На борту были не просто первые встречные. Здесь находились лучшие из лучших. Ребята, прошедшие тройной, четверной и пятикратный жизненный отбор. Вначале в училища и институты, затем в летчики и инженеры, после – в лучшие из летчиков и лучшие из инженеров, потом – в отряд космонавтов и, наконец, – в кандидаты на конкретно этот полет. И еще, помимо всего, они были русские люди, и натура у них была русская. «Не отдадим врагу ни пяди» – вот как они размышляли в первые секунды и в первые минуты. Приблизительно как литературный герой Тарас Бульба, не желающий уступить «шляхтычам» даже старую курительную трубку со щепоткой табака.

Вначале они пытались выполнить боевую задачу. Потом, когда стало ясно, что от человеческого фактора уже ничего не зависит, собирались спасти все. То есть вернуть время вспять, потушить пожары, задраить пробоины и сделать из уже неподвластного людям «Салюта» усмиренного паиньку. Но всесильные и вечные любовники – Хаос и Энтропия – уже набросили на чудо-станцию свою уздечку и волокли, волокли его прочь из повиновения создателям.

И визжал, умирая, разлетающийся на части в замкнутом контуре большой силовой гироскоп ориентации. И меркли лишенные энергии индикаторы. И выл предатель-воздух, в толкотне молекул устремившийся в игольные ушки пробоин. И в отброшенных прочь наушниках что-то запрашивал далекий Центр дальней космической связи. Его персонал застрял в прошлом, в плановых буднях орбитальных вращений, но темпы происходящего уже превзошли первую космическую скорость. И надо было перестраиваться.

И первым перестроился командир корабля Владимир Шаталов. Не потому, что был много мудрее или изготовлен из другого теста. Просто, кроме заботы о сверхдорогой и ранее казавшейся сверхнадежной технике, на его плечах висели еще и подчиненные – товарищи по службе, а сейчас уже и по несчастью. И поскольку первая советская космобаза уверенно шла под откос, в голове щелкали навыки, отработанные в прошлой жизни пилота-истребителя, – кресла-катапульты и прочие причиндалы. Да и вообще: наверное, стало пора. Стало пора, ибо воздух в отсеке, несмотря на какие-то клочки рассыпанной тут и там по пространству дымовой вуали, стал как-то донельзя прозрачен, хоть и наблюдался через защитное забрало скафандра. И, может быть, он стал даже до невероятности свеж, но не стоило его вдыхать: никому еще не удавалось вволю надышаться вакуумом. А еще как-то быстро попривыкший к подружке-невесомости организм сейчас ощущал странные поползновения подвешенного в пространстве мира. Что-то в станционной статике начинало катастрофически меняться. Может, многотонный «Салют» приобретал непредусмотренные инструкцией вращательные моменты? Это грозило…

На борту не значилось ни основных, ни запасных парашютов, и вряд ли бы они помогли на высоте четыреста пятьдесят километров. Однако к уже явно умирающей станции был пристыкован надежный друг-соратник – «Союз-10» – и катапульта, и парашют, все в одном лице. И вот теперь командиру Шаталову следовало брать в охапку упирающихся и не имеющих летных навыков, то есть всегдашней готовности к катапультированию, «гражданских специалистов» и тащить их прочь, в этот, теперь почему-то ужасно далекий «Союз». Тащить, ибо нет времени на уговоры, да и нет возможности, ибо странная забывчивость отсекает радио, а жесты в мире невесомости – дело опасное: они могут унести куда-нибудь в сторону, в непонятно почему еще горящее и чем питающееся пламя. А они, эти инженерные мозги, еще не поддаются, пытаются что-то там нажимать, лапают перчаточной мягкостью какие-то кнопки запуска противопожарных систем. Глупые гражданско-дилетантские поползновения. За них надо будет вздуть там, в смутной дальности учебного корпуса Звездного городка. Ибо не кумекают эти специалисты-отличники, что кресло-катапульта поставлено в истребитель не только из соображений гуманизма. Бережет оно государственные денежки, ибо вузовские медалисты-выпускники часто обходятся дороже этого самого суперистребителя.

Сейчас супернадежная и суперсовременная (на тот момент времени) космическая станция превратилась в специально рассчитанный хаос нагромождения приборов, намеренно разработанную полосу препятствий, наработку для грядущих звездных бросков, когда годы движения через парсеки придется скрашивать искусственным усложнением жизни, дабы психика не лопнула от скуки. Теперь эта сутолока выступающих шкафов и зауженных люков, похоже, служит костлявой старухе, которая спокойно дышит космосом и скребет, колотит во внешнюю алюминиевую броню. Главное, чтобы она не успела расшатать станцию, раскрутить ее и инерцией сбросить прочь спасительное кресло-катапульту – «Союз-10».

И, значит, двигаемся сквозь дым, искрящие приборы и хватающие за ноги, ожившие кабельные жилы. Ползем, а где и летим, когда можно, к доселе прикрытому от американского обстрела посадочному кораблю. Уходим, дабы бросить эти убитые наповал орбитальные высоты. Скатываемся или поднимаемся – в невесомости все едино – к родному шлюзовому раструбу. Там, за ними, золотые Звезды Героя на прикрывающие живую плоть кители. Прочь здешние звезды-копии, вроде бы тоже Героя, только на маскирующие пустотелость запаянные гробы. Запаянные, потому как истинные тела вморожены в холод станции, точнее уже не станции, а памятника ей же. Черного оплавленного памятника, никак не прекращающего падение по орбите.

Но надо гнать эти черные мысли покидаемой вариации будущего. Там впереди спокойная реанимация дремлющей в экономной летаргии аппаратуры «Союза».

«Центр управления! Как слышимость? У нас „чрезвычайка“! Готовьте поисковые партии! Идем на посадку! Куда? Куда получится, лишь бы подальше от обитающих поблизости снайперов!»

Дергаются стыковочные штыри. Фон внутреннего мира скафандра: зависшие в невесомости, не желающие стекать по бровям, потные капли, ибо бог его знает, что бывает на уме у гибнущих в расцвете лет космических станций? Может, они жаждут оставлять при себе свидетелей агонии?

И плавность пускового рычага, передающаяся малым рулевым соплам. И отход прочь от совершенно «живого» на вид «Салюта». И совсем он не оплавлен и вовсе не обуглен. Наперекор уже вынесенному приговору он все-таки еще очень красив, и не только за счет оттеняющей, проколотой звездами черноты.

И нет времени спокойно перестраивать орбиты. Никто не может сказать, что на уме у космических ковбоев.

«Включаю тормозные двигатели! Есть импульс!»

И благостный инерционный толчок. Впереди солдатская дорога домой – внеплановый пробой атмосферы.

«Что там у нас внизу?»

«Похоже, Средиземное!»

«Нам оно не светит – пройдем по инерции!»

Никто из них: ни Владимир Шаталов, ни Алексей Елисеев, ни Николай Рукавишников – еще не знает, что им уже никогда не летать. Звезды, настоящие, не Золотые, закрываются для них навсегда. Возможно, это связано с многочисленными ожогами, с неудачной «мягкой» посадкой, когда у кое-кого из них раскрошатся зубы. Но вполне допустимо, что это просто поводы, поводы для недоверия за невыполненное или недовыполненное полетное задание, за свалившийся месяцем позже в атмосферу «Салют», а главное, за парящего в небе «американца». Может быть, они и не виноваты, но им больше не летать. У нас нет незаменимых людей и даже незаменимых героев.