OMi и министерство пропаганды

Отношения между сферами влияния Розенберга и Геббельса стали еще одним предметом бесконечных споров, на которые нацистские лидеры, участвовавшие в тотальной войне, тратили большую часть своей энергии.

Розенберг и Геббельс – два главных интеллектуала в нацистской элите – сильно недолюбливали друг друга. В своих мемуарах Розенберг назвал министра пропаганды «человеком без совести» и с нескрываемым ликованием процитировал слова Кубе по поводу книги Геббельса «От «Кайзерхофа» до рейхсканцелярии» про то, что это книга «от меня и обо мне». Геббельс, в свою очередь, назвал книгу «Миф XX века» Розенберга «идеологической отрыжкой».

Хотя перед вторжением было достигнуто некоторое соглашение о том, что Геббельс будет согласовывать с OMi все вопросы пропагандистской политики на Востоке, Розенберг продолжал опасаться – и не без оснований, что пропагандисты захотят расширить свою собственную сферу влияния за его счет. В годы войны Розенберг снова и снова находил поводы для жалоб и искал любую возможность, чтобы дискредитировать ведомство Геббельса.

Хотя сам Геббельс не был сторонником Коха, предписания его восточного отдела носили безошибочный антирозенберговский характер. В том же ключе был написан процитированный выше отчет Тауберта – Хадамовски. Напирая на отсутствие координации и интеграции в немецкой пропаганде на Востоке, министерство пропаганды требовало более широкой юрисдикции в этой области. Когда Хадамовски попытался договориться с Розенбергом по этому вопросу в конце сентября 1942 г., последний вяло отложил разговор и предоставил своему заместителю обсудить этот вопрос с правой рукой Геббельса статс-секретарем Гаттерером.

Тем временем Кох пытался заискивать перед Геббельсом. В декабре 1942 г. он отправил ему поезд высококачественных продуктов питания, таких как сливочное масло, для распространения в Берлине. Геббельс не возражал: «Эта еда из Украины обладает не только внутренней ценностью; она также должна служить пропагандистской цели». Однако, как только Геббельс стал яро критиковать методы Коха, подобные взятки не могли заставить его передумать.

Он никоим образом не перешел к «либеральной» политике. Однако, понимая необходимость хотя бы притворного дружелюбия при работе с восточным населением, он угрюмо наблюдал за переменами в отношении восточных народов к рейху: «Наша манера обращения оказалась слишком сильной затрещиной для русских, а особенно для украинцев. Удар по голове порой является не самым убедительным аргументом…»

Геббельс воспользовался объявлением Гитлера в десятую годовщину его прихода к власти, в котором он заявил: «Либо Германия, германский вермахт и наши союзники – а следовательно, и Европа – одерживают победу; либо континент культуры накроет восточноазиатская большевистская волна с Востока».

Казалось бы, безобидная фигура речи, но Геббельс умудрился исказить ее смысл и выпустил директиву для нацистских чиновников, содержавшую его первое четкое «провосточное» заявление. По словам Геббельса, заявление Гитлера означало, что «все силы Европейского континента, в том числе прежде всего восточных народов, должны быть брошены на борьбу против еврейского большевизма». Вывод был очевиден, но, в случае Геббельса, нестандартен: «Это не должно связываться с прямой или косвенной дискриминацией по отношению к этим народам, особенно восточным народам, прежде всего в публичных выступлениях или записях, а также травмировать их внутреннее осознание собственной ценности… Высказывания о том, что Германия собирается создавать колонии, проводить колониальную политику на Востоке и относиться к стране и к ее населению как к объектам эксплуатации, совершенно неуместны».

Мотивы Геббельса были четко выражены: нельзя предоставлять вражеской пропаганде лазеек для злоупотребления антигерманской темой. Его подход был абсолютно циничным. Тем не менее объективно это был камень в огород практике Коха – Гиммлера и начало установления связи со сторонниками более «тонкого» подхода.

Несмотря на значительные разногласия относительно тактики «психологической войны», позиции OMi и министерства пропаганды были не настолько далеки друг от друга, чтобы их, при должном желании и сотрудничестве, нельзя было привести к общему знаменателю. Они оба занимали как бы промежуточные позиции, между крайностью Бормана-Гиммлера и «освободительной» школой на противоположном полюсе. Но великая интрига снова имела место. В то время, пока велась ожесточенная борьба Розенберга и Коха и решался вопрос с Лейббрандтом и Бергером, противостояние OMi и министерства пропаганды разыгралось со всей яростью. Все меньше и меньше времени уделялось восточной пропаганде как таковой; все больше и больше – межведомственной борьбе. Злым гением в этом споре выступал главный интриган Геббельса Эберхард Тауберт, который ненавидел Розенберга, все, что тот поддерживал, и всех, кто был связан с ним, и тайно стремился расширить свои владения за счет OMi. Розенберг исправно жаловался доктору Ламмерсу, который стал неформальным арбитром и капелланом для оскорбленных. Отныне начался нескончаемый поток переписки между Ламмерсом, Геббельсом, Розенбергом и их подчиненными. Министерство пропаганды настаивало на том, что ему необходимо расшириться, чтобы эффективно выполнять свою задачу. Розенберг ответил, что он, и только он отвечает за Восток, включая восточную пропаганду. Геббельс тут же ответил, что личные амбиции Розенберга не имеют значения; главное – производительность.

По аналогии с полицией и экономическими ведомствами, пропагандисты также потребовали, чтобы и их экспертов направили на Восток. Когда проблема наконец дошла до Гитлера, он отказал Геббельсу в полном контроле над восточной пропагандой; вместо этого он ввел разделение полномочий, похожее на то, что действовало между министерством иностранных дел и министерством пропаганды.

Нет никаких явных свидетельств того, почему Гитлер не стал полностью принимать план Геббельса. Возможно, этот компромисс был разработан с целью поддержания баланса сил среди его сатрапов; возможно, Борман старался предотвратить переход власти к более способному представителю антикохского курса, чем Розенберг. Во всяком случае, Геббельс «не очень доверял этой системе; тем не менее, – писал он, – я постараюсь работать в этом направлении и посмотрю, что из этого выйдет». Несмотря на частичную неудачу, он не падал духом: «В следующий раз, когда я буду докладывать фюреру, я снова подниму этот вопрос. Меня совершенно не устраивает принятое решение. Ламмерс, очевидно, неправильно изложил ситуацию, и фюрер принял решение, которое не соответствует реальному положению дел. Но я надеюсь, что вскоре у меня появится возможность это исправить».

Позабыв о проблемах существенной политики, ни одна из сторон не собиралась оставлять все, как есть. Геббельс продолжал старательно напоминать всем вокруг о необходимости «упорядочивания» восточной пропаганды. Тауберт и его помощники не жалели сил, составляя впечатляющие отчеты о своих собственных достижениях. В то же время Розенберг стремился использовать свою мимолетную победу над Геббельсом, высказав предположение, что решение Гитлера означало роспуск Восточного отдела Тауберта. OMi решило взять дело в свои руки и 7 июня превратило свой отдел пропаганды в огромный новый «Главный отдел», чтобы доказать, что оно хорошо осознает важность пропагандистской работы. Гитлеру до этого не было дела. Как сказал Борман чиновнику министерства пропаганды, который упрашивал его помочь: «Фюрер полностью согласился с мнением господина министра [Геббельса]… фюрер занял однозначную позицию против создания нового пропагандистского аппарата в OMi».

Умный ход OMi обернулся ему боком. Гитлер в свете недавнего случая с Кохом как раз отдалялся от Розенберга. Недовольный Розенберг попросил фюрера пересмотреть свое решение. Снова прошли месяцы, прежде чем начали появляться какие-то проекты. Соперничество – тщетность которого могла сравниться только с его бесполезностью – носило характер битвы не на жизнь, а на смерть.

Наконец 15 августа 1943 г. фюрер предоставил Розенбергу и Геббельсу аудиенцию. Ее результатом стал указ Гитлера, который должен был урегулировать различия между ними. Решение, вероятно, означало ограниченную победу Геббельса. Розенберг сохранял полномочия на издание всех политических директив, но пропаганда должна была осуществляться министерством Геббельса «в тесном сотрудничестве с OMi». При возникновении дальнейших разногласий решение Гитлера должно было быть передано через Ламмерса и Бормана – неизменных церберов в логове владыки.

Хотя это постановление, казалось бы, оставило за Розенбергом полномочия издавать общие политические директивы, оно также подразумевало, что у OMi и комиссариатов не должно было быть собственного аппарата пропаганды. Вместо этого министерство пропаганды должно было основать свои филиалы на местах.

Оба остались недовольны решением и поспешили возобновить борьбу. С августа по декабрь диктовались бесчисленные меморандумы, посылались письма, проводились конференции, готовились, обсуждались и отклонялись проекты.

Споры велись по поводу самых несущественных аспектов, вплоть до вопроса о том, чьи бланки должны были использоваться в пропагандистских офисах, а также неимоверно важного вопроса о том, кто должен был подписывать корреспонденцию в отсутствие начальника отдела пропаганды. Розенберг пытался отсрочить открытие филиалов министерства пропаганды на местах, в то время как Тауберт требовал полного контроля над «пропагандой, радио, кино, прессой, музыкой, театром и культурой». Такая «смелая» интерпретация указа фюрера требовала принятия нового решения, в этом Ламмерс согласился с Розенбергом. Таким образом, когда Тауберт отказался уступить, Ламмерсу и Борману пришлось снова обратиться с данной проблемой к Гитлеру, который, раздражившись «бессовестными попытками Тауберта захватить контроль над всей культурной политикой», вынес решение против Геббельса. Борман снова сумел сохранить некоторые полномочия в руках своего более слабого конкурента. Наконец, 15 декабря 1943 г. Розенберг согласился на передачу пропагандистской деятельности на местах министерству пропаганды, которое два дня спустя объявило об открытии своих собственных кабинетов пропаганды.

Больше года было потрачено на эту борьбу, результатом которой стали лишь взаимные обвинения – соперничество между полноправными нацистами, и не по соображениям принципов, идеологии или политики, а в первую очередь за контроль и юрисдикцию. В то время как борьба между Розенбергом и Кохом основывалась на идеологических и политических разногласиях, на которые накладывались личные факторы, а пререкания Розенберга с Гиммлером и Розенберга с армией были сопряжены с жертвой принципами или тактикой ради мнимой политической власти, соперничество OMi и министерства пропаганды попадало в категорию откровенной личной и ведомственной зависти. Из этих двоих Розенберг был менее гибким теоретиком; Геббельс был более циничным прагматиком; из их сотрудников Тауберт был самым беспринципным.

К тому времени, когда организационные вопросы наконец были решены, цели, во имя которых можно было использовать пропаганду, стали строго ограничены. К началу 1944 г. большая часть населения в оккупированных районах уже давно определилась с выбором стороны, и уже никакие листовки, газеты, радиопередачи или концерты не могли убедить их проливать кровь за рейх. Розенберг и Геббельс вышли из кризиса еще более ожесточенными соперниками, чем раньше. Министр пропаганды недоумевал: «Ума не приложу, почему фюрер до сих пор держит таких назойливых простофиль. На его месте я бы провел срочную чистку кадров».