Глава 19

Тайная миссия в Грозном

Вот уже четыре с лишним месяца, как я расстался с Кремлем. Расстался без шумных демаршей, но вопреки всем правилам – не объяснившись и даже не подав прошение об отставке. Теперь дышу вольным воздухом отечественной журналистики. Хотя, если не выдавать желаемое за действительное, то он уже не такой вольный, как до моего ухода в большую политику. Да и журналистом меня сейчас можно назвать разве что с натяжкой. Редакторы крупных столичных изданий, включая родную «Комсомолку», не проявляют горячего желания публиковать мои аналитические экзерсисы и все реже и реже отправляют ко мне своих сотрудников, дабы те разузнали мое мнение о происходящем в стране, а заодно выведали про какую-нибудь аппетитную «клубничку» с президентского огорода. Если бы не западные коллеги, наверное, совсем заскучал. Этим все время что-нибудь надо. Правда, слышат они лишь то, что хотят услышать.

Без сожаления расставшись с чиновничьей службой и осознав, что путь в серьезную журналистику мне покуда заказан, ломаю голову над тем, где бы и как бы самореализоваться. В решении этой непростой жизненной головоломки у меня появился партнер – Павел Веденяпин, коллега и давний друг. Он несколько лет отслужил собкором «Комсомолки» в Канаде, вернулся домой и оказался, что называется, у разбитого корыта – расстался со службой за рубежом, но не получил предложения продолжить работу дома. Вдвоем стало и легче, и веселее. Не в том смысле, что утешаем друг друга, а что все время что-нибудь придумываем и пытаемся добиться ощутимых нашими кошельками результатов. То продаем старинный особняк в центре Москвы, то ищем покупателя на бывший в употреблении вертолет, то организуем сбор средств на съемки документального фильма о происходящих в России переменах.

Но все это лишь, как говорится, для поддержания штанов, к журналистике никакого касательства не имеет. А очень хочется в нее вернуться. Очень! В результате совместного мозгового штурма рождаем идею – надо учредить творческое объединение «Четвертая власть»! Его цель – поддержка независимых журналистов и столь же независимых журналистских расследований. Где-то в глубине души мы оба понимаем, что это пустые хлопоты, но убеждаем себя, что надо попробовать. Кто ничего не делает, у того ничего не получается. Но объединение – это не два человека, это серьезный коллектив единомышленников. Начинаем с того, что обзваниваем близких друзей— приятелей, в основном бывших коллег по «Комсомолке», в последние годы рассыпавшихся по разным редакциям или осевших в новорожденном бизнесе.

Разумеется, учредительное заседание проводим в ресторане с последующим обсуждением первоочередных задач в ночном клубе.

Разумеется, на этом наша связь с учредителями обрывается, а любое напоминание им о целях и задачах «Четвертой власти» рождает неизменно у них встречный вопрос: в каком заведении будем заседать в следующий раз?

Видя такое отношение к нашим благородным помыслам, мы с Веденяпиным впадаем в уныние.

– Ты знаешь, в чем наша ошибка?

Моего друга отличает умение смотреть в глубь проблемы. Этому делу его когда-то, много лет назад, обучили аналитики из советской разведки.

– Мы опередили время! Ведь какой сейчас для газетного человечка интерес в нашей затее? Поужинать в хорошем ресторане, куда самому сходить кошелек не позволяет. А какой интерес у тех ребят, что ушли в бизнес и уже успели заработать? Просто увидеться, порасспрашивать да повспоминать. Но такое удовольствие оправдано один раз в пять лет, и никак не чаще. Вот и выходит – одними движет халява, другими – ностальгия и любопытство. А мы им про какую-то «четвертую власть» и какие-то журналистские расследования!

– Так в чем мы опередили время?

– Идея станет востребованной тогда, когда и для тех, и для других ресторан с едой и выпивкой станет обыденным делом. Проголодался – зашел, поел – заплатил. Творческая мысль должна быть вне рамок этой обыденности.

– Ну, дорогой, такие времена еще не скоро настанут.

– Ошибаешься! Очень даже скоро.

На этой оптимистичной ноте мы расходимся по домам, решив недельку пожить в безделье: а ну как что-нибудь да надумается?

…Сегодня 31 мая 1992 года, воскресенье. Ужасный день! С утра маюсь, не зная, чем бы себя занять. Старшая дочь-студентка живет своей жизнью, младшая с мамой в далеком зарубежье, собаки не имею – так что гулять да выгуливать мне не с кем и некого. Вот и сижу весь день дома. Была б дача, поехал бы на какую-нибудь прополку (или чем там обычно занимаются?). Так ведь и этого нет! Позвонил бы Пашке Веденяпину и вытащил в город на кружку пива, да вот беда – у него-то как раз все вышеперечисленное имеется: и дети при нем, и собака, и возможность потрудиться на свежем воздухе. Просто какая-то невезуха!

Что ж делать-то?! Чем себя занять?!

Похоже, я задремал, потому как не сразу услышал телефонный звонок. Но абонент на другом конце провода весьма настойчив – телефон трезвонит, не переставая. Какой все-таки молодец этот абонент! Хоть какое-то оживление моего унылого бытия!

– Слушаю.

– Пашенька, это Алексей Иванович Аджубей побеспокоил, – сердце мое ёкает от радости. – Зачем тебе, мой хороший, эта «четвертая власть»? Давай лучше вместе займемся «третьим сословием»!

Аджубей – легенда отечественной журналистики. Некоторые (надеюсь, таких немного) вспоминают о нем исключительно как о зяте Первого секретаря ЦК КПСС, без протекции которого он не сделал бы в СССР такую феноменальную карьеру. В Википедии, к примеру, о нем сказано именно так: «Благодаря покровительству Хрущева карьера Аджубея была успешной: в 1950 году он пришел работать в «Комсомольскую правду» стажером в спортивный отдел, но довольно быстро дослужился до главного редактора». Верно, дослужился. Только при нем тираж этой газеты вырос в разы! А после, когда он возглавил «Известия», то же самое произошло и с этой газетой. Сделанного Аджубеем хватит на несколько журналистских жизней – создал еженедельник «Неделя», возобновил выпуск газеты «За рубежом», участвовал в создании «Нового времени» и «Московских новостей». Наконец, только благодаря его пробивным способностям и умению ладить с сильными мира сего увидела свет запрещенная властями поэма А. Твардовского «Василий Теркин на том свете». Разве это ни о чем не говорит?!

У советских вождей, от Сталина до Брежнева, во времена которого окончательно выродилась советская партократическая элита, почти у каждого были родственники, которых те двигали на высокие должности. Но чем прославились сановные протеже? Что хорошего о них можно сегодня вспомнить? Ничего. Все канули в лету. А Аджубея на журналистских тусовках вспоминают и по сей день. И не только на журналистских. Он свою родственную связь с Хрущевым использовал во благо, а не во вред делу, которому служил верой и правдой.

Великий газетный творец!

Квартира Аджубея в доме напротив легендарного столичного ресторана «Арагви». В нем и встречаемся. Никогда бы не подумал, что Алексею Ивановичу уже 68 лет! И дело не во внешности – в задоре!

– Ты знаешь, кого в старой России относили к «третьему сословию»? – Алексей Иванович не любит, что называется, «тянуть резину», а потому приступает к деловой части разговора сразу после первой выпитой рюмки. – Это самый продуктивный слой общества – буржуа, купцы, ремесленники, собственники-земледельцы. Те, кто создавал продукт и своими налогами содержал государство. Улавливаешь, для кого мы должны делать свою газету?

Не улавливаю. Может, когда-то оно, это самое «третье сословие», у нас и появится, но на данный момент в России, по сути дела, нет ни настоящей буржуазии, ни купечества, ни ремесленников, ни тем более свободных землепашцев. То, что имеем на сегодняшний день, – посткоммунистический социальный суррогат, не способный задумываться о перспективе. У этих людей нет нужды в серьезном печатном слове. Рекламные объявления, оплаченные заметки про самих себя да компромат на конкурентов – вот их любимое чтиво! Так что выходит, мы будем делать газету для читателей, которых еще нет.

– Что значит «нет»?! – Аджубей так огорчается, что не замечает протянутую для чоканья рюмку. – Они есть! Просто их еще мало. Но это быстро формирующийся слой общества, и в этом вся прелесть нашей затеи – делать газету «на вырост»! Поверь мне, такого еще никогда и нигде не было!

Мы уже рассчитываемся, когда Алексей Иванович вдруг вспоминает про одного главного редактора популярного общественно-политического еженедельника, на котором, по его разумению, мы прямо сейчас, не откладывая, должны «обкатать» нашу идею:

– Он, конечно, большой зануда, но с неплохим чутьем на читателя и на то, что может иметь успех.

Редактор встречает нас без особого радушия и выслушивает с такой кислой миной, что мы с Аджубеем в полушутку решаем ему слегка насолить – уходим, забирав с собой его любимую секретаршу. Обсуждение продолжается уже в другом месте.

Июньские ночи коротки, и когда мы с Аджубеем заявляемся к нему домой выпить для бодрости по чашке кофе, на улице уже светает. Рада Никитична, дочь Хрущева, никак не выражает своего отношения к мужниному загулу. Только когда тот выходит из комнаты за заветным графинчиком (на посошок!), шепчет мне на ухо с легкой укоризной:

– Не забывай про его возраст!

…Лето пролетело падающей звездой. Вроде еще вчера было начало июня, а вот уже и конец августа. Все чаще и чаще небо заволакивают по-осеннему тяжелые тучи, и заунывные холодные дожди нашептывают про то, что скоро они обернутся первыми мокрыми снегами. Но случаются еще и солнечные теплые дни. Редкие, а потому особенно радостные. В один из таких звонит Аджубей:

– Приезжай ко мне на дачу. Прямо сейчас! Шашлычок пожарим, по рюмочке выпьем, – делает паузу и добавляет: – Есть серьезный разговор.

Кроме нас с Аджубеем, на даче Рада Никитична, внук Сергей, весьма серьезный начинающий ученый, и молодая симпатичная родственница по родовой линии хозяйки дачи. Алексей Иванович, великий жизнелюб, хитро подмигивает: хороша, а? И уже со вздохом:

– Эх, мне бы твои годочки!

Под шашлычок и хозяйский соленый огурчик водочка пошла на «Ура!». Жду, когда начнется серьезный разговор. Аджубей берет меня под руку:

– Пойдем-ка, я тебе наш сад покажу.

Сад невеликий, но ухоженный и уютный. Правда, у меня ощущение, что Аджубей не любитель ковыряться в земле. По всей видимости, это прерогатива Рады Никитичны. Видно, дает о себе знать крестьянская кровь Никиты Сергеевича. Останавливаемся возле кустов черной смородины. Похоже, Алексей Иванович привел меня сюда не случайно:

– Ты кушай ягодки, а я тебе обрисую суть дела. Речь о Дудаеве…

В октябре 1991 года к власти в Грозном пришел Джохар Дудаев. Пришел на волне идеи национального мщения, отчасти привнесенной извне, отчасти рожденной почти поголовной бедностью населения. Но в Чечне (не в обиду будет сказано другим северокавказским республикам) была и есть очень сильная и сориентированная на Россию национальная интеллигенция, и она не приняла дудаевский курс на разрыв с Москвой. Авторитарный, жадный до власти генерал не хотел уступать и, чтоб усилить свои внутриполитические позиции, сделал своими главными союзниками, своего рода чеченской опричниной, бандитствующих сепаратистов типа Шамиля Басаева. Для достаточно образованного и опытного офицера, в общем-то, это был не вполне естественный альянс. Новые союзники требовали от него то, во что тот верил с трудом: «Пусть сначала Ельцин признает нашу независимость, а уж после будем с ним о чем-то договариваться!».

К осени 1992 года политические позиции Дудаева в Чечне стали еще менее надежными – возникла напряженность в отношениях с главами многих родовых тейпов. Генерал дрогнул, засомневался, но вида не подавал. Знали об этом лишь немногие…

Слушаю Аджубея и не могу взять в толк: к нам-то эта чеченская беда какое имеет отношение? Мы не политики, не дипломаты, не военачальники, не разведчики. Мало нам своих газетных забот-хлопот?

– Кое-кто в Кремле очень хотел бы, чтоб ты съездил в Грозный и встретился с Дудаевым. Не сейчас, конечно, ближе к Новому году.

Такое ощущение, что Алексей Иванович неожиданно огрел меня садовой лопатой или граблями. От кого-то другого, но от него никак не ждал услышать подобное предложение. Мне казалось, он навсегда утратил связь с властными структурами и уже давно живет умиротворенными пенсионерскими интересами. И даже наш газетный проект – это всего лишь средство чем-то освежить свою непривычно размеренную жизнь. А тут на тебе – геополитическая интрига наивысшей пробы! Мне, конечно, доводилось заниматься закулисной дипломатией, лежащей за рамками конституционного поля, но чтоб такое…

– Вас просили со мной поговорить? Кто?

– Неважно.

– А почему бы им не послать к Дудаеву кого-то из своих сотрудников?

– Никто из тех, кто хоть как-то связан с государством, не может и не должен к нему ехать. Джохар воспримет это как слабость, как шаг к капитуляции. А ты свободный человек, и все знают о твоих натянутых отношениях с Ельциным и его командой. А главное, тебе будет проще других договориться с генералом о конфиденциальной встрече.

– Это почему же легче других?

– Так через Гамсахурдиа! Он же скрывается в Грозном, а у тебя с ним приятельские отношения, – и, заметив мое удивление, уточняет: – Ну, полуприятельские. В общем, Звиад легко выведет тебя на Дудаева.

– Но я не могу вести с ним никакие переговоры! Да он и не станет со мной ни о чем договариваться. Я для него – никто.

– Ни о чем договариваться и не придется, тем более, что у тебя нет на это никаких полномочий. Гамсахурдиа представит тебя как журналиста, но не простого, а побывавшего во власти и сохранившего с ней неафишируемые отношения. Поэтому само твое появление в Грозном должно недвусмысленно дать понять Дудаеву, что Москва ждет от него какой-то жест примирения. Но ждать будет недолго, это он тоже должен понять.

Невероятно! Что же такое творится с российским государством, если решение столь важных для него вопросов поручается случайным людям через случайных людей?!

…До полуночи обсуждаем с Веденяпиным детали предстоящей операции под кодовым названием «В гости к абреку». Понятно, что о ней никто не должен знать, иначе кремлевская публика поднимет нас на смех и обзовет проходимцами. И вообще наше появление в Грозном должно быть максимально скрытным – затемно приехали, затемно уехали. Поэтому никаких самолетов, поездов и автобусов. Последнее вызывает у меня удивление:

– Мы что же, пешком пойдем через леса и степи? Я буду представляться Петром Петровичем Семеновым-Тян-Шанским, а ты – Николаем Михайловичем Пржевальским.

Но Паша не реагирует на мою шутку:

– Надо ехать на машине, своим ходом!

– Отличная идея! Только ни твоя, ни моя дольше Воронежа не дотянет, развалится.

Такое случается нечасто, когда разным людям одномоментно приходит в голову одна и та же мысль: Очиров!

Генерал Валерий Николаевич Очиров, ветеран-афганец, герой Советского Союза, бывший народный депутат СССР, а ныне первый заместитель командующего авиацией сухопутных войск России, решил побороться за президентский пост в Калмыкии. На днях он звонил нам и просил подключиться к его избирательному штабу в Элисте. То, что мы поедем к нему, было решено еще несколько дней назад, но сейчас нам обоим пришло в голову совместить наши две не связанные между собой задачи – очировскую и дудаевскую. Обычно в воскресные дни избирательная активность снижается, поэтому мы вполне сможем выпросить у генерала машину (наверняка не откажет) и сгонять в Грозный. Как говорится, одна нога здесь, другая там. По нормальной дороге это чуть более 500 километров, но нам лучше ехать степью, волчьими тропами. Будет километров на 100 дальше, зато в объезд всех блокпостов, которых, поговаривают, сейчас понатыкано на всех главных дорогах.

Итак, как добраться до Грозного мы придумали. Но как договориться о встрече с Дудаевым, если у нас нет контактов ни с кем из его близкого окружения? Единственно возможный вариант – тот, что подсказал старик Аджубей. Нужно действовать через Гамсахурдиа. Но связь с беглым экс-президентом возможно установить только через бывшего вице-премьера Грузии Гурама Абсандзе. Сейчас его семья постоянно живет в Москве, но самого застать дома очень непросто, все время в разъездах.

К счастью, на этот раз наш грузинский друг оказывается на месте. Договариваться с ним о встрече и просто, и не просто. С одной стороны, он готов встречаться по первому зову. Но, с другой, лучшим местом для встречи и серьезного разговора считает какое-нибудь заведение, которым непременно владеет кто-то из близких ему земляков. Это может быть ресторан, кафе, столовая и даже строительный вагончик, переоборудованный под нужды крохотного общепита. Такова хлебосольная сущность этого человека. Грузин, он и в России грузин. Вот и на сей раз остается верен своему неизменному правилу: какой может быть умный разговор, если стол не накрыт?!

– Гурам, дело срочное и очень серьезное.

– Слушай, а я что предлагаю, да?! Встретимся в очень интересном месте, на природе! У одного очень хорошего человека! Сначала будет немного хлэб-сол, потом серьезные разговоры.

Когда дело касается «хлэб-сол», спорить с Гурамом бесполезно, и я сдаюсь:

– А что это за место? Далеко от города?

– Рядом с Дмитровым. Институт рыбоводства. Там людей совсем нет, одна рыба, а она слышит, но не болтает.

То, что она не болтает, это очень даже кстати.

…Итак, 17 марта 1993 года. Вылетаем в Элисту из аэропорта Быково. Даже по нынешним временам всеобщего разора он выглядит убого – тесный, душный, замызганный, с буфетом, от которого за версту несет несвежими продуктами. Мы с Веденяпиным уже волнуемся: договорились встретиться с Гурамом за полтора часа до отлета, а его все нет и нет. Он появляется, когда до посадки остается чуть более получаса. И как всегда, его провожает свита соратников по борьбе. Стоя у входа, он с жаром, почти крича, отдает им какие-то распоряжения, а нам показывает рукой на буфет: мол, идите туда, сейчас подойду.

Гурам смотрит на пышногрудую буфетчицу в мохнатой мохеровой шапке и белом халате, одетом поверх пальто, не то ласково, не то свирепо: дэвишка!

– Слушаю! Что желаете?

– Мы с друзьями боимся летать!

– Не летайте!

– Э-э, зачем так говоришь? Такая хорошенькая!

Тетка бубнит что-то насчет мужиков, которые, если им приспичило выпить, чего только не наплетут и не наобещают. Но чувствуется, подобрела.

– Нам немного шампанского…

– Шампанского нет!

– Перед полетом, для храбрости, – Гурам величественной горой Эльбрус нависает над буфетной стойкой. – Отблагодарю.

В глазах буфетчицы появляются проблески сострадательного понимания:

– Сколько?

– Три бутылки. Но холодного!

В том, что касается гражданской авиации, у Гурама есть две серьезные проблемы. Первая – из-за своих некондиционных габаритов (весит больше сотни кило!) он вынужден приобретать для себя не один, а два билета, поскольку в стандартное кресло не умещается при всем своем желании. Вторая проблема – его всегда задерживают при досмотре на спецконтроле. Вот и сейчас зазвенел так, будто одет в стальные доспехи средневекового рыцаря. Милиционер смотрит на него с подозрением: «Ремень? Часы? Мелочь? Сигареты? Выкладывайте все!». Абсандзе возвращается на исходную позицию, роется в карманах и, найдя затерявшуюся в кармане монетку, проходит через дугу металлоискателя. И опять звон. Так повторяется раза три или четыре. Повторилось бы и пятый, но разгневанный экс-министр вдруг вспоминает о том, что в его теле сидит пять пуль, которые врачи так и не решились извлечь. Он получил их чуть более года назад в Тбилиси во время вооруженных столкновений с восставшими против Гамсахурдиа сторонниками Шеварднадзе.

– Слушай, объясни ему! – Гурам смотрит на Веденяпина почти с мольбой, и, потеряв самообладание, переходит на менгрельский акцент. – Я сэчас нэ знаю, что сдэлаю!

Веденяпин терпеливо объясняет стражу авиационной безопасности, что в теле нашего большого друга засело десять пуль (на всякий случай, Паша решил увеличить их количество, поскольку Гурам слишком уж надрывно звенел). Его можно раздеть хоть до трусов – аппарат все равно будет показывать присутствие металла. Милиционер смотрит на Гурама с сочувствием:

– И где ж его так? В Афгане?

Паша горестно кивает: «Под Кандагаром!», и мы идем на погрузку.

Наспех выпитое шампанское оказалось нелишним – давно не ремонтированный ЯК, выработавший все положенные ему ресурсы, вел себя так, будто ему до смерти надоело летать и он, в отместку измучившим его пилотам, решил рассыпаться прямо в воздухе. Почему-то в этот момент мне вспоминается история с падением самолета под испанской Кордобой, в которой Ельцин, тогда еще депутат Верховного Совета СССР, получил серьезную травму. Я не был ее непосредственным участником, потому что в ту поездку меня не взяли. Знаю ее по рассказам двух очевидцев – Льва Суханова и Виктора Ярошенко. Как говорится, показания свидетелей сходятся.

…В ту апрельскую поездку 1990 года они отправились втроем (Ельцин, Суханов, Ярошенко) плюс переводчик. Цель – презентовать испанскому читателю ельцинскую «Исповедь на заданную тему». Прилетели в Кордобу и провели две встречи. На каждой присутствовало не более двадцати человек. Ельцин в бешенстве: «Может, мне еще и по квартирам пойти про книжку домохозяйкам рассказывать?!». Суханов успокаивает: в Барселоне будут полные залы, это же почти столица!

Маленький частный самолетик на шесть пассажиров разбегается как старичок, страдающий артритом коленных суставов. Кажется, не взлетит, но взлетел. Правда, на этом тревоги не кончились. В воздухе он повел себя еще хуже – повторял траекторию полета потерявшей ориентацию ласточки. Его бросало из стороны в сторону, и крылья то и дело становились почти вертикально земле.

Минут через десять после взлета из кабины вышел пилот и бесстрастным голосом водителя обесточенного троллейбуса объявил пассажирам:

– У нас маленькая проблема – вышла из строя навигационная система.

– Как?!

– Мы уже несколько раз говорили хозяину, что ее надо менять, но… – по лицам пассажиров пилот понимает, что им не интересны его объяснения. – До Барселоны засветло не долечу. Пока солнце не село и видно посадочную полосу, вернусь в Кордобу. Мне очень жаль, но…

Ярошенко, который буквально несколько дней назад связал себя узами законного брака и, можно сказать, еще даже не успел вкусить всех прелестей своего нового положения, обеспокоенно интересуется:

– А в Кордобе вы увидите полосу?

Пилот смотрит на него так, будто тот поинтересовался законностью испанского статуса Каталонии – с полупрезрительным удивлением:

– Если не увижу полосу, буду садиться на реку.

– А на реку сможете сесть?

– Если сверху рассмотрю мелководье, сяду.

В таких ситуациях у русского мужика непроизвольно срывается с уст крепкое словцо. Но Суханов с Ярошенко сдерживаются, ибо знают особенность Ельцина – он сам никогда не сквернословит и не терпит, когда при нем выражаются другие. Как-то в Америке, на пляже Майами, он рассказал мне, что очень давно, еще в студенческие годы, поспорил с приятелем, что никогда не будет материться, и с тех пор хранит верность данному слову. Это одно из его, несомненно, положительных качеств. Другое, известное мне – никогда никому не тыкать. Ельцин со всем без исключения на «Вы».

Самолет бросает из стороны в сторону. Кажется, еще мгновение, и все, конец! Ярошенко не выдерживает:

– Борис Николаевич! я знаю, вы этих слов не любите, но, кажется, мы сейчас ёб***ся!

В этот момент самолет касается… Нет, не касается – прыгает на бетонную дорожку. Все происходит именно так, как предсказывал Виктор Ярошенко – ёб***сь.

Вечером следующего дня травмированный Ельцин уже лежал на операционном столе. А в Москве появились публикации, что неполадки с самолетом, так и не долетевшим до Барселоны, – спецоперация КГБ по устранению неугодного Кремлю лидера российской демократии.

…В начале марта Элиста ненамного теплее Москвы. Температура хоть и плюсовая, но пронизывающий ветер сводит на нет ощущение наступившей весны. Мысль, что придется ходить на митинги, совершенно не радует. К счастью, Валера не предлагает нам ничего подобного. Он вообще ничего не предлагает. Похоже, мы нужны ему исключительно для моральной поддержки. Но раз уж прилетели, надо что-то делать и приносить какую-то пользу.

– Предлагаю поступить так: Веденяпин возьмет на себя работу с местными журналистами и постарается склонить их на нашу сторону, а я займусь интеллигенцией – учителями, преподавателями вузов, научными работниками. Устрой мне несколько встреч с ними.

– Среди избирателей много грузин? – Абсандзе хлопает ладонями по столу, отчего стоящая на нем посуда радостно звякает. – Я им скажу, за кого надо голосовать! Они все будут за генерала Очирова!

Валера несколько озадачен таким напором, но, сделав скидку на выпитое нами шампанское, запах которого почувствовал еще в аэропорту, дает, как он выражается, «оперативную установку» на сегодняшний день:

– Отдыхайте, акклиматизируйтесь, ну, и все такое. На сегодня для вас запланировано только одно мероприятие – надо сходить в университет на встречу Илюмжинова с избирателями. Там будет вся его команда. Хочу, чтоб вы на нее взглянули.

Илюмжинов оказался презанятным типом. Эдакий психологический микст – авантюрная масштабность Остапа Ибрагимовича Бендера, необыкновенная легкость мысли Ивана Александровича Хлестакова и изощренная предприимчивость Павла Ивановича Чичикова. От первого персонажа происходит поражающий своей абсурдностью хлесткий лозунг: «Богатый президент – неподкупная власть!» и обещание через несколько лет превратить погрязшую в нищете Калмыкию в процветающий Кувейт. От второго – будоражащие воображение рассказы про близкую, почти закадычную дружбу с сильными мира сего. От третьего – мифические «личные» дотации на хлеб и молоко в обмен на голоса избирателей. Мифические они потому, что если идущий в рост предприниматель кому-то что-то посулил, это значит только одно – у кого-то что-то отберет.

Что же касается команды Илюмжинова – это нечто! Причудливая смесь вчерашних кооператоров, поднявшихся на шашлыке и джинсах-«варенках», и рэкетиров, еще не успевших раскаяться, но уже вставших на путь исправления. Ведущий вечера-встречи (именно так устроители назвали это послеполуденное мероприятие), он же, по всей видимости, правая рука кандидата, внешним видом и манерными ужимками очень напоминает кота Базилио. Глядя на него, Абсандзе не может сдержать презрительную усмешку:

– Слушай, где он его подобрал?! У нас таких даже буфетчиками в хинкальные не берут!

По большому счету, подобные мероприятия не имеют никакого смысла. Во-первых, потому, что политически разномастные кандидаты на них походят друг на друга, как две капли воды. Каждый искренне негодует по поводу того, что избиратель бесправен и беден, и каждый, в случае своего избрания, сулит ему золотые горы. Во-вторых, присутствующие на этих мероприятиях граждане в большинстве своем для себя уже все решили, как, впрочем, и те, что отсутствуют. Одни приходят скоротать медленно текущее пенсионерское время. Другие – немного развлечься, задавая едкие вопросы тому, до кого завтра уже не докричатся. Третьим охота хотя бы на короткое время ощутить себя Гражданином, от мнения которого в стране что-то зависит.

На вечер у Очирова тоже назначены какие-то камерные встречи с избирателями, на которых мы можем не присутствовать. Нам остаются машина с водителем и пожелание набраться сил для завтрашних битв. Его, это пожелание, наш «большой Гурам» связывает исключительно с сытным ужином.

– Слушай, друг, где у вас тут можно нормально покушать?

Водитель пожимает плечами: «Не знаю, я дома кушаю», но по лицу чувствуем – пытается припомнить наиболее хлебосольные заведения родного города. К счастью, ему это удается:

– Есть одно неплохое заведение. Правда, оно в последнее время закрыто на спецобслуживание. Не знаю, пустят ли вас.

Во всем бывшем СССР не существует такого спецобслуживания, которое сумело бы отказать в обслуживании нашему грузинскому другу: «Поехали!».

Неплохое заведение – это небольшой ресторанчик на втором этаже типового двухэтажного здания советской постройки. В таких обычно размещались предприятия бытового обслуживания. Так что, вполне возможно, еще не так давно здесь шили-пошивали мужскую и женскую одежду или ремонтировали бытовую технику, от утюгов до холодильников. Посетителей, можно сказать, никого, кроме нас, только компания в другом конце зала. Судя по всему, наше появление не пришлось ей по душе – разговоры стихли, и они подозвали официанта. Выслушав что-то, тот удалился, и в зал сразу же вышла дородная дама в черном деловом костюме с белоснежным жабо, по всей видимости, здешний администратор. Очевидно, она сумела дать такое объяснение нашему появлению, которое успокоило спецклиентуру (полагаю, сказано было примерно так: мол, командировочные из Грузии, попросились поужинать, скоро уйдут). На нас перестали обращать внимание, разговоры и тосты возобновились.

– Черт меня дери! – Веденяпин толкает меня локтем в бок. – Ты только посмотри, кто здесь гуляет!

Делаю вид, что любуюсь интерьером обеденного зала (кстати, аляповато-безвкусным). Перевожу взгляд с предмета на предмет и, наконец, останавливаю его на сидящей за сдвинутыми столами компании.

Черт меня дери! Да тут весь штаб Кирсана Илюмжинова во главе с котом Базилио! С этого момента поедание пищи как таковое становится для нас лишь средством маскировки – мы обращаемся в слух. Но до нас доносятся лишь обрывки фраз, которые, при желании, можно прицепить к чему угодно – к политике, к бизнесу, к пацанским разборкам и даже к воровскому толковищу. И вдруг…

Кот Базилио встает с наполненной рюмкой в руке и выкрикивает тост: «Мафия бессмертна!». Все разом вскакивают со своих мест и дружно рявкают:

– Мафия бессмертна!

Хрустальный звон рюмок и бокалов катится по залу, и каждый заглатывает свою порцию горячительного. А мы сидим, пораженные увиденным и услышанным, и не можем произнести ни слова. И только Паша Веденяпин выдавливает из себя стон:

– Хайль Гитлер! Зиг хайль!

Этот номер исполняется несколько раз. Мы просто теряемся в догадках относительно природы такого безумия. Возможно, молодые политбойцы крепко выпили, хотя по ним этого не скажешь. А, может, представление разыгрывается специально для нас. Ведь мы присутствовали на их вечере-встрече, а в зале было не так много народа – увидели, запомнили, узнали, а теперь хотят немного позлить людишек из команды главного соперника. Но тогда у них серьезная проблема с общим интеллектуальным развитием. Как бы то ни было, но трудно, просто невозможно представить, что эта молодежь, истерично орущая в ресторане: «Мафия бессмертна!», через несколько лет превратит обездоленную Калмыкию в процветающий Кувейт.

…Каких-нибудь полсотни верст к юго-востоку от Элисты, и мы уже в другой климатической зоне. Здесь вовсю бушует весна – на васильковом небе искрометное солнце, перед машиной то и дело шныряют какие-то зверьки, а суслики столбиками стоят на холмиках вдоль дороги, явно одуревшие от радости, что перезимовали. А какой здесь воздух! Описать невозможно. Если остановиться, заглушить мотор и выйти из машины, можно услышать, как поет весенняя степь – на все голоса! Каждая птаха свиристит о своем и на свой манер, но всё вместе слышится как радостный Гимн весне. Но лучше не останавливаться, потому что тогда нас догонит густое облако поднятой колесами пыли, и будет уже не до сантиментов.

Едем через степь по накатанной грунтовой дороге в сторону Дагестана. Маршрут, конечно, не самый короткий, но выбран исходя из двух соображений. Первое, но не самое главное – чтобы не светиться на российских блокпостах, недавно появившихся на всех главных дорогах в Чечню. Второе (оно намного важнее) – если мы по степной грунтовке доберемся до Кизляра, затем по шоссе до Хасавюрта, а там повернем на Грозный, тогда путь, который придется проделать по территории мятежной республики, будет самым коротким, всего каких-нибудь 70 километров. Соответственно, и риск оказаться в населенном вшами зиндане меньше, чем где бы то ни было.

В Элисте нам дали «Волгу» с водителем, но не догадались дать в дорогу котомку с едой. Поэтому Гурам, сидящий на переднем сиденье, все чаще и чаще горестно вздыхает – он проголодался. Но что делать? Водитель достает из «бардачка» пистолет:

– Хотите, свернем на озеро? Это отсюда недалеко, километров двадцать. Подстрелим утку и пожарим на огне, как шашлык.

Мы с Веденяпиным орем почти хором:

– Ты зачем с собой оружие взял?!

– А что такого? У меня на него разрешение имеется.

Гурам смотрит на парня, как на мадагаскарского шипящего таракана:

– Друг, ты еще в Чечне покажи свое разрешение. Там его и скушаешь, – видно, Гурам так голоден, что даже шутки у него рождаются исключительно кулинарного свойства. – Умный такой, да?

Выезжаем на бетонку в районе Кизляра. Обочина дороги олицетворяет гайдаровские принципы частного предпринимательства – на несколько километров растянулась череда полок, сколоченных из разномастных досок и реечек, с расставленным на них товаром. Чего здесь только нет! И фабричное, и домашнее! И мясное, и молочное! И консервированное, и жареное-пареное! Но…

Медленно едем вдоль импровизированного придорожного супермаркета, и Гурам внимательно рассматривает разложенный на грязных досках товар. После двухсот метров у него пропадает желание приобретать здесь какой-либо провиант:

– Купите мне пачку печенья и бутылку китайского пива, – он еще раз взглянул в окошко и внес уточнение: – Нет, только бутылку пива.

…Нам немного не повезло – за поворотом на Грозный буквально только вчера выставили блокпост. Тщедушного вида молоденький солдатик, одетый не по форме (шея замотана шарфом домашней вязки, а из расстегнутого ворота куртки выглядывает пестрый свитер) дрожащей от холода рукой листает наши паспорта. Чувствуется, они его мало интересуют. Наши русские лица (Гурам общего впечатления не портит) для него доказательнее любого паспорта.

– Оружие есть? – хором отвечаем: нет! – Откройте багажник.

Там не обнаруживается ничего недозволенного. Теперь ему следует осмотреть салон. Солдат заглядывает в открытое водительское окошко и замечает лежащую рядом с Гурамом пачку «Мальборо».

– Сигареткой не угостите? К нам уже два дня лавка не приезжает, а курить очень хочется.

Гурам сует пачку в руки солдату: бери все! Такая щедрость вселяет в бойца надежду:

– А у вас водки нет?

К Гураму приходит охота покуражиться: а у тебя патроны есть?

– А какие вам надо?

Веденяпин резко открывает дверь и протягивает солдату литровую бутылку китайского пива:

– Нет у нас никакой водки! Пиво есть. Пиво будешь?

Боец берет бутылку обеими руками и рассматривает с таким трепетом, будто это и не бутылка вовсе, а волшебный сосуд со всемогущим Хоттабычем внутри:

– Я такого никогда не пробовал!

– Мы можем ехать?

– Осторожно только. На той стороне всякое случается.

Водитель запускает двигатель. Мы с Пашей машем парню рукой: будь здоров, парень, удачи тебе! Гурам добавляет свое напутствие: смотри, солдат, Родину не пропей!

Ох, напрасно он сейчас это сказал, напрасно. Что видел этот пацан в своей недолгой жизни? Мертвые заводы да давку у кассы, из которой доносится визг: «В этом месяце зарплаты не будет!». И мать, по вечерам роющуюся в старых вещах в надежде найти хоть что-нибудь, что можно продать. А еще отца, запившего после того, как его на глазах участкового милиционера отметелили за отказ платить дань местным бандитам. Да полуслепую бабку, которая каждый день бегает к деду на кладбище и сидит там часами, горестно причитая: «Угораздило же меня тебя пережить!». А еще новых хозяев жизни, презирающих все живое вокруг себя, перед которыми не ломают шапку разве что те, кому жизнь опостылела. Вот его Родина. Другой не знает. Про другую, когда отправляли сюда, ему никто не рассказал.

Похоже, Гурам чувствует мое настроение – поворачивается и смотрит с обидой:

– Слушай, это я ему водку предложил, да? Он сам у меня попросил! А если я – враг? Какой же он после этого защитник?!

Веденяпин вступает в спор замечанием, которое повторяет мои мысли:

– Этот пацан не знает, для чего его сюда послали и что он тут защищает. Он знает, что ему сейчас холодно. И покурить охота. И выпить, чтоб согреться и чтоб время быстрей пошло.

На обочине в свете фар мелькнул пригнувшийся к земле изрешеченный пулями старый дорожный указатель: «Чечено-Ингушская АССР».

Мертвая ночь. За час пути ни одной встречной машины. Более того, никаких признаков присутствия человека. Хоть бы огонек какой. Одна лишь непроглядная темень. Едем в пробитом фарами черном тоннеле. По обочинам растут огромные деревья (в темноте не разглядеть, что за порода), кроны которых смыкаются над дорогой. В другое время я бы сказал, что это очень красиво, даже романтично. Но сейчас от всего этого как-то не по себе.

Гурам вдруг открывает «бардачок», достает оттуда пистолет и смотрит, куда бы его припрятать. Не найдя ничего лучше, снимает ботинки и сует оружие в один из них, сверху прикрыв шерстяным носком. Ботинки у него такого гигантского размера, что в каждом, при необходимости, можно спрятать самоходную артиллерийскую гаубицу.

– Ты думаешь, в ботинке его не найдут?

– Э-э, кто захочет трогать вонючий носок?!

Гурам поворачивается к водителю: остановись и погаси огни. Все вокруг погружается во мрак, и только впереди, в метрах пятистах от нас, на дороге мерцают слабые огоньки. С десяток огоньков.

– Мы сейчас где находимся?

Водитель включает в салоне свет и разворачивает потертую карту:

– Думаю, где-то на подступах к Гудермесу.

– Есть какая-нибудь объездная дорога?

– Никакой.

Несколько огоньков становится ярче и крупнее. По всей видимости, нас засекли и движутся навстречу.

– Ну что, ребята, с богом?

…Обступившие машину мужчины одеты, что называется, с миру по нитке, кто во что горазд. Поэтому одновременно похожи и на разбойников с большой дороги, и на колхозных механизаторов. Пожалуй, на разбойников все же больше, поскольку настроены весьма агрессивно и у каждого в руках автомат, направленный в нашу сторону. Разглядеть их получше не удается, поскольку, выполняя чью-то гортанную команду, чеченцы достали из карманов фонарики и принялись светить нам в глаза. Видим только одного, судя по всему, старшого, стоящего перед капотом с «калашом» наизготовку и обвешанного аксессуарами смерти – ножами, гранатами и подсумками с боезапасом.

– Фары не выключать! Выйти из машины! Руки за голову!

Гурам, памятуя о кавказской солидарности, пытается вступить в переговоры с использованием мингрельского акцента:

– Дарагой, я тэбэ сэчас все объясню!

– Молчать! – старшой отпрыгивает в темноту, будто испугался, что большой Гурам его съест. – Всем встать перед машиной!

Может обкурился? Хуже, если они тут все обкуренные. Гурам, не глядя на меня, задает вопрос, понизив голос до полушепота:

– Павел, если я скажу, что мы едем к Дудаеву, как думаешь, это будет хорошо?

За меня отвечает никогда не унывающий Веденяпин:

– Они как только об этом услышат, так лезгинкой вокруг нас пойдут!

Но Гурам лучше нас осведомлен насчет того, во что ценится жизнь чужестранца и иноверца на любой из нынешних кавказских войн. Так что шутить в этой ситуации не намерен и относится к происходящему более чем серьезно. Но старшому, судя по всему, наши разговорчики не нравятся, и он визжит из темноты:

– На землю! Перед фарами! Лицом вниз! Руки за голову!

Гурам делает вторую попытку:

– Слушай, я тебе сейчас все объясню…

– Лечь! Мамой прошу, лечь!

Ну, раз мамой, тогда, конечно. Ложимся в пыль. Она тяжелая и жирная, как ржаная мука. В голове крутится несуразная мысль: хорошо, что накануне не было дождя! Душераздирающий сюжет – ночь, свора вооруженных до зубов головорезов, машина с работающим двигателем, тусклый свет фар, и четверка несчастных путников рядком в пыли. Возле меня тяжело дышит Гурам. Ему не просто лежать на его многолитровой емкости животе. Он поворачивает голову ко мне и шепчет: «Сейчас ему все скажу», и делает третий заход:

– Мы едем в Грозный, к Дудаеву!

Или старшой обкурился-нанюхался до остервенения, или боится нас больше, чем мы его. А, может, здесь просто так принято реагировать в подобных ситуациях:

– Руки за голову! Мамой прошу! Не знаю никакого Дудаева!

– Позвони в Грозный, скажи: люди из Москвы едут к Дудаеву!

– Дудаев! Какой Дудаев?! Не знаю никакой Дудаев!

Чьи-то цепкие пальцы ощупывают меня со всех сторон. Противно.

– Оружие? Документы?

– Оружия нет. Документы в кармане куртки.

– Достань. Только не дергайся, пристрелю!

Странный голос. Похоже, принадлежит не чеченцу. Хочу поднять голову и хоть краешком глаза взглянуть на этого типа, но не получается – мне в лоб упирается его грязный ботинок. В голове рождается еще одна несуразная мысль: волосы теперь наверняка надо мыть, а я, как назло, шампунь не взял!

Как необычно течет время под дулами автоматов! Сколько мы уже тут валяемся – пять минут? десять? полчаса? Понять невозможно. Оно как бы остановилось. И вдруг…

– Кто водитель? Подними руку, – по всей видимости, тот делает, что ему велено. – Встань. До Грозного поедешь вон за тем «Жигулем». Понял? Не отставать и никуда не сворачивать! Строго за ним!

Ботинок, маячивший возле моего лица, зачем-то топает пару раз, погружая меня в облако удушающе едкой пыли, и исчезает.

…«Жигули» тормозят на въезде в Грозный, недалеко от поста ГАИ. Останавливаемся рядом. Водитель, не выходя из машины, делает знак, чтоб мы опустили стекло:

– Дальше езжайте сами.

Гурам достает из кармана бумагу с адресом Гамсахурдиа:

– Друг, не знаешь, где улица…

– Я город не знаю, спросите у ментов, – машина резко рвет с места и исчезает в темноте пригородного шоссе.

На часах 21:25. Далее счет нашей миссии в Грозном пойдет на минуты, поскольку завтра к полудню мы уже должны вернуть в гараж машину вместе с водителем и готовыми к борьбе за голоса избирателей предстать пред своим кандидатом в президенты Калмыкии.

Гаишник, услышав от Гурама адрес, как мне кажется, смотрит на нас без особой симпатии. Он машет жезлом в сторону погруженного в полутьму города и цедит сквозь зубы неопределенное: это там. Мы понимаем, что ничем более он нам полезен будет. Приходится переспрашивать у стоящего неподалеку таксиста. Он и сидящий в салоне пассажир, постоянно споря друг с другом, объясняют дорогу с таким обилием городских ориентиров, что мы окончательно запутываемся. К счастью, Гурам вспоминает, что у него есть номер мобильного телефона охранника, живущего в доме Гамсахурдиа. Звонит ему, и тот корректирует наше дальнейшее передвижение по городу до тех пор, пока не оказываемся у настежь раскрытых ворот.

Экс-президент встречает нас на ступеньках большого двухэтажного особняка, по всей видимости, летом утопающего в зелени: «Добро пожаловать в мою “маленькую Грузию!”». Он одет так, будто собрался на официальный прием – черный костюм, белоснежная рубашка и строгий галстук. Приглашает зайти в дом, но дальше прихожей не ведет.

– Не очень устали? – спрашивая об этом, Гамсахурдия снимает с вешалки плащ. – Сейчас едем в Дом правительства. Вы мои гости, и вас хочет поприветствовать мой друг Джохар. Потом вернемся сюда и поужинаем вместе. Манана специально для вас готовит грузинский стол.

Грозный производит тягостное впечатление. Еще не так поздно, около половины одиннадцатого, но на улицах почти нет машин и совсем нет прохожих. Половина уличных фонарей не горит. Вывески магазинов погашены. Но самое удручающее впечатление производит бетонная махина Дома правительства, по всей видимости, бывший обком партии – сплошь темные окна. В общем, полное ощущение осажденного города.

Двое вооруженных до зубов повстанцев (уж на кого-кого, а на солдат регулярной армии они никак не похожи) встречают нас у парадного входа и ведут, минуя все охранные посты, в приемную президента Чечни. Проходим через слабоосвещенный большой зал, в котором, тихо переговариваясь, толпятся густо поросшие щетиной мужчины, одетые во все черное – черные костюмы, черные рубашки, черные остроносые туфли. Может, это личная охрана Дудаева? Но зачем ему так много охранников? Даже при Ельцине не бывает одновременно столько бойцов. Хочу рассмотреть их получше, но сопровождающий легонько подталкивает в спину, давая понять, что не следует задерживаться.

В большой, но какой-то необжитой приемной можно и оглядеться. Становится понятным, почему снаружи Дом правительства кажется необитаемым – все окна наглухо зашторены плотной светомаскировочной тканью. На стене огромный портрет волка, зловещий оскал которого не должен оставлять и тени сомнения, что он разорвет в клочья любого, кто встанет у него на пути. А под портретом, прислонившись к стене, еще с десяток лихих абреков, тоже одетых во все черное. Причем стоят они в таких позах, чтобы у нас была возможность удостовериться в наличии у каждого табельного оружия.

Увидев нас, секретарь выскакивает из-за стола (замечаю болтающийся под пиджаком пистолетище, размерами раза в полтора внушительнее нашего «Макарова»), ни слова не говоря, исчезает в кабинете президента и буквально через секунду возвращается назад: батоно Звиад, проходите!

Втроем ждем в приемной. Крутые охранники поглядывают на нас с насмешкой: мол, солидных посетителей приглашают сразу. Возможно, я себя накручиваю, но с того момента, как мы переступили порог этого здания, меня не оставляет ощущение исходящей отовсюду враждебности. Кто бы мы ни были, с какой бы целью ни заявились, – нас здесь не ждут и нам здесь не рады. Вспоминаю старика Аджубея с его загадочным просителем из Кремля: на что они рассчитывают?! Ничего из их миротворческой затеи не выйдет! Я и прежде в этом не сомневался, а теперь просто уверен. Люди Дудаева заточены на войну, и он, каким бы ни был боевым генералом, не отважится их разочаровать. Они жаждут крови, и он должен напоить их кровью, иначе прольется его собственная.

На столе по-шмелиному гудит селектор. Секретарь снимает трубку и, даже не повернув головы в нашу сторону, кивает на дверь, ведущую в кабинет: заходите!

Это первый в моей практике случай, когда фото- и телеобраз полностью совпал с увиденным воочию. Передо мной стоит человек, которому всю сознательную жизнь хотелось доказать окружающим свое право на превосходство. Он доказывал это в семье, на улице, в школе, в военном училище, в полку. И у него получалось! Не каждому чеченцу довелось сделать такую блистательную карьеру в Советской армии – генерал, комдив! Он добивался многого, но мучился, почти страдал от того, что еще не всего добился. Этим он напоминает мне Ельцина. Может, поэтому они никогда и не смогут договориться? Однополярные заряды. Мне почему-то кажется, Дудаев, как и Ельцин, на службе бывает суров до жестокости, зато за праздничным столом, даже в кругу подчиненных, раскован и весел, душа компании. А еще кажется, что его должны любить женщины, и он не отказывает им в знаках внимания. Полуулыбка и глаза с поволокой придают ему некий флёр бесшабашности.

Дудаев здоровается с нами за руку:

– С приездом! Молодцы, что навестили Звиада Константиновича, – на пару секунд задерживает мою руку в своей руке. – Как Борис Николаевич?

– Нормально. Работает.

– Хорошо.

В его бесчувственном «хорошо» нет ни злорадства, ни удовлетворения. Воспринимается как междометие, нечто вроде «ага» или «угу».

– Ну, как мы живем, вы уже видели, – кивает на зашторенные окна. – Нас тут Россия бомбить собралась, приходиться затемняться. Я, правда, сразу предупредил генералов – ни один экипаж на базу не вернется!

И больше о противостоянии с Россией ни слова. Только о насущных хозяйственных проблемах – перебоях с электричеством, уличном освещении, отоплении домов и о том, как подорожал хлеб. Говорим минут десять. Вернее, Дудаев говорит, Гамсахурдия вставляет реплики, Гурам согласно кивает, мы с Веденяпиным изображаем молчаливую заинтересованность. Не могу избавиться от ощущения порочности происходящего со мной – минуту назад я пожал руку человеку, который ценит людские жизни не дороже камушка на берегу горного ручья, особенно если это русские жизни. Может, вот из этого зашторенного окна полтора года назад его сторонники выбросили избитого председателя грозненского Горсовета Виталия Куценко. Им ничего не стоит и со мной поступить точно также. Представляю, как это будет подано в российской прессе: бывший пресс-секретарь Ельцина поехал на поклон к врагу, и пал жертвой его ненависти к России. И поделом мне!

– Ну что ж, пожелаю вам приятного вечера! Вас еще ждет настоящий грузинский ужин…

– Джохар, может, все-таки присоединишься?

– Спасибо, батоно, но у меня еще много работы.

Мы уже у двери…

Уже Гурам взялся за ручку…

Уже сделал шаг в сторону, пропуская вперед своего президента…

В голове пульсирует тревожная мысль: неужели напрасно съездили?!

И вдруг…

– Павел!

Оборачиваюсь. В полумраке кабинета Джохар Дудаев больше напоминает призрак Джохара Дудаева. Возможно, призрак будущей войны, беспощадной и ненужной. Неужели у него все-таки хватит здравого смысла сделать шаг к примирению?

– На секунду, – Дудаев ждет, когда я подойду к письменному столу, возле которого он стоит. – Два года назад, в январе 91-го, Борис Николаевич не мог добраться от Таллинна до Ленинграда, были у него проблемы с транспортом. Так я тогда дал ему свою машину. Выручил… Знаете эту историю?

– Нет, ничего о ней не слышал.

– Да-а, – генерал насмешливо кривит рот, – вот и он, наверное, уже «не слышал», – Дудаев берет со стола книгу и протягивает мне. – Вот, недавно издали в Вильнюсе. Поступите с ней так, как посчитаете нужным.

Беру книгу. На обложке имя автора: Джохар Дудаев. Согласно традиции, на первой странице должно быть авторское посвящение. Раскрываю книгу – так и есть!

– Я могу прочитать, что здесь написано?

– Конечно. Вы же должны знать, что везете своему президенту, – Дудаев смеется, будто сказал веселую шутку. – А хотите, я сам прочитаю?

– Пожалуйста, – протягиваю ему книгу.

– «Борису Николаевичу Ельцину, с добрыми пожеланиями. Однажды мы уже были вместе. Пусть тот случай не окажется последним. Джохар Дудаев». Вас устраивает такой текст?

– Меня устраивает любой. Лишь бы он вас с Ельциным устроил.

– Ну что ж, всего доброго. Счастливого пути!

Беру книгу, пожимаю генеральскую руку – сейчас она почему-то вялая, будто нехотя протянута для рукопожатия – и иду к выходу.

– Вы когда назад?

– Хотим рано утром, еще до рассвета.

– Я дам машину ГАИ. Будет сопровождать вас до вашего блокпоста. Что б на этот раз без эксцессов.

«До вашего блокпоста» – похоже, он уже поделил свой мир на русский и чеченский, на «ваш» и «наш». А может, и всегда жил в таком раздвоенном мире. Чеченец, ставший военным летчиком только лишь потому, что при поступлении в училище в графе «национальность» написал осетин. Последний – тринадцатый в семье! – ребенок, родившийся в родовом селе Ялхорой, из которого в 44-м выселили жителей, всех до единого. Единственный в семье, кого воочию не увидели дед и бабушка, заживо сожженные в том же 44-м году. Покуда был маленьким, не понимал многие «почему» в своей жизни. Почему Казахстан? Почему постоянное безденежье? Почему частые переезды с квартиры на квартиру? Почему отношение окружающих иной раз хуже, чем к «врагам народа»? У него, как у каждого чеченца, имеется свой счет к Советской власти. Но, кажется, из всех возможных вариантов генерал признает только один способ его оплаты – кровью.

…Грозненское пристанище Звиада Гамсахурдиа. Небольшая гостиная. Стол, накрытый согласно всем канонам национального празднества. На несколько часов Манана Гамсахурдиа перенесла нас в Грузию, да будет благословен каждый ее дом! Хозяин жестом приглашает рассаживаться:

– Грузинского вина предложить не могу, но коньяк будем пить грузинский.

Сначала выпиваем (понятное дело, стоя и до дна) за встречу. Потом, двумя раздельными тостами (разумеется, также стоя и до дна) – за Грузию и Россию. А затем Звиад Константинович рассказывает про то, как он, преследуемый «хитрым лисом» Шеварднадзе, бежал сначала в Баку, а оттуда в Ереван. И как президент Чечни послал за ним самолет. И что сейчас мы сидим в доме, принадлежащем Джохару Мусаевичу Дудаеву. С ужасом жду завершения героической повести – не приведи Господь, Гамсахурдиа предложит выпить за Дудаева, пусть даже не стоя и не до дна! По лицу Веденяпина вижу, что у того аналогичные мысли: ни за что! К счастью, тема разговора меняется, мы вспоминаем общих друзей, которых сейчас нет с нами, и в связи с этим рождается тост: за то, что мы, несмотря ни на что, вместе, и за дружбу! По традиции, его произносит Гурам, сопроводив собственные мысли своими любимыми стихами Расула Гамзатова. Не грузин, но «тоже очень наш человек»!

Расходимся около двух часов ночи, когда времени на сон почти не остается. Гурам ночует в доме у Гамсахурдиа, нас с Веденяпиным на милицейской машине отвозят на какие-то гостевые квартиры. Его – на одну, меня – на другую, и почему-то обе в разных районах города. По пути заводим с ментами разговор об их сегодняшнем житье-бытье. Оба, как по команде, вздыхают:

– Какая тут жизнь! Бежать отсюда надо.

– Чего вдруг?

– Бандиты власть взяли. Бандитам служим.

Смотрю на сидящих спереди милиционеров: может, русские ребята? Нет, чистопородные кавказцы. Стало быть, не все здесь так единодушно и благостно, как рассказывали сегодня Дудаев с Гамсахурдиа.

– В пять утра будем стоять у подъезда, не задерживайтесь, – милиционеры пожимают мне руку. – Нам надо, пока эта бандота не проснулась, довести вас до нашего блокпоста.

Про себя отмечаю: до нашего. Все-таки до нашего!

…В Элисте меня поджидает страшная весть – вчера умер Алексей Иванович Аджубей. Мысль: «Что же теперь делать с книгой Дудаева, через кого ее передать неизвестному адресату?» – последняя в череде нахлынувших горестных чувств.

И все же досадно было бы не довести дело до конца. И не потому, что потратили на него немало времени, сил и нервов. Результат превзошел все ожидания – вот что важно! Подарок Дудаева может стать хорошей зацепкой для начала диалога о примирении и согласии. Джохар еще не окончательно потерян для этого. Небольшой, почти нереальный, но все же есть шанс вернуть его в конституционное поле. Главное, что на нем пока нет русской крови. Пока нет! Хотя, насколько я смог почувствовать внутренний мир этого человека, он к ней уже морально подготовился.

Перебираю в уме все возможные варианты, пытаясь вычислить безымянного «человека из Кремля», который, со слов Аджубея, заказал мне визит к Дудаеву, и не нахожу ответа. Значит, надо искать в окружении Ельцина того, кто вхож к нему и не побоится, передав книгу с дарственной надписью, откровенно поговорить о Дудаеве и чеченском урегулировании. Наверное, такие люди есть, но самый надежный ход – через Сергея Филатова, руководителя Администрации президента. В свое время я пересекался с ним в Кремле, но только пересекался, и не более того. Поэтому надо действовать не напрямую, а через кого-то, с кем и он, и я в дружеских отношениях.

– Валерий Николаевич, а ты, случайно, не знаком с Филатовым?

– С Сергеем Александровичем? – генерал Очиров удивлен неожиданным вопросом. – Мы друзья, даже в гости друг к другу ходим. А почему ты об этом спрашиваешь?

…Весна 1994 года. Одиннадцать месяцев назад мы с Павлом Веденяпиным ездили в Грозный. Сейчас бы уже не поехали. Правильнее сказать – не доехали. Нас бы закопали где-нибудь на окраине Гудермеса, и никто б никогда не узнал, как окончился наш земной путь. Из Чечни каждый день приходят тревожные сообщения – Дудаев подавил вооруженное сопротивление оппозиции, распустил парламент, суды и все подразделения МВД. Теперь Ельцин может выбирать всего из двух вариантов – либо смириться с потерей мятежной Ичкерии, от которой по всему Кавказу неизбежно поползут метастазы кровавого сепаратизма, либо подавить «дудаевщину» во всех ее проявлениях. К сожалению, не в зародыше и не бескровно. Для такого момент уже упущен. Точка невозврата пройдена.

Нечасто, но вспоминаем ту поездку в Грозный. До сих пор не знаем, передали Ельцину книгу Дудаева и, если передали, как он на нее отреагировал. Спросить об этом можем только у Валерия Очирова, но тот недоступен для общения. Выборы в Калмыкии он проиграл (приятнее выразиться – чуть-чуть не выиграл), занял второе место, но после этого ушел в дела не менее важные – участвовал в обеспечении ввода миротворцев в зону грузино-абхазского конфликта, организовывал военную миссию ООН в Анголе и Камбодже, возглавлял временную администрацию по ликвидации последствий осетино-ингушского конфликта. А недавно до нас дошел слух – его назначают заместителем начальника Контрольного управления президента. Теперь мы его вообще едва ли когда увидим.

Но вдруг звонок: ребята, вы как?

…Весь вечер Очиров рассказывает нам о том, где был и чем занимался. После Элисты мы, конечно, тоже не сидели сложа руки, но у генерала все же хлопоты государственного калибра, и это рождает в нас с Веденяпиным белую зависть.

– Валера, а ты помнишь книгу, которую мы привезли от Дудаева? Не знаешь, ее все-таки передали Ельцину?

– Филатов передал из рук в руки.

– И что тот сказал?

– Ничего. Прочитал написанное и бросил на стол.

– И совсем ничего не сказал?

– Ничего.

Может, я себе придумал, что это был шанс начать диалог и избежать большой крови, причем с обеих сторон? Может, это тот самый случай, когда уже нельзя садиться за стол переговоров и надо дать возможность выяснить отношения пушкам? В конце концов, что такое книжечка с автографом врага? Может, это никакой не намек на готовность к примирению, а наоборот – демонстрация положения «на равных»? Все может быть. Но хочется думать…

Через два месяца, в самом конце весны 94-го, в качестве ближайшего подручного генерала Дудаева окончательно утвердится Шамиль Басаев. Режим в Грозном стремительно переродится из сепаратистского в криминально-террористический. В июне в Чечне уже будет полыхать гражданская война. А через полгода президент Ельцин отдаст приказ армии, не готовой к ведению боевых действий, силой восстановить в республике власть федерального Центра. Начнется первая чеченская война с ее неоправданно великими жертвами и иллюзорными победами.