Пригороды

С ВЫСОКОЙ СТЕПЕНЬЮ ВЕРОЯТНОСТИ можно утверждать, что само понятие «пригород» обязано своим возникновением Петербургу. Во всяком случае, аналоги этому удивительному явлению в допетровской Руси найти трудно, если вообще возможно. В самом деле, издревле существовал на Руси ГОРОД, беспорядочные постройки которого окружались рвами и обносились (ОГОРАЖИВАЛИСЬ) крепостными стенами. Далеко за ними, разбросанные в бескрайних пространствах, существовали поселения, служившие заГОРОДными резиденциями царей, князей и знати. Поселения эти чаще всего были наследственными, родовыми, принадлежали фамилии и потому назывались имениями, приГОРОДов же как таковых не было. Пётр должен был выехать со своим «Великим посольством» из азиатской Московии в Европу, посетить сказочный Версаль, чтобы однажды впасть в случайную сентиментальность и высказать сокровенное: «Если проживу три года, буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля».

Сказано это было на одной из знаменитых петровских ассамблей в Летнем саду. Утром Пётр собственноручно набросал указ о том, чтобы «беглых солдат бить кнутом и ссылать в новостроящийся город Санкт-Петербург». Днём присутствовал при исполнении публичной казни на эшафоте Обжорного рынка на Троицкой площади. Позже самолично полустриг-полувырывал бороды несговорчивым купцам. Забивал на смерть… Перешагивал через трупы… Время было такое. Места для сентиментальности в этом времени не было. И всё-таки: «…буду иметь сад лучше, чем в Версале у французского короля».

Что это? Царственная прихоть? Юношеский максимализм – застарелая болезнь, от которой Петру так и не удалось излечиться? Азарт игрока (лучше, чем у французского короля)? Или же, наконец, отчаянная, неосознанная попытка примириться с собственной совестью?

Так или иначе, началась эпоха пригородного строительства.

Петергоф. Гравюра начала XVIII в.

Петергоф в Походном журнале Петра I упоминается уже в сентябре 1705 года. По преданию, своим появлением он обязан супруге Петра, Екатерине Алексеевне. Пётр, озабоченный строительством Кронштадтской крепости, которая должна была защищать возводимый Петербург от вторжения неприятеля с моря, часто посещал остров Котлин. И так как поездки совершались морем, что представляло, особенно в бурную осеннюю непогоду, постоянную опасность, то Екатерина будто бы уговорила Петра построить на берегу Финского залива, напротив острова, заезжий дом, или путевой дворец, где можно было бы переждать ненастье. Такие «попутные светлицы» якобы стояли на краю Фабричного канала, напротив первоначальной Знаменской церкви. По преданию, Пётр Великий, бывая впоследствии в Петергофе, посещал эту церковь и даже пел на клиросе. Место для возведения «попутных светлиц» на возвышенности между старинными чухонскими деревушками Похиоки и Кусоя Пётр, говорят, выбрал лично. Если верить преданиям, здесь же им была устроена и «алмазная мельница», которая, правда, вскоре сгорела. Вероятно, вместе с мельницей сгорела и первая деревянная Знаменская церковь, отстроенная заново уже при императрице Елизавете Петровне.

Годом основания Петергофа принято считать 1714-й, когда на самой кромке залива царь заложил так называемые Малые палаты, или Монплезир, хотя мысль о строительстве Петергофа появилась задолго до этого. В одном из документов того времени можно прочитать, что «26 мая 1710 года царское величество изволило рассматривать место сада и плотины грота и фонтанов Петергофскому строению». Речь шла о будущем Петергофе, парадной загородной резиденции, которую начали возводить восточнее всех первоначальных «попутных светлиц».

До окончания Северной войны оставалось ещё целых десять лет, но Россия так прочно врастала в топкие балтийские берега, что могла себе позволить политическую демонстрацию. В самом деле. Мы знаем, что строительство Петербурга и Кронштадта в значительной степени определялось условиями военного времени, соображениями тактического и стратегического характера. Тогда чем, как не яркой и убедительной декларацией воинской мощи, экономического могущества и политической зрелости, можно объяснить появление в разгар войны загородной резиденции с весёлыми и дерзкими затеями, радостными забавами и праздничными водяными шутихами?

Пётр сам принимал участие в планировке и строительстве Петергофа, ещё в первые годы XIX века местные жители знавали столетнего старика, чухонца из деревни Ольховка, что вблизи Ропши, который не раз видел царя, неоднократно бывал с ним на работах по строительству водовода для фонтанов Верхнего сада и Нижнего парка Петергофа. Он носил за Петром межевые шесты, когда тот, нередко по колено в болоте, «вымерял землю для своего Петергофа». Старый чухонец хранил как святыню серебряный рубль, пожалованный ему государем за работу. Правда, как утверждает Пыляев, Таицкий водовод, о котором, скорее всего, речь идёт в предыдущей легенде, проведён на средства Демидова, владевшего в то время мызой Тайцы. Но Пыляев же и опровергает эту легенду, указывая, что в дворцовых документах обозначены расходы на проведение водовода.

Среди многочисленных помещений Петергофского дворца особое место принадлежит Кабинету Петра I. Он создан по проекту архитектора Жана Батиста Леблона в 1718–1720 годах. Стены Кабинета сверху донизу отделаны резным дубом. Существует предание, что некоторые части дубовой обшивки император вырезал сам.

За окнами Кабинета раскинулась величественная панорама необозримого морского простора, соединенного с Дворцом грандиозным гидротехническим сооружением – Большим каскадом. В представлении склонного к символам и аллегориям человека XVIII столетия каскад олицетворял выход России к морю – делу всей жизни Петра. Каскад представляет собой композицию из семнадцати водопадных ступеней, украшенных сорока одной бронзовой золоченой статуей, двадцатью девятью барельефами, четырьмя бюстами, семью маскаронами и ста сорока двумя звенящими струями бьющей в небо хрустальной воды.

В центре всей этой фантастической композиции высится скульптурная группа «Самсон, раздирающий пасть льва», установленная едва ли не позже всех скульптур каскада – в честь 25-летия Полтавской битвы. Сохранилась легенда, что Самсон был сооружен в 1725 году повелением Екатерины I. Именно она будто бы задумала увековечить Полтавскую победу в виде аллегорических фигур – Самсона и льва: Самсон символизировал Россию, а лев – побежденную Швецию. По другим преданиям, Самсон установлен ещё при Петре I, в 1715 году, в память Гангутского морского сражения.

Петергоф. Большой каскад и Морской канал

К концу XVIII века большинство первоначальных, выполненных из свинца скульптур Большого каскада из-за недолговечности материала пришло в негодность. В 1799 году их решили заменить бронзовыми. Для этого были привлечены лучшие скульпторы того времени, в том числе Ф.Ф. Щедрин и И.П. Прокофьев. Первый из них выполнил скульптуру «Нева», второй – «Волхов». Установленные по обе стороны Большого каскада, фигуры тут же породили замысловатую легенду, кочующую с тех пор по литературным источникам. Будто бы скульптурная группа первоначально была выполнена одним автором и представляла собой единую композицию, но затем «была расчленена на две отдельные фигуры».

Среди местных жителей бытуют легенды о том, что некоторые фонтаны Петергофа придуманы лично императором. Например, по его проекту якобы выстроен фонтан «Пирамида».

Петру будто бы принадлежит идея создания четырёх так называемых фабольных, по мотивам фабол, то есть басен Эзопа и Лафонтена, фонтанов, один из которых – фонтан «Фаворитка» – сохранился до сих пор. Фонтан представляет собой небольшой круглый бассейн, по периметру которого плывут четыре крякающих утки и вдогонку за ними лающая собачка. Из клювов уток и пасти собачки бьют веселые струйки воды. В XVIII веке, кроме развлекательного, фонтан имел ещё и просветительское, нравоучительное значение. Рядом с бассейном была укреплена табличка с сюжетом соответствующей басни Лафонтена и моралью, которая из неё вытекает. Первоначально фигуры плавающих зверюшек были выточены из дерева. В 1730 году их заменили на медные, вычеканенные по моделям скульптора Пино. Вероятно, тогда же родилась легенда о том, что фонтан создан по приказу императрицы Елизаветы Петровны в честь её собачки Фаворитки. Позже появилась другая легенда, утверждающая, что фонтан – это памятник любимой левретке Екатерины II, Земире.

Львиный каскад

Согласно местным легендам, петергофским фонтанам покровительствует нимфа Аганиппа. Как древние греки верили в то, что эта богиня, подобно Гиппокрене, вдохновляла поэтов, пивших воду из её источника у подножья горы Геликон, так современные посетители петергофских парков допускают, будто бы именно она ежедневно запускает многочисленные механизмы, рождающие водяные струи. В 1720 году архитектор Н. Микетти разработал проект Львиного каскада в виде колоннады, в центре которой находилась бронзовая скульптура нимфы Аганиппы, льющей воду из кувшина. Однако идея каскада была реализована только в самом конце XVIII века по проекту уже другого архитектора – А.Н. Воронихина. Каскад был украшен фигурами бронзовых львов, исполненных по модели скульптора И.П. Прокофьева. Но из-за разрушения пудожского известняка, из которого каскад был изготовлен, уже в середине XIX века его пришлось разобрать.

Новый каскад по проекту архитектора А.И. Штакеншнейдера был сооружен в 1854–1857 годах. Он представлял собой замкнутую четырёхугольную ионическую колоннаду, между четырнадцатью колоннами которой установлены беломраморные плоские круглые фонтанные чаши с бьющими из них мощными струями воды. Внутренняя часть колоннады была превращена в бассейн, вода из которого вытекала через разверстые пасти маскаронов, укрепленных на внешней стороне цоколя колоннады. По её сторонам были установлены бронзовые львы, которые поднятыми лапами удерживали шары, а в центре – фигура легендарной нимфы Аганиппы, отлитая по модели Ф. Толстого. Во время Великой Отечественной войны и оккупации Петродворца фашистскими войсками Львиный каскад был взорван, а скульптурное убранство похищено. В настоящее время Каскад полностью восстановлен.

На мраморной террасе Монплезира стоит бронзовая статуя Нептуна, менее всего напоминающая греческого бога морей и потоков с трезубцем и более – ярославского мужика с вилами. Известно, что Нептун отлит в 1716 году на Московском литейном заводе по рисунку Петра I. На этот счет живёт в Петергофе стародавнее предание. Будто бы у Петра был хороший знакомый, богатый купец из местных жителей, часто посещавший государя в Монплезире. Рассказывают, что купец был застенчив как красная девица, и, когда Пётр водил его по залам своего «голландского домика», приходил в замешательство, смущался и не знал, куда деться от стыда, видя обнажённые тела на картинах. Петра это приводило в неподдельный восторг. И вот однажды, рассказывает легенда, ему пришла в голову вздорная мысль подшутить над простодушным провинциалом. Пётр набрасывает рисунок… и образ стыдливого мужика, выполненный в лучших традициях древнерусской деревянной скульптуры, запечатлевается в бронзе. Правда, снисходительный Пётр оставил на бёдрах несчастного что-то вроде повязки, опять же весьма далёкой от античных образцов.

Монплезир был одной из наиболее любимых построек Петра в Петергофе. Он часто бывал здесь, любуясь морским простором Финского залива. В спальне бережно хранилась его постель, согласно преданию, поставленная им самим таким образом, чтобы при пробуждении «первым предметом глазам его представился Кронштадт, ясно отсюда видимый».

Стараясь ни в чем не отставать от своего повелителя, всесильный герцог Ижорский Александр Данилович Меншиков заложил на южном берегу Финского залива, напротив Кронштадта, дворцовый комплекс, положивший начало городу Ораниенбауму и великолепному парку, достигшему своего наивысшего расцвета в середине XVIII века благодаря праздничной архитектуре Антонио Ринальди. Дворец стоял на возвышенной террасе, а внизу более чем на версту тянулись к морю болота, поросшие камышом и высокой травой. Для сообщения с морем был прорыт так называемый Морской канал. Сохранилось предание, что дворец и канал были построены по просьбе Екатерины I. Как и в случае с «путевыми светлицами» в Петергофе, о чём мы уже рассказывали, заботливая Екатерина считала, что Пётр непременно на обратном пути заедет к своему любимцу, а от него уже сможет вернуться в Петербург берегом на лошадях. Так она беспокоилась о безопасности супруга во время его поездок в Кронштадт в бурную погоду, что канал, по преданию, вырыли всего за три дня девять тысяч крепостных Меншикова, пригнанных для этого со всех строек светлейшего.

По другому преданию, канал был прорыт по иному случаю. Однажды Меншиков ожидал царя на дороге, ведущей из Петербурга в Ораниенбаум.

Ораниенбаум во времена Петра

Но Пётр решил отправиться к нему по заливу в шлюпке. Однако мелководная прибрежная полоса, заросшая камышом, не дала лодке подойти к берегу Рассерженный царь велел поворачивать обратно. Тогда-то Меншиков прервал на три дня все строительные работы в Кронштадте, чтобы прорыть канал к Нижнему саду Ораниенбаума. Проехав по нему, Пётр будто бы сказал: «Дело знатное, хотя, должно быть, немного и коштовато». Герцог Ижорский, замечает Пыляев, «не любил скупиться, когда дело требовало издержек». Как мы знаем, сам император был равнодушен к роскоши, но поощрял страсть к ней в других.

В 1780 году, через пятьдесят один год после смерти Меншикова, городу Ораниенбауму, только что возведенному в ранг уездного, был пожалован герб. Загадочная и необычная для русской геральдики символика его – померанцевое дерево с плодами на серебряном поле – восходит к первому десятилетию XVIII века, когда Меншикову для обязательной застройки были пожалованы Петром земли вдоль южного берега Финского залива. Скорее всего, этот герб первоначально относился к меншиковской усадьбе. Во всяком случае, ещё в 1761 году, задолго до утверждения герба, на гравюре Ф. Внукова и Н. Челнокова по рисунку М.И. Махаева «Проспект Ораниенбаума, увеселительного дворца её императорского величества при Финляндском заливе против Кронштадта», уже изображен геральдический знак с померанцевым деревом в кадке. На той же гравюре, слева от дворца, хорошо видна не сохранившаяся до наших дней Померанцевая галерея, в которой, кроме лимонов, винограда, ранних овощей и ягод к столу хозяина, выращивались декоративные померанцевые деревья. Существует предание, что «при первом прибытии сюда русских было найдено оранжевое дерево».

Экзотическое название города Ораниенбаума всегда вызывало повышенный интерес и вполне понятное любопытство обывателей. Немецкое Orange (апельсин) плюс Baum (дерево) – сочетание вполне понятное и ясное – тем не менее, не всегда удовлетворяло пытливый русский ум. Появлялись другие версии. В 1703 году Пётр посетил усадьбу Меншикова вблизи Воронежа и будто бы назвал её Ораниенбургом, вполне в соответствии с тогдашней модой на немецкие названия городов. А Меншиков, желая польстить царю, слегка изменив это имя, назвал свой приморский дворец на берегу Финского залива Ораниенбаумом.

Есть и другие легенды. Так, по одной из них, Пётр, прогуливаясь однажды по усадьбе своего любимца, наткнулся на оранжерею с различными деревьями в кадках, с разъяснениями на специальных табличках. Дойдя до таблички «Oranienbaum», Пётр прочитал её и расхохотался. Меншиков поддержал его веселым смехом. Так будто бы и родилось название имения. По другой легенде, загородную усадьбу Меншикова назвали в честь кумира Петра I, английского короля Вильгельма III Оранского.

Основной пласт легенд и преданий, посвященных ещё одной летней царской резиденции – Царскому Селу – приходится на «золотой век» Екатерины II. Здесь же уместно вспомнить о тех из них, которые имеют отношение к основанию блестящего пригорода Петербурга.

В начале XVIII века единственная дорога из Петербурга в будущее Царское Село, минуя Пулковскую гору, поворачивала направо, шла вдоль огромного лесного массива и затем, резко повернув на юго-восток, пробиваясь сквозь дремучий лес, заканчивалась при въезде на бывшую шведскую мызу Saris hoff, что значило «возвышенное место». Правда, легенды возводили это название к имени какой-то «госпожи Сарры» – по одной версии, и «старой голландки Сарры» – по другой. Легенда вполне логичная, поскольку в начале XVIII века название царской резиденции писали через букву «С» – Сарское Село. К этой мифической Сарре Пётр якобы иногда заезжал угоститься свежим молоком. В 1710 году мызу на сухом возвышенном месте Пётр пожаловал Меншикову, но через какое-то время передал её во владение ливонской пленнице Марте Скавронской – будущей своей жене Екатерине Алексеевне. В отличие от Петергофа или Стрельны, Сарская мыза не превратилась в официальную загородную резиденцию царя. Екатерина жила здесь простой помещицей в деревянном доме, окружённом хозяйственными постройками, огородами и садами. Временами, чаще всего неожиданно, сюда приезжал царь, любивший в этой уединённой усадьбе сменить парадные официальные застолья на шумные домашние пирушки с близкими друзьями.

Только в 1718 году Екатерина начала строить каменный дом, с которым связана одна сентиментальная легенда, записанная Штелиным. Приводим её в пересказе И. Грабаря.

«Угождение, какое сделал государь императрице, построив для неё Катерингоф, подало ей повод соответствовать ему взаимным угождением. Достойная и благодарная супруга сия хотела сделать ему неожиданное удовольствие и построить недалеко от Петербурга другой дворец. Она выбрала для сего высокое и весьма приятное место, в 25 верстах от столицы к югу, откуда можно было видеть Петербург со всеми окрестностями оного. Прежде была там одна небольшая деревенька, принадлежавшая ингерманландской дворянке Саре и называвшаяся по её имени Сариной мызою. Императрица приказала заложить там каменный увеселительный замок со всеми принадлежностями и садом. Сие строение производимо было столь тайно, что государь совсем о нем не ведал. Во время двухлетнего его отсутствия работали над оным с таким прилежанием и поспешностью, что в третий год все было совершенно отделано. Императрица предложила будто бы своему супругу по его приезде совершить прогулку в окрестностях города, обещая ему показать красивейшее место для постройки дворца, и привела его к возведенному уже дому со словами: „Вот то место, о котором я Вашему Величеству сказывала, и вот дом, который я построила для моего государя“. Государь бросился обнимать её и целовать её руки. „Никогда Катенька моя меня не обманывала“, – сказал он».

Здесь следует упомянуть об одной легенде, целый цикл которых мы приведем гораздо позже. Это легенды о знаменитой Янтарной комнате Екатерининского дворца в Царском Селе. Там она появилась только в середине XVIII века, её перевезли в Царское Село из Зимнего дворца, когда началась его перестройка. Но в России Янтарная комната находилась с 1717 года. По официальной версии её подарил Петру I Фридрих Вильгельм I. Но есть легенда о том, что Пётр, находясь в гостях у германского императора, просто «выклянчил у него это янтарное чудо».

Происхождение названия острова Котлин, на котором расположен город Кронштадт, историками не раскрывается. На шведских и финских картах в разное время он был и Риссертом, и Риттусаари, и Кеттусаари, и Рычретом. Однако в грамотах XIII века остров упоминается под названием, очень близким к современному – Котлинген. Впрочем, и Финский залив в старину назывался Котлинским озером. На этот счет фольклор более однозначен, чем историки. Он толкует название острова следующим образом. Когда к острову в сопровождении галиота впервые подошла яхта Петра I, солдаты шведского сторожевого отряда, завидев русские корабли, бросились к лодкам и скрылись. Бегство их было столь поспешным, что на неприятельском привале остался гореть костер, на котором в котле варилась еда. «По сему происшествию остров назван Котлиным», – писал первый историк Балтийского флота Н.А. Бестужев, изложивший это предание.

Кронштадсткая крепость. Гравюра XVIII в.

Кстати, современные кронштадтцы не без удовольствия рассказывают легенду о появлении на Руси понятия «шведский стол». Это, утверждают они, как раз та ещё не успевшая остыть еда, которую в панике оставили шведы, стремительно убегая при появлении русских, и которой с лихвой хватило на всех прибывших с Петром I солдат.

В 1730 году мифический котёл с дымящейся гречневой кашей попадает и на герб Кронштадта, опубликованный в «Знаменном гербовнике» с соответствующим описанием: «Щит разделен надвое вертикально, одно поле красное, а другое голубое, на голубом караульная высокая башня с фонарем, наверху корона, а на красном поле чёрный котел, кругом острова вода». В 1789 году этот герб без каких-либо изменений был высочайше утверждён.

В переводе с немецкого Кронштадт – это «Венецград» (Krone – «венец» или «корона», Stadt – «город»). Тем не менее среди современных марийцев живёт легенда о том, что в далекие времена это финно-угорское племя населяло Приневье. Одно время во главе племени стоял князь Кронша, который управлял своим народом с острова посреди Финского залива. Затем, теснимые славянами, марийцы ушли на восток да там и остались. Однако, утверждают марийцы, память о тех временах сохранилась в названии города на том самом острове.

Строительство Кронштадта Пётр поручил Меншикову, однако не оставил своим вниманием этот важнейший для того времени военный объект. Зимой 1704 года, не щадя ни себя, ни подчинённых, Пётр не раз выходил в ледяное море, собственноручно замеряя глубины, и намечал место строительства крепости на южной оконечности Котлина. Из Воронежа, куда вскоре ему пришлось отправиться, Пётр срочно прислал Меншикову собственный проект крепости. Едва появившись в Петербурге, он тут же вновь отправился на строительство Кронштадта. По преданию, в районе Лесной гавани Кронштадта для Петра специально был выстроен дворец, называвшийся Подзорным, «из коего он мог видеть всякое приходящее с моря судно».

Сохранилась в Кронштадте героическая легенда о неудачной попытке шведов разрушить русские укрепления на острове. Согласно ей, поздней осенью 1704 года шведский отряд в сопровождении проводников из местных жителей по льду из Выборга отправился на остров. Но сбился с пути и прошёл мимо. По легенде, один из проводников повторил подвиг Ивана Сусанина и сознательно увёл врага в другую сторону.

И ещё один петербургский обычай современный кронштадтский фольклор связывает с островом. Однажды в Кронштадт неожиданно прибыл Пётр I. Потребовал к себе главного подрядчика. Но тот оказался на обеде. «Хорошо, – недовольно проворчал царь, – подожду, пока он отобедает». Когда же тот появился, царь нетерпеливо велел позвать другого строителя. И услышал в ответ: «Он, государь, только что пошел обедать». – «Ладно, потерпим», – едва сдерживая гнев, произнёс Пётр. Но когда эти двое, отобедав, пришли к Петру, оказалось, что необходимый ему третий человек тоже пошел перекусить. «Да что же это! – в сердцах воскликнул государь. – Пусть же отныне все обедают одновременно». – «Да, как же это сделать? – взмолились присутствовавшие. – Часов же у нас нет». И тогда Пётр приказал, чтобы впредь ровно в полдень с крепостной стены палила пушка. Обычай понравился. Уже потом, говорят кронштадтцы, его в Петербурге переняли.

В 1703 году у реки Сестры Петром I была разгромлена шведская армия. Убегая, шведы будто бы зарыли армейскую кассу с гульденами и кронами под одним из дубов на Дубковском мысу Финского залива. Они собирались сюда вернуться. Прошло несколько лет. Трудно сказать, знал Пётр об этом кладе или нет, но в 1714 году, возвращаясь после битвы при Гангуте, он сюда вернулся. С небольшим отрядом высадился в Дубках. Согласно легендам, когда шлюпки шли к берегу, над заливом парил сокол. В когтях он держал золотую ветвь. Сделав несколько взмахов крыльями, сокол приблизился к берегу и выпустил ветку. Она упала к ногам Петра, золотая пыль покрыла сапоги царя, и в воде залива появилось отражение здания. «Посему быть тут моему дворцу, – решил Петр, – место красиво и благородно». Так будто бы возник город Сестрорецк. А тот золотой клад, если верить сестрорецкому фольклору, до сих пор лежит под каким-то дубом в тенистой дубовой роще Петра I.

Сестрорецк раскинулся на берегах старинной речки с, казалось бы, этимологически прозрачным и понятным названием Сестра. Однако всё не так просто. Этот топоним появился задолго до Петербурга. По-фински он известен как «Siestar», что переводится как «чёрная смородина». По местным легендам, речка названа так за цвет своей воды, напоминающим цвет этой садовой ягоды.

И ещё несколько легенд, строго говоря, к пригородам, в нашем понимании этого слова, прямого отношения не имеющих. Это разноудалённые от Петербурга города и местечки, легенды и предания которых тесным образом связаны с именем основателя Петербурга. В разное время он или проезжал мимо этих поселений, или отдавал распоряжения, оставившие заметные следы в местном фольклоре.

В 1704 году, с началом строительства Новой Ладоги, начала терять своё административное значение Старая Ладога. Крупный торговый город, возраст которого к тому времени насчитывал не одно столетие, и в котором находится даже «Рюриков замок», до XVIII столетия считался одним из красивейших в России. В нем было семь монастырей и около двадцати церквей. Согласно старинным легендам, в I веке здесь побывал апостол Андрей Первозванный, и количество храмов местный фольклор связывает с «избытком щедрости благодатной», пролившейся на город после этого события. Если верить фольклору, упадок города начался после того, как из Старой Ладоги по распоряжению Петра была перевезена деревянная Климентовская церковь. Она стояла на главной улице нового города, пока в 1740-х годах её не заменили на существующую и поныне каменную.

В 1718 году начинается сооружение канала, который должен был обеспечить безопасный переход строящегося на Ладоге галерного флота в Петербург. Позднее канал был назван Петровским. По преданию, при закладке канала Пётр «лично вывез три тачки земли».

Вблизи Ладожского озера, на левом берегу Невы, раскинулось село Путилово. Оно широко известно богатыми залежами известняка – прекрасного строительного материала, из которого ещё в XV столетии были возведены стены крепости Орешек. В XVIII веке путиловский известняк широко использовался в петербургском строительстве. Им выкладывали тротуары, из него изготавливали лестничные ступени, облицовывали фасады и вырубали колонны. Путиловские каменоломни однажды посетил Пётр. Местное предание гласит, что, осматривая окрестности, он сказал: «Не жаль земли, жаль Путиловской горы».

На бывшей Ириновской железной дороге, недалеко от станции Мельничный Ручей есть небольшая станция Дунай. Каким образом пришло это южное название в северные широты? Местные жители рассказывают, будто сам Пётр I, проезжая однажды бескрайними северными болотами, воскликнул, глядя на непроходимые топи: «Это что ещё за Дунай?»

На месте современного поселка Ольгино под Петербургом при Петре стояла деревушка, у старосты которой была дочь, красавица Ольга. Пётр однажды посетил эту деревушку, познакомился с девицей. Что там было дальше – никому не известно, но с тех пор будто бы деревушку и называют Ольгином, в честь той самой счастливицы. Примечательно Ольгино и тем, что есть в нем «огромный камень», на котором, если верить местным преданиям, стоял Пётр в 1724 году, руководя спасением тонущих моряков.

Рядом с Ольгином раскинулся поселок Лахта, известный тем, что здесь, в собственной усадьбе «Ближние дубки» не раз бывал Пётр I. От царской усадьбы сохранилась только дубовая роща да старинный камень, с которого Пётр I, будто бы «взойдя на него, обозревал окрестности». В конце девяностых годов XX века в посёлке была открыта таверна «Старая подкова», будто бы в честь подписания Петром I указа о строительстве первой в Петербурге пивоварни. Если верить местному фольклору, это событие произошло как раз в Лахте.

Среди жителей посёлка Токсово живёт легенда, что Пётр I собственноручно высек свой вензель на гранитном валуне у подножия Чайной горы. С тех пор валун среди местных финнов известен как «Pietari Sunren Kivi», или «Камень Петра Великого».

В Гатчинском районе есть любопытная деревня Лампово. Далеко за пределами района она известна своими избами, украшенными деревянной резьбой. По местному преданию, искусство филигранно тонкой резьбы завезли сюда ещё при Петре I раскольники, изгнанные царём из Петербурга.

В Тихвинском районе протекает малоизвестная речка Соминка. Местные жители уверены, что её название связано с царём Петром I. Будто бы однажды во время привала Пётр выловил из этой речки огромного сома.

А в Лужском районе есть маленькое селенье Осьмино. По преданию, такое название селу дал лично Пётр I. Не раз и не два пришлось ему поменять ось в карете, пока сумел государь добраться сюда по осеннему бездорожью.

Известны и некоторые постройки, приписываемые фольклором Петру. Так, согласно местным преданиям, Покровский храм во Всеволожском районе построен будто бы по его проекту.

С именем Петра связаны и более дальние окрестности. Так, название старинного, известного аж с 1137 года вологодского города Тотьма местный фольклор относит к легенде о посещении его Петром I. Будто бы, путешествуя на галерах по северным русским городам по реке Сухоне, Пётр увидел, как жители одной деревушки приветствовали его, стоя на крутом берегу в позе, так низко склонённой к земле, что издали видны были одни задницы. Пётр недоуменно повернулся к Меншикову: «ТО ТЬМА жоп, что ли, Данилыч?». Меншиков посмотрел в подзорную трубу: «Точно, Ваше Величество, ТО ТЬМА жоп на горах». Таким образом, если верить фольклору, Пётр не то дал название городку, не то подтвердил его.