ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ
25 мая 2010 года
(Луг в Живерни)
ОТРЕЧЕНИЕ
81
Я вернулась с Крапивного острова. На сей раз за фермой Ришара Патерностера я свернула не к мельнице «Шеневьер», а направо, где рядом расположены три автомобильные стоянки. Нептун крутился рядом. Со стоянок начали разъезжаться автобусы и легковушки. Отдельные обормоты-водители, сдавая назад, не давали себе труда посмотреть в зеркало заднего вида и пару раз чуть не наехали на меня. Я стучала палкой им по ветровому стеклу. Ни один не посмел огрызнуться. Даже извинялись.
Вы уж меня простите, каждый развлекается как может.
— Пошли, Нептун.
Наконец я выбралась на шоссе Руа. Прошла немного вперед, до сада Моне. Народу было еще полно, каждому хотелось насладиться видом роз и кувшинок. И то сказать, денек сегодня выдался на славу. До закрытия сада оставался примерно час, но туристы, преодолевшие по пути сюда многие километры, покорно выстраивались в очередь и гуськом продвигались по садовым дорожкам. Так выглядит Живерни в пять часов вечера. Практически метро в час пик.
Я рассеянно смотрела на толпу. В следующую секунду я перестала видеть туристов. Я видела только ее.
Фанетту.
Я видела ее со спины, на берегу пруда с кувшинками. На ветках глицинии лежала ее картина. Я догадалась, что Фанетта плачет.
— Что тебе от нее надо?
Толстяк Камиль стоял на другом конце пруда, на зеленом мостике, над которым свешивались ветви плакучей ивы. Вид у него был дурацкий. В руках он держал маленькую картонку.
— Что тебе надо от Фанетты? — повторил Винсент.
— Да я… Я просто… — смущенно забормотал Камиль. — Хотел ее утешить… Ну и поздравить. У нее же сегодня день рождения. Я принес ей открытку…
Винсент вырвал открытку из рук Камиля и окинул ее быстрым взглядом. Обыкновенная открытка. На лицевой стороне — репродукция «Кувшинок» Моне в лиловых тонах. На обороте — короткая надпись: «С днем рождения! Одиннадцать лет!»
— Ладно. Я ей передам. А сейчас оставь ее в покое. Фанетте сейчас никто не нужен.
Оба мальчика посмотрели на другой берег пруда, где Фанетта яростно работала кистью.
— Как… Как она вообще? — тихо спросил Камиль.
— А ты как думаешь? — ответил Винсент. — Как мы все. Ошарашена. Сначала узнали, что Поль утонул. Потом эти похороны под дождем. Но ничего, она отойдет. Несчастный случай, что поделаешь. Бывает.
Толстяк Камиль заплакал. Винсент не обратил на это никакого внимания. Повернулся к нему спиной и пошел вокруг пруда, бросив напоследок:
— Не волнуйся, я передам ей твою открытку.
Тропинка вокруг пруда сворачивала налево и ныряла в заросли глициний. Едва оказавшись под их защитой, Винсент сунул открытку себе в карман, и пошел к японскому мостику, раздвигая руками слишком низко склонившиеся к тропинке ирисы.
Фанетта стояла спиной к нему и всхлипывала. Она поднесла самую широкую, почти малярную кисть к палитре, на которой смешала самые темные свои краски.
Темно-коричневую. Антрацитово-черную. Густо-пурпурную.
Черную.
Фанетта наносила на свою радужную картину беспорядочные мазки. Она не смотрела по сторонам и ничего не пыталась воспроизвести на холсте — она хотела выразить неутолимую боль своей души. Как будто на пруд, наполненный играющей в лучах солнца водой, спустились сумерки. Фанетта оставила нетронутыми лишь несколько кувшинок, которые оживила, прикоснувшись к ним тонкой кисточкой в желтой краске.
Редкие звездочки во мраке ночи.
— Камиль хотел прийти, — тихим голосом сказал Винсент, — но я его не пустил. Сказал, чтобы он оставил тебя в покое. Он хотел поздравить тебя с днем рождения.
Винсент дотронулся рукой до кармана, но так и не вытащил из него открытку. Фанетта молча выдавила на палитру новый тюбик черной краски.
— Фанетта, зачем ты это делаешь? Ты же…
Фанетта повернулась к нему. Глаза у нее покраснели от слез. Той же тряпкой, какой она вытирала кисти, она провела себе по щеке, оставив на ней черный след.
— Все кончено, Винсент, — сказала она. — Больше никаких ярких красок. Никакой живописи.
Винсент ничего не сказал.
— Все кончено, Винсент, — почти крикнула Фанетта. — Ты что, не понимаешь? Поль умер из-за меня! Он поскользнулся на ступеньке, когда лез за этой проклятой картиной. Это я послала его туда. Я сказала ему, чтобы он поторопился. Это я… Я его убила.
Винсент положил руку ей на плечо.
— Да нет же, Фанетта. Это был просто несчастный случай, и ты сама это знаешь. Поль поскользнулся, упал в ручей и утонул. Никто в этом не виноват.
Фанетта всхлипнула.
— Ты очень добрый, Винсент.
Она положила кисть на палитру, склонила голову к плечу мальчика и разрыдалась.
— Они говорили мне, что я самая талантливая. Что я должна быть эгоисткой. Что живопись даст мне все. Они меня обманули, Винсент. Они меня обманули! И оба они умерли. И Джеймс. И Поль.
— Не все, Фанетта. Я же не умер. И потом, Поль…
— Тс-с.
Винсент понял, что Фанетта просит его помолчать. Он не посмел с ней спорить. Он ждал. Тишину нарушали только ее всхлипы да время от времени легкий шорох, с каким на воду пруда ложился слетевший с ивы или глицинии сухой лист. Через какое-то время Фанетта наклонилась и прошептала Винсенту на ухо:
— Все. Все кончено. Все наши игры. Я больше никогда не буду называть вас именами знаменитых художников-импрессионистов. Это фальшивые имена. И в них больше нет никакого смысла.
— Как хочешь, Фанетта.
Винсент одной рукой обнял Фанетту и прижал к себе.
— Я здесь, Фанетта. Я всегда буду рядом с тобой.
— С этим тоже покончено. Больше не называй меня Фанеттой. Никто больше не будет называть меня Фанеттой. Ни ты, ни кто другой. Девочка по имени Фанетта, которую считали талантливой художницей и будущим гением, тоже умерла на том пшеничном поле. Фанетты больше нет.
Мальчик колебался. Его рука поднялась к плечу девочки и робко погладила его.
— Понимаю… Я один тебя понимаю, и ты это знаешь. Я всегда буду рядом с тобой, Фан…
Винсент поперхнулся. Его рука продолжала гладить ее руку.
— Я всегда буду рядом с тобой, Стефани.
Именная цепочка, которую он носил на запястье, скользнула вниз по его поднятой руке. Он невольно задержал на ней взгляд. Он понял, что отныне Стефани больше никогда не назовет его именем знаменитого художника, которое выбрала для него сама. Он больше не будет Винсентом.
Она будет звать его настоящим именем.
Тем, которым его нарекли при рождении, которым его крестили и которое выгравировали на именной цепочке.
Его зовут Жак.
Вода омывала обнаженное тело Стефани. Стоя под обжигающими струями, она яростно терла себя мочалкой. Соломенного цвета платье, запачканное кровью, грязным комом валялось на плиточном полу. Она уже давно стояла под душем, но все еще чувствовала на своей коже кровь Нептуна. Ее преследовал отвратительный запах.
Счастливой любви не существует.
Она не могла не думать об ужасе, пережитом на Крапивном острове.
Смерть ее собаки, Нептуна.
Прощальная записка Лоренса.
Счастливой любви не существует.
Жак сидел на кровати в соседней комнате. На ночном столике стояло включенное радио, по которому Франсуаза Арди пела «Время любви». Жак говорил громко, чтобы Стефани слышала его даже в ванной:
— Больше никто не причинит тебе зла, Стефани. Никто. Мы навсегда останемся вдвоем. Никто не посмеет нас разлучить.
«Счастливой любви не существует.
Кроме той, что хранит наша память…»
Стефани плакала. Горячая вода смывала ее слезы.
Жак продолжал свой монолог:
— Вот увидишь, Стефани. Все изменится. Я найду для тебя дом. Настоящий, который тебе понравится.
Жак знает ее лучше всех. Жак всегда находит нужные слова.
— Плачь, дорогая. Плачь, плачь, ты имеешь право плакать. Завтра мы поедем на ферму в Отее, возьмем нового щенка. Нептуна жалко, но это просто несчастный случай. В деревне такое бывает. Он не страдал, Стефани. А мы прямо завтра поедем. Завтра тебе будет уже лучше…
Стефани выключила воду и завернулась в широкое пахнущее лавандой полотенце. Она вошла в комнату босиком, с мокрыми волосами. Очень красивая. В глазах Жака.
Можно ли до такой степени любить женщину?
Жак встал и обнял жену.
— Я здесь, Стефани. Ты знаешь, я всегда буду рядом. Что бы ни случилось…
Тело Стефани на миг напряглось, но тут же расслабилось. Жак поцеловал жену в шею и прошептал:
— Мы все начнем сначала, красавица моя. Завтра возьмем нового щенка. Это поможет тебе забыть. Я ведь тебя знаю. И ты придумаешь ему имя.
Мокрое полотенце соскользнуло на пол. Жак уложил жену в постель. Стефани не сопротивлялась.
Она все поняла. Она отказалась от борьбы. Судьба сама решила за нее. Она знала, что ее ждут долгие годы безрадостной жизни, похожие один на другой, что она так и состарится в этой клетке, рядом с заботливым мужем, которого не любит. Постепенно даже память о попытке бегства сотрется и исчезнет.
Стефани закрыла глаза — это была последняя форма сопротивления, на какую у нее еще оставались силы. Из радиоприемника звучали последние гитарные аккорды, заглушаемые хриплым голосом Жака.
Если бы можно было еще и уши заткнуть.
Музыкальная программа закончилась, передавали прогноз погоды. Завтра будет тепло, даже жарко. Поздравляем с именинами всех Диан. Восход солнца — в пять сорок девять. Световой день увеличился еще на несколько минут. Это был прогноз погоды на завтра, девятое июня тысяча девятьсот шестьдесят третьего года.
«Счастливой любви не существует.
Кроме той, что хранит наша память.
Прощай навсегда.
Лоренс».
Я встряхнулась. Этак я сгорю на солнце! Сколько я тут простояла, на обочине шоссе Руа, погрузившись в воспоминания? Полоумная старуха.
Надо двигаться. Надо поставить точку. Этой истории не хватает последней детали — слова «конец».
А история получилась занятная, правда? Надеюсь, вы оценили хеппи-энд.
Они поженились и даже не развелись, а детей у них не было.
Он прожил счастливую жизнь.
Она внушила себе, что счастлива. Человек ко всему привыкает.
Времени привыкнуть ей хватило с избытком. Почти пятьдесят лет. С 1963 года по 2010-й. Время целой жизни…
Я решила пройтись еще немного по шоссе Руа и двинулась в сторону мельницы. По мосту перешла через ручей и остановилась перед воротами. Почтовый ящик ломился от обещающей немыслимые скидки рекламы ближайшего гипермаркета, в котором я ни разу не была. Проклятье. Я бросила этот бумажный мусор в помойный контейнер, который специально для этой цели поставила у ворот. И выругалась вслух.
В куче рекламных листовок мелькнул конверт. Чуть не проглядела письмо. Адресовано мне. Я прочитала обратный адрес: «Вернон, улица Бурбон-Пантьевр, 13. Доктор Берже».
Доктор Берже…
Этому стервятнику хватит наглости прислать мне дополнительный счет, чтобы стрясти со старухи еще немножко денежек. Я прикинула на глаз размеры конверта. Не исключено, впрочем, что он выражает мне соболезнования, правда, с запозданием. В конце концов он один из последних, кто видел моего мужа живым. Это было… тринадцать дней назад.
Непослушными пальцами я надорвала конверт. В нем лежала светло-серая картонная карточка с черным крестом в левом углу.
Берже накарябал на карточке несколько слов.
«Дорогой друг!
С грустью узнал о кончине вашего мужа, случившейся 15 мая 2010 года. Как я и говорил вам во время своего последнего визита, этот исход был, увы, неизбежен. Вы прожили вместе долгую и дружную жизнь. В наши дни это редкость.
Примите мои искренние соболезнования,
Эрве Берже».
Я нервно теребила пальцами картонку. Сам собой вспомнился последний визит доктора Берже. Это было тринадцать дней назад. Вечность назад. В другой жизни. Прошлое снова всплыло передо мной.
Все покачнулось 13 мая 2010 года, когда умирающий старик во всем мне признался.
Его рассказ занял не больше часа. Час на то, чтобы выслушать. Тринадцать дней, чтобы все вспомнить.
Я боролась с желанием порвать карточку на мелкие кусочки. Прежде чем углубиться в лабиринты памяти, я еще раз посмотрела на конверт.
Прочитала адрес. Свой адрес.
27620 Живерни
Шоссе Руа
Мельница «Шеневьер»
Стефани Дюпен
