Глава 17

Роман не любил, когда его били, и, должно быть, поэтому предпочитал бить сам. Впрочем, кому может понравиться такой мазохизм.

Роман-Ветер – непоседа и балагур, ему не сидится на месте, сегодня здесь, завтра там. Свободный как вихрь, он не любил связывать себя обязательствами, но считал себя джентльменом, любил женщин и дрался за них.

Сегодня ему выпал как раз такой случай. И опять из-за пьяной бабы. Начиналось всё, в общем-то, как обычно и кончилось как всегда. Конфликт назрел в одном из многочисленных баров одного из многочисленных городов России, затерявшегося среди необъятных просторов нашей Родины, куда его занесло после дуэли с Анатолием.

* * *

Железный в своей простоте и несгибаемости Утюг оклемался в своей холостяцкой квартирке, и первое, что он вспомнил, придя в сознание, – «Крот». Вначале всплыл образ небольшого, можно сказать, совсем маленького слепого млекопитающего с чёрной шкуркой, затем образ трансформировался в имя.

– Твари, – выдохнул Иван Иванович и зашёлся в кашле отбитыми лёгкими, скривившись от боли под черепной коробкой. Мордочка животного трансформировалась в противную рожу, и Утюг сплюнул. Память возвращалась медленно вместе с болью.

Утюг вспомнил подвал, далёкие туманные лица своих мучителей и попытался встать. Тут же пришла боль, и он провалился в темноту.

* * *

Роман любил драться, умел и дрался. Разговор с пьяной матрёшкой в баре закончился именно так, как и должен был закончиться. Подошёл сутенёр, нашедший ей клиента, и в простой доходчивой форме стал объяснять, что надо работать, а не точить лясы с пьяными мужиками.

На «пьяного мужика» Роман не обиделся, совсем. Почти. Но его возмутило поведение совершенно незнакомого парня по отношению к даме, с которой он разговаривал и пил.

Дама получила пару оплеух, а парень, их раздававший, отлетел в дальний угол, сплёвывая в процессе движения зубы. Общим числом два. Парень встал, обиделся и куда-то убежал. Роман остался сидеть на месте, лишь щёлкнул пальцами и заказал ещё бутылку.

Слегка растрёпанная проститутка продолжила изливать душу. Роман внимательно слушал её полный трагического пафоса рассказ. Двое пили коньяк и были вполне довольны.

Через пятнадцать минут к ним присоединились ещё трое чем-то недовольных парней. Из-за их спин выглядывал сутенёр. Порядком набравшийся Роман окинул троицу мутным взглядом и промолчал.

– Этот, что ли?

– Да, – последовал ответ.

– Твоя сучка? – обратился к Роману парень из троицы с кулаками-молотами и улыбкой саблезубого тигра. Видимо, не со зла, а просто так, чтобы что-то сказать.

Роман ответил, но то ли что-то в его ответе не понравилось парням, то ли ответ был не тот, который ожидался, поэтому он едва успел пригнуться. В опасной близости от его челюсти мелькнул подкованный ботинок владельца кулаков-молотов. Роман обиделся и дал сдачи. Потом добавил, и владелец кулаков исчез из его пьяного поля зрения.

Завертелась весёлая карусель. Роман с пьяным задором пропускал и раздавал удары, не забывая и сутенёра. Драка удалась на славу, приехала милиция и забрала всех, кроме Романа, каковой успел удалиться по-английски, ни с кем не попрощавшись.

* * *

Утюг пришёл в сознание в очередной раз. Попытался встать и… смог. На ватных ногах он добрался до телефона (служба прежде всего) и позвонил на работу. Начальство пожурило старого служаку, но, казалось, было совсем не против его вынужденного прогула и ничуть не удивилось. Иван Иванович, изучивший начальство как свои пять пальцев, задумался, но ненадолго, потому как данный процесс не свойственен русскому человеку. Немного покачавшись от головокружения, он пошёл дальше, к холодильнику за бутылкой народного средства.

Живительная сорокаградусная влага потекла широким ручьём по пищеводу, грея желудок, замутняя сознание и притупляя боль. Утюг расслабился и поковылял к холостяцкому дивану. Через пятнадцать минут жизнь приобрела радужные, насыщенные винными парами цвета, и Иваныч захрапел.

Снились ему сны, мутные как самогон и неприятные, как его боль. Сновидения мелькали словно в калейдоскопе, бредовые кошмары следовали один за другим, иногда пересекаясь.

Утюгу снились странные вещи. Он горел в танке, мучительно корчась от боли, над полем стлался дым, а вокруг кружили чёрные вороны с собачьими мордами. Они пикировали на Ивана Ивановича с противным воем и вместо карканья стрекотали как пулемёты.

Спустя минуту, когда Утюг постепенно привык к кошмару, танк начал проваливаться в болото, и во все щели полилась мутная зловонная жижа. Иваныч закричал, захлебнулся и умер…

Ослепительный свет резал глаза, до его слуха доносился шёпот потусторонних голосов, он попытался осмотреться. Над его телом работала бригада реаниматоров в некогда белых и явно не стерильных халатах. Врачи прямо на глазах трансформировались в изрядно пьяных мужиков, которые ловко орудовали кухонными ножами, отрезая от Утюга по кусочку. Кто-то вырвал его штепсель из розетки и захохотал…

Устюгин Иван Иванович снова выпал из кошмара и попал в новый. Он лежал на муравьиной куче и с ужасом смотрел на маленьких лесных тружеников, отгрызавших от него по крошке. Из многочисленных мелких ран текла кровь, остро пахло муравьиным спиртом. Утюг снова кричал, а муравьи выедали его глаза. Где-то совсем рядом лязгали гусеницами танки…

Иваныч снова провалился вниз, попал в котёл с кипящим маслом, закричал и сорвался ещё ниже. Его нестарое, в общем-то, тело ели белые черви, боли, как ни странно, не было. Черви лезли в уши, вылезали из носа, глаз и просто из живота. Иваныча вырвало, два раза.

Бесподобные кошмары продолжались всю ночь, ставшую для него не короче полярной. Сон следовал за сном, кошмар за кошмаром, под утро Утюг устал их смотреть и проснулся.

Над городом вставала кроваво-красная заря. Иван Иванович, кряхтя, встал и прошествовал к плотоядно урчавшему холодильнику, допивать остатки. Осмотр белого агрегата, работавшего на фреоне, не принёс удовлетворения. Водки было слишком мало, а закуски не было вовсе. Тем не менее Утюг проглотил сиротские капли и почувствовал некоторое облегчение.

Конечно, тело продолжало болеть, да и голова не переставала, но на службу он всё же пошёл. Не мог он иначе.

* * *

Анатолий ехал и ехал, день сменял ночь, ночь приходила за днём. Лена строила планы, мечтая о семье, детях. Бежал прочь асфальт под колёсами. Они старались уехать как можно дальше, держась просёлочных дорог и останавливаясь на ночлег в глухих деревнях.

На третий день пути Анатолий с Еленой бросили издохшую машину и переключились на попутки, рейсовые автобусы и прочий транспорт.

Деревни, города, люди сменяли друг друга, хорошие и не очень, плохие и не совсем. Жизнь бурлила, текла и замирала, Анатолий бежал, увлекая за собой Елену, мечтая затаиться и исчезнуть. Глушь становилась всё глуше, места – тише, а люди – добрее.

* * *

Управляющего банком, куда заезжал при жизни Вадим, преследовали неприятности, выросшие в неудачи. Злая судьба глумилась над его тщетными потугами выбраться из страны. Новый паспорт, билеты, смена прикормленного таможенника – всё не клеилось, текли жалкие дни.

Проблемы валились на него как из рога изобилия. Они росли, приумножались и засыпали управляющего неподъёмным грузом. Его взяли прямо в аэропорту, сдал бывший приятель. Медлительная следственно-судебная машина закона получила в свои жернова очередного клиента.

Степану Емельяновичу не повезло, в КПЗ его бросили к бомжам, не было других камер, сказали, что временно, и забыли. Впрочем, если бы его поместили к старожилам, могло быть и хуже. Хотя сам Степан Емельянович так не считал. А зря, всё познаётся в сравненье, и впоследствии ему представится такая возможность.

Пока же свежеиспечённый арестант вдыхал зловонные ароматы годами не мытых тел и жалобно скулил.

Коллектив ему попался незлой, но сильно опустившийся. Бомжики чесали животы грязными лапами, плевались на пол, мочились в стоявшую у двери парашу и под себя. Управляющий банком пребывал в шоке.

Прошла кошмарная бессонная ночь, и Степан Емельянович подключился к расчёсыванию живота и других более интимных частей своего тела. Блохи и вши, свободно передвигавшиеся по камере, расселились на его белом, упитанном теле.

Утром Степан Емельянович плакал и просил адвоката, но была суббота, и никто не внял его тщетным просьбам. Время словно остановилось, управляющий банком, привыкший жить на широкую ногу, получил миску баланды с куском чёрствого хлеба и впал в транс.

Минул час, другой, его мочевой пузырь настойчиво просил опорожнения, но Степан Емельянович не мог заставить себя подойти к вонючей параше и страдал.

К обеду он впал в полную прострацию и наделал под себя. Из состояния транса его вывел чей-то далёкий, словно шум моря в раковине, полный участия голос:

– Чё, мил человек, хреново?

– Да.

В ёмкий ответ Степан Емельянович вложил всю свою горечь, трагизм потери и крах надежд. Жизнь скорым поездом катилась под уклон, всё, что нажито непосильным трудом (читай: украдено), летело в пропасть. Он вспоминал коттедж, квартиру в двух ярусах, две машины иностранного производства и прочие безвозвратно потерянные радости жизни.

Больше бывший управляющий банком на вопросы не отвечал, окончательно замкнувшись в себе. Он безропотно расстался с частью гардероба и содержимым карманов, стал ходить к параше и механически есть.

Закончился день, прошла ещё одна бессонная ночь. Степан Емельянович сидел, раскачиваясь, лишь изредка проваливаясь в короткий, неглубокий сон. Наступило воскресное утро, не принёсшее ему радости. Какое-то время он пытался давить вшей и ловить блох, но потом махнул рукой на это неблагодарное занятие и снова заплакал.

Томительно прошло воскресенье, Степан Емельянович безнадёжно смотрел в зарешёченное оконце камеры и плакал. Наступила и прошла ночь. Понедельник, день тяжёлый, вступил в свои права, приняв воскресную вахту.

– Степан Емельянович, с вещами на выход.

Он встрепенулся, ожидая перемен к лучшему, веря и надеясь, что теперь всё будет хорошо. Перемены действительно произошли. После свидания с адвокатом ему предъявили обвинение и поместили в другую камеру, к ворам и прочим преступникам.

Лишившись остатков приличной одежды и трёх зубов, Степан Емельянович окончательно упал духом и попытался забиться под нары, откуда был безжалостно извлечён и со смехом опущен.

* * *

Другой банкир из далёкой столицы, а конкретно Юлий Игоревич, пытался наслаждаться жизнью, но бледная тень смерти уже маячила за спиной, мешая радоваться и отдыхать в полную силу. Очередной звонок по сотовому телефону поверг Юлия в ужас, разом сбив всю его спесь и важность. Он попытался сорвать зло на Олеге, своём младшем партнёре, но не получил удовлетворения.

Киллер, несмотря на многочисленные расставленные сети и убийцу, пущенного по его следу, оставался неуловим. Он благополучно ускользал, оставляя позади себя города и километры дорог. Именно поэтому Юлий Игоревич не мог отвлечься и именно поэтому его пятки щекотал страх.

Поджимали сроки, и страх рос, мешая спать по ночам, заползая в душу и наматывая на кулак нервы. Юлий Игоревич догадывался, что если последнего исполнителя не уберут, концы спрятать не удастся и проблемы возникнут у него. Он не догадывался какие, но понимал, что при плохом раскладе его жизнь может закончиться смертью.

Смерть – прекращение жизнедеятельности организма, гибель его. Смерть теплокровных животных и человека связана с прекращением, прежде всего, дыхания и кровообращения.

Различают два основных этапа смерти: клиническую и следующую за ней биологическую, или истинную, – необратимое прекращение физиологических процессов в клетках и тканях.

Именно так в общих чертах повествует о значении слова «смерть» Советский Энциклопедический словарь 1983 года.

Да, такой расклад не мог обнадёжить и вселить уверенность в завтрашнем дне. Когда чувствуешь на своей шее холодные, готовые сомкнуться в железном кольце пальцы старухи Смерти, не возникает никаких желаний, кроме одного – забиться в угол.