По регламенту и по жизни
Одной из наиболее ярких примет московской жизни середины XIX века был будочник – низший полицейский чин, обязанный стоять на карауле возле своей будки, в которой жил с семьей. Их нарядили в серое солдатское сукно, и каждому для устрашения обывателей вручили по старинной алебарде, которую узнавали москвичи разве что по карточной колоде – ее держат в руках валеты. В ночное время будочники должны были окликать проезжающих и проходящих словами: «Кто идет?!» Мирные граждане отвечали: «Обыватель», военные: «Солдат». Будочники десятилетиями служили на одной и той же улицы и были чем-то вроде местной достопримечательности. Виновников беспорядков они связывали и доставляли в полицейский участок. Но к этим своим обязанностям стражи порядка прибегали не чаще нескольких раз в год. В остальное же время балагурили с местными жителями, выполняли для них мелкие работы или дремали в будке. В 1860-1870-х годах будочников заменили постовые городовые, стоявшие для наблюдения за порядком на полицейских постах, и хожалые городовые, посылавшиеся по разным поручениям. Сначала они продолжали жить в будках, но с 1880-х годов для них стали строить особые казармы, а будки уничтожили. Над обыкновенными городовыми стояли старшие городовые, носившие пальто серого офицерского цвета и узкие (в половину офицерских) серебряные погоны. Но вскоре последовало очередное нововведение – появились участковые приставы, а вместо старших городовых – околоточные, стоявшие во главе околотков, на которые был поделен каждый полицейский участок. Общая численность полицейской стражи, за исключением резерва, в 1880-х годах составляла сто девяносто пять околоточных надзирателей и тысяча триста пятьдесят городовых. Тогда же установили ночное очередное дежурство у ворот дворников – с бляхами на шапках и со свистками.
Издавна полиция не только обеспечивала общественный порядок, но и принимала участие во всех делах города. Она, по регламенту Петра I, «споспешествует в правах и правосудии, рождает добрые порядки, всем безопасность подает от разбойников, воров, насильников и обманщиков и сим подобных, непорядочное и непотребное житие отгоняет и принуждает каждого к трудам и к честному промыслу… предостерегает все приключившиеся болезни, производит чистоту по улицам и в домах, запрещает излишество в домовых расходах и все явные прегрешения, призирает нищих, бедных, больных, увечных и прочих неимущих, защищает вдовиц, сирых и чужестранных, по заповедям Божиим, воспитывает юных в целомудренной чистоте и честных науках. Полиция есть душа гражданства и всех добрых порядков и фундаментальный подпор человеческой безопасности и удобства».
Городовой
Как хорошо выглядят гуманные фразы на бумаге! Бумага она все стерпит. Как, впрочем, и русский человек. Утрется рукавом после пьяной драки с городовым и поклонится ему в ноги. Подарит отрез на платье супруге пристава, чтобы не натравил на лавку санитарную комиссию. Отсчитает сотню рубликов благотворительному обществу, лишь бы не прикрыли петушиные бои в задней комнате трактира. Стоит ли обижаться? У полиции заработок худой, а забот полон рот и власти много. Тут не регламенты – неписаные законы вступают в силу. Но не о взятках речь…
Около половины чиновников в России второй половины ХК века – это полицейский аппарат. Возглавляли его в уездах исправники, в губернских городах – полицмейстеры, в обеих столицах – обер-полицмейстеры. Каждый из главнокомандующих московским благочинием чем-нибудь да знаменит.
Бродяга
Про Н.У. Арапова рассказывали, что как-то его шутя пожурил генерал-губернатор, что не заметил пролетевшего накануне по небу метеорита. На следующий день в «Ведомостях московской городской полиции» появилось сообщение:
«Его превосходительство обер-полицмейстер заметил, что чины полиции не донесли ему о пролете метеора по небосклону Москвы, вследствие чего предписывает экстренно, заблаговременно доносить ему о всех воздушных необычных явлениях, могущих произойти на небосклоне Москвы, дабы его превосходительство заблаговременно мог принять соответствующие меры».
«Пошел Козел через бульвар», – так говорили про холостого обер-полицмейстера А.А. Козлова, ходившего из своего дома через Тверской бульвар к даме сердца – фешенебельной портнихе Мамонтовой.
А.С. Шульгина отмечали за неустрашимость и распорядительность на пожарах и за страсть к роскошным обедам.
Но обер-полицмейстеры были очень значительными особами, почти как директор Департамента полиции, об их жизни трудно было выудить подробности, да и видеть их приходилось не часто. Другое дело трое полицмейстеров, между которыми была поделена вся территория города. Эти были людьми попроще, в чине полковника и даже подполковника, о них можно посплетничать вдоволь, и они всегда на виду.
Более других москвичам запомнился Николай Ильич Огарев, прослуживший несменяемо в должности московского полицмейстера сорок лет (с декабря 1849-го по январь 1890-го).
Он был знаменит множеством чудачеств, к чему москвичи всегда испытывали любопытство и почтение. Свою квартиру, к примеру, сплошь заставил часами, «которые били на разные голоса непрерывно одни за другими». Стены же одной из комнат украсил карикатурами на полицию. «Этим товаром снабжали его букинисты и цензурный комитет, задерживавший такие издания».
Но главной его страстью, по словам В. А. Гиляровского, были пожары и лошади. «Огарев сам ездил два раза в год по воронежским и тамбовским конным заводам, выбирал лошадей, приводил их в Москву и распределял по семнадцати пожарным частям, самолично следя за уходом. Огарев приезжал внезапно в часть, проходил в конюшню, вынимал из кармана платок – и давай пробовать, как вычищены лошади. Ему Москва была обязана подбором лошадей по мастям: каждая часть имела свою “рубашку” и москвичи издали узнавали, какая команда мчится на пожар. Тверская – все желто-пегие битюги, Рогожская – вороно-пегие, Хамовническая – соловые с черными хвостами и огромными косматыми черными гривами, Сретенская – соловые с белыми хвостами и гривами, Пятницкая – вороные в белых чулках и с лысиной во весь лоб, Городская – белые без отметин, Якиманская – серые в яблоках, Таганская – чалые, Арбатская – гнедые, Сущевская – лимонно-золотистые, Мясницкая – рыжие и Лефортовская – караковые. Битюги – красота, силища!»
Из множества преданий об Огареве приведем одно из наиболее курьезных, изображающее не регламент, а истинный быт московской полиции. Однажды Огарев издал приказ, чтобы в каждой полицейской будке лежала книга, в которой должны расписываться квартальные во время ночных обходов. Но не тут-то было, квартальные продолжали преспокойно спать по ночам, а утром будочники приносили им в околоток книги для подписи. Тогда Огарев приказал прикрепить книги особой печатью к столу в будке. И что же?.. По утрам можно было увидеть на улице будочника со столом на голове, который таким образом доставлял книгу для подписи выспавшемуся начальству.
И все же Огарева уважали и часть его приказов старались добросовестно исполнить. Его плечистая высокая фигура, длинные ниспадающие усы, громоподобный голос вызывали почтительный страх. Особенно когда он выезжал на пролетке из своего дома в Староконюшенном переулке и стремглав мчался по улицам, зорко поглядывая по сторонам. А вдруг остановится, заметив какую-либо неблагопристойность?.. Тогда несдобровать!
Даже спустя тридцать лет после его кончины старики, мешая быль с вымыслом, вспоминали о неустрашимом Огареве – грозе нарушителей городского благонравия…
– Ты только взятки умеешь брать, – напустился как-то генерал-губернатор на Огарева, – а за порядком не смотришь. Ты погляди, что делается в Александровском саду! Это не Александровский сад, а Хитровка.
Вот Огарев и помчался в сад.
А хива распивает.
Развернулся… ка-ак резанет!
– Вот, так-растак! Чтобы духу вашего тут не пахло! – и пошел щелкать, кого по шее, кого палкой вдоль спины. – Для вас, – говорит, – еще люминацию надо делать… – Ну, это насчет фонарей, дескать, освещение. – Так у меня, – говорит, – для вашего брата огаревская люминация.
Александровский сад
И наставил им фонари под глазами. Как звезданет – фонарь и загорится… Как двинут эти хиванцы из сада, аж пятки засверкали.
– Бежим, – говорят, – ребята! Осман-паша пришел!
Никольская улица, вид в сторону Кремля
Всех разогнал Огарев и приказал вычистить сад. Одного этого навозу вывезли сто возов. И сторожей с метлами приставили. Как идет какой «квартирант», так его тычком в морду метлой, а то и по башке. А на воротах дощечки такие были вывешены – ну вроде как бы таблички, объявление такое – дескать, в саду сквернословить не дозволяется…
Сколько правды, а сколько вымысла в народном предании, мог бы поведать только сам Николай Ильич Огарев, чей прах покоится на кладбище Алексеевского монастыря, ныне заасфальтированном. Но московские полицмейстеры воспоминаний не писали, им и без того дел хватало, начиная от поимки грабителей и кончая чистотой мостовых.
