Зодчие и ваятели XIX века

К НАЧАЛУ 1830-Х ГОДОВ практически закончился самый блестящий период петербургского зодчества – период классицизма, одним из наиболее ярких представителей которого был К.И. Росси, первый в мировой практике архитектор, строивший не отдельные дома, усадьбы или дворцы, а огромные городские пространства, улицы и площади которого составляли единый архитектурный ансамбль. За свою долгую творческую жизнь он спроектировал и принял участие в строительстве тринадцати площадей и двенадцати улиц Петербурга. Неслучайно само явление классицизма в архитектуре Петербурга связывают с именем этого поистине великого зодчего. Ставшая расхожей фраза о том, что «классицизм вошёл в Петербург через Арку Главного штаба и вышел из Петербурга через Арку Сената и Синода» имеет непосредственное отношение к Карлу Росси: оба сооружения возведены им, одно из них по проекту, созданному зодчим в начале творческого пути, другое – в конце. Причём, декоративное оформление Арки Сената и Синода первоначально предназначалось для Арки Главного штаба, но было отвергнуто.

Биография Росси окружена легендами. Официально он считается сыном итальянской балерины и русского аристократа. Имя стыдливо умалчивается, но, если верить петербургскому городскому фольклору, этим «русским аристократом» был сам император Павел I.

Первым крупным заказом Росси в Петербурге был архитектурный ансамбль Елагина острова, предназначавшийся для императрицы Марии Фёдоровны. Одним из элементов ансамбля является изящный павильон Пристань. Говорят, выбор места для Пристани был определен находившимся здесь подземным помещением для проведения тайных собраний масонского кружка, будто бы устроенным по совету известного авантюриста графа Калиостро, гостившего в Петербурге у бывшего владельца острова Ивана Перфильевича Елагина. Если верить легендам, в этот секретный зал вёл подземный ход, по которому можно было явиться на собрание прямо из дворца. Напомним, что Елагин был видным деятелем русского масонства.

Карл Иванович Росси

До сих пор сохранились легенды о его посмертной жизни. Умер он в 1794 году и был похоронен на кладбище Александро-Невской лавры. Однако говорят, что при вскрытии его могилы при реконструкции кладбища, гроб оказался пустым.

Перенесемся на нынешнюю площадь Островского, бывшую Александрийскую, красотой ансамбля которой мы тоже обязаны Росси. Архитектор был смел в расчётах и решителен в применении инженерных новшеств, о чем ходили легенды. Существует предание, что Николай I, узнав об использовании чугунных перекрытий при строительстве Александрийского театра, решил приостановить работы. Тогда возмущённый Росси, ручаясь за прочность перекрытий, якобы попросил царя повесить его на стропилах театра, если свод обрушится. Это перекликается с другой легендой, согласно которой Росси завещал потомкам вскрыть его могилу и повесить останки на колосниках, если в течение двух веков какая-либо конструкция Александрийского театра рухнет.

Главный фасад театра, обращённый к Невскому проспекту, украшает квадрига, управляемая богом искусств Аполлоном. Скульптурная композиция исполнена по модели С.С. Пименова. Среди театральной публики популярна такая легенда: если во время антракта тебе доверят ключи от застеклённых дверей, ведущих из театрального фойе на балкон, ты можешь загадать желание и выпить бокал шампанского, прикоснувшись ладонью к гениталиям одного из коней Аполлона, и желание непременно будет исполнено.

Александрийский театр

По окончании строительства Александрийского театра Дирекция императорских театров предоставила зодчему в безвозмездное пользование театральную ложу. Испытывая постоянные денежные затруднения, Росси эту ложу сдавал. Однажды, как рассказывает одна театральная легенда, в ложе оказались люди разных социальных слоев – купец и дворянин. Что-то не поделили. Произошла крупная ссора, чуть ли не сорвавшая спектакль. Ложу у Росси отобрали.

В начале XIX века между Александринским театром и Аничковым дворцом вдоль Невского проспекта простирался сад, отделённый от проспекта низкой невыразительной оградой. В 1817–1818 годах Росси возвел по углам сада со стороны современного Екатерининского сквера два изящных павильона, до сих пор носящих его имя, а со стороны Невского проспекта установил чугунную ограду в виде чередующихся копий. Звенья ограды и пилоны ворот украсили золочёные фигуры орлов. Их подчеркнуто имперский облик с характерно прусским размахом крыльев породил в Петербурге легенду, будто решетка выполнена по рисунку короля Пруссии Фридриха Вильгельма III, побывавшего в то время в русской столице.

В 1819–1829 годах Росси создает грандиозный ансамбль Дворцовой площади, которая ранее со стороны Мойки была застроена невыразительными жилыми домами. Их скромный облик диссонировал с величественным фасадом Зимнего дворца и не соответствовал имперскому значению политического и административного центра столицы. Говорят, ещё Екатерина II «высказывала недовольство о видах, которые открывались из окон её покоев». На месте жилых домов Росси возвёл два протяжённых здания для размещения Главного штаба и двух министерств – иностранных дел и финансов. Оба здания зодчий объединил аркой, которой придал ярко выраженный триумфальный характер. Арку украшают Колесница Славы и фигуры воинов, созданные по моделям скульпторов С.С. Пименова и В.И. Демут-Малиновского. Всё это богатое убранство должно было олицетворять славу России, победившей в войне 1812 года. Когда строительство арки завершилось, Николай I, как и в уже известном нам случае с перекрытиями Александрийского театра, согласно легенде, будто бы сказал архитектору: «Иностранные специалисты думают, что арка должна упасть». Росси поднялся на арку и сказал императору: «Если она упадет, я готов упасть вместе с нею».

Арка Главного штаба

Первоначально Росси предложил для Арки Главного штаба скульптурную группу «Правосудие и Благочестие». Но Николай I отверг это предложение. «Поставь здесь колесницу, которая будет везти Славу ко мне во дворец», – будто бы сказал он. Впрочем, Росси не забыл о своем замысле, и при возведении Арки над зданиями Сената и Синода предложил Николаю I установить «Правосудие и Благочестие» на ней. «С одним условием, – согласился император, – чтобы женские фигуры не стояли, а сидели». В Петербурге подобные вмешательства Николая в архитектурные замыслы становились сюжетами городского фольклора. Например, сохранилась легенда о том, как Николай собственноручно рисовал звёздочки на проекте Троицкого собора в Измайловской слободе.

Если верить петербургскому фольклору, и дальнейшая судьба Колесницы Славы оказалась не простой. Сохранилось предание, будто однажды было обнаружено, что у лошадей на арке Главного штаба пропали хвосты. Поговаривали, что «хвосты или части хвостов оказались не из бронзы, а жестяными». Об этом, по воспоминаниям К.А. Скальковского, писали во всех петербургских газетах того времени, на что, кстати, не поступило ни одного официального опровержения. В конце концов сошлись на том, что хвосты просто украли.

Ансамбль Дворцовой площади, созданный Росси, стал олицетворением не только воинской славы и могущества России в прошлом, но и твёрдой уверенности в её будущем. Если верить фольклору, Николай I по утрам выходил на балкон Зимнего дворца и окидывал взглядом площадь. Тут же, на балконе Главного штаба, появлялся начальник штаба, а на балконе Адмиралтейства – командующий Российским флотом. Они молча приветствовали императора и «делали ему знак рукой, давая понять: „В России всё спокойно“».

В творческой биографии Росси не обошлось и без традиционной для фольклора темы загадочного сна. Садовый павильон с пристанью, построенный им на берегу Мойки в Михайловском саду, на месте так называемых Золотых хором Екатерины I, говорят, впервые привиделся зодчему во сне.

В декабре 1850 года произошло одно из важнейших в истории петербургского градостроения событий. В Петербурге появился первый постоянный мост через Неву. До этого для связи с Васильевским островом, Петербургской и Выборгской сторонами горожане пользовались наплавными, плашкоутными мостами. Они наводились ранней весной и к ледоставу разбирались. Первый постоянный Благовещенский мост проектировал и строил выпускник Института путей сообщения инженер Станислав Валерианович Кербедз. Начав сооружение моста в чине капитана, он закончил его в генеральском звании, на что добродушно отреагировал городской фольклор. Рассказывали, что Николай I, понимая трудность и необычность строительства моста, распорядился повышать Кербедза в чине за возведение каждого нового пролета. Узнав об этом, Кербедз, согласно легенде, пересмотрел проект в сторону увеличения количества пролетов.

В 1875–1879 годах по проекту инженера А.Е. Струве в створе Литейного проспекта был построен мост через Неву. Чугунные перила моста украшают звенья с изображениями русалок, удерживающих герб Петербурга. Таких звеньев 273. Учитывая, что гербы находятся по обе стороны решеток, то общее их количество составляет 546. Возведение моста было окружено мистическими рассказами о неком священном валуне, или «кровавом камне», на дне Невы, которому в стародавние времена приносили человеческие жертвы. Если верить древнейшим преданиям, это так называемый философский камень, который медленно дозревает на дне Невы. Только когда он окончательно дозреет, утверждает предание, на земле наступит рай. Строителей моста не раз предупреждали, что древние боги этих мест не простят бесцеремонного вмешательства в их владения и скоро начнут мстить.

И действительно, при возведении мостовых опор несколько десятков человек погибло, а ещё через год строительство моста неожиданно было прервано мощным взрывом, при котором погибло ещё около сорока человек. Но когда и такое страшное предупреждение не подействовало, и мост всё-таки достроили, он стал одним из самых мощных в Петербурге полюсов притяжения самоубийц. Казалось, со всего города они сходились сюда только затем, чтобы свести счёты с жизнью.

Об этом мистическом свойстве Литейного моста вспомнили ещё раз в начале блокады. Казалось, мост стал единственным в городе объектом, который с удивительной регулярностью обстреливался немецкой артиллерией. Понятно, что это было связано с близостью Финляндского вокзала – единственной точкой соприкосновения блокадного Ленинграда с Большой землёй. Но в осаждённом городе были уверены, что это была плата за строительство моста на месте, проклятом некогда древними богами. По свидетельству блокадников, Литейный мост в то время называли «Чёртовым».

Аничков мост

Говорят, и сегодня наибольшее количество больших и малых аварий речных судов в Петербурге происходит при их проходе под Литейным мостом. И каждая из аварий в очередной раз напоминает петербуржцам о древнем заклятье, якобы связанном с тем самым подводным валуном.

В 1839–1840 годах разобрали старинный временный деревянный мост через Мойку, наведённый в своё время для прохода войск, участвовавших в параде по случаю открытия на Дворцовой площади Александровской колонны. На его месте по проекту инженера Е.А. Адама возвели чугунный мост шириной более 70 метров. Он был назван Певческим, по находящейся поблизости Певческой капелле. Ограда моста, по легенде, отлита по рисунку В.П. Стасова.

О происхождении этой мостовой переправы в Петербурге существует легенда. На левом берегу Мойки, в доме № 24, почти напротив Зимнего дворца, во времена Николая I проживал граф Юрий Александрович Головкин. Однажды император решил пригласить графа на обед. Садясь в шлюпку, чтобы перебраться на противоположный берег, граф оступился и с криками «Утонул! Утонул!» упал в воду. Едва выбравшись на берег и оправившись от испуга, Головкин послал к императору человека с просьбой передать Николаю, что «тот, кого он ждет к обеду, утонул в Мойке». Приняв послание за чистую монету, царь решил тут же отправиться в дом Головкина. Войдя в дом графа, он увидел, что тот преспокойно сидит за столом и обедает. Царь остановился на пороге и милостиво сказал: «Я был виновником того, что вы, граф, обедаете в одиночестве. Позвольте разделить с вами трапезу». А через минуту, удобно усаживаясь за стол, предложил тост: «Выпьем за то, чтобы здесь был мост, который облегчит наше общение».

Пётр Карлович Клодт

В 1841 году перестраивается знаменитый Аничков мост, до того представлявший собой знакомую нам композицию с четырьмя романтическими башнями наподобие Чернышёва или Старо-Калинкина мостов. По одним источникам, каменные башни закрывали собой вид на перестроенное Андреяном Захаровым Адмиралтейство и потому якобы не устраивали петербуржцев; по другим – мост был узок, а громоздкие башни мешали всё возраставшему движению конных экипажей по Невскому проспекту. Так или иначе, судьба романтических мостовых башен, служивших укрытием от непогоды для подъемных механизмов разводного пролета, была решена.

По предложению замечательного петербургского скульптора-анималиста Петра Карловича Клодта на западных устоях моста установили две конные группы, изготовленные им первоначально для пристани у Академии художеств. Чуть позже, на восточных устоях Клодт поставил две гипсовые, тонированные под бронзу копии бронзовых групп. Через год их собирались заменить бронзовыми. Однако когда копии отлили и уже готовили к установке, их, по указанию Николая I, отправили за границу, в подарок прусскому королю. Клодт выполнил новые, но и их вывезли за границу, на этот раз – в дар неаполитанскому королю.

К этому времени Клодт отказался от идеи установки на восточных устоях копий и решил создать две новые оригинальные композиции, развивающие сюжет «Покорение коня человеком» или, в более широком смысле, – прославление человека, покорившего природу. В 1850 году эта грандиозная идея была полностью воплощена в бронзе.

Надгробие Рейсига на Волковском лютеранском кладбище

Еще в 1841 году газета «Северная пчела» писала: «Новый Аничков мост приводит в восхищение всех жителей. Толпами собираются они любоваться удивительной пропорцией всех частей моста с лошадьми – смело скажем, единственными в мире». Остался доволен и Николай I. Он не отличался изысканностью выражений и во время церемонии открытия моста, согласно преданию, будто бы громогласно заявил, с казарменной непосредственностью хлопнув скульптора по плечу: «Ну, Клодт, ты лошадей делаешь лучше, чем жеребец!».

Если верить старинному преданию, то, работая над конными группами Аничкова моста, Клодт решил отомстить одному из своих высокородных врагов. Он изобразил лицо этого недруга под хвостом одного из вздыбленных коней. Говорят, узкий круг лиц среди современников скульптора легко узнавал отлитый в бронзе образ несчастного. Правда, другие были убеждены, что между ног одного из коней скульптор вылепил лицо императора Наполеона, а третьи вообще утверждали, что одно из бронзовых ядер коня исписано будто бы непристойностями.

Клодт был непревзойденным мастером своего дела. В скульптурном убранстве дореволюционного Петербурга было ни много ни мало двадцать семь изображений коней только в круглой скульптуре. И одиннадцать из них изваяны Клодтом. Шесть украшают триумфальные Нарвские ворота, один – в композиции памятника Николаю I на Исаакиевской площади и четыре – на устоях Аничкова моста. С последними городской фольклор связывает смерть замечательного скульптора. Будто бы однажды, услышав от «доброжелателей», что у двух из четырёх коней отсутствуют языки, скульптор так расстроился, что замкнулся, начал избегать друзей и знакомых, в конце концов заболел и вскоре умер.

Существует в Петербурге и другая легенда. Будто бы два клодтовских коня подкованы, а два других – нет. Говорят, не подкованы те, что смотрят в сторону Смольного собора, а те, что направляются к Конногвардейскому манежу, уже подкованы. В то время в районе Смольного находились известные в Петербурге кузни, где подковывали объезженных лошадей.

Одним из самых привлекательных сюжетов городского фольклора всегда была смерть, будь то естественное прекращение жизнедеятельности человека или неожиданная гибель от каких-либо внешних обстоятельств. Смерть всегда таинственна, ирреальна, и это каким-то образом сближает её с фольклором. В Петербурге сохранилась легенда, в своё время широко известная среди гвардейской молодежи столицы. Молодой офицер Семеновского полка Иоганн Рейсиг, находясь в дворцовой охране, случайно заснул на посту. Проходивший мимо Николай I невольно разбудил незадачливого гвардейца. Мгновенно очнувшись и увидев склонившегося над ним императора, офицер тут же умер от разрыва сердца.

Действительные обстоятельства кончины тридцатилетнего майора лейб-гвардии Семёновского полка Карла Иоганна Христиана Рейсига, последовавшей в 1837 году, нам неизвестны. Но в 1840 году над его могилой на Волковском лютеранском кладбище было установлено одно из интереснейших надгробий XIX века. Оно представляет собой статую юноши в форме офицера Семеновского полка, спящего на крышке саркофага. Памятник выполнен по модели скульптора А.И. Штрейхенберга на Александровском чугунолитейном заводе. В 1930-х годах, при организации Музея городской скульптуры, надгробие было перенесено на Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры, где и украсило собой блестящее собрание мемориальных сооружений старого Петербурга.

Другим излюбленным сюжетом петербургского городского фольклора является коварное обольщение жён и следующая за тем изощрённая месть оскорблённого супруга обидчику. Многие легенды рассказывают о том, как месть эта увековечивалась в монументальной скульптуре. Мы уже встречались с такой наивной формой утверждения справедливости в фольклоре. Первая легенда о такой, своеобразно осуществленной мести появилась, кажется, в связи с открытием памятника М.Б. Барклаю-де-Толли перед Казанским собором. Согласно этой легенде, Барклай-де-Толли, придя однажды в мастерскую скульптора Б.И. Орловского, когда тот работал над памятником, соблазнил жену ваятеля. И скульптор решил отомстить. Используя некоторые детали одежды полководца и его жезл, он создал иллюзию определенной части мужского тела, выраженной до неприличия ярко. Правда, это обнаруживалось не сразу. Нужен был определённый ракурс. Но говорили, что именно в этом и состояла необыкновенная тонкость мести – знать должны были только посвящённые. Легендой не принималось в расчёт, что Барклай-де-Толли скончался в 1818 году, в то время как Орловский начал работать над памятником ему только в 1832-м. Монумент был установлен одновременно с памятником М.И. Кутузову в 1837 году – в 25-летнюю годовщину победы над Наполеоном.

Памятник М.Б. Барклаю-де-Толли

Мы уже упоминали имя замечательного скульптора первой половины XIX века Василия Ивановича Демут-Малиновского, когда говорили о Колеснице Славы над Аркой Главного штаба. В 1827 году на углу Московского тракта и Обводного канала, у нового здания Скотопригонного двора, по модели этого скульптора были отлиты и установлены две монументальные бронзовые фигуры быков. Они поражали современников естественной мощью и производили впечатление двух живых гигантов, в ужасе выбегающих из ворот скотобойни. Рассказывают, что однажды скульптору приснилось, будто изваянные им могучие животные пришли к нему, своему создателю. Долгое время он спрашивал у всех, что означает этот странный сон, но никто его объяснить в то время не мог.

В 1936 году в Ленинграде, на окраине города, за Средней Рогаткой был построен новый современный мясокомбинат. Быки были перевезены туда и установлены на постаменты у входа на предприятие. Когда в 1941 году фронт подошел к стенам города, их буквально под огнём, с помощью трактора перевезли в Александро-Невскую лавру. Здесь, у ворот Некрополя, они и простояли всю войну, не подозревая, что «пришли», как это и было предсказано легендой, к скульптору, могила которого находилась в нескольких метрах от них.

Демут-Малиновский был учеником одного из крупнейших представителей классицизма, скульптора Михаила Ивановича Козловского. В 1802 году Козловский умер, и был похоронен на Смоленском кладбище на Васильевском острове, недалеко от Академии художеств. Среди художников до сих пор бытует легенда, что по ночам, во время наводнений, призрак скульптора приходит к Академии и стучит в дверь, прося отворить ему И трудно разобрать – грохот ли это ветра, шум ли воды, голос ли человеческий: «Я стучу, я – скульптор Козловский, со Смоленского кладбища, весь в могиле измок и обледенел… Отворяй». Ныне могила скульптора находится в Некрополе Александро-Невской лавры.

Демут-Малиновский принимал участие в оформлении Шапели – готической капеллы, построенной в 1828 году архитектором А.А. Менеласом в Царском Селе. Скульптор изваял для Шапели фигуры ангелов. А у южной стены часовни стояла статуя Христа работы скульптора И.Г. Даннекера. О ней сохранилась следующая легенда. Будто бы скульптор увидел её однажды во сне и с того времени «день и ночь этот образ занимал его до такой степени, что он начал думать, что его побуждает к работе сверхъестественная сила». Через много лет ему наконец удалось изваять, как ему казалось, образ Христа. Однако сомнения не покидали скульптора. Когда статуя была ещё в модели, он привёл в мастерскую семилетнего ребенка и, согласно преданию, спросил его: «Что это за статуя?» – «Спаситель», – ответил ребёнок, и ваятель в восторге обнял мальчика. Значит, он правильно понял образ, явившийся ему во сне, если даже дети его узнают.

На набережной Невы перед зданием Академии художеств в 1832 году начались работы по устройству пристани. Композиция должна была состоять из ведущих к воде широких ступеней, верхние плиты которых собирались украсить бронзовыми фигурами коней с водничими. Впоследствии, по предложению Клодта, эти кони были установлены на Аничковом мосту, а для пристани решили использовать привезённых в Петербург египетских сфинксов, найденных при раскопках в Фивах и приобретенных с одобрения Академии художеств и по решению Николая I русским путешественником А.Н. Муравьёвым. Мистические сфинксы с лицом Аменхотепа III пришлись как нельзя более кстати в Северной столице. Архаичные божества с загадочными улыбками и то ли широко раскрытыми, то ли, наоборот, прикрытыми глазами породили легенду, начало которой уходит в ветхозаветную глубину тысячелетий. Вот как излагает эту легенду Сергей Волконский. «Они закрыли глаза, увидев кровавый крест на дверях еврейских жилищ, и раскрыли их только на новом месте, проснулись от холода снежной вьюги; проснулись и увидели над мёрзлой белой рекой золотом блеснувший тот же самый знак Креста. Это в день Крещения, на том берегу, перед Зимним дворцом церемония водосвятия, так называемая „Иордань“… Раскрыли сфинксы глаза и сомкнули их навеки…»

У обоих сфинксов отбиты подбородки, чему можно найти объяснение в фольклоре. Будто бы это ражий околоточный, любивший прохаживаться по набережной, в пьяном угаре рукояткой пистолета отбил сфинксам подбородки.

Загадочные и прекрасные египетские создания продолжают порождать всё новые и новые легенды. Согласно одной из них, если «одарить сфинкса цветами, угадать и исполнить девять его желаний, то раз в год он откроет угодившему ему человеку девять тайн». В современном Петербурге родилась легенда о египтянине, который обнаружил у себя на родине папирус. В нём сообщалось о кладе, спрятанном в Северной столице. А местонахождение клада могут указать только сфинксы, перебравшиеся туда из Египта. Надо было в определённое время встать между ними и слушаться их указаний. Египтянин приехал в Петербург и сделал всё, как было указано в папирусе. Наконец он услышал внутренний голос и, повинуясь ему, двинулся в сторону Невы. Дошёл до спуска, украшенного бронзовыми Грифонами, сошёл по ступеням к воде, вошёл в Неву, медленно опустился под воду. И не вернулся.

Сфинксы у Академии художеств

О Грифонах следует сказать особо. В греческой мифологии эти чудовищные птицы, или «собаки Зевса», как их иногда называют, являются хранителями золота в стране гипербореев, то есть на крайнем севере, «за Бореем». Может быть, поэтому изображениями грифонов решили украсить невскую набережную перед Академией художеств в Северной столице. После революции Грифоны бесследно исчезли. По времени это странным образом совпало с исчезновением в Сибири золотого запаса России, вывезенного Колчаком. Только в 1959 году Грифоны были вновь отлиты и установлены на своих исторических местах. Возможно, тогда и родилась легенда о кладе, охраняемом Грифонами под надзором бдительных сфинксов.

Современные петербургские легенды легко переплетаются с древнеегипетскими преданиями. Много тысяч лет назад жил на берегах Нила хороший и мудрый правитель. Был он магом и волшебником. И была у него жена-красавица, равной которой не было на всем белом свете. Но однажды, когда фараон был на войне, она ему изменила и родила дочь. Разгневался фараон и превратил жену и дочь в каменных сфинксов. И наложил заклятье: быть им сфинксами до тех пор, пока мимо них невозмутимо не пройдет чистая невинная девушка… Да, вот незадача. Ни одна современная девушка не может спокойно пройти мимо загадочных сфинксов. Обязательно хоть на мгновение, да остановится, чтобы тревожно и настороженно взглянуть в их человеческие лица. И древнее заклятие безжалостного фараона так и остается висеть над их окаменевшими нечеловеческими телами.

Мало-Михайловский дворец

На противоположном берегу Невы, на территории разобранных стапелей старинного Адмиралтейства, архитектор М.М. Месмахер возвёл дворец великого князя Михаила Михайловича. Оконные проёмы фасада, обращённого на вновь проложенную Адмиралтейскую набережную, украшают замковые камни в виде мужских голов. По легенде, головы представляют собой портрет архитектора, оставившего таким образом автограф на своём произведении.

Упомянутый нами великий князь Михаил Михайлович стал виновником невиданного семейного скандала, разразившегося однажды в доме Романовых. В 1891 году, находясь за границей, он женился на внучке Александра Сергеевича Пушкина, графине Софье Николаевне Меренберг. Брак был неравнородным, и разгневанный этим поступком двоюродный брат Михаила Михайловича император Александр III, объявил его недействительным и запретил Михаилу Михайловичу въезд в Россию. Супруги навсегда остались в Англии.

В английском дворце Михаила Михайловича, говорят, хранилась шкатулка с документами о дуэли Пушкина с Дантесом и несколько писем Натальи Николаевны. Во время Первой мировой войны, опасаясь за судьбу этих бесценных сокровищ русской культуры, Михаил Михайлович решил лично передать их в дар Российской академии наук. Но царствующий император Николай II подтвердил запрет на въезд великого князя в Россию. Тогда, если верить фольклору, Михаил Михайлович отправил шкатулку морем, на британском военном корабле. Однако корабль, как утверждает легенда, был потоплен немцами, и документы безвозвратно пропали.

В начале XIX века в Петербурге работал архитектор Антонио Порто. Биографических сведений о личной жизни этого архитектора так мало, что до сих пор остаются неизвестными даже годы его рождения и смерти. Между тем, он был безусловно талантливым зодчим, оставившим немалый след в петербургском градостроении. Достаточно напомнить, что им в Петербурге построены здания Монетного двора на территории Петропавловской крепости и Врачебного училища при госпиталях на Выборгской стороне. Ныне это здание принадлежит Ваенно-медицинской академии. Кроме того, он руководил строительством Почтамта, перестраивал дворец Разумовского на Мойке и выполнял другие работы, как в самом городе, так и в его пригородах. Из частной жизни архитектора известно, что в начале XIX века, во время возведения Монетного двора, он жил на Васильевском острове, в доме № 19 по Кадетской линии.

В 1808–1812 годах там же, на Васильевском острове, на углу 9-й линии и Большого проспекта, был построен особняк для португальского консула, виноторговца, купца Педро Лопеса. Классический особняк с центральным трёхэтажным объемом, акцентированным шестиколонным ионическим портиком, покоится на высоких подвалах, превращённых заморским негоциантом в винные погреба. Ныне этот особняк занимает типография Академии наук. Авторство особняка Лопеса приписывают архитектору А.А. Михайлову 2-му. Однако есть сведения, что строителем его был Порто. Во всяком случае, когда в ночь с 17 на 18 июня 1808 года обрушился свод строившегося дома, то газеты того времени, «дабы упредить последствия подобных случаев», сочли необходимым «имя виновника его архитектора Порто сделать для общей осторожности известным». Архитектор был отстранен от работ и достраивал особняк уже другой зодчий – Михайлов 2-й.

Сохранилась таинственная легенда, согласно которой после этой неудачи зодчий покончил с собой. Так это или нет – сказать трудно, но в стенах музея Военно-медицинской академии бытует легенда о заспиртованной «голове неизвестного мужчины южного типа». Считается, что это голова архитектора Антонио Порто.

В 1855 году по модели П.К. Клодта был отлит памятник великому баснописцу И.А. Крылову. Споры о месте установки памятника долгое время занимали весь литературный и художественный Петербург. Его предполагали установить в сквере перед зданием Публичной библиотеки, где долгое время служил Иван Андреевич; на Васильевском острове у здания Университета, почетным членом которого он был с 1829 года; на могиле в Некрополе мастеров искусств, где в 1844 году он был похоронен. Выбор, однако, пал на Летний сад. Причем городское предание утверждает, что место установки памятника было определено самим баснописцем ещё при жизни. Легенду эту записал П.А. Вяземский, и вот как она выглядит.

Памятник И.А. Крылову

«Крылов сидел однажды на лавочке в Летнем саду. Вдруг… его. Он в карман, а бумаги нет. Есть где укрыться, а нет чем… На его счастье, видит он в аллее приближающегося к нему графа Хвостова. Крылов к нему кидается: „Здравствуйте, граф. Нет ли у вас чего новенького?“. – „Есть: вот сейчас прислали мне из типографии вновь отпечатанное моё стихотворение'', – и дает ему листок. „Не скупитесь, граф, и дайте мне 2–3 экземпляра". Обрадованный такой неожиданной жадностью Хвостов исполняет его просьбу, и Крылов со своею добычею спешит за своим „делом"». И местонахождение памятника, добавляет предание, «было определено „деловым" интересом Крылова». При этом надо иметь в виду, что Хвостов был известным графоманом, над которым потешался весь читающий Петербург. Если верить фольклору, он печатал свои стихи за собственный счёт. Затем через подставных лиц «скупал их, создавая видимость успеха, сжигал все экземпляры и приступал к новым изданиям».

Хорошо известен в Петербурге исполненный по модели скульптора И.Н. Шредера и установленный на набережной Невы, напротив Морского кадетского корпуса, памятник И.Ф. Крузенштерну. Была в этом замечательном монументе одна курьезная особенность, подмеченная в свое время фольклором и сразу же ставшая известной всему Петербургу. Если смотреть на памятник, медленно обходя его вокруг, то в какой-то момент начинаешь поражаться сходству щеголеватого морского офицера с античным сатиром во время буйных разнузданных римских сатурналий. Ощущение эротичности возникало из-за торчащей рукояти офицерского кортика, укрепленного под определенным углом к бедру адмирала. Бытует легенда с хорошо знакомым нам сюжетом. Будто бы этот образ скульптор создал в отместку за то, что Крузенштерн наставил ему рога. На самом деле скульптору Шредеру было всего одиннадцать лет, когда великий мореплаватель ушел из жизни.

Памятник И.Ф. Крузенштерну

Легенда оказалась настолько живучей, что городские власти через сто лет после установки памятника не удержались и в рамках борьбы с сексом, которого, как известно, в стране победившего социализма просто не могло быть, изменили положение злосчастного кортика, и теперь он расположен строго вдоль бедра морехода, не вызывая никаких дурных ассоциаций. Блюстители нравственности попытались этим высокоморальным актом убить и второго зайца. Прервалась давняя традиция – в ночь перед выпуском будущие офицеры из Высшего военно-морского училища имени Фрунзе перестали до блеска начищать пастой ГОИ личное оружие адмирала. Во многом это утратило смысл.

Памятник Ивану Фёдоровичу Крузенштерну прочно вошел в местный кадетский фольклор. Курсанты Военно-морского училища любят рассказывать весёлую историю об одной незадачливой выпускнице десятилетки, которая познакомилась с юным первокурсником, проводила его до проходной училища и, счастливая, простилась, не успев ничего узнать о курсанте. Единственное, что она знала наверняка, – это имя своего избранника. Через несколько дней она вновь пришла к училищу и робко спросила у дежурных, нельзя ли вызвать на проходную её Ваню. Часовые переглянулись и, едва сдерживая смех, дружно показали на набережную: «Там твой Ваня». Девушка доверчиво перебежала трамвайные пути, долго озиралась по сторонам, несколько раз обошла памятник Крузенштерну, пока повлажневшие глаза её не остановились на бронзовой доске с надписью: «Первому русскому плавателю вокруг света Ивану Фёдоровичу Крузенштерну от почитателей его заслуг». Никто не знает, чем кончилась эта невинная шутка для девушки, но с тех пор такой розыгрыш стал любимым развлечением молодых курсантов. «Приходи к проходной, спроси Ваню Крузенштерна. Меня всякий знает», – шутят курсанты, торопливо прощаясь со своими случайными подругами.

Вид на тюрьму «Кресты» с левого берега Невы

В 1863 году в Юсуповском дворце на Мойке, 94, архитектор Степанов установил мраморную лестницу, ведущую в партер знаменитого юсуповского театра. Лестница была специально вывезена из-за границы, где её приобрел владелец дворца Николай Борисович Юсупов. Сохранилось предание, будто, путешествуя как-то по Европе, он посетил одну старинную итальянскую виллу и, придя в неописуемый восторг от античной лестницы, выразил желание приобрести ее. По преданию, владелец виллы готов был уступить древнюю лестницу, но… вместе со всей усадьбой, на что русский вельможа, к немалому удивлению хозяев, с готовностью согласился. В 1859 году лестницу доставили в Петербург. Судя по всему, вилла до сих пор находится в Италии.

Во второй половине XIX века в самом центре рабочего Петербурга, рядом с Финляндской железной дорогой, на территории, ограниченной Невой и Симбирской улицей, был выстроен мрачный, из красного кирпича, комплекс для изолятора специального назначения. В комплекс, кроме собственно тюремных помещений, входили церковь и здания специальных служб.

Все строения были объединены переходами и в плане приобрели форму нескольких крестов, за что изолятор и получил свое широко и печально известное прозвище «Кресты». В центре каждого креста возвышалась сторожевая башня. От города тюрьму отделяла глухая кирпичная стена.

Автором и строителем тюремного комплекса был широко известный в Петербурге зодчий А.О. Томишко. По преданию, по окончании строительства Томишко был вызван к царю. «Я для вас тюрьму построил», – не очень удачно отрапортовал зодчий. «Не для меня, а для себя», – резко проговорил император и неожиданно прервал аудиенцию. Согласно расхожей фантастической легенде, проект предполагал строительство тысячи одиночных тюремных камер. На самом деле их оказалось 999. А дверей – 1000. За ней, тысячной, был якобы замурован несчастный архитектор, дабы секрет постройки умер вместе с ним. С тех пор, утверждает фольклор, дух Томишки томится в каменных стенах построенной им тюрьмы. Видать, знает Бог, кому какие фамилии давать, говорили в народе.