Глава 28

О, нежная душа, мечта

Во мне: тебе вверяться вновь.

– Мисс Суонкорт, одиннадцать часов.

Эльфрида выглянула из окна своей гардеробной на первом этаже, и Найт посмотрел на нее с балюстрады террасы, где он праздно сидел какое-то время, разделяя свои взгляды между страницами книги в его руке и сверкающими цветами гераней и кальцеолярий да упомянутым открытым окном.

– Да, я знаю, что одиннадцать. Я иду.

Он подошел ближе и стал под окном:

– Как вы себя чувствуете утром, Эльфрида? Выглядите вы так, будто длительный ночной отдых не пошел вам на пользу.

Вскоре после этого она появилась в дверях, приняла его предложенную руку, и вместе они медленно отправились вниз по усыпанной гравием дорожке, коя вела к реке и пропадала между деревьев.

Ее решение, что продержалось в силе на протяжении последних пятнадцати часов, заключалось в том, чтобы поведать ему всю правду без утайки, и теперь этот миг настал.

Шаг за шагом они шли вперед, и она, тем не менее, не проронила ни слова. Они уже почти дошли до конца дорожки, когда Найт нарушил молчание:

– Ну, где же признание, Эльфрида?

Она помедлила мгновение, глубоко вздохнула и сказала вот что:

– Я как-то раз говорила вам – или, вернее, я дала вам понять – то, что не было правдой. Мне кажется, вы думали, что я имела в виду, что мне исполнится девятнадцать в мой следующий день рождения, а на самом деле девятнадцать мне исполнилось в мой прошлый.

Этот момент оказался для нее слишком большим испытанием. Теперь, когда подошел решительный миг, никакие тревожные угрызения совести, никакая любовь к честности, никакое острое желание излить ему душу и получить прощение вместе с поцелуем не могли напрячь волю Эльфриды, чтоб она пошла на такой риск. Ужас, который она испытывала, стоило ей подумать о том, что он ей не простит, только разросся при воспоминании о вчерашнем обмане, который мог добавить отвращения к его разочарованию. Уверенность в том, что он будет ее любить еще один день, который она выгадает своим молчанием, была для нее ценнее надежды на вечность вместе, ради коей пришлось бы рискнуть всем.

Дрожь, кою в ней вызвали все эти размышления о том, что она намеревалась сказать, придали такое естественное волнение тем словам, что она произнесла на самом деле, что Найт ни на секунду не заподозрил, что это была замена, кою она придумала в последнюю минуту. Он улыбнулся и с нежностью пожал ее руку.

– Моя дорогая Эльфи, – да, вы теперь моя дорогая, – никакого протеста, – какая же вы обворожительная маленькая женщина, что бываете столь абсурдно щепетильны из-за ничтожной малости! Право слово, меня никогда не заботило, когда именно был ваш девятнадцатый день рождения – в прошлом году или в нынешнем. И, богом клянусь, мне вовсе не нужно это знать, поскольку такой пустяк никогда не заставит переживать из-за него благоразумного чудака, который и без того на дюжину лет вас старше.

– Не хвалите меня… не хвалите меня! Хотя я бесконечно ценю вашу похвалу, сейчас я ее не заслуживаю.

Однако Найт, будучи в исключительно добродушном настроении, усмотрел в этом горестном восклицании одну только скромность.

– Что ж, – добавил он спустя минуту. – Вы знаете, что нравитесь мне еще больше за такую нравственную чистоту, хоть я и зову это абсурдом. – Он продолжал свою речь с нежной серьезностью. – Ибо, Эльфрида, есть всего одно качество, что я люблю видеть в женщине: это душа такая же правдивая и чистая, как небесный свет. Я могу примириться с чем угодно, если у женщины такая душа, и ничего не прощу, если она этим не обладает. Эльфрида, вы обладаете подобной душой, если она вообще свойственна женщине, и, обладая ею, сохраните ее в чистоте, и никогда не внимайте новомодным теориям сегодняшнего дня о женских привилегиях и о естественном праве женщины пользоваться уловками. Поверьте на слово, моя дорогая девочка, что благородная женщина должна быть такой же честной, как и благородный мужчина. Под честностью я особенно имею в виду честность не только в деловых вопросах и общественных отношениях, но также во всех деликатных вопросах любви, однако при этом женщины особенно любят ссылаться на привилегию изворачиваться и хитрить в последнем, что будто бы даровано вашему полу.

Эльфрида с тревогой взглянула на деревья.

– А теперь давай пойдем к реке, Эльфи.

– Я бы пошла, если б у меня на голове была шляпка, – сказала она таким голосом, будто превозмогала какую-то боль.

– Я принесу ее вам, – сказал Найт, желая приобрести ее компанию по такой низкой цене. – Вы только посидите здесь минутку.

И он развернулся и торопливо пошел к особняку, чтобы взять необходимую вещь.

Эльфрида присела на одну из тех грубых скамей, что в изобилии украшают собой здешние земли, и замерла, не отрывая взгляда от травы. Ей пришлось поднять глаза, когда она услышала треск сучьев и неровные шаги неподалеку. Проходя вдоль тропинки, коя пересекала ту, на коей она была, и коя шла через отдаленные кустарники, Эльфрида увидела вдову фермера, миссис Джетуэй. Прежде, чем та заметила Эльфриду, она остановилась, чтобы посмотреть на особняк, очертания которого были видны сквозь кусты. Эльфрида, отшатнувшись назад, понадеялась, что неприятная женщина пройдет мимо, не заметив ее. Однако миссис Джетуэй, коя, казалось, обращалась с молчаливой речью к дому, где жила Эльфрида, речью, которую, несомненно, продиктовала причина, что была в некотором смысле воспринята ее сознанием шиворот-навыворот, заметила девушку и немедленно подошла к ней и стала перед нею:

– A-а, мисс Суонкорт! Отчего вы беспокоите меня? Неужто я вторглась в ваши владения потому, что прошла здесь?

– Вы можете здесь гулять, если вам так нравится, миссис Джетуэй. Я отнюдь вас не побеспокою.

– Вы беспокоите мой ум, а мой ум заключает в себе целую жизнь, ибо мой мальчик по-прежнему там, а вышел он из моей утробы.

– Да, бедный юноша. Я сожалею о его смерти.

– Знаете ли вы, отчего он погиб?

– Чахотка.

– Ох нет, нет! – сказала вдова. – Под этим словцом «чахотка» скрыто куда больше. Он умер оттого, что вы сперва ничуть не возражали против того, чтобы быть его возлюбленной, а затем ему изменили, и это убило его. Да, мисс Суонкорт, – произнесла она возбужденным шепотом, – вы убили моего сына!

– Как можете вы быть такой злой и глупой! – воскликнула Эльфрида, вскочив на ноги с негодованием. Но негодование было ей несвойственно, и она, будучи измучена и истерзана последними событиями, потеряла всякую силу защищаться, кою эта эмоция обычно придает. – Я не могла ему помешать любить меня, миссис Джетуэй!

– Это как раз то, чему вы отлично могли помешать. Вы знаете, как это началось, мисс Эльфрида. Да, вы сказали, что имя Феликс вам нравится больше, чем любое другое имя в нашем приходе, и вы знали, что это его имя и что ваши слова ему обязательно передадут.

– Я знала, что это его имя… конечно, знала, но я уверена, миссис Джетуэй, что никому не поручала сказать ему это.

– Но вы знали, что ему передадут.

– Нет, я не знала.

– И затем, после этого, когда вы ехали верхом мимо нашего дома в ярмарочный день, и парни стояли толпой, и вы захотели спешиться, и когда Джим Дрейн и Джордж Апвей и трое, или четверо, или больше ринулись вперед, чтобы подержать вам пони, а Феликс застенчиво стоял позади всех, почему вы подманили его к себе и сказали, что хотели бы, чтобы это сделал именно он?

– О миссис Джетуэй, как неверно вы все понимаете! Мне он был по душе больше всех, вот почему я попросила его помочь мне спешиться. Он был спокойным и приятным… я всегда думала о нем так… и он мне нравился.

– Тогда почему вы ему позволили поцеловать вас?

– Это ложь; ох, все было не так, не так! – отвечала Эльфрида, плача в отчаянии. – Он подошел ко мне сзади и попытался поцеловать меня; и вот поэтому я сказала ему, что не хочу его никогда больше видеть.

– Но вы не рассказали об этом ни своему отцу, ни еще кому-нибудь, значит, не смотрели на это как на оскорбление, как вы сейчас тщетно стараетесь изобразить.

– Он умолял меня никому не говорить, и я по глупости на это согласилась. И теперь я глубоко сожалею, что никому не рассказывала. И я отнюдь не ожидала, что меня будут бичевать моим же добрым деянием. Прошу вас, покиньте меня, миссис Джетуэй, – старалась усовестить ее девушка.

– Что ж, вы ответили ему резким отказом, и он умер. И прежде, чем его тело успело остыть, вы пустили в свое сердце нового возлюбленного. Затем беспечно отослали его в долгую деловую поездку и взяли себе третьего. И если вы считаете это пустяками, мисс Суонкорт, – продолжала она, подходя к ней ближе, – то ведет оно к тому, что и впрямь серьезно. Вы уже забыли о тайном побеге из дому с целью сочетаться браком, поездку в Лондон и возвращение назад на следующий день неженатыми, и что в этом достаточно позора, чтобы погубить доброе имя женщины куда более добродетельной, чем вы? Вы могли забыть… я не забыла. Неверность своему возлюбленному – это плохо, однако неверность ему после того, как вы были ему женой, – это уже распутство.

– Ох, это злая, жестокая ложь! Не говорите этого; ох, не говорите!

– А ваш новый возлюбленный знает об этом? Думаю, что нет, или он больше не был бы вашим! В том виде, в каком история известна всем, она расползается слухами по всей округе даже теперь; но я знаю гораздо больше, чем все они, вместе взятые; и с какой стати мне уважать вашу любовь?

– Ручаюсь, что вы этого не сделаете! – вскричала Эльфрида с горячностью. – Ступайте и расскажите всем все, что можете, чтобы опорочить меня; треплите языком – я сама призываю вас к этому! Я презираю вас как клеветницу! Смотрите, вот он идет. – И ее голос очень сильно задрожал, когда она увидела сквозь сплетенье ветвей силуэт любимого ею Найта, который вышел из дверей особняка с ее шляпкой в руке. – Скажите ему все разом; я смогу это вынести.

– Не теперь, – ответила женщина и исчезла, шмыгнув вниз по тропинке.

Возбуждение от ее последних слов вернуло румянец на щеки Эльфриды; и, торопливо промокнув платком глаза, она прошлась дальше, и, таким образом, когда ее возлюбленный подошел к ней, следы пережитых огорчений почти исчезли с ее лица. Найт надел на нее шляпку и взял ее под руку.

Это был последний день перед их поездкой в Сент-Леонардс; и Найт явно имел намерение побыть в ее обществе как можно дольше. Они неторопливо прогуливались по долине. Настал такой период осени, когда одна листва деревьев даже в самых заурядных лесах столь богата красками, что способна истощить цветовые сочетания палитры художника. Самыми блистательными из всех были буки, у коих яркий ржаво-красный цвет листвы на концах ветвей переходил в ярко-желтый внутри листвы; молодые дубки все еще сохраняли нейтральный зеленый цвет; сосны и остролисты были почти голубыми; в то время как случайные вкрапления деревьев других пород давали темно-бордовые и пурпурные оттенки всех мастей.

Река – такая, какой она была, – несла здесь свои воды среди слюдяного песчаника, что находился на одном уровне с почвой, но его рассекали трещины разной ширины. Из-за летней засухи речной поток сузился до такой степени, что теперь превратился в тонкую нитку кристальной чистоты, что змеилась вдоль основного речного русла в каменистом ложе зимнего потока. Найт продрался через кусты, кои в этом месте почти закрывали собою ручей, и спрыгнул вниз на сухое место речного русла.

– Эльфрида, я никогда не видел такой красоты! – воскликнул он. – Орешник нависает над речным руслом идеальными арками, и дно реки красиво выстлано. Это место напоминает мне галерею крытой аркады. Позволь мне помочь тебе спуститься вниз.

Он помог ей пробраться через подлесок, находящийся на краю, и спуститься вниз на камни. Они вместе прошли по направлению к крохотному водопаду, что был около фута по ширине и высоте, и уселись рядом с ним на камни плитняка, кои девять месяцев в году бывают погружены в воду под быстротекущими речными струями. От их ног струилась жидкая нитка воды, коя единственная напоминала и объясняла пышность и возникновение той зелени, что росла по берегам реки, и текла далее зигзагообразной линией до тех пор, пока не терялась в тени.

Найт, после того как он, опершись на локоть, вдоволь налюбовался на все это, критическим оком взглянул на Эльфриду.

– Разве не должна такая роскошная копна волос истощить свою силу и поредеть со временем, в промежуток от восемнадцати до двадцати восьми лет? – спросил он наконец.

– Ох, нет! – сказала она быстро, с явным нежеланием принять такую мысль, предъявлявшую к ней такие непривлекательные требования, что их силу мужчинам бывает трудно понять. Она позже добавила, с затаенным беспокойством: – Неужели вы и впрямь думаете, что большая копна волос означает с большей вероятностью, что они поредеют?

– Да, я и впрямь так считаю. Я думаю – я почти в том уверен, по правде говоря, – что если найти статистические данные на эту тему, то вы увидите, что особы с редкими волосами – это те, кто начал жизненный путь с огромнейшей копной, а те, у кого первоначально были обычные волосы, сохранили их без особых потерь.

Тревоги Эльфриды восседали рядом с ней точно так же, как они жили в ее сердце. Возможно, для женщины почти одинаково ужасно думать как о потере красоты, так и о потере репутации. Во всяком случае, она выглядела такой же мрачной, какой была каждую минуту этого дня.

– Вы не должны так переживать из-за какой-то там личной красы, – сказал Найт с некоторой суровостью тона, коя была для него привычна до того, как она склонила его к мягкости.

– Я считаю, что такова обязанность женщины – быть красивой настолько, насколько она может. Если бы я была ученым, я бы назвала вам подробности и дала бы ссылку на кого-нибудь из ваших любимых латинских авторов. Я знаю, что есть такая цитата, поскольку папа ссылался на нее.

– Munditiae, et ornatus, et cultus, etc – это она? Цитата из Ливия, которая не предоставляет никакой защиты.

– Нет, это не она.

– Тогда не имеет значения, ибо у меня есть причина поднимать свою старую дубину против вас, Эльфи. Можете ли вы угадать, что это за причина?

– Нет, но я рада это слышать, – ответила она с признательностью. – Поскольку это ужасно, когда вы заводите такие речи. Какое бы ужасное имя ни заслуживала подобная слабость, я должна откровенно признаться, что меня страшит сама мысль о том, что мои волосы могут когда-нибудь поредеть.

– Разумеется, любая здравомыслящая женщина скорей согласится расстаться со своей сообразительностью, чем с красотой.

– Меня не волнует, что вы взялись произносить сатирические речи и жестоко меня судить. Я знаю, что мои волосы красивы – это все говорят.

– Что ж, моя дорогая мисс Суонкорт, – нежно произнес он. – Я ничего не сказал против них. Но вы знаете, что говорят о красивой внешности и красивых поступках?

– Бедняжка Мисс-Красивые-Поступки представляет собой особу, достойную сожаления рядом с Мисс-Красивая-Внешность в глазах любого мужчины, и вы здесь не исключение, мистер Найт, хотя вам доставляет удовольствие разбрасываться такими обвинениями, – сказала Эльфрида вызывающе. И, понизив голос, она добавила: – Вам не стоило трудиться так и спасать меня, когда мы висели на той скале, раз вы так явно считаете, что моя жизнь не стоит того, чтоб ее спасать.

– Возможно, это вы считаете, что моя жизнь этого не стоит.

– Ваша жизнь стоит любой!

Она подставила ладошку под водопад, и из ее глаз точно так же заструились слезы.

– Вы говорите о моей суровости с вами, Эльфрида. А как вы знаете, вы сами суровы со мной.

– Как это? – спросила она, отрывая взгляд от своего праздного занятия и глядя на него.

– После того как я взял на себя столько хлопот, чтобы достать серьги, которые вам бы понравились, вы отказываетесь принять их.

– Быть может, я бы сейчас приняла; быть может, я хочу их.

– Так примите! – сказал Найт.

И ларец был вынут из кармана и предложен ей в третий раз.

Эльфрида приняла их с удовольствием. Препятствие пало, и подарок, что заключал в себе столько смысла, теперь принадлежал ей.

– Я немедленно сниму эти отвратительные, что сейчас на мне, – воскликнула она, – и надену ваши. Можно?

– Я буду признателен.

Теперь, несмотря на то что это может показаться неправдоподобным и памятуя о том, как далеко эти двое зашли в беседе, мы должны признаться, что Найт еще никогда не дерзал поцеловать Эльфриду. Гораздо медлительнее был он, чем Стефан Смит, в подобных вопросах. Самое большее из того, на что он отважился, оказавшись во власти увлечения, Стефан своими глазами видел в летнем домике. Одним словом, щечка Эльфриды все еще была для него запретным плодом, так что он сказал порывисто:

– Эльфи, мне хотелось бы коснуться вашего соблазнительного ушка. Это мой подарок; так позвольте мне надеть его на вас.

Она призадумалась, приняв вид поощряющего сомнения.

– Стало быть, позвольте мне надеть на вас хотя бы одну?

Выражение ее лица смягчилось гораздо больше.

– Я не думаю, что это будет вполне обычный или правильный поворот событий, – сказала она, вдруг отвернувшись, и вновь принялась подставлять ладошку под струи крохотного водопада.

Окружающую их тишину нарушила птица, что прилетела напиться к ручью. После того как он понаблюдал за тем, как птица погружает свой клюв в воду, обрызгивает себя крыльями и затем взлетает на дерево, Найт отвечал с вежливой бесцеремонностью, которую ей так нравилось слышать:

– Эльфрида, сейчас вы также можете быть честны. Вам бы понравилось то, что я это сделаю, но в очень малой степени, я полагаю, поэтому позвольте мне удалиться немедленно.

– Тогда я буду честной, – сказала она доверчиво и взглянула ему в лицо открыто. Для нее было особенным удовольствием позволить себе маленькую откровенность с ним без всякого страха. – Я не стану возражать, чтобы вы это сделали: мне будет приятно такое внимание. Моя мысль заключалась в том, что будет ли правильным позволить вам.

– Тогда я наряжу вас в них! – воскликнул он, проявляя необыкновенную серьезность из-за такого пустяка – и мгновенно становясь в глазах донжуана крючком для флирта или насмешки, – серьезность, которую можно встретить только у глубоких натур, которые совершенно неопытны в играх с женским полом и которые, из-за своей неопытности, сами по себе представляют награду самую драгоценную из всех, что можно выиграть, а также такая победа дарует самое утонченное уважение, какое только можно получить.

– И вы их мне наденете, – прошептала она без утайки, более не являясь госпожой положения. И тогда Эльфрида наклонилась к нему, отбросила за спину волну своих волос и повернула в сторону свою кудрявую головку. Сделавши это, она по необходимости оперлась ручкою и плечом в его грудь.

Едва она это сделала, как ощущения обоих будто сконцентрировались в точке их соприкосновения. Все то время, пока он прикреплял сережку, Найт дрожал, как юный хирург на своей первой операции.

– Теперь другую, – сказал Найт шепотом.

– Нет, нет.

– Почему нет?

– Я и сама толком не знаю.

– Вы должны знать.

– Ваше прикосновение так меня волнует. Давайте отправимся домой.

– Не говорите так, Эльфрида. Что же это, в конце концов? Чистая безделица. Теперь поверни головку в другую сторону, любимая.

Она была не в силах ему противиться и повернулась в другую сторону; и потом, без какого-либо определенного намерения со стороны обоих, их головы сблизились, и он поддержал ее за подбородок и поцеловал ее.

Найт был одновременно и самым пылким, и самым хладнокровным из всех мужчин, живущих на земле. Когда чувства в нем спали, он казался почти флегматичным; когда его эмоции просыпались, он всегда бывал страстным. И теперь, хотя он не очень-то планировал жениться вот так сразу, он задал вопрос прямо. Он прозвучал со всем пылом страсти, которая накопилась за долгие годы естественного сбережения сил:

– Эльфрида, когда мы поженимся?

Эти слова прозвучали для нее сладостной музыкой, но к их сладости примешивалась и горечь. Его первые откровенные действия, кои увенчались этим вопросом, прозвучали в один день с ядовитыми упреками миссис Джетуэй, что отчетливо изобразила ее непостоянство как гнусность. Продолжать любить его тайком не выглядело таким бескомпромиссным непостоянством, как та же любовь, признанная и действующая наперекор всем угрозам. Ее рассеянность была понята им как полная неопытность в новом для нее опыте.

– Я не требую от тебя немедленного ответа, дорогая, – сказал он, видя, что она не в силах дать ясный ответ. – Не торопись.

Найт повел себя так, как это свойственно благородному человеку, который когда-либо был любим и введен в заблуждение женщиной. Можно сказать, что его любовная слепота доказывала факт, что проницательность в любовных делах обычно шествует рука об руку с подлостью. Коль скоро однажды страсть возобладала над ним, глас разума обратился в ничто. Найт в роли возлюбленного был более искренним и куда более прямодушным, чем его друг Стефан, который в других положениях был мелок рядом с ним.

Не говоря более ни слова на тему женитьбы, Найт обвил рукою ее стан, как если бы она была огромным букетом, и любовался ею критическим взором влюбленного.

– Ваш чудесный дар красит меня? – спросила она со слезами волнения, блестевшими на ресницах.

– Несомненно, они идут к вам превосходно! – сказал ее возлюбленный нежным тоном, чтобы помочь ей почувствовать себя более непринужденно. – Ах, если б вы могли себя видеть, вы выглядите еще более блистательно, чем всегда. Подумать только, я смог прибавить что-то к вашей красе!

– Неужели я и впрямь так хороша? Я счастлива ради вас. Хотела бы я видеть себя в них.

– Вы не сможете. Придется подождать, пока мы не вернемся домой.

– Этак я не дотерплю, – возразила она, смеясь. – Смотрите-ка, да вот же способ.

– Действительно есть. Славно сработано, женская смекалка!

– Держите меня крепче!

– Ох да.

– Вы ведь не дадите мне упасть?

– Никоим образом.

Ниже тех камней, на которых они сидели, ручей замедлял свое течение, чтобы растечься вширь, образуя маленькую заводь с ровной гладью. Найт поддержал ее, в то время как она, ставши на колени и сильно наклонившись над гладью заводи, рассматривала себя.

– Я вижу свое отражение. Честное слово, как бы добросовестно я себя ни рассматривала, я не могу не любоваться на себя в них.

– Вне сомнений. Как можете вы так нежно любить украшения? Мне кажется, вы соблазняете меня, прививая вкус к ним. Раньше я ненавидел всей душой подобные побрякушки, пока не узнал вас.

– Я люблю украшения, потому что мечтаю, чтобы люди восхищались тем, чем вы обладаете, и завидовали вам, и говорили: «Хотел бы я быть на его месте».

– Полагаю, мне нет нужды протестовать после таких слов. И как же долго вы еще собираетесь рассматривать свое отражение?

– Пока вам не надоест меня держать. Ох, я хочу спросить у вас кое-что. – И она обернулась. – Вы мне ответите правдиво, не правда ли? Какой цвет волос вам теперь больше нравится?

Найт не отвечал тотчас же.

– Скажите, что светлый, ну же! – прошептала она умоляюще. – Не говорите, что темный, как вы это сделали в прошлый раз.

– Светло-русые, стало быть. В точности такой цвет, как у моей любимой.

– Правда? – спросила Эльфрида, наслаждаясь как правдою тем, что было обыкновенной лестью.

– Да.

– И синие глаза тоже, а не карие? Скажите «да», скажите «да»!

– Одного публичного покаяния достаточно на сегодня.

– Нет, нет.

– Очень хорошо, синие глаза. – И Найт рассмеялся, и обнял ее крепче, и поцеловал ее во второй раз, и проделал он это с осторожностью фруктовщика, который касается виноградной грозди таким образом, чтобы не потревожить ее цветения.

Эльфрида возражала против поцелуя и отвернула прочь личико, а это движение произвело легкий беспорядок в ее прическе и шляпке. Едва ли отдавая себе отчет в том, что она говорит, она выпалила, дрожа от возбуждения, прижимая ладошку к уху:

– Ах, мы должны быть осторожны! Я потеряла в прошлый раз свою сережку, делая это.

Как только она осознала, сколь многозначительны были ее слова, на лице ее промелькнуло встревоженное выражение, и она так сжала губы, словно хотела взять слова назад.

– Делая что? – спросил Найт озадаченно.

– Ох, сидя вот так, на камнях, на свежем воздухе, – отвечала она торопливо.