человек – это то, что должно быть преодолено. Ницше уже знал кое-что об этом… Проще говоря, человек становится Богом – смысл именно в этом. Человек становится богом…» И именно здесь он произнес слова, которые так часто цитируют: «Те, кто считают национал-социализм политическим движением, ничего в нем не понимают. Это больше чем религия: это воля к созданию нового человечества»⁷³.

Мы помним, что в конце девятнадцатого – начале двадцатого веков идея «нового человека» выдвигалась мыслителями самых разных направлений. Это было вызвано не только неудовлетворенностью современным состоянием человека и тоской по прошлому; человеческое существо теперь тоже стали считать переходным, которого несут вперед волны общих перемен. Человек преобразует себя или будет преобразован природой или провидением в высшее существо. У марксизма была теория экономического процесса, который приведет к созданию этого нового существа. Из сверхчеловека Ницше давно уже сделали клише. У Фрейда был идеал существа, сознающего свои скрытые глубины, социально адаптированного и преобразованного. Юнг предложил техники для отождествления с архетипическим божеством внутри, а Лист и Май предвидели, что вновь появится Edelmensch («человек благородный»). Георге проповедовал развитие более тонких человеческих способностей, что приведет к созданию некоего сплава сверхпоэта и греческого бога. Поэтому неудивительно, что мы встречаемся с «новым человеком» даже в дневнике Геббельса. «Хайль и Зиг новому человеку!.. Мы должны спуститься в глубочайшие бездны, чтобы создать нового человека… Я ищу новое Царство и нового человека…»⁷⁴

Эрнсту Юнгеру тоже виделся новый человек – в одной из своих книг о Первой мировой он писал: «Дух битвы, более жестокой, безжалостной и дикой, чем все битвы прошлого, с использованием современных материалов, в траншеях, произвел человека, какого еще не видел мир… Это новые завоеватели, стальные натуры, приспособленные к битве в самых отвратительных ее формах… Когда я смотрю на них, во мне рождается озарение: это новый человек»⁷⁵. Юнгера уважали, и его книги были очень популярны. В особенности были знамениты его военные мемуары In Stahlgewittern («В стальной буре»). Эта книга стала библией Добровольческого корпуса, ее читали и те, кого самого потрепало в этих бурях, и те, кто сожалел, что был слишком молод для этого.

Когда Гитлер восклицает, что новый человек существует, он описывает его, пользуясь характеристиками, употребляемыми Юнгером для Frontschweine (буквально: «фронтовых свиней» – так немцы в просторечии называли окопных солдат, фронтовиков). «Новый человек живет среди нас. Он здесь! – триумфально прокричал Гитлер. – Теперь вы довольны? Скажу вам по секрету: я видел нового человека, бесстрашного и ужасающего. Я перепугался!» Остается загадкой, кем этот сверхчеловек, «живущий среди нас», мог бы быть. Всего вероятнее, это был сам Гитлер, отраженный в зеркале, ибо «среди нас» не было места ни для кого, кто посмел бы превзойти фюрера. Джон Толанд пишет: «Со временем он стал смотреть на себя как на избранника судьбы, человека, превосходящего всех других людей, чей гений и сила воли способны победить врага. Загипнотизированный своими политическими и военными победами, он сказал одному нацистскому бонзе, что он – первый и единственный человек, поднявшийся до “сверхчеловеческого состояния”. Его природа была “скорее божественной, чем человеческой”, и потому, будучи первым представителем новой сверхчеловеческой расы, он “не связан никакими условностями человеческой морали” и “стоит выше закона”»⁷⁶.

Свобода от всех моральных ограничений была неотъемлемой частью евангелия Гитлера, которое он принес арийцам. «Мы освободимся от всех научных и гуманитарных предрассудков. Поэтому в школах для юнкеров, которые я организую и где будут воспитываться все будущие члены нашей расы господ, я буду распространять евангелие свободного человека – человека, ставшего господином над жизнью и смертью, над страхом и предрассудками, который научился владеть своим телом, мускулами и нервами… и который, между тем, стоит над искушениями ума и так называемой независимой науки»⁷⁷.

Новый человек Гитлера должен жить в гармонии и согласии со своими инстинктами; он будет естественным, «непосредственным» существом. «Нужно опасаться своего ума и совести и доверять инстинктам. Мы должны вновь обрести наивность… Провидение предназначило мне стать величайшим освободителем человечества»⁷⁸. Мы уже видели, от чего он хотел освободить его: от господства ума, от мук его собственной совести и морального чувства, от необходимости индивидуальной свободы и личной независимости. Все указывает на то, что сверхчеловек Гитлера был полностью запрограммированным варваром, интегрированным в варварский Народ, считающий себя господином и хозяином всех других народов.

«Мой великий эксперимент в образовании я начну с молодежи, – говорил Гитлер. – Мы, старики, уже истрепались. Да, мы стары. Мы заражены до самой сердцевины. В нас больше нет безошибочных инстинктов. Мы трусливы, мы сентиментальны. В своей крови мы несем груз прошлого, полного унижений, глухую память рабства и пресмыкательства. Но моя славная молодежь – разве найдутся во всем мире юноши красивее этих? Только посмотри на этих молодых мужчин и мальчишек! Что за материал! С ними я смогу построить новый мир!»⁷⁹

«Мои педагогические принципы суровы, – продолжал Гитлер. – Слабые составляющие должны быть выбиты молотом. В моих Ordensburgen вырастет молодежь, от которой содрогнется мир. Мне нужны неистовые, властные, бесстрашные, безжалостные юноши… Они должны уметь переносить боль. У них не должно быть ничего слабого или мягкого. В сверкании их глаз вновь видны свободные, великолепные хищники. Мне нужна сильная и красивая молодежь. Для этого я использую все виды физических упражнений. Молодежь должна быть атлетичной – это первое и главное. Этим путем мне удастся свести на нет эффект тысячелетнего приручения человека, и я получу чистый, благородный природный материал. Так я смогу создать нечто новое.

Интеллектуального образования быть не должно. Знанием я испорчу молодежь. Я бы предпочел, чтобы они учили лишь то, что само собой узнается в игре. Но они должны выучиться господству над собой. Чтобы преодолеть страх смерти, они должны будут пройти через самые суровые испытания. Это стадия героической молодежи. Из этого разовьется стадия свободного, творческого человека, который стоит в центре мира и задает ему правила, человека-бога. В моих Ordensburgen будет культовый пример гармоничного, владеющего собой богочеловека, и он подготовит молодежь к новой стадии – мужской зрелости». «Но здесь Гитлер остановился, – пишет Раушнинг, – так как не мог объяснять это подробно. Там были и дальнейшие стадии, о которых ему – даже ему – не позволено было говорить. Более того, он полагал, что передаст это – свою тайну, когда его уже не будет в живых. Что-то крайне важное должно было случиться тогда, некое потрясающее откровение. Чтобы завершить свою миссию, ему нужно было умереть жертвенной смертью»⁸⁰.

«Гитлер стремился достичь, – пишет Христиан Центнер, – внутреннего единства нации, сплавленной в марширующую колонну, организованную железной рукой, готовую к самопожертвованию, способную исполнить любой приказ национал-социалистического руководства»⁸¹. «Гитлеровское воспитание молодежи было всеохватным», – говорит Генри Пикер, комментируя одну из застольных бесед Гитлера. Затем он приводит его слова, которые достойны занять место в любой антологии тоталитаризма: «Эти мальчики вступают в организацию в возрасте десяти лет и впервые получают глоток свежего воздуха. Затем, четыре года спустя, они переходят из Юнгфольк в Гитлерюгенд и остаются там еще четыре года. И тогда мы еще меньше хотим, чтобы они опять попали в руки тех, кто создает барьеры класса и статуса, – лучше мы отдадим их в СА или в СС… и так далее. И если они, оставаясь там в течение восемнадцати месяцев или двух лет, так и не станут настоящими национал-социалистами, тогда они отправляются в Трудовую службу и шлифуются там еще шесть или семь месяцев с лопатой в руках. И если после этих шести или семи месяцев еще останутся какие-то пережитки классового сознания или гордости своим статусом, тогда о них на протяжении следующих двух лет позаботится Вермахт. Через два или через четыре года они вернутся. Чтобы предотвратить их сползание к старым привычкам, мы немедленно берем их в СА, СС и так далее. И всю оставшуюся жизнь им не видать свободы»⁸².

«Гитлер был готов списать старое поколение со счетов. В ноябре 1933 года он заметил: “Если противник говорит: “Я не перейду на твою сторону”, я спокойно отвечаю: “Твой ребенок уже наш… Ты уйдешь, но твои потомки уже стоят в новом лагере. Через некоторое время для них уже не будет существовать ничего, кроме этого нового общества””… Плюралистическую молодежную культуру заменили монолитные Гитлерюгенд и Лига немецких девушек для тех, кому от четырнадцати до восемнадцати, и Германские мальчики и Лига девочек для десяти-четырнадцатилетних»⁸³. К концу 1938 года Гитлерюгенд насчитывал более семи с половиной миллионов членов; в марте следующего года он стал единственной разрешенной молодежной организацией в рейхе.

Отслуживший в Гитлерюгенде был, по сути, полностью подготовленным солдатом. «Стрельбе и строевой подготовке обучался каждый. Более специальная подготовка проходила в специальных подразделениях Гитлерюгенда. В 1938 году морской Гитлерюгенд насчитывал 50 тысяч человек, моторизованный – 90 тысяч, части воздушных сил – 74 тысячи, клубы авиамоделизма – 73 тысячи, части связи Гитлерюгенда – 29 тысяч человек»⁸⁴. Их кумирами были пилоты-истребители Галланд, Молдерс и Марсель, а также «Лис пустыни» Эрвин Роммель, самый знаменитый военный этого режима. Из этого полностью нацифицированного и фанатизированного «молодого поколения» – «я вижу блеск в их глазах, когда они говорят о фюрере» – получились потрясающие солдаты; например, в танковом дивизионе Hitler Jugend; как писал Геббельс в дневнике, они совершили «чудеса героизма» в Нормандии и у Бастони. Именно такие полумальчишки, многие из которых выглядели просто детьми, защищали последние укрепления перед мостом в Гавеле, в предместьях Берлина; этот эпизод пересказан в фильме Бернарда Вики Die letzte Brücke («Последний мост»). Именно такое маленькое подразделение выстроилось перед сгорбившимся и хромающим Гитлером, который в последний раз вышел из бункера, чтобы вручить им награды за храбрость. К тому времени от разбомбленной мечты Гитлера об Ordensburgen останутся лишь дымящиеся руины.

Орден мертвой головы

«Я хочу раскрыть вам один секрет, – сказал Гитлер Герману Раушнингу где-то в 1933 году, – я создаю орден»⁸⁵. Идея «кружка посвященных» для людей, близких к Гитлеру, была не нова, вспоминает Раушнинг. Розенберг уже конфиденциально сообщил ему об этом в Мариенбурге, бывшей главной резиденции Тевтонского ордена. В действительности, в этой идее нет ничего странного. Всякий раз, когда в истории появляется действительно новое и убедительное мировоззрение, происходит почти автоматический процесс разделения между его внешней формой, приспособленной для масс, и его эзотерической, внутренней сущностью, предназначенной для немногих избранных.

В главных чертах это соответствовало взглядам Гитлера на свое движение. Имелась основная масса членов, для которых программа партии должна оставаться вечной и неизменной, как церковная догма. Ими будет двигать бездумная вера в партию и в фюрера. Помимо этого, были старые соратники, die alten Kämpfer, вставшие на сторону Гитлера в годы борьбы, ставшие второстепенными фюрерами в партийной пирамиде, «маленькими гитлерами», как их порой называли. «Гитлер знал, что этим людям не подняться до высших идей. Это заскорузлые политики, затвердевшие в изматывающей каждодневной борьбе. Их мысль никогда не выходила за пределы однажды усвоенных принципов национал-социализма». Гитлер хорошо знал их сильные и слабые стороны и наградил их за верность, удовлетворив их амбиции и алчность.

Лишь когда это поколение сойдет со сцены, сможет оформиться «мирская нация священников», первая волна «новой религии человечества, религии создания нового человеческого вида». Гитлер понимал, что это станет возможным лишь после решительной войны за завоевание мира, «которая неизбежно случится». Национал-социализм или, скорее, гитлеризм был еще во младенчестве. «Он вновь и вновь упоминал об этих пунктах в разговоре. И за кажущимся смирением чувствовалось жгучее нетерпение достичь, наконец, состояния, которое он считал для себя естественным: творческого государственного деятеля и законодателя, образцового художника и градостроителя, пророка и основателя новой религии»⁸⁶.

«Партия – это неверная концепция. Я бы предпочел говорить – орден»⁸⁷, – произнес Гитлер. Он имел в виду нечто сходное с масонской организацией, структурированное по типу средневековых гильдий. «[Масоны] создали что-то вроде аристократии с функциями духовенства. Они отделили себя от других, следуя особым традициям. Они создали тайное учение, которое было не просто словесным кредо, но постепенным развитием высших озарений с помощью символов и тайных ритуалов». «Опасность и величие» масонства лежали в его иерархической организации и учении, опирающемся на символы и ритуалы, обращающемся напрямую к воображению, «без вмешательства интеллекта». Именно это восхищало Гитлера, это он и пытался воспроизвести. «Разве вы не видите, что наша партия должна быть чем-то подобным: орденом, иерархической организацией мирского духовенства? – спросил он Раушнинга. – Но это, само собой, означает, что у других ничего похожего быть не должно. Здесь либо мы, либо масоны, либо церковь, но не две организации одновременно. Одно исключает существование других, что ясно поняла католическая церковь, во всяком случае, в том, что касается масонов, [отлучая их от церкви]. Сейчас мы сильнее всех и разделаемся с обоими – и с масонством, и с церковью»⁸⁸. В случае церкви ему надлежало действовать осторожно, ибо христианство глубоко укоренилось в мышлении и обычаях немецкого народа, но его конечная цель не оставляет сомнений. Масонство же, напротив, было безобидным и беззащитным; его немедленно запретили, как только Гитлер пришел к власти.

Навязчивая идея Гитлера об основании ордена обрела конкретную форму в СС, Ордене мертвой головы. СС были основаны тогда, когда Гитлер из тактических соображений позволил СА вступить в Kampbund – боевую ассоциацию, объединявшую различные правые полувоенные организации. СС были его: его личной охраной, присягавшей и подчинявшейся исключительно ему. Это был зародыш элиты, созданный без каких-либо компромиссов, и эта элита станет новой аристократией арийской крови, во всей полноте воплотив идеалы Гитлера.

Поначалу СС были лишь незначительными подразделениями, они служили бесплатно, сопровождая Гитлера повсюду, и были готовы защищать его ценой жизни. Но ситуация изменилась в 1929 году, когда Гитлер поставил во главе СС Генриха Гиммлера. «До той поры СС были всего лишь организацией, – пишет Хайнц Хёхне, – теперь они должны были стать орденом. Гиммлер нашел образец в истории для создания своего ордена: иезуиты… В иезуитах было все, что он считал главными чертами орденской ментальности: доктрина [безусловного] подчинения и культ организации»⁸⁹.

«Создание из этой кучки людей [280 человек в 1929 году] сильнейшей идеологической армии является заслугой Гиммлера, – говорил Гитлер. – Мало-помалу мои СС превратились в армию, к которой у меня никогда не было претензий. Не на что пожаловаться. Именно Гиммлер сделал из них то, что они есть. Из маленькой группки слабо связанных людей он построил аппарат руководства. В хорошем смысле его можно назвать фолькистским Игнатием Лойолой»⁹⁰. «Организация СС была создана Гиммлером по принципам ордена иезуитов, – пишет Вальтер Шелленберг, который сам был генералом СС. – Служебный устав и духовные упражнения, проповедованные Игнатием Лойолой, составляли схему, которую пытался тщательно скопировать Гиммлер. Абсолютное подчинение было главнейшим правилом; любой приказ должен был исполняться беспрекословно»⁹¹. Это объясняет, почему Гиммлера за глаза порой называли «черным иезуитом» или «великим инквизитором».

Чистота крови была так же важна, как и умение беспрекословно повиноваться. «Гиммлер всегда приходил в волнение, если в жилах СС обнаруживалась хоть капля неарийской крови. С 1 июня 1935 года всякий командир СС, начиная с ротного старшего сержанта и выше, должен был предоставить доказательства, что ни он, ни его жена не имеют еврейских предков; с 1 октября это требование распространилось на командиров низшего ранга, а немного спустя – и на каждого члена СС. Каждый должен был представить “арийское” родословное дерево. Для офицеров и унтер-офицеров его корни должны были доходить как минимум до 1750 года, для всех остальных – до 1800-го»⁹². Более того, физическое состояние кандидата должно было быть безупречным. «Старые войска СС, легион сверхлюдей довоенного времени, отвергали всякого рекрута с малейшим физическим недостатком, даже с единственной пломбой в зубе»⁹³.

«Как у монахов и священников, как в коммунистической партии, там был длительный подготовительный период – период “послушничества”, включавший идеологическую подготовку, трудовую и военную службу, достижение совершенства в спорте… Загадочные ритуалы посвящения подчеркивали торжественность приема в привилегированную касту, подобие мирского духовенства. Полуночная церемония принятия клятвы была, по всей видимости, очень впечатляющей. Очевидец свидетельствует: “У меня выступили слезы, когда при свете факелов тысячи голосов хором произнесли клятву. Это было как молитва”. Существовало и нечто наподобие катехизиса, включавшего, в частности, следующее: “Почему мы верим в Германию и в фюрера?” “Так как мы верим в Бога, мы верим в Германию, которую он создал в своем мире, и в фюрера, Адольфа Гитлера, которого он послал нам”. Как все секты и тоталитарные организации, СС не признавали никакой ереси и никакой независимой личной сферы. Это было пожизненно» (Майкл Бурлейгх⁹⁴). «Я ни минуты не сомневаюсь – многие сейчас не понимают этого, – что через сто лет все руководство Германии будет приходить из СС», – сказал Гитлер в одном из своих ночных монологов.

Мы помним, что Гитлер был невысокого мнения о расовой чистоте немецкого народа. После столетий дегенерации «раса – это то, чем мы должны стать», говорил он и полагал, что для ее восстановления потребуется около сотни лет. СС в арийско-нордическо-германской нации должны были служить основой, «передвижным кровехранилищем» для расового восстановления германского народа. Именно с этой целью от каждого эсэсовца и его жены требовались документы, подтверждающие их расовую чистоту. Другим шагом была концентрация всей лучшей крови германских народов и их потомков (фламандцев, голландцев, скандинавов, шведов и даже французов) в СС. Дивизии войск СС Panzerdivision Nederland Grenadierdivision и Landstorm Nederland были голландскими, Grenadierdivision Langemarck – фламандской, Grenadierdivision der SS Charlemagne – французской. (Дивизии СС из славянских народов стали формировать, лишь когда военная ситуация стала критической и стандарты членства в СС существенно снизились.) Еще одним шагом к очищению немецкой крови стало похищение на оккупированных территориях детей, выглядевших по-арийски. Их отдавали на воспитание в немецкие семьи. В главе «Похищенные дети» своей книги «Немецкая травма» Гитта Серени пишет, что их число, «возможно, достигало четверти миллиона». Большинство было из Восточной Европы.

Эсэсовцы в «стильной и элегантной» униформе хорошо осознавали свой статус. В основании пирамиды нацистского государства были обычные люди (евреи и цыгане не считались), затем шли члены национал-социалистической партии, после них – люди из СА в мундирах. На самой же вершине стояли СС, с презрением глядя на других, даже на СА, которые в их глазах были лишь безмозглыми уличными драчунами. Самыми сливками СС был Leibstandarte Adolf Hitler – преторианская гвардия Гитлера, которой командовал Зепп Дитрих. Это были арийцы, больше всего напоминавшие «образ Господа нашего», населявшие сладкие сны Лиги немецких девушек и кошмары не-нацистов.

«В СС находятся люди лучшего типа», – пишет Шелленберг. Действительно, Гиммлер усиливал элитарный характер СС, пытаясь привлечь туда как можно больше представителей немецкого дворянства и образованной молодежи. В высших эшелонах СС было значительное число офицеров с университетским образованием, в особенности юристов, экономистов и врачей. Они руководили СС как хорошо намуштрованные технократы. Это объясняет, почему орден, как раковая опухоль, распространялся по телу Третьего рейха. Бурлейгх пишет: «Историки много шумели по поводу того, что среди них было много юристов и экономистов, две трети которых имели высшее образование, а треть – докторские степени. Однако они, как и следовало ожидать, обошли вниманием тот факт, что докторат часто венчает усидчивое бездумие и ничего не говорит о самой личности. Ирония как раз в том, что именно университеты и были рассадниками элитарной формы антисемитизма, чей радикализм едва скрывался под панцирем “научной объективности” в подходе к “еврейскому вопросу”. Теперь же эти студенты-радикалы получили возможность применить на практике то, что они так часто обсуждали в узких кругах»⁹⁵.

Сейчас широко признается тот факт, что СС были, словами Питера Лебенды, «полностью сознательным культом… Мечтой Гиммлера было создать из СС новую религию». «Церковные браки эсэсовцам запрещались, узы супружества скреплялись на собственных церемониях СС. Так как супруги проходили строгий тест на расовую чистоту, их принимали в состав нарождающейся элиты. За каждого ребенка матери полагался подарок от СС. Дети эсэсовцев проходили церемонию, альтернативную крещению, причем крестным отцом седьмого ребенка в семье становился сам Гиммлер. Главнейшим украшением этой церемонии был портрет Гитлера, а вместо духовенства – эсэсовцы со знаменами со свастикой и надписью “Проснись, Германия!” … Все это в точности отвечает хорошо документированным тенденциям сект и прочих тоталитарных организаций: контролировать все окружение члена секты»⁹⁶.

Стандартная форма СС (у них была еще серая, feldgrau, для повседневной носки), со сдвоенной руной Зиг и черепом на фуражке, внушала немцам не меньший страх, чем тот, что испытывали жители оккупированных территорий. Каждый знал, что эти символы означают нацистскую беспощадность, пытки и смерть. «Я знаю, многим становится плохо, как только они завидят эту черную форму, – с удовлетворением сказал Гиммлер в речи, обращенной к своим командирам. – Мы это понимаем. Мы и не ждем, что окажемся центром народной любви»⁹⁷. У них были свои церемонии для рождения, бракосочетания и смерти, в которых местный командир СС играл роль священника; у них была своя терминология для обозначения внутриорденской иерархии; у них было свое правосудие: ни одна внеорденская структура, даже военный трибунал, не могла привлечь эсэсовца к ответственности. Они жили в убеждении, что являются высшими и благороднейшими существами на земле. Управление миром – их законное право, ведь они – потомки нордической расы господ прошлого, которая, сохранив чистоту своей крови, сейчас вновь обретает присущие ей права и духовные силы.

Эти притязания на сверхчеловеческий статус Гиммлер стимулировал, как мог. Одним из его консультантов, с которым на протяжении ряда лет его связывала сердечная дружба, был австрийский провидец Карл Мария Вилигут или Вайстгор, «последний потомок древнего рода германских мудрецов Улиготов из Анса-Уана-Сиппе, уходящего корнями в отдаленные доисторические времена»⁹⁸. Гиммлера впечатлила точность некоторых предсказаний Вилигута – он сделал его полковником СС и направил работать в исследовательские центры СС, занятые славными временами нордически-арийско-германского прошлого. Именно Вилигут разработал дизайн кольца с черепом, который Гиммлер вручал лишь самым высокопоставленным и самым верным своим паладинам. Кроме того, Вилигут убедил рейхсфюрера СС в особом значении и ценности для его ордена замка Вевельсбург неподалеку от Падерборна.

Старый обветшавший замок быстро привела в порядок команда заключенных импровизированного концентрационного лагеря. Это здание должно было стать «замком ордена СС, сравнимым по значимости с Мариенбургом средневековых тевтонских рыцарей», иначе – «Ватиканом» Ордена мертвой головы. То, что Гиммлер относился к этому очень серьезно, показывают дошедшие до нас планы будущей мировой столицы ордена – огромного комплекса зданий с Вевельсбургом в центре. Более того, несколько авторов напоминают нам, что после окончания завоевательных войн СС должны были жить в своем собственном государстве. По территории оно должно было примерно совпадать с территорией бывшей Бургундии – не современной виноградной французской провинции, а старой земли бургундов, от южной Германии до самого Средиземного моря. Символическое значение этого выбора, возможно, состояло в том, что Нибелунги были бургундами, а главный лозунг СС, вышитый на рукавах их кителей, был вдохновлен Nibelungen Treue, легендарной верностью Нибелунгов: Meine Ehre heisst Treue, «моя честь – это верность».

Поразительна свобода, с которой Гиммлер и его подручные могли заниматься осуществлением своих фантазий о прошлом, настоящем и будущем величии арийцев. Это показывает, как далеко зашло превращение Германии в остров иррационализма. Гиммлер мог публично провозглашать, что является инкарнацией германского императора Генриха Птицелова и в качестве кульминационного пункта грандиозной церемонии общаться с духом Птицелова у гробницы, в которую с воинскими почестями были помещены его останки. Он мог санкционировать и финансировать в 1938—39 годах экспедицию Эрнста Шафера в Тибет, надеясь отыскать там следы первых, богоподобных арийцев. Подобные экспедиции были посланы также в Исландию и Антарктику. Планировались и другие – на Дальний Восток и в Тиауанако, древний индейский город в Андах, но их пришлось отменить из-за войны.

Сопоставляя все это и припоминая, что уже в «Майн Кампф» Гитлер проходился по бородатым, бессильным фолькистским мечтателям, можно заключить, что в отношениях между Гитлером и Гиммлером не все было гладко. Но, насколько нам известно, «верный Генри» все же оставался верен своему фюреру, хотя некая внутренняя напряженность могла повлиять на его неопределенное поведение во время покушения Штауффенберга и на его решение пойти на переговоры со шведами под конец войны. Конечно, он, Гиммлер – главный полицейский рейха, был в курсе тех шпилек, что Гитлер отпускал в его адрес. Шпеер, например, пишет, как мало симпатий у Гитлера вызывала мифологизация СС. «Что за ерунда! – восклицал он. – Мы, наконец-то, достигли эпохи, которая оставила весь мистицизм позади, а теперь он хочет начать все сначала. Мы с тем же успехом могли бы остаться с церковью. У нее, по крайней мере, традиция. Подумать только, меня однажды могут превратить в эсэсовского святого! Можете себе вообразить? Да я перевернусь в могиле». Затем следует гитлеровский пассаж о том, что, «когда римляне создавали великие здания, наши предки жили в глиняных халупах», и вопрос о том, зачем привлекать к этому факту внимание всего мира⁹⁹.

Но характер их отношений был гораздо более сложным. Гиммлер выковал из СС самый главный инструмент рейха, подчиненный исключительно фюреру, воодушевленный идеологией и, самое важное, верой в фюрера. И ничего менять и преобразовывать пока не следовало, так как эта организация сформировалась под прямым наблюдением Гитлера и вдохновлялась им самим. «Я не делаю ничего, о чем не знал бы фюрер», – говорил Гиммлер, щелкавший каблуками, даже когда Гитлер общался с ним по телефону. Есть все основания ему верить, во всяком случае, до той поры, пока падение рейха не стало казаться неизбежным.

И мы вынуждены разойтись во мнениях с теми авторами, которые пытаются убедить нас, что Гитлер дистанцировался от гиммлеровских проектов, например от Вевельсбурга. 2 июля 1940 года Гитлер подписал «декрет фюрера и рейхсканцлера о строительных работах в районе Вевельсбурга», сообщает нам Рюдигер Зюннер. Тем самым он предоставил шефу СС полную свободу действий в реализации всех этих планов. Хёхне пишет, что Гитлер «никогда не появлялся в Вевельсбурге», но этому противоречит фотография в «Unholy Alliance» Лебенды, на которой мы видим Гитлера и Гиммлера в зале старого замка. Подпись гласит: «Гитлер с Гиммлером в Вевельсбурге».

В действительности, Орден мертвой головы был одним из самых образцовых творений Гитлера, Генрих Гиммлер был лишь его инструментом. СС были «избранной элитой, которая держала в своих руках жизнь и смерть»¹⁰⁰. Здесь вновь задает тон Эрнст Юнгер: «Наша работа – убивать, а наша обязанность – делать свою работу хорошо». СС были натренированы с тем, чтобы стать бесчувственными, автоматически повинующимся роботами, ангелами или демонами смерти. Они были воплощением «бесчувственной формы нового варварства», всегда готовыми «дать или принять смерть» (den Tod zu geben und zu nehemen). И череп – символ смерти на их фуражках, кольцах, оружии и танках, и черный цвет их униформы не были ни позерством, ни игрой. Они означали именно то, на что указывали – что их носители являются служителями Смерти. «Большинство из вас знает, что это такое, когда в ряд лежит сотня трупов, или пятьсот, или тысяча. Пережить это, сохраняя при этом приличие – извиняя некоторые проявления человеческой слабости, – непросто. Это закалило нас. Это неписаная славная страница нашей истории, которая так и останется незаполненной»¹⁰¹. Так Гиммлер говорил своим командирам, и эти акценты расставил он сам.

Читая о Второй мировой войне в Европе, обнаруживаешь, что там, где немцы и смерть, там и эсэсовцы. Делая зло, они чувствовали свою силу, свою сверхчеловечность. Ганс Гюфтиг был одно время комендантом концентрационного лагеря Бухенвальд в Эттерсберге, в окрестностях Веймара, где когда-то жил Гете. В интервью, которое он дал в 1986 году, комфортно устроившись на покое, он, в частности, сказал: «Сегодня это кажется таким жестоким, бесчеловечным, безнравственным. Тогда это не казалось мне безнравственным. Я прекрасно понимал, что буду делать в СС. Мы все это знали. Это было что-то в душе, а не в уме. Мы все знали, чем будем заниматься в СС. В сущности, все очень просто. Я был нацистом»¹⁰².