Елизаветинский Петербург

АННА ИОАННОВНА СКОНЧАЛАСЬ 17 ОКТЯБРЯ 1740 года. Буквально за несколько дней до смерти, 5 октября, она подписала Манифест о назначении наследника престола. Им стал годовалый двоюродный племянник императрицы Иоанн Антонович. Регентом при нём, как мы уже знаем, был сначала назначен герцог Бирон, а после его ареста и ссылки – мать мальчика, Анна Леопольдовна. Царствование Иоанна Антоновича, или, по традиционному счету одноименных русских правителей, Ивана VI продолжалось чуть более года. В ночь с 24 на 25 ноября следующего, 1741 года его свергла с престола дочь Петра I Елизавета.

В Петербурге жива легенда о том, что буквально накануне своего восшествия на престол Елизавета Петровна случайно встретилась во дворце с Анной Леопольдовной. Неожиданно Анна споткнулась и на глазах поражённых придворных упала перед Елизаветой на колени. Все смутились, почувствовав в этом некое мистическое предзнаменование.

Если верить фольклору, окончательному решению Елизаветы попытаться занять русский престол способствовал Иоганн Лесток, или Лештук, как это произносили в XVIII веке. Лесток приехал в Россию ещё при Петре I, служил лекарем при дворе, но «за обольщение дочери какого-то придворного сановника» был выслан из Петербурга. При Екатерине I был возвращён из ссылки и вновь приближен ко двору. Согласно легендам, накануне переворота, оставшись наедине с Елизаветой, Лесток молча взял лист бумаги и набросал два рисунка. На одном изобразил ее, сидящей на троне, на другом – лежащей на плахе с обритой головой. «Если сегодня не это, то завтра непременно будет это», – проговорил Лесток, указывая сначала на первый, затем на второй рисунок.

По другой легенде, Лесток разложил перед цесаревной Елизаветой колоду карт, затем вытащил двух королей, и одного из них при помощи куска угля превратил в монахиню, тем самым намекнув на то, что с ней будет, если она не попытается взять судьбу в свои руки. Так или иначе, но раздумывать было некогда, и Елизавета решилась на переворот.

Императрица Елизавета Петровна

Забегая вперёд, заметим, что Лесток слыл отчаянным авантюристом и мастером на перевороты. Уже при Елизавете, став её лейб-медиком, он был осужден на ссылку будто бы за то, что хотел возвести на престол Петра III. Но вернемся в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года.

Памятником восшествия на престол Елизаветы Петровны, если верить старинному преданию, следует считать Спасо-Преображенский собор. Не тот, который мы знаем, и который построил архитектор В.П. Стасов в другое время и по другому случаю. А тот собор, что прежде стоял на этом месте и был возведен, если верить одной из легенд, по повелению Елизаветы Петровны в благодарность преображенцам, первыми присягнувшим на верность новой императрице в ночь на 25 ноября 1741 года. Здесь, вблизи Литейного двора, чуть ли не с петровских времен квартировал старейший в России лейб-гвардии Преображенский полк, и собор был заложен на месте полкового дома, или, как тогда говорили, съезжей избы, куда будто бы и прибыла Елизавета за «своими лейб-компанцами», чтобы вместе с ними «идти на Зимний дворец».

Между тем есть и другая легенда. Будто бы в ночь на 25 ноября 1741 года Елизавета с несколькими приближёнными направилась не в Литейную часть, а к Аничкову мосту. Именно там якобы в то время находился Преображенский полк, и именно отсюда начался её марш по Невскому проспекту к Зимнему дворцу, закончившийся, как известно, успешным восшествием на отцовский престол. Согласно этой легенде, в память о том историческом событии и приказала Елизавета возвести вблизи Аничкова моста одноименный дворец.

Преображенский собор

Но вернемся к Преображенскому собору. Собор строился по проекту Михаила Земцова в стиле русского барокко. Изображений этого последнего произведения замечательного зодчего, к сожалению, нет. Известно только, что завершался он пятиглавием. Летом 1743 года архитектор скончался, и собор достроили без него. Простояв более семидесяти лет, в 1825 году он сгорел. Проект восстановления был поручен одному из крупнейших представителей классицизма в России, Василию Петровичу Стасову. Через четыре года восстановленный храм освятили. Но, как мы уже говорили, это было другое время, и новый храм был посвящён не внутренним событиям русской истории, а событию внешнеполитическому – победоносному окончанию русско-турецкой войны. Об этом напоминают стволы трофейных пушек в ограде собора, опущенные жерлами в землю.

Воцарение Елизаветы Петровны дало неожиданно мощный импульс петербургскому зодчеству. Строили много, красиво, с размахом. Пример подавала сама императрица. Ему охотно следовали ближайшие приближенные, знать. При Елизавете Петербург начал застраиваться огромными дворцовыми комплексами, роскошными особняками. На время её правления пришелся расцвет творчества крупнейшего архитектора XVIII века, блестяще воплотившего идеи барокко на русской почве, Бартоломео Франческо, или, как его называли в России, Варфоломея Варфоломеевича, Растрелли.

Франческо Бартоломео Расстрелли

Едва ли не первой елизаветинской постройкой в Петербурге был деревянный Летний дворец, возведённый по проекту Растрелли на месте старого Летнего дома при слиянии рек Мойки и Фонтанки. По преданию, Летний дом напоминал Елизавете о долгих годах обид и унижений, которые ей приходилось терпеть при Анне Иоанновне. Поэтому она велела его разобрать. Летний дворец представлял собой зрелище, ещё не виданное до того в Петербурге. На старинных гравюрах можно увидеть, каким роскошным огромным сооружением с садом, галереями для прохода в Летний сад, террасами и фонтанами был Летний дворец. Мы ещё вспомним о нём, когда будем говорить о легендах Михайловского замка, построенного на его месте при Павле Петровиче.

При Елизавете начинается последняя и окончательная перестройка Зимнего дворца. На время перестройки на Невском проспекте был выстроен временный деревянный Зимний дворец. И о строительстве растреллиевского Зимнего дворца, и о временном дворце мы ещё будем говорить в соответствующих главах этой книги. Пока же отметим одно любопытное явление, характерное для петербургского строительства вообще и известное как память места, память, передающаяся из поколения в поколение, том числе и благодаря городскому фольклору. Так, например, живя в деревянном временном дворце, Елизавета Петровна полюбила бездомных уличных кошек и постоянно их подкармливала. На эти ежедневные трапезы сбегались кошки буквально со всего города. В середине XVIII века деревянный дворец начали разбирать, а в конце века он исчез полностью, уступив место другой застройке. Сооружения сменяли друг друга, пока на месте одного из флигелей бывшего дворца в начале XX века не появилось новое здание, предназначенное для банка. Затем его функция изменилась, но здание это до сих пор среди местных жителей называют «Кошкин дом».

Воскресенский Новодевичий монастырь

Между тем на четвертом году царствования, если верить старинным преданиям, набожная Елизавета Петровна будто бы решила отречься от престола в пользу своего племянника, великого князя Петра Фёдоровича, к тому времени объявленного уже наследником престола. После отречения она собиралась удалиться в монастырь, построенный вдали от суетной жизни, но недалеко от столицы. Ей, верной дочери Петра I, не хотелось расставаться с Петербургом – творением своего великого отца. Выбор места для строительства пал на излучину левого берега Невы, где ещё при Анне Иоанновне находился так называемый Смольный дом или, по другим источникам, дворец Елизаветы. Здесь, едва ли не под домашним арестом и неусыпным надзором герцога Бирона, жила цесаревна Елизавета. Здесь будто бы она дала два торжественных обета: если её опасная попытка свергнуть брауншвейгскую династию и взойти на отцовский престол удастся, то она, дочь Петра Великого, законная императрица Елизавета Петровна отменит на Руси смертную казнь, а на месте Смольного дома заложит крупнейший в Петербурге монастырь. Здесь, на берегах Невы, удалившись от мира, желала она жить и молиться. Так возник замысел Воскресенского Новодевичьего, или Смольного, монастыря. Реализовать проект поручили блестящему архитектору графу Растрелли.

Смольный собор строился с небывалым размахом. Тысячи солдат были согнаны для забивки свай под фундамент и тысячи мастеровых – для возведения стен. Финансирование из казны было на удивление щедрым и регулярным. Но когда через несколько лет величественный храм был возведен, и оставалось только завершить внутреннее убранство, русские войска перешли границу Пруссии, и Россия ввязалась в Семилетнюю войну. Денег стало катастрофически недоставать. Строительство собора прекратилось.

Да к тому времени и мечты государыни о монашестве постепенно прошли. В результате целых пятьдесят лет почти готовый храм был закрыт для прихожан.

Со временем появилась и зажила в народе легенда. Будто службу в храме нельзя совершать целых сто лет. Якобы давно, ещё тогда, когда кипели строительные работы и со всего Петербурга толпы горожан – от самой императрицы до последнего нищего с паперти Троицкой церкви, – сходились и съезжались полюбоваться на строящийся храм, здесь, в Смольном, в его алтарной части, кто-то из помощников архитектора или какой-то строитель наложил на себя руки. Место осквернил. И собор будто бы пришлось закрыть. Это согласно одной легенде. Есть и другие. Рассказывают о неком подрядчике, который будто бы повесился от обиды на орденской ленте. За участие в строительстве собора ему дали орден, а он мечтал «о прибавке к счёту». Сохранилась и третья легенда. В ней рассказывается об аптекаре, который забрался на звонницу собора, охотясь на голубей. Их кровь он использовал для приготовления некоторых лекарств. Засмотревшись на птиц, аптекарь потерял равновесие, упал со звонницы и разбился.

Легенды о таинственных самоубийствах в недостроенном в храме со временем трансформировались в фантастические рассказы о замурованной монахине. Многие годы по ночам её призрак пугал юных и доверчивых обитателей Смольного монастыря ещё в те времена, когда там бытовал Институт благородных девиц.

Так это или нет, сказать трудно. Но Смольный собор, заложенный в 1748 году, был окончательно достроен архитектором В.П. Стасовым только в 1835 году. До сих пор нумерологов завораживает магия цифр Смольного собора: 87 лет он строился, 87 лет был действующим храмом, 87 лет стоял закрытым при советской власти.

Растрелли – самый плодовитый и самый востребованный архитектор Петербурга середины XVIII столетия. В 1752–1756 годах он практически заново перестраивает старый Царскосельский дворец, сооружённый ещё для Екатерины I. О впечатлении, которое дворец производил на современников, можно судить по преданию, записанному Павлом Свиньиным. «Когда императрица Елизавета приехала со своим двором и иностранными министрами осмотреть оконченный дворец, то всякий, поражённый великолепием его, спешил изъявить государыне своё удивление. Один французский посол маркиз де ла Шетарди не говорил ни слова. Императрица, заметив его молчание, хотела знать причину его равнодушия, и получила в ответ, что он точно не находит здесь самой главной вещи – футляра на сию драгоценность».

Воронцовский дворец

В это же время Растрелли перестраивает для Елизаветы Петровны и Большой Петергофский дворец. О праздничном великолепии дворца и щедрости, проявленной императрицей при его строительстве, рассказывают характерное предание. Будто бы, заказывая архитектору лестницу, по которой должны были входить купцы во время придворных праздников и которая позже была и названа Купеческой, Елизавета велела использовать при отделке побольше золота, так как купцы его особенно любят. На самом деле, как утверждают специалисты, на Купеческой лестнице золота использовано не больше, чем в остальных интерьерах дворца, да и вообще во всех растреллиевских интерьерах, будь то в Царском Селе, Петергофе или Петербурге. В.Я. Курбатов вообще считает, что эта легенда появилась уже после того, как лестница была названа Купеческой, и именно потому, что по ней действительно приглашённые купцы являлись на дворцовые праздники.

Один из архитектурных шедевров Растрелли – Воронцовский дворец, позже приспособленный для Пажеского корпуса, строился для одного из участников государственного переворота 1741 года канцлера М.И. Воронцова и его жены Анны, урождённой Скавронской. Сохранилась легенда, что мебель для нового дворца в своё время принадлежала небезызвестной мадам Помпадур, а молодоженам её подарил сам Людовик XVI.

О сказочном богатстве петербургских вельмож ходили легенды. Рассказывали, что однажды к фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву, в его дворец на Фонтанке неожиданно явилась императрица Елизавета Петровна. её свита состояла из пятнадцати человек. Но это не повергло хозяев дворца ни в панику, ни в смущение. К обеду, который тут же был предложен императрице, ничего не пришлось добавлять.

Состоятельность рода Шереметевых позволяла их представителям сохранять независимость даже в самых необычных обстоятельствах. Так, Борис Петрович Шереметев, будучи горячим сторонником петровских реформ, тем не менее с симпатией и сочувствием относился к царевичу Алексею. Известно, что он не участвовал в суде над ним, хотя и обязан был по должности. По одним легендам, сказался больным и уехал в Москву.

Шереметевский дворец

По другим, демонстративно заявил, что «рожден служить своему государю, а не кровь его судить». Сказать определенно так это или нет, трудно, но известно, что среди 127 подписей под смертным приговором царевичу подписи Шереметева нет.

Еще в 1720 году на берегу Фонтанки для Шереметева был построен небольшой деревянный особняк. В 1750-х на его месте возвели каменный двухэтажный дворец. Формально считается, что дворец строил архитектор С.И. Чевакинский при участии Ф.С. Аргунова. Но в роду Шереметевых сохранилось предание, что дом был построен не Чевакинским, а Растрелли. Действительно, сравнение чертежей ранних построек архитектора, в том числе Летнего дворца Елизаветы Петровны, с чертежами особняка на Фонтанке будто бы подтверждает это предание, хотя сам зодчий не упоминает Фонтанный дом в перечнях возведенных им зданий.

Некоторая неразбериха с авторами Шереметевского дворца вполне объяснима. Чевакинский был учеником Растрелли, и часто выполнял работы по его чертежам. Например, при императрице Елизавете Петровне перестраивается в камне старая деревянная церковь при Ижорских заводах, о которой мы говорили в связи с чудесным исцелением рабочих, произошедшим будто бы от явившейся во сне одному из умирающих иконы святителя Николая. По местному преданию, каменную церковь строил Савва Чевакинский по чертежам Растрелли.

Фасады дворца Строганова, возведенного архитектором Растрелли на углу Невского проспекта и Мойки, украшают барельефные медальоны с аристократическим мужским профилем. В городе бытует легенда, что на медальонах изображен профильный портрет владельца роскошного особняка, графа Строганова. Однако есть и другая легенда, получившая распространение в современном Петербурге. Она утверждает, что в медальонах помещен скульптурный портрет самого Растрелли. Если это так, то великий зодчий положил начало петербургской традиции включать в архитектурное убранство здания своеобразный автограф архитектора. Мы ещё встретимся с подобными примерами: и с автопортретом Антонио Ринальди над главной лестницей Мраморного дворца, и с барельефом Винченцо Бренны в Михайловском замке, и со скульптурным изображением Огюста Монферрана на фронтоне Исаакиевского собора…

Трудно переоценить значение Растрелли для Петербурга. Елизаветинский Петербург вполне можно было бы назвать Растреллиевским. Это понимали не только современники архитектора, но и последующие поколения зодчих. Игорь Грабарь пересказывает знаменательную легенду об архитекторе другой, екатерининской эпохи – Кваренги – архитекторе, подарившем Петербургу не меньше шедевров, чем Растрелли. Так вот Кваренги, не понимавший и «даже презиравший» архитектуру елизаветинского барокко, которая в конце XVIII века казалась уже и смешной, и жалкой, говорят, почтительно «снимал шляпу каждый раз, когда проходил мимо Смольного монастыря», со словами неподдельного восхищения своим предшественником: “Ессо una chiesa!” (Вот это церковь!).

Молва утверждает, что великий Растрелли приложил руку и к церкви Успения Пресвятой Богородицы, более известной в народе под именем Спаса-на-Сенной. По преданию, этот храм был основан в 1753 году известным богачом, купцом Саввой Яковлевым, на месте старинной деревянной церкви. Собор находился в углу Сенной площади, там, где ныне расположен наземный вестибюль станции метро «Сенная площадь». Говорят, что при сооружении церкви «основная мысль художника заключалась в том, чтобы изобразить орла, собирающего под свои крылья птенцов». Рядом с храмом стояла сорокаметровая трёхъярусная колокольня с колоколом в 542 пуда весом. Один язык колокола весил более 17 пудов. На колоколе была сделана надпись: «Асессора Саввы Яковлева в церкви Успения Пресвятой Богородицы, что на Сенной». Этот колокол был знаменит. О нём в Петербурге ходили легенды. Говорили, что при жизни Саввы Яковлева, «очень тщеславного человека, вышедшего из крестьян Тверской губернии, звонили в этот колокол только тогда, когда он это дозволял, и будто бы язык к чему-то прикрепляли особой цепью, которую Яковлев запирал замком, а ключ держал у себя и выдавал его, когда хотел».

Церковь Успения на Сенной площади

Об одном из самых богатых откупщиков Савве Яковлевиче Яковлеве ходили в Петербурге самые невероятные легенды. Его хорошо знали ещё по первоначальному прозвищу Собакин. Но случилось так, что среди петербургских дворян уже был один Собакин. Он был богат, тщеславен и высокомерен. Если верить городскому фольклору, однажды ему, представителю знатного рода, показалось оскорбительным носить одну фамилию с каким-то безродным купчишкой. И он потребовал, чтобы тот сменил фамилию. Яковлев вынужден был подчиниться, и из Собакина сделался Яковлевым, взяв фамилию по отчеству, как это было принято в то время.

В народе о Савве Яковлеве добром не отзывались. Так, рассказывали, что в день восшествия на престол Екатерины II он якобы ослушался её приказа и отказался отпускать народу водку даром. Екатерина приказала объявить ему своё неудовольствие. Затем родилась легенда о пудовой чугунной медали, которая, как говорили в Петербурге, была пожалована Савве Яковлеву с приказанием носить на шее по праздникам. Так или иначе, но когда Савва Яковлев скончался, на его надгробии в Александро-Невской лавре кто-то будто бы оставил эпитафию:

 

Пожил, поворовал Савва —

Конец, и Богу слава!

 

Вертикальные линии пятиглавого храма Спаса-на-Сенной создавали удачный контраст с низкой равномерной застройкой этой части Петербурга. Значение этой вертикали мы особенно хорошо поняли с утратой её в 1961 году. В настоящее время разрабатываются проекты возрождения Спаса-на-Сенной.

Мы ещё вернемся к рассказу о церкви на Сенной площади в связи с недалекими драматическими событиями на станции метро «Сенная площадь».

Среди петербургских обывателей дочь Петра I Елизавета Петровна слыла верующей христолюбивой и богобоязненной. Об этом мы уже упоминали, говоря о Смольном монастыре. Об этом же рассказывают многие приходские легенды. Так, в ораниенбаумской православной церкви во имя Святого Пантелеймона, построенной ещё Меншиковым в 1727 году, хранилась икона Казанской Богоматери, которой якобы Анна Иоанновна благословила на царствование Елизавету. А в ныне не существующей церкви Святых и праведных Захарии и Елизаветы при Патриотическом женском институте, что располагался на 10-й линии Васильевского острова, бережно хранилась круглая икона Благовещения Пресвятой Богородицы, по преданию, будто бы написанная собственноручно императрицей Елизаветой Петровной.

В Зеленецком Свято-Троицком монастыре монахи охотно рассказывают предание о посещении обители государыней. Осмотрев великолепные храмы, Елизавета будто бы забыла что-либо пожертвовать монастырю. И была за это наказана. Едва отъехав от ворот, царские кони встали как вкопанные. Опомнившись, Елизавета послала монахам сто рублей и велела молиться за её здоровье. Как только в храме началась служба, кони пошли, но затем снова остановились. Пришлось опять раскошелиться. Елизавета послала в монастырь ещё тысячу рублей и только после этого спокойно добралась до Петербурга.

Подобные знаки «Божьего гнева» не раз появлялись в фольклоре елизаветинского времени. По случаю наделения землёй местных жителей на Охте был заложен каменный храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Строился он будто бы под наблюдением архитектора Михаила Земцова. Здесь хранилась икона Бога Саваофа. Храм был разрушен в 1932 году, однако легенда об этой иконе до сих пор живёт среди верующих охтян. Согласно ей, икона была привезена из церкви на озере Ильмень, которую к тому времени закрыли. Когда приехавшие за иконами охтяне увидели, что образ Саваофа висит очень высоко, то или по лени, или в спешке решили не брать его. Но как только они отъехали от церкви, неожиданно поднялся сильный туман. Прихожане приняли это за знак Божьего гнева и вернулись за иконой. И действительно, едва её сняли со стены, как туман тотчас рассеялся.

На углу 6-й линии и Большого проспекта Васильевского острова находятся два замечательных старинных храма. Возводились они почти одновременно, да и стоят до сих пор в одной ограде. Есть несколько легенд, связанных с ними. Об одной из них – церкви трёх Святителей – говорят, что первоначально она была «Оспенной». В ней будто бы отпевали умерших во время эпидемии этой страшной болезни. Ещё говорят, что вначале она была протестантской кирхой и только затем, перестроенная, стала православным храмом.

Андреевский собор

Легенда второго храма – Андреевского собора – связана с несчастной судьбой несостоявшейся императрицы, невесты императора Петра II Екатерины Алексеевны Долгорукой. Мы уже знаем, что по чудовищному и необъяснимому стечению обстоятельств, молодой император умер буквально накануне уже объявленной на 19 января 1730 года свадьбы. Екатерина, тщательно соблюдая траур, пережила своего жениха на шестнадцать лет и скончалась в 1746 году. До сих пор неизвестно место её захоронения. Но если верить легенде, то могила княжны находится в ограде Андреевского собора.

Недалеко от этих старинных церквей, на Среднем проспекте Васильевского острова, вплоть до начала Первой мировой войны был известен недорогой ресторан, располагавшийся в старом, ещё XVIII века, доме. Говорят, что в елизаветинские времена в нем находилась корчма, в которой Михайло Ломоносов будто бы однажды «пропил академический хронометр».

Памятник М.В. Ломоносову

Здесь уместно привести одну малоизвестную и довольно сомнительную легенду о происхождении великого русского ученого от Петра I. Будто бы однажды, в 1711 году, во время одного из своих путешествий в Поморье Пётр I остановился в Тосно и познакомился там с холмогорской красавицей Еленой Сивковой, а когда узнал, что через девять месяцев после их встречи Елена родила сына, был, как говорят, вне себя от радости. Известно, что Пётр всю жизнь мечтал о наследнике. Отношения с сыном от Евдокии Лопухиной – царевичем Алексеем – были отвратительны, а Екатерина рожала ему только девочек. По одной из версий, именно поэтому Пётр так долго – более десяти лет – не короновал её как императрицу. Однако признать новорожденного своим сыном царь, понятно, не мог. Тем не менее все сделал, чтобы обеспечить мальчику более или менее достойную жизнь. Он поручил его попечению местного старосты Луки Ломоносова, причем лично указал, что фамилия старосты должна перейти к младенцу.

К тому времени официальный отец ребенка, некто Василий Дорофеев, запил, и однажды в пьяном угаре убил свою жену, приговаривая при этом, как рассказывают легенды: «Как вспомню Тосно, так на душе тошно». А вскоре, будто бы в 1724 году, и сам погиб во время плаванья на корабле. Ломоносов об этом не знал, потому что в это время ушёл из дому и находился уже в Москве. Забегая несколько вперёд, скажем, что это обстоятельство его долго мучило. Однажды ему приснился сон, в котором он увидел и кораблекрушение, и гибель отца, и место, где произошла трагедия. Вскоре он повстречался со своими земляками, поморами. Ломоносов рассказал им о своем чудесном сне и указал точные координаты гибели отцовского судна, ещё через какое-то время он узнал, что затонувшее судно нашли, и именно там, где он указал.

Через год после гибели официального отца Ломоносова умирает Пётр I. Говорят, что на смертном одре он всё же успевает покаяться в своём грехе главе Священного синода, взяв с него клятву, во-первых, свято хранить государеву тайну, и, во-вторых, «избавить Ломоносова от тлетворного раскольничьего влияния». Известно, что Поморский край был краем старообрядцев и известно отношение Петра к этой секте. Митрополит исполнил требование Петра. Вот почему, утверждает легенда, в 1730 году Михайло Ломоносов получает личный паспорт, что само по себе было случаем беспрецедентным для того времени. Этот паспорт давал его владельцу исключительное право на неограниченное передвижение по всей России. Ломоносов этим воспользовался и двинулся пешком из Холмогор в Москву.

В Петербурге будто бы есть и косвенное подтверждение рассказанной нами легенде о Ломоносове. Студенты Университета убеждены, что памятник Ломоносову на Университетской набережной неслучайно поставлен прямо напротив Медного всадника на противоположном берегу Невы. При выборе места будто бы было сделано всё, чтобы «отец и сын постоянно смотрели друг на друга», напоминая городу и миру о своей кровной связи.

В тридцати километрах от Ораниенбаума, в Гостилицах, при Елизавете Петровне хозяином имения, в прошлом принадлежавшего президенту Военной коллегии в правительстве Анны Иоанновны генерал-фельдмаршалу графу Б.К. Миниху, стал А.Е Разумовский. По рассказам старожилов, при Минихе здесь стояла «небольшая крепость с пушками». А на вершине горы ещё в 1880-х годах сохранялись остатки ветхого жилья какого-то пустынника, который, по местному преданию, каждый вечер «скрипом своих ворот давал знать крестьянам о своем существовании». В 1840-х годах на дне высохшего пруда в бывшем имении Миниха нашли мельничий жёрнов, на котором был высечен вензель Миниха, буква «М», корона над нею и дата – 1741. По преданию, этот жёрнов был опущен Минихом в пруд, когда он узнал о своей ссылке и конфискации имущества в пользу казны. В 1889 году, по свидетельству Пыляева, извлечённый из пруда исторический жёрнов был водружен на пьедестал и установлен на берегу пруда.

Разумовские – одна из самых известных фамилий елизаветинской эпохи. Известно, что один из них, Алексей Григорьевич, возведённый в графское достоинство Елизаветой, был тайным мужем императрицы. По одному из преданий, они обвенчались в Москве, по другому – в подмосковном Перове, где государыня тешилась охотой, любимым развлечением того и другого. Но есть и третье предание. Согласно ему, Елизавета Петровна, соблюдая строжайшую тайну, сочеталась браком с Алексеем Разумовским в старинном городе Калужской губернии Козельске во время одного из своих путешествий по России. В Козельске сохранился величественный собор, будто бы построенный Разумовским специально для императрицы. Причём, огромные размеры собора, говорят, определялись размерами иконостаса, изготовленного в Италии и первоначально предназначавшегося для одной из петербургских дворцовых церквей. Иконостас перевезли в Козельск, да и собор, если верить местным жителям, построен самим Растрелли. Во всяком случае, козельцы в колокольном звоне явственно слышат: «Растрелли… Растрелли».

Алексей Григорьевич Разумовский

Одно время Алексей Разумовский то ли по скромности характера, то ли по иным причинам отказывался жить в Аничковом дворце, который Елизавета будто бы построила специально для него. Дворец пустовал. Кроме слуг, поддерживавших порядок, в нём никого не было. Тогда-то, если верить петербургской мифологии, в нём впервые появился призрак женщины «в белом балахоне», прозванный впоследствии «Белой дамой Аничкова дворца», которая сыграла немалую мистическую роль в жизни русских государей. Но об этом мы ещё поговорим в соответствующей главе.

Возвышение Алексея Разумовского, бывшего украинского казака, а затем морганатического супруга императрицы Елизаветы Петровны, было столь удивительным, что, согласно старинному преданию, его мать Наталья Демьяновна, приехавшая однажды в Петербург и принятая блестящим царедворцем в Царском Селе, не узнала в нём своего сына. Не помогали никакие доводы. Говорят, что только когда Разумовский «принужден был раздеться и показать родимые пятна», мать признала, что перед ней и в самом деле её родное дитя. Но и после этого мать долго не могла прийти в себя. Когда её для встречи с императрицей одели в роскошное платье и на голову натянули высокий парик, она, увидев своё отражение в зеркале, «упала на колени, решив, что перед ней императрица».

Брат Алексея Григорьевича Разумовского – Кирилл Григорьевич, гетман Украины и президент петербургской Академии наук – в петербургском городском фольклоре оставил довольно незначительный след. Пожалуй, можно отметить, что он был щёголем и что введением в моду французских нарядов Петербург будто бы обязан именно ему и его другу Ивану Ивановичу Шувалову, слывшему одним из самых просвещённых людей своего времени.

Иван Иванович Шувалов

Происхождение Шувалова окутано плотной завесой тайны. По некоторым слухам, распространявшимся в народе, он был сыном императрицы Анны Иоанновны и герцога Бирона. Ребенок родился, когда они были ещё в Курляндии. Мальчика назвали Иваном и во избежание скандала отдали в приличную семью Ивана Максимовича Шувалова, который дал ему не только свою фамилию, но и отчество. Добавить к этому что-нибудь определённое трудно, хотя известно, что другие сыновья Ивана Максимовича «брата» своего не признавали и не называли его ни родным, ни двоюродным.

При дворе Иван Иванович Шувалов добился немалых успехов. Он был президентом Академии художеств, первым куратором Московского университета, покровительствовал просвещению. В день рождения матери Ивана Ивановича – Татьяны – Елизавета Петровна подписала указ об основании Московского университета, чему мы все, кстати, обязаны появлением на Руси праздника всех студентов – «Татьянина дня».

Легенды утверждают, что, будучи однажды в Швейцарии, Иван Иванович получил в подарок от тамошних шутников некоего символического чёртика. С тех пор в его петербургском дворце на Итальянской улице этот чёртик с рожками не давал покоя ни хозяину, ни его гостям. Графу это порядком надоело, и он решил избавиться от мекого беса. Но ничего не получилось. Отчаявшись, Шувалов обратился к монахам Троице-Сергиевой лавры. И те будто бы посоветовали ему приобрести русского чёрного кота, который непременно «одолеет иноземную нечисть». Дальнейшая судьба и швейцарского чёртика, и русского кота нам неизвестна, но вот не так давно и, видимо, вовсе неслучайно на Малой Садовой улице, вблизи бывшего дворца Шувалова, появилось скульптурное изображение чёрного кота.

В елизаветинское время попал в немилость генерал-фельдмаршал Степан Фёдорович Апраксин. Он содержался под арестом в Подзорном дворце, некогда выстроенном в устье Невы для Петра I, который, как мы уже упоминали, любил оттуда наблюдать движение кораблей между Кронштадтом и Петербургом. Сохранилось предание о необычной кончине Апраксина. Будто бы Елизавета, недовольная затянувшимся следствием над фельдмаршалом, приказала «немедля кончить его дело, и если не окажется ничего нового, то объявить ему тотчас и без доклада её монаршую милость». На следствии, как рассказывает легенда, было условлено, что когда председательствующий скажет: «Приступим к последнему», то в это время и будет объявлена монаршая милость. Услышав эти слова и предполагая ужасные пытки, старый солдат задрожал всем телом и тут же упал замертво.

Впрочем, ту же легенду рассказывают про строителя канала Петра Великого в Кронштадте инженер-генерала Любраса. Награждая его, Елизавета Петровна попросила «подать Андреевскую ленту». При слове «подать» престарелому генералу почудилось «оковы», и он пал замертво к ногам изумленной императрицы.

Существуют малодостоверные рассказы о том, что Елизавета Петровна дважды встречалась с несчастным шлиссельбургским узником Иоанном Антоновичем. В первый раз это будто бы произошло в доме канцлера Воронцова, во второй – в доме графа Шувалова. Вот как изложил эту встречу Данилевский в романе «Мирович».

«Государыня Елизавет-Петровна объявила желание тайно увидеть принца Иоанна. Одни говорят, что это свидание было в доме Шувалова на Невском, у старого дворца, другие же, что государыня, при пособии канцлера Воронцова, виделась с принцем у Смольного, в доме бывшего секретаря Тайной экспедиции. Принца, под предлогом совета с доктором, привезли на курьерских к ночи; рано утром он опять был в Шлиссельбурге. Одели его в дорогу прилично. Петербургский форштадт он принял за слободу и не догадывался с кем, через шестнадцать лет, ему пришлось встретиться. Елизавет-Петровна на это свидание явилась в мужском платье. Кроткий и важный вид несчастного юноши глубоко её тронул. Она взяла его за руку, несмело, под видом доктора, сделала ему два-три ласковых вопроса. Но когда ничего не знавший принц взглянул ей в глаза и, в ответ ей, послышался его жалобный, раздирающий душу голос, государыня вздрогнула, залилась слезами и, прошептав окружающим: „Голубь, подстреленный голубь! Не могу его видеть!“, – уехала и более его не видела и о нём не спрашивала. А на замыслы Фридриха освободить принца объявила: „Ничего не поделает король; сунется, велю Иванушке голову отрубить“».

Ко времени царствования Елизаветы Петровны относится такая малоизвестная широкому читателю страница отечественной истории, как скопчество. Официальная историография о ней упоминать не особенно любит. Тем более интересно обратиться к фольклору. Зарождение скопчества как ответвления от хлыстовства относится ко второй половине XVIII века и связано с именем основателя секты Кондратия Селиванова. Скопчество предполагало обязательное, как правило, добровольное, ритуальное оскопление мужчин, которое приравнивалось к крещению. Согласно преданиям, в Петербурге такой ритуал тайно совершался на глухой окраине Петербургской стороны, в районе современной улицы Чапыгина. После примитивной хирургической операции неофита называли белым голубем, и он становился равноправным членом братского товарищества, или «корабля». «Корабль» на языке сектантов – это ячейка, как правило, состоящая из 20–30 человек.

История сектантского термина «корабль» восходит опять же к легенде о том, что это хлыстовское течение имело особенное распространение среди кронштадтских моряков, причем, в состав секты входили не только простые матросы, но и офицеры, а руководитель ячейки назывался «корабельным мастером».

Широкому распространению скопчества на Руси способствовала легенда о таинственном конце царствования Елизаветы Петровны. Будто бы она была на троне только два года. Затем, передав правление любимой фрейлине, похожей на неё, переоделась в нищенское платье и ушла из Петербурга. Где-то в Орловской губернии она встретилась с «людьми божьими и познала истинную веру». Елизавета поменяла имя на Акулину Ивановну и осталась жить со скопцами.

Как сказано в легенде, сын её – Пётр Фёдорович – уже был оскоплён, когда учился в Голштинии. Вот почему, продолжает легенда, по возвращении в Петербург и женитьбе на будущей русской императрице Екатерине он не мог выполнять супружеские обязанности, о чём без устали судачили не только во дворце, но и во всем Петербурге. Несколько забегая вперёд, скажем, что по той же легенде, будучи арестованным и сосланным в Ропшу, Пётр Фёдорович, в то время уже Пётр III, сумел поменяться одеждой со своим караульным, тоже скопцом, и сбежал из-под ареста к Елизавете Петровне, то есть Акулине Ивановне. Там он якобы назвал себя Кондратием Селивановым и таким образом стал «отцом-основателем русского скопчества».

Для большей достоверности всей этой невероятной истории были использованы петербургские скопцы. По их утверждению, им будто бы удалось обратить в свою веру лакея Петра III, который подтвердил, что «Селиванов действительно император и что он его сразу узнал, как только увидел».

Легенды о Петре Фёдоровиче в петербургском городском фольклоре постоянно переплетаются с легендами о Кондратии Селиванове и даже с легендами о Пугачёве. Так, например, в народе ходили слухи, что все эти три лица суть одно и то же, что это Спаситель, который вырос у немцев, а затем пришел к нам царствовать под именем Петра III. А потом уже, после чудесного спасения, скрывался под разными именами.

Между тем подлинный Кондратий Селиванов в 1795 году, отбыв ссылку в Сибири, вернулся в Москву и там продолжал называть себя то Петром III, то Иисусом Христом. По указанию Павла I он был разыскан и доставлен в столицу. По некоторым сведениям, «император довольно долго и тихо говорил с ним в кабинете».

В Петербурге Селиванов жил до 1820 года. Свободно проповедовал и, как утверждают, принимал у себя многих высокопоставленных персон, вплоть до обер-прокурора Синода, личного друга Александра I, князя Голицына. Да и сам император, по некоторым легендам, накануне Аустерлицкого сражения имел с Селивановым продолжительную беседу, во время которой тот предсказал ему поражение. По другому преданию, в 1812 году Селиванов «лично благословил своего „внука“ Александра I на войну с Наполеоном».

Запрет на деятельность скопцов в Петербурге появился неожиданно. Едва столичный генерал-губернатор Милорадович узнал, что его племянника, поручика гвардейского полка Алексея Милорадовича, будто бы по его личному согласию вот-вот готовы оскопить, как тут же добился у императора высылки Селиванова и запрета его секты.

Легенды, напоминающие о скопцах, нет-нет да и появляются сегодня. На Троицком поле, что вблизи проспекта Обуховской обороны, недалеко от Троицкой церкви, в своё время были выстроены дома для рабочих. Вскоре в обиходной речи их стали называть «кораблями». Сохранилась легенда о том, что во время наводнения 1924 года они как бы всплыли, а затем, как только вода спала, встали на свои прежние места. Но есть и другая легенда об этих домах. Будто бы здесь некогда обитали многочисленные секты скопцов, благодаря чему эти дома и получили в народе такое название.

Особое место в мифологии Петербурга принадлежит блаженной подвижнице с Петербургской стороны Ксении, прозванной в народе Петербургской, или Блаженной. И не потому, что она стала героиней многочисленных легенд и преданий. Таких героев в трёхсотлетней петербургской истории достаточно. И даже не потому, что её причислили к лику святых, и она как бы официально стала небесной покровительницей города. Значение её для петербургской низовой культуры состоит, как нам кажется, в том, что её смерть, случившаяся более двухсот лет назад, игнорировалась, не признавалась петербуржцами всех поколений. О Ксении Блаженной складывались и передавались из уст в уста легенды как о современнице. Так было в XIX веке. Так было в ХХ-м. Это продолжается и в наши дни.

Несколько нарушая хронологическую последовательность нашего повествования, мы всё-таки решили объединить весь известный нам цикл легенд о Ксении Блаженной и условно отнести их к елизаветинскому Петербургу.

В середине XVIII века в одной из небогатых улиц Петербургской стороны, рассказывает одна из первых легенд о блаженной Ксении, жила счастливая пара, словно «взятая живьём из романов Лафонтена». Придворный певчий Андрей Петров и жена его Аксинья Ивановна так любили друг друга, что «и вообразить невозможно». Но муж неожиданно умер, оставив неутешную двадцатишестилетнюю вдову. И тут что-то случилось с Аксиньей Ивановной, будто бы «съехала с ума с печали». По преданию, Аксинья не смогла перенести того, что её муж скончался скоропостижно, а значит, не успел по православному обычаю исповедоваться и причаститься. Чтобы избавить любимого человека от вечных мук, Аксинья решила отказаться от самоё себя. Она убедила себя, что она не Аксинья, а Андрей Петрович, что это не он умер, а Аксинья, а он только обратился в нее, а «в существе остался Андреем Петровичем». На своё прежнее имя она не откликалась, ходила в мужском платье, и только когда ей говорили: «Андрей Петрович», отвечала: «Ась?». Народ со всего Петербургского острова сходился смотреть на нее. И улицу прозвали улицей Андрея Петровича. В середине XIX века она стала называться Петровской, а затем её переименовали в Лахтинскую.

О происхождении святой можно судить и по другой, малоизвестной легенде. Будто бы Ксения была княжеского рода. Однажды она безумно влюбилась в гвардейского офицера. Но тот оказался негодяем и бросил её. Тогда-то она и решила раздать имущество и пойти странствовать, предсказывая людям их будущее. На улице говорили, что новая Аксинья стала «хорошей предсказательницей». Правда, история прежней Аксиньи на этом не закончилась. После того как она раздала всё своё состояние, родственники объявили её ненормальной. По их жалобе её вызвали в департамент, где некогда служил её муж, и учинили строгий допрос. В конце концов её признали вполне нормальной и «имеющей полное право распоряжаться своей собственностью по своему усмотрению».

На вопрос одной благожелательницы и покровительницы, как же она теперь будет жить без мужа, Ксения, по преданию, ответила: «Ну, какое вам дело до покойницы Аксиньи, которая мирно покоится на кладбище. Ведь я похоронил свою Ксеньюшку, и мне теперь больше ничего не нужно. Дом я передаю тебе, Прасковья, только ты даром бедных жить пускай. Вещи сегодня раздам, а деньги на церковь снесу, пусть молятся об упокоении души рабы Божьей Ксении». С тех пор никто не знал, где жила Ксения, чем питалась и где скрывалась от дождя и стужи.

Прасковья, которой Ксения отдала свой дом, была женщиной бездетной, о чём постоянно скорбела. Однажды Ксения велела ей идти на Смоленское кладбище, сказав, что там найдёт она себе сына. Не дойдя до кладбища, Прасковья увидела толпу, сгрудившуюся вокруг сбитой извозчиком женщины. Женщина была мертва. Рядом рыдал осиротевший ребёнок. Прасковья взяла мальчика, приютила «и воспитала в христианском духе». Говорят, много лет спустя мальчик стал старостой того храма, который якобы помогала строить Ксения Блаженная. Могила этого легендарного старосты Ивана Ивановича Антонова находится и сейчас на семейном участке Антоновых на Смоленском кладбище. На ней установлен мраморный памятник в виде плакальщицы с урной в стиле русского классицизма начала XIX века.

По преданию, Ксения пользовалась особенным уважением у петербургских извозчиков. Завидев её где-нибудь на улице, они наперебой предлагали ей свои услуги. Считалось, если кому-то удастся хоть немного провезти Ксению, то ему непременно будет сопутствовать счастье.

Похожая примета была и у торговцев Сытного рынка. Весь день будет удачная торговля, если Ксения Блаженная возьмет у них с лотка или прилавка хоть какой-нибудь товар.

В городе рассказывали, как однажды, встретив свою знакомую, Ксения подала ей медный пятак со словами: «Возьми, возьми пятак. Тут царь на коне. Пожар потухнет». Ничего не понявшая знакомая, расставшись с Ксенией, пошла домой, но, едва дошла до своей улицы, увидела, что дом её горит. Она бросилась к нему, но не успела добежать, как пожар был потушен.

Придя к другой знакомой и увидев, что та пьет кофе со своей дочерью, уже невестой, Ксения будто бы обратилась к девице: «Вот ты кофе распиваешь, а твой муж на Охте жену хоронит». Ни мать, ни дочь не могли понять этих загадочных слов, но на Охту всё же пошли. По пути встретили процессию, провожавшую на кладбище какую-то покойницу. Спустя некоторое время, рассказывает легенда, вдовец стал мужем той девицы.

В то время на Смоленском кладбище шло строительство новой каменной церкви. Стены поднялись уже высоко, и, чтобы каждый раз не спускаться за кирпичами, каменщики, прежде чем вести кладку, заготавливали кирпичи на лесах. Подметив эту особенность, рассказывает одно предание, Ксения надумала помочь строителям. По ночам будто бы носила она кирпичи и складывала на лесах. Поутру мастеровые не могли понять, откуда они берутся. Наконец, решили они выследить своего таинственного помощника. Вот тогда-то и стало известно всей округе, что этот неженский труд взяла на себя Блаженная Ксения.

Известно предание, что за три недели до трагической гибели Иоанна Антоновича в Шлиссельбургской крепости Ксения Блаженная ежедневно плакала на глазах у обывателей Петербургской стороны. Когда её спрашивали: «Не обидел ли кто тебя?» – она твердила одно и то же: «Там реки налились кровью, там каналы кровавые, там кровь, кровь!». Много позже петербуржцы поняли смысл её бессвязных предсказаний.

Смерть императрицы Елизаветы Петровны, которая, как известно, наступила в день Рождества Христова, согласно старинному преданию, также предсказала Ксения. Накануне кончины государыни она ходила по городу и повторяла: «Пеките блины, вся Россия будет печь блины!». Петербуржцы мало обращали внимания на это, так как обычай печь блины на Рождество, как и вообще на всякий день рождения, и без того был широко известен и повсеместно чтим. И только на следующий день потрясённым смертью императрицы горожанам стало понятно необычное предсказание юродивой. В радостном возбуждении перед праздником они забыли о том, что старинный обычай печь блины распространяется также и на печальные поминальные дни.

Доподлинно неизвестно, когда умерла Ксения Блаженная. По одним источникам, это случилось в 1777 году, по другим – в 1803-м. Похоронили её на Смоленском кладбище. По преданию, в скором времени после погребения посетители разобрали по домам всю могильную горку. Была сделана другая насыпь, и на неё положена каменная плита. Но и плиту вскоре разломали и растаскали местные жители. Это повторялось не один раз. Ломая камень и забирая землю, посетители взамен оставляли деньги. На собранные таким образом пожертвования над могилой Ксении поставили памятник в виде часовни. На могиле надпись: «Кто меня знал, да помянет мою душу для спасения своей души». По преданию, эти слова также принадлежат Ксении.

Шли годы, а посмертная жизнь Ксении продолжалась. В повести «Сестра печали» В.С. Шефнер рассказывает ленинградскую легенду о Ксении Петербургской. Будто бы в августе 1940 года одна вдова пошла на Смоленское кладбище навестить могилку мужа. Вдруг видит, как навстречу ей прямо по воздуху женщина идёт. То, утверждает легенда, была Ксения Блаженная. И говорит ей Ксения: «Не по мужу плачь. Готовь себе смерётное к осени, к наводнению великому. Вода до купола на Исаакии дойдет, семь дней стоять будет!».

А вот рассказ современного ученика одной из петербургских школ, который он услышал от своей бабушки и изложил в классном сочинении на тему блокады Ленинграда. В один из холодных блокадных дней его прапрабабушка стояла в очереди за хлебом. Случайно она отошла на пару минут, а когда вернулась, её в очередь не пустили. Женщина уже совсем не надеялась получить паёк, когда к ней подошла старушка в платочке и сказала: «Я вас помню. Вы впереди меня стояли. Вставайте передо мной». И притянула её рукой к себе. А когда подошла очередь, и она получила свой хлеб по карточкам, выяснилось, что этот хлеб был последним. Остальным ничего не досталось. Моя прапрабабушка оглянулась, чтобы поблагодарить и поделиться хлебом со своей спасительницей, но той и след простыл. Никто не знал, кто она, и куда она делась. И тогда кто-то в очереди сказал: «Это была сама Ксения Блаженная». В моей семье, пишет мальчик в своём школьном сочинении, верят, что это правда.

А совсем недавно, уже в наше время, в печати было опубликовано письмо одной женщины: «Мой родной брат живёт в Белоруссии, – пишет она, – на днях там по телевидению показали сюжет о Ксении Блаженной. Брат увидел эту передачу и страшно обрадовался, что наконец-то сможет поблагодарить ту, что спасла его в годы войны. Он был совсем молодым солдатом, освобождали Прагу, отстреливаясь в паре с бывалым солдатом в подвале одного из домов. И вдруг, откуда ни возьмись, около них оказалась женщина в платке и по-русски сказала, что они немедленно должны уйти, ибо сюда попадёт снаряд, и они погибнут. Оба солдата опешили и удивленно спросили: „Кто ты?“ – „Я Ксения Блаженная, пришла спасти вас“, – последовал ответ. После этих слов она исчезла. Солдаты спаслись. Но очень долго не знал молодой воин, кто такая Ксения, искал ее, и вот через сорок пять лет – такое чудо! После передачи он срочно позвонил в наш город своей сестре, чтобы та немедленно поехала в часовню – поблагодарить».

Появлялась Ксения Блаженная и в воюющей Чечне. Будто бы однажды на удалённом посту в Чеченской республике командир вызвал молодого солдата и сказал, что к нему приехала мать. Солдат вышел навстречу матери, и та предложила ему пойти в поле, подальше от поста. Отсутствовали они около двух часов, а когда вернулись, увидели, что все солдаты на посту перебиты чеченцами. Чудесным образом в живых остался только он один. Мать уехала, а ещё через некоторое время солдат демобилизовался и вернулся домой. Каково же было его удивление, когда из разговоров с матерью он узнал, что та никогда в Чечне не была и сына своего не видела со дня его призыва в армию. Только в тот день, вспомнила изумлённая мать, она долго молилась перед иконой Ксении Блаженной, прося её прийти на помощь сыну. Вот так, согласно легенде, Ксения в образе матери и пришла на помощь солдату.

Несмотря на воинствующий атеизм советской власти, несмотря на явные и тайные запреты, к Блаженной Ксении на Смоленское кладбище ходили верующие и неверующие, отцы, жены, сестры: кто помолиться и попросить заступничества за родных – узников режима, кто поблагодарить за оказанную помощь. И, как пишет Б. Филиппов в книге «Петербургский ленинградец», люди верили, что «по трагическим улицам Ленинградского Петербурга времен Ягоды – Ежова – Берии» ходила петербургская святая, посылая утешение и внушая надежду, молясь за страждущих и благословляя их.

Особым почитанием пользовалась знаменитая часовня Ксении Блаженной на Смоленском кладбище у студенток Ленинградского университета. Одно время вокруг часовни стоял строительный забор. На него постоянно приклеивали записки к Ксении с просьбой помочь при сдаче экзаменов. Кусочки дерева, отщепленные от досок и унесенные домой, согласно давнему устойчивому поверью, способствуют удачному зачатию и благополучным родам.

В 1957 году городские власти решили устроить в часовне сапожную мастерскую. Могилу Ксении замуровали и над ней построили постамент. На этом постаменте и работали мастера. Но работали «словно на трясине». Всё валилось из рук, ни одного гвоздика не удалось вбить как следует. Тогда решили в часовне наладить изготовление широко распространенной в то время парковой скульптуры вроде «Женщины с винтовкой» или «Девушки с веслом». Но и из этого ничего не вышло. Каждое утро мастера находили в запертой с вечера часовне одни осколки вместо готовых скульптур. Пришлось отказаться и от этой нелепой затеи.

Часовня Блаженной Ксении Петербуржской

И это не единственный пример наказанного кощунства. Рассказывают, как один молодой сторож Смоленского кладбища, изрядно выпив с друзьями, поспорил, что «переспит с Ксенией Блаженной». И отправился-таки ночевать в часовню на её могиле. Наутро, проснувшись, он обнаружил сначала на своей одежде, а затем и на всем теле следы подозрительной плесени. Причём, особенно заметными они были на участках, которые вплотную прилегали к могильной плите. Ещё через несколько дней молодой человек понял, что его здоровье, ещё совсем недавно не вызывавшее опасений, становится всё более слабым и непредсказуемым. Как рассказывается в легенде, проявления этой непонятной болезни были похожи на симптомы так называемого «проклятия фараонов» – болезни, преследовавшей всех, кто хоть однажды побывал внутри египетских пирамид и присутствовал при вскрытии древних саркофагов. Спасли будто бы юношу с огромным трудом, после того как он обратился в один из военных институтов.

Говорят, будто Ксения Петербургская и сейчас бродит по городу – старая бедно одетая женщина, похожая на обычную пенсионерку с палочкой.

Говорят, как и прежде, она многим помогает. Петербуржцы уверены, что и сейчас она покровительствует нашему городу и защитит его, если беда всё-таки нагрянет. «Иной раз она является доброму человеку и подаёт полезный совет, в другой – предстанет перед человеком дурным и стыдит его, а порой просто сидит где-нибудь одиноко на скамеечке в садике и о чем-то плачет…»

Легендарная жизнь Ксении Блаженной продолжается до сих пор. В начале XXI века на углу Малого проспекта и Лахтинской улицы, на которой, по преданиям, жила Ксения Блаженная, и которую народ прозвал улицей Андрея Петровича, решили возвести храм, посвящённый ей. Однако выяснилось, что место это уже занято другим строительством. Пришлось согласиться на другое место на той же Лахтинской улице, между домами 15 и 19. И каково же было удивление, когда выяснилось, что именно здесь стоял дом супругов Петровых, в котором жила Ксения.

Мы уже говорили, что, согласно преданию, Ксения Блаженная предсказала смерть императрицы Елизаветы Петровны. Умерла Елизавета в день Рождества Христова 25 декабря 1761 года. О её смерти ходили разные слухи, иногда самые неправдоподобные. Так, некоторые легенды утверждали, что императрицу отравили по приказу прусского короля, который терпел от русских войск поражение за поражением в Семилетней войне.

Всю жизнь суеверная императрица боялась смертного часа и старалась о нём не думать, превращая жизнь в постоянный праздник. Дворцовые балы сменялись один другим, её называли «Веселая императрикс». её любимыми занятиями были верховая езда, танцы да вкусная и обильная еда. Она любила доставлять удовольствие и себе, и другим. При ней в России появился первый профессиональный театр. Труппу Волкова она увидела в Ярославле. Если верить фольклору, велела тайком привезти её в Петербург, хотела сделать сюрприз приближенным. Пригласила их на спектакль, сказав при этом, что они увидят итальянскую труппу. Сюрприз вроде бы удался. Русский театр оказался не хуже иноземного.

Из обихода императрицы старательно изгонялось всё, что могло навести на мысль о смерти. Памятуя о том, что все дворцовые перевороты на Руси, в том числе и тот, что привел её на трон, совершались ночью, она боялась этого времени суток и ночь искусственно превращала в день. Рассказывают, что однажды морозной зимней ночью она приказала распахнуть все дворцовые двери и окна и залить водой полы. А когда вода застыла, велела всем приближенным надеть коньки и кататься по длинным дворцовым галереям, её дворцы освещались множеством свечей. Все придворные должны были бодрствовать. При дворе нельзя было появляться в тёмных платьях. Провозить покойников мимо дворцов Елизаветы Петровны категорически запрещалось. Вид кладбища, а тем более запах мертвечины вызывали у государыни искреннее негодование. Время сохранило в связи с этим два предания. Одно из них утверждает, что кладбище в Ораниенбауме, расположенное вблизи любимого царского аттракциона Катальной горки, недалеко от дороги, по которой часто ездила Елизавета, было перенесено ближе к морскому берегу. Как повествует второе предание, однажды, проезжая мимо Вознесенской церкви, Елизавета вдруг почувствовала острый запах мертвечины, так как могилы на приходских кладбищах рылись обычно неглубоко. Если верить преданию, в тот же день императрица подписала высочайший указ о закрытии всех приходских кладбищ и об устройстве на окраинах города «в пристойных местах» общегородских мест для захоронений.

В 1753 году Петербург отметил своё пятидесятилетие. К нему готовились. С конца 1740-х годов Академия наук работала над юбилейным альбомом, в который вошла блестящая серия гравюр по рисункам М.И. Махаева «План столичного города Санкт-Петербурга с изображением знатнейших оного проспектов, изданных трудами императорской Академии наук в Санкт-Петербурге». Альбом в первую очередь предназначался для рассылки в европейские столицы, в подарок «господам послам и обретавшимся при иностранных дворах российским министрам и в королевские тамошние библиотеки». Петербург на гравюрах предстает вполне сложившимся городом европейского уровня. То же самое единодушно отмечали все современники. Он поражал путешественников нарядными дворцами и особняками, многочисленными реками и каналами в обрамлении обильной зелени, куполами и шпилями великолепных соборов, оживлявших панораму города. Росла слава Петербурга и его популярность среди жителей европейских столиц. Одновременно росло восхищение городом, восхищение, пришедшее на смену изумленному непониманию первого периода петербургского строительства.