Гамамелис виргинский
Джеффри Форд

Джеффри Форд – автор романов «Физиогномика», «Меморанда», «Запределье», «Портрет миссис Шарбук», «Девочка в стекле», «Год призраков» и повести The Cosmology of the Wider World. Из-под его пера вышли сборники коротких рассказов The Fantasy Writer’s Assistant, The Empire of Ice Cream, The Drowned Life, Crackpot Palace и A Natural History of Hell. Короткие рассказы Форда выходили в многочисленных журналах и антологиях. Его произведения переведены почти на двадцать языков. Форд удостоен премии Небьюла, премии Эдгара, Международной премии фэнтези, премии имени ирли Джексон и Большой премии воображения. Джеффри Форд живет в Огайо, в сельском доме, который стоит уже 120 лет. Дом окружен полями, на которых выращивается кукуруза и соевые бобы. Преподает в Методистском университете Огайо.

Когда-то в Пайн-Барренс, что в южном Джерси, с 31 октября по 2 ноября, Дня Всех Святых, люди, жившие в лесах или рядом с ними, прикрепляли к своим курткам и блузам цветущую веточку гамамелиса виргинского. Этот кустарник растет в сосняках и цветет приблизительно на Хэллоуин. Цветок выглядит как обитатель морских глубин, вместо лепестков из темно-коричневой сердцевины цветка радиально расходятся желтые щупальца. В плоде заключено единственное семя.

Английское название гамамелиса виргинского – witch hazel, то есть «ведьмин орешник», – может иметь какое-то отношение к реальным ведьмам и колдовству, но это необязательно. Слово witch, то есть «ведьма», происходит от среднеанглийского wicche, означающего «податливый», «гибкий». Этот смысл связан с использованием веток гамамелиса виргинского лозоходцами, обитателями сосновых лесов. Лозоходство – это способ обнаруживать находящуюся под землей руду, воду и так далее по вибрации ветки, имеющей форму буквы Y, которую держат перед собой двумя руками за верхние концы – «ручки», «ножкой» вперед. Несомненно, что второе слово в названии witch hazel, то есть hazel – «орешник», обязано своим происхождением тому, что, как считалось в Англии, лучшие «лозы», то есть инструменты для подземного поиска, получаются из веток орешника. Это растение не встречается в сосновых лесах, поэтому поселенцы нашли ему замену, растение со столь же гибкими ветками и удивительными цветками, которое цветет как раз в пору, когда зажигают фонари из выдолбленных тыкв.

Такая практика, то есть ношение цветков гамамелиса виргинского на одежде, в значительной степени сохранялась еще долго после Второй мировой войны, но большинство из тех, кто до сих пор ей следует, не понимают значения этой традиции и соблюдают ее только потому, что ее придерживались их родители и родители их родителей. Таким образом, традиция может сохраниться еще некоторое время. Есть, однако, предание, которое теперь вспоминают все реже и пересказывают лишь за кухонным столом или у каминов старожилов. Его действие начинается в 1853 году в расположенной на пустоши деревне Кэдалбог, где ныне сохранились лишь затерянные среди сосен единственная кирпичная труба и крошащийся фундамент стекольной фабрики. Эта деревня стеклоделов, собирателей черники, заготовителей мха и рудокопов возникла в 1845 году. К 1857 году она опустела.

Воспоминания о ней сохранились в дневнике Фейт Шоу, жены владельца фабрики. Кэдалбог в нем называется «идиллическим местом тишины и песка, белого и рыхлого, как облако. Вода в местных прудах имеет цвет крепкого чая, и у русла Сонного ручья в нижнем его течении всегда кажется, что в ветвях сосен шумит бриз, даже и в середине августа». Предположительно миссис Шоу делала все возможное, чтобы обеспечить своего супруга рабочими, которые приезжали на постоянное жительство с семьями. Ее любили и уважали, как и самого мистера Шоу. Каждый год наряду с другими праздниками она устраивала встречу Хэллоуина.

В отличие от жителей большинства других поселков, находившихся в этих сосновых лесах, шведов или пуритан с Лонг-Айленда, Кэдалбог был основан ирландскими эмигрантами, покинувшими родину, ища спасения от голода, разразившегося из-за неурожая картофеля. С собой из Старого Света они привезли и чудачества, характерные для Хэллоуина. Они рядились не в чудищ и вурдалаков, но наряжались в лучшее и представляли умерших родственников. Вместо тыкв делали фонари из репы. Всегда разжигали большой костер, танцевали под музыку металлических духовых инструментов и скрипку. Поскольку происходило все это темной осенней ночью в глубине сосновых лесов, занимавших около пяти тысяч квадратных километров, представлялось не такой уж нелепостью, что проходившие мимо могли поворачивать обратно, возвращаться домой, чтобы умолять других помолиться за сокращение срока их пребывания в чистилище. В такой обстановке даже такие немало повидавшие прагматичные люди могли поверить, что духи умерших на несколько ночей возвращаются с того света.

В 1853 году Хэллоуин пришелся на понедельник, и праздновать вечером рабочего дня было нельзя. Подобным же образом не годилось и воскресенье, поскольку этот день посвящался Господу. Так что случай, о котором я хочу рассказать, произошел 29 октября.

Дул холодный северный ветер. Пламя огромного костра под музыку лизало полукруг луны – была третья четверть. Крепкого спиртного напитка, называвшегося «хейгниф» (его рецепт ныне забыт) и получавшегося среди прочего из перебродившего сока диких яблок, черники, клюквы и дикого меда, всей деревней выпивали целую бочку.

На праздновании в тот вечер присутствовали мисс Мэвис Кейн и ее сестра Гиллани. Эти две женщины, неотличимые друг от друга близнецы, были хорошо известны, хоть и жили на краю деревни. Гиллани побывала замужем, но ее муж, Питер, квакер-рудокоп, родившийся в этих лесах, умер от укуса гремучей змеи, так что сестрам приходилось самим добывать себе пропитание. По сведениям Фейт Шоу, жили они неплохо. Как сказано в ее дневнике, «Сестры Кейн – стоическая пара, они суровы, бледны и немногословны. Ходят по своему участку молча, как призраки, рубят лес, починили крыльцо, бросают палку своему черному псу, Брогану».

По словам Фейт, единственной одеждой сестер были черные сатиновые платья по щиколотку. Даже летом в лесу, отыскивая желтые древесные грибы (они хорошо зарабатывали на них, кроша их и настаивая на меду, что делало грибы хрупкими), они надевали легкие корсеты и высокие воротники. Длинные черные волосы собирали в один большой узел так, что их концы свешивались на спину.

На празднование Хэллоуина они принесли «кейново крошево», так здесь называлось это лакомство, ставшее уже известным. Сестер, хоть обе и были миловидны, танцевать не приглашали. Они не пили и не ели, но просто сидели с сосредоточенными лицами, смотрели в огонь и на происходящее вокруг. Иные маски им были не нужны.

Через некоторое время после того, как пьяное пение перешло в тихий смех, в левой руке Гиллани внезапно появился небольшой нож для разделки мяса. Его лезвие сверкнуло в свете догорающего костра, рассекло воздух и расщепило позвонок Рея Уолтона, бригадира со стеклянной фабрики. Он вскрикнул, изо рта тотчас показалась кровь. Мэвис же пробила ножом горло девушки по имени Эйхерн, которая сложилась на земле, как бумажная кукла. Каждая из сестер стала прорубать себе дорогу: в воздух полетели пальцы, вытекали глаза, на землю повалились внутренности, полилась кровь, с треском ломались ребра, отсекались кисти рук. Крик ужаса разразился в тишине соснового леса.

Потребовалось некоторое время, прежде чем группа фабричных рабочих – как мужчин, так и женщин – усмирили сестер Кейн, которые дрались, будто в забытьи, будто находились под действием чар. К тому времени, когда двух убийц связали и увели, они успели убить шестерых и поранить двадцать человек. Это очень много, если учесть, что бойня продолжалась недолго и женщины были вооружены лишь острыми кухонными ножами. Послали в Маунт-Холли за шерифом Берлингтонского округа, а сестер заперли порознь в помещениях стекольной фабрики. Старый доктор Бойль, некогда живший в Этшоне и бежавший оттуда в леса после обвинений в должностных преступлениях, пьяный, оказался на месте побоища и помогал раненым. Он согласился с оценкой мистера Шоу, что нападения были явно случайными и бесцельными, чтобы считаться совершенными по предварительному умыслу. Большинство из тех, кто стал свидетелем побоища, с этим согласились.

Выполнив свои обязанности по отношению к раненым, Бойль отправился на фабрику, чтобы осмотреть сестер Кейн. К тому времени уже всходило солнце, и бриз ронял желтые дубовые листья на тропинку, по которой он шел. Дым от костра все еще витал в воздухе, бутылки валялись на поляне за фабрикой, вдоль тропинки и даже на большом расстоянии от нее. Доктор вошел в кирпичное здание. Его приветствовал мистер Шоу, который проводил его в тыльную часть фабрики к маленькой дверце, находившейся в темном коридоре. Бойль, человек осторожный, приложил ухо к дверце и прислушался. Фабрика была пуста, стояла необычная здесь тишина.

– Да кто их различит? Но знающие люди говорят, что тут Гиллани, – сказал Шоу.

– Она связана? – спросил Бойль.

– О да, очень надежно.

– Говорила она что-нибудь, когда ее привели сюда?

– Ничего. Изо рта шла пена, она сплевывала. Ворчала что-то.

– Хорошо, – сказал Бойль и кивнул.

Шоу подошел к двери, вставил в замочную скважину длинный железный ключ и повернул его. Петли заскрипели, дверь отворилась, и они вошли. Комнатка была мала, с низким потолком и одним оконцем на уровне глаз, выходившим на поляну, поросшую камышом перед прудом. Через окно снаружи в комнату сочился тусклый свет. Бойлю стало нехорошо в этом тесном пространстве, он был клаустрофоб. Он поставил сумку, снял пальто и шляпу и повесил их на спинку стула. Тишину нарушало лишь дыхание женщины, ровное и глубокое. Она спала на полу со связанными конечностями. Руки были связаны за спиной. Узел черных волос развязался, и они разметались по лицу. Рукава и юбку покрывала запекшаяся кровь.

Доктор попросил Шоу принести фонарь и, когда его принесли, осмотрел связанную. Повернув ее на спину, он обнаружил, что она спит с широко раскрытыми глазами.

– В высшей степени необычайно, – сказал он, поднося фонарь к ее лицу. Расширенные зрачки от приближения фонаря не сужались. Как написал доктор в личном отчете об этом случае (вместе с уцелевшими его отчетами о других случаях он хранится в мемориальной библиотеке Джозефа Трансера в деревне Бэтсто): «У первой из женщин Кейн, которую я осмотрел, налицо было несколько странных признаков, не самым маловажным из которых была высокая температура, глаза как блюдца, кожа над лимфатическими узлами сделалась зеленоватого оттенка, ресницы выпали, из левого уха сочился серебристый на вид секрет. Все это я расценил как явные указания на болезнь. Осмотрев нижнюю часть ее тела, я обнаружил, что ноги покрыты укусами насекомых, так называемых бразильских земляных блох, Tunga penetrans, – это я понял, проведя ладонью по коже голеней».

Как рассказывают, тогда Шоу, стоявший вместе с женой и Бойлем в этой складской комнате, чуть отпрыгнул назад и хмыкнул, указав на что-то белое, что, извиваясь, выползало из-под нижнего белья Гиллани Кейн. Бойль повернул фонарь, чтобы рассмотреть, что это. Тут был не один бескровный червь, постепенно, дюйм за дюймом, продвигавшийся по ее ноге, но десяток или более. Фейт Шоу зажала себе рот, и ее вырвало. Доктор поднялся на ноги и отодвинулся со всей поспешностью человека семидесяти пяти лет с больной печенью и больными коленями. С трясущимися руками он подошел к своей сумке и достал инструменты, необходимые для взятия анализа крови. Наклонившись снова над телом, он попросил, чтобы Шоу с женой ушли.

– Никто до моего возвращения не должен входить ни в эту комнату, ни в комнату, в которой находится другая сестра. Пожалуйста, убедитесь, чтобы после моего отъ-езда обе они были заперты.

Вернувшись домой, а Бойль жил между Кэдалбогом и Харрисвиллем, он заварил себе кофе и достал из ящика медный микроскоп, подаренный ему когда-то богатым пациентом за спасение своего любимого сына. Доктор не спал всю предыдущую ночь и затуманенным взором посмотрел в тубус микроскопа на мазок крови Гиллани. Вот что он написал по поводу увиденного: «Странный патоген буйно размножается в кровяных клетках этой женщины – он часто несет выросты и похож на цветок гамамелиса виргинского. Никогда подобного не видел». Он встал из-за стола, на котором стоял микроскоп, и, спотыкаясь, пошел к кровати, немного поспал и поехал обратно в Кэдалбог.

Он прибыл на фабрику уже под конец дня. Здесь царило смятение. Женщина в трансе с высокой температурой, которая спала с открытыми глазами, откуда-то нашла в себе силы разбить оконце, выходившее на пруд. Как записала в дневнике Фейт Шоу: «Тюремщики мы неопытные. Никто не подозревал, что она вырвется. Для нас это за пределами возможного. Выслали вслед за нею поисковую партию».

Бойль сказал супругам Шоу и немногим собравшимся рабочим:

– У Гиллани болезнь, о которой я не слышал. Что-то выползло из темного сердца сосновых лесов несколько столетий назад. У нее несомненные признаки сильного поражения ног блохами. Правильно ли я понимаю, что она проводит бо́льшую часть времени в лесу? Они с сестрой собирают грибы, если не ошибаюсь.

Фейт Шоу кивнула.

– Вероятно, блохи несут бактериальную инфекцию. Гиллани заражена. Надо найти ее и вылечить, а если ее найдут мертвой, то тело следует сжечь.

– Не говоря уж о том, что она вела себя как одержимая, размахивая этим ножом, – сказала Фейт.

– Что бы то ни было, это подобно тифу, паразит воздействует на мозг.

– А как быть с ее сестрой? – спросил Шоу.

– Приведите ее ко мне, – ответил доктор.

Владелец фабрики подал Бойлю заржавевший кольт.

– На случай, если она тоже начнет убивать. Он заряжен.

– Лучше пусть остается у вас. А не то я сам себе в ногу выстрелю.

На противоположной стороне фабрики они подошли к другой двери в темном коридоре. За ней находилась комната-склад без окон, но большего размера, чем первая. Посередине, окруженная полками, на которых стояли разного рода бутылки и лежали инструменты, привязанная к стулу с вертикальной спинкой сидела Мэвис Кейн. Руки у нее также были связаны. Бойль сразу заметил, что она не спит и начеку. Ее черное платье также покрывала запекшаяся кровь, но волосы были по-прежнему завязаны узлом. Бойль нашел в углу комнаты еще один стул, переставил его и сел лицом к Мэвис. Сходство с другой сестрой показалось ему поразительным. Доктор поставил сумку на пол и сказал:

– Как вы себя чувствуете, мисс Кейн?

Она безмятежно сидела и смотрела просто сквозь доктора, лицо ничего не выражало. Впрочем, губы шевельнулись, и она ответила.

– У меня лихорадка. Адский зуд внизу.

– Ваша сестра также больна. Когда она плохо себя почувствовала?

– После того, как мы встретили женщину у соленых болот.

– Что это за женщина?

– Старуха, мать Игнод, цвета дубовых листьев весной. Ходит в лохмотьях, сказала нам, что она ведьма, которую еще прежде поселенцы предали смерти, потому что она говорила с оленями, а они ее слушали. Она нашла магическую силу в безлюдье сосновых лесов.

– Как ее казнили?

– Утопили в болоте.

– А теперь она вернулась?

– Чтобы отомстить, так она сказала.

– Отомстить кому?

Мэвис молчала.

– Помните ли вы, что ваша сестра была сильно поражена этими блохами?

– Да.

– А вы? Раны у вас на ногах тоже от них?

– Да.

Бойль достал из сумки, стоявшей у его ног, бутылку синего стекла с пробкой.

– Я дам вам кое-что выпить. Это вас исцелит, – сказал он.

Мэвис не ответила ни слова, не посмотрела, когда он поднялся со стула и подошел к ней, вытаскивая пробку из синей бутылки.

– Выпейте это, – сказал он и протянул ей бутылку.

Он немного удивился тому, что она, не сопротивляясь, приникла губами к горлышку и, не задавая вопросов, сделала все, как он сказал, не пролив ни капли и не поморщившись от горького вкуса. Он дал ей чай из цветков гамамелиса виргинского, жабьего листа и призрачной осоки. Доктор выпоил ей всю бутылку. Бойль вставил пробку в пустую склянку и убрал ее в сумку. Сев на стул, он снова потянулся в сумку и достал другую бутылку, на этот раз из коричневого стекла.

Это было виски «Черная грязь», лекарство от всех болезней, прописанное Бойлем самому себе. Он отпил из горлышка и задумался, ожидая, когда эликсир начнет действовать.

В своих записках об этом случае доктор утверждал, что паразит, обнаруженный у сестер Кейн, вызывал отек в мозгу, что и обусловило их психотическое поведение. Гамамелис виргинский же обладал противовоспалительными свойствами, а два других ингредиента оказывали, говоря современным языком, антибиотическое воздействие. Хоть доктор Бойль учился в медицинском институте Пенсильванского университета, но за несколько лет, прожитых в сосновых лесах, он обогатил свои знания рецептами народной медицины. Он пишет: «Обе они находились под влиянием возбудителя несколько недель, он медленно размножался в них. У Гиллани симптомы по какой-то причине проявлялись особенно сильно, и в отношении нее я потерял надежду – с высокой температурой, пребывая, по крайней мере временами, в кататоническом ступоре, она скиталась по лесам и болотам».

Шоу разбудил Бойля от крепкого сна. В комнате не было окна, но доктор сразу понял, что уже наступило темное время суток: хозяин фабрики держал фонарь. Мэвис мирно спала, закрыв глаза, ее грудь медленно и мерно поднималась и опускалась. Бойль встал со стула и подошел к ней. Слегка похлопав ее по щеке, он назвал ее имя. Ее ресницы затрепетали, и она издала звук, похожий на стон.

– Выглядит лучше, – сказал доктор, обращаясь к Шоу.

– Замечательно.

– А ее сестра?

– Поисковая партия только что вернулась, ее не нашли. Прочесали лес, двадцать человек и Чандра О’Нил, следопыт, но никаких следов.

– Даже если найдете ее, и я смогу дать ей свое лекарство, болезнь у нее зашла слишком далеко, – сказал Бойль.

Шоу уже был готов признать поражение, когда Мэвис открыла глаза и что-то пробормотала. Бойль приблизил ухо к ее губам.

– Что это было? – спросил он. Она пробормотала что-то еще, и Шоу спросил:

– Она что-то говорит?

Доктор кивнул.

Бойль подошел к своей сумке и достал еще одну синюю бутылку с эликсиром гамамелиса виргинского и сунул ее себе в карман пальто.

– Что она сказала? – спросил Шоу.

– Сказала взять пса, Брогана. Пес возьмет след Гиллани, если назвать ее имя.

Страшно идти в Пайн-Барренс в темное время суток даже с факелом и с оружием. Люди, знавшие о непредсказуемости этих диких лесов, обычно старались в такое время оставаться поблизости от дома. Тем не менее доктор, владелец фабрики с женой, а также три работника из самых верных семье Шоу отправились в путь с заряженным оружием. У них было на всех два дробовика и два револьвера. Фейт имела двуствольный пистолет с дулами, расположенными одно над другим, а доктор был вооружен только своим эликсиром.

Ночь выдалась холодная, поскольку дело шло к зиме. Дул сильный бриз, на путников и вокруг них сыпались листья американского шарлахового и мерилендского дубов, клена и ниссы лесной. Месяц светил ярче, чем на Хэллоуин, и когда выходил из-за облаков, его свет отражался от белого песка, светившегося в полумраке. Они нашли черного пса, Брогана, сильное животное с толстой шеей и широкой грудью, он сидел на цепи рядом с нужником возле дома сестер. Пес был рад видеть людей, его не кормили с утра предыдущего дня. Фейт взяла с собой для Брогана кусок соленой оленины, что помогло с ним подружиться. Шоу снял ошейник, пока пес ел.

– Ищи Гиллани, – сказала Фейт самым ласковым голосом. – Ищи Гиллани.

Пес переводил взгляд с одного лица собравшихся возле него людей на другое. Миссис Шоу повторила команду еще раз. Броган дважды пролаял и побежал по тропинке в лес.

– Держимся вместе, – сказал Бойль, и все трусцой пустились за собакой. Потрескивавшие факелы освещали дорогу, но в то же время, слепя, не позволяли видеть ничего по сторонам. Миновали всем знакомую песчаную тропинку, затем пес убежал в кусты, все последовали за ним, обходя кедры и сосны. По счастью, время москитов и блох Tunga penetrans прошло, для них было слишком холодно. Доктор тяжело вздохнул, жалея, что не взял с собой еще одной бутылки виски. Вдалеке к западу прокричала сова. Бойль понимал, что собака ведет их к болоту.

Вскоре он оказался один на поляне с болотными папоротниками, покрасневшими по осени. Он потерял остальных добрых минут двадцать назад, но слышал лай пса неподалеку перед собой. Почва стала топкой, и Бойль двигался медленно, зная, что в любой момент может оказаться по шею в воде. Сначала он хотел позвать остальных, но, подумав, решил, что Гиллани с ножом может быть где-то рядом и что лучше действовать тихо. Тут он услышал, как собака лает и подвывает, что могло значить, что Гиллани нашли. Раздался выстрел. За ним последовал человеческий крик и громкий плеск.

Ненадолго наступила тишина, затем снова раздался крик и новые выстрелы. От этих звуков Бойлю стало страшно, очень хотелось убежать. Наконец он изо всех сил крикнул:

– Шоу! – и стоял, прислушиваясь к ночным звукам, заглушаемым стуком собственного сердца. Долго он стоял на ветру, затем услышал хруст сухих ветвей и шорох листьев.

– Шоу, это вы?

Но это был не Шоу. Бледная фигура, спотыкаясь о болотные папоротники, направлялась к нему. Доктор попятился и вышел на песок, хотел бежать, но не мог, страх лишил его сил.

Она подошла к нему в лунном свете, ее распущенные волосы развевались на ветру, как хвост черной кометы. На ней не было ничего, но в руках она держала топорик, окрашенный кровью. Доктор махнул перед собой факелом, рассчитывая таким образом сдержать ее. По мере того как она приближалась, он рассмотрел рану у нее на бедре, из пулевого отверстия, извиваясь, выползали белые черви.

– Вот оно, – сказал Бойль, повернулся и побежал изо всех сил, но вовсе не так быстро, чтобы уйти от Гиллани. Понятия не имея, куда бежит, он, прихрамывая, направился к стене деревьев, видимых в лунном свете. Не пробежав и ста метров, он запыхался, перешел на шаг и закашлялся.

Трудно было совладать с кашлем, но это ему наконец удалось. Сзади, несмотря на шум ветра, он слышал, или это ему только так казалось, шаги Гиллани. Он обернулся – она находилась в нескольких метрах от него. Она дышала со свистом и тоже хромала. Заметив, что он смотрит на нее, Гиллани занесла топорик, и доктор застонал, зная, что бежать больше не сможет. Сердце у него бешено колотилось. Она шла к нему, а он пробовал отползти. Она подняла топорик, и у себя над головой доктор увидел руку, протянувшуюся откуда-то сзади. В этой руке доктор увидел небольшой крупнокалиберный пистолет. Палец надавил на курок, когда Гиллани уже стояла над ним. Раздался выстрел, дым, искры, и две шарообразные пули вспороли лицо Гиллани. Кровь, куски плоти и сплетение червей под кожей. Гиллани повалилась на доктора, и он закричал.

Фейт Шоу и доктор добрались до деревни на рассвете. Там Фейт, взяв на себя роль доктора, прописала Бойлю бутылку бурбона. Убедившись, что у него есть все необходимое, Фейт звоном колокола собрала жителей деревни возле фабрики и рассказала собравшимся, как они нашли Гиллани Кейн на болоте и как она напала на мистера Шоу и других. Десяток мужчин вызвались пойти отыскивать уцелевших при дневном свете. Фейт вместе с женами еще двух участников ночного поиска решила отправиться с ними. Обнаружили останки изуродованного тела Брогана, но не нашли и следа мужчин. Искали каждый день бо́льшую часть недели. Ничего. Стали спускаться по течению ручьев и речек, рассчитывая, что тела могли быть унесены слабым течением. Ничего.

Наконец приехал шериф из Маунт-Холли, и ему рассказали о случившемся. Главными рассказчиками выступали Фейт и Бойль, остальное сообщила Мэвис, совершенно поправившаяся от болезни, поразившей также и ее сестру. Болезнь, по ее словам, сказывалась в подозрительности, в паранойе, вызывавшей смятение в сознании. Шериф ничего не мог понять и в конце концов ускакал обратно в Маунт-Холли, чтобы доложить о пяти пропавших без вести.

Примерно в середине этой очень суровой зимы Мэвис Кейн исчезла. Никто точно не мог сказать, когда это случилось, но все сходились в том, что после того, как лег снег, и до того, как он стаял. Многие в Кэдалбоге не могли ей простить ее участия в резне на Хэллоуин. Возможно, она погибла в лесах, но после ее исчезновения большинство жителей деревни о ней забыли, и только Фейт и Бойль продолжали ломать себе головы над тем, что случилось.

Через три года весной Фейт Шоу записала в своем дневнике, что доктор Бойль умер. Я проведывала его в Харрисвилле. Он пил и говорил, а я слушала. Он охотно обсуждал загадку исчезновения Мэвис и был убежден, что дело тут в биологии и химии, в психозе горячечного сознания. Но мне лучше знать, потому что я узнала окончание этой истории. Помощник по хозяйству, которого я наняла присматривать за доктором, рассказал мне, что в день смерти к нему заходила старуха в лохмотьях со странным зеленоватым цветом лица. Ее сопровождала черная собака. Помощник не знал, долго ли пробыла старуха у доктора, но, когда он вернулся на следующее утро развести огонь и приготовить завтрак, Бойль сидел в кресле, запрокинув голову, из носа и ушей выползали белые черви.

– Перед расставанием при нашей последней встрече он сказал мне о своей «Исповеди». Случилось так, что в Пайн-Барренс он оказался в первую очередь из-за неудачного принятия родов, во время которых младенец выходил ногами вперед, а доктор был сильно пьян.

– Сестры-близнецы, пуповина намоталась им на шеи, – сказал он. – Пытаясь выйти на свободу, они задушили друг друга. Я потерял сознание и повалился на пол. Очень прискорбно, что трагедия случилась на День всех душ. Родители этих близнецов хотели посадить меня в тюрьму, но я бежал, как вор в ночи. – У меня, да, видимо, и у него тоже, не хватило духу вслух размышлять о связи этих близнецов с другими. Все и без того было слишком сложно.

– Перед нашим последним расставанием он дал мне выписанный дрожащей рукой рецепт эликсира от подозрения. «Рано или поздно оно вернется», – сказал он.

С тех пор прошло двадцать лет, и я уже давно потеряла клочок бумаги с рецептом. Но каждый год на Хэллоуин я прикалываю к одежде веточку гамамелиса виргинского в честь Бойля, и, как ни странно, это начинает входить в моду.