Глава 3
Они въехали в Москву пронзительно солнечным и холодным сентябрьским утром.
Колонна машин, возглавляемая пятнистым закамуфлированным «ЗИСом», по Можайскому шоссе и Большой Дорогомиловской вывернула через Смоленскую площадь к Арбату. Теперь уже Воронцов, как недавно Берестин, жадно, не отрываясь, всматривался в мелькающую за открытыми окнами московскую жизнь. Что ни говоря, а только здесь по-настоящему ощущается невероятность происходящего. На фронте все иначе, фронт он и есть фронт. А видеть наяву то, что видел недавно лишь на старых фотографиях, в кадрах кинохроники или снятых в жанре «бюрократического романтизма» художественных фильмов вроде «Светлого пути» – совсем другое дело.
А Берестина кольнуло в сердце на углу Староконюшенного, где и началась вся эта «космическая опера» его встречей с Ириной. Не зря он тогда ощутил какое-то потустороннее дуновение неведомой опасности, увидев молодую стройную женщину в черном кожаном плаще.
Алексей невольно усмехнулся, вспомнив свое тогдашнее сожаление, что не для него уже свидания с загадочными красавицами и что жизнь почти прошла, не оставив надежд на какие-то неожиданности и яркие впечатления.
– Смотри, – прервал его воспоминания Воронцов, – и не скажешь, что фронтовой город.
– А ты ждал, будет как шестнадцатого октября?
– Нет, но все же…
– Так и должно быть. Фронт далеко, сводки спокойные, бомбежек не было, ополченцев не призывают… Мужчин конечно, поменьше, а так все в порядке. Кое в чем даже лучше. Страху меньше, по ночам не арестовывают, десятки тысячи из лагерей вернулись, наш великий друг в регулярных выступлениях обещает народу близкое и светлое будущее, кино бесплатно крутят, рестораны работают до утра. – Берестин невольно заговорил с нотками человека, имеющего основания гордиться своей причастностью ко всем названным преимуществам нынешней московской жизни перед довоенной.
Впереди блеснули купола кремлевских соборов, и Воронцов, невольно напрягшись, вернулся к теме, которая его волновала гораздо больше, чем бытовые подробности.
– Как хочешь, а опасаюсь я… Меня как учили – самым сложным моментом десантной операции является обратная амбаркация, сиречь возвращение войск на корабли с вражеского берега… Вас-то я отправлю, а сам останусь с глазу на глаз с натуральным Иосиф Виссарионычем. Что ежели его ранее угнетенная личность развернется, как пружина из пулеметного магазина? Помнишь, как оно бывает?
– Чего ж не помнить? Сколько мои солдатики пальцев поотбивали, а один как-то чуть без глаз не остался… – кивнул Берестин.
– Вот именно. У вас, конечно, на Валгалле тоже свои проблемы возникнут, но там хоть на ребят надежда, они вроде все продумали, а я выкручиваться должен…
– Выкрутишься. – Берестин не выразил готовности разделить тревоги Воронцова. Его больше занимали государственные заботы. – Хоть и понимаю я, что нас дальнейшее вроде и касаться не должно, может, и вообще ничего после нас не будет, а обидно, если Сталин все на круги свои вернет. Сумеет Марков запомнить и сделать, как намечено? Или история все-таки необратима и не имеет альтернатив?
– Серьезный вопрос. Если судить по моему прошлому походу – может, и не имеет…
Философскую беседу пришлось прервать, потому что «ЗИС» притормозил перед закрытыми Боровицкими воротами.
Лейтенант в форме НКВД чересчур внимательно принялся изучать документы Маркова и Воронцова, чем вызвал раздраженный генеральский окрик.
– Вас что, не предупредили? Или до сих пор от бериевских привычек не избавились? Открывайте! На фронт вам всем пора, опухли тут от безделья! Ротами командовать некому, а они впятером ворота сторожат! Вон, гляди, морда в окне не помещается…
Воронцов, не сдержавшись, расхохотался. Действительно, круглая и конопатая физиономия выглянувшего на шум часового раза в полтора превышала размеры обычного человеческого лица. Да и внезапный переход от берестинской интеллигентной манеры к начальственной грубости Маркова тоже его позабавил.
Но желаемый эффект был достигнут. Створки ворот распахнулись.
Берестин уже захлопнул дверцу, как из глубины башни возник еще один чин кремлевской охраны, с двумя шпалами на петлицах и рыхло-серым лицом человека, лишь изредка бывающего на свежем воздухе. Можно было предположить, что вся его жизнь протекает в недрах подвалов и казематов. Возможно, так оно и было.
– Попугаев, вы что? – закричал подземный обитатель, даже крик которого был странно похож на шепот. – Грузовики не пропускать!
– Тьфу! Еще и Попугаев! – изумился Берестин. – Придумают же!
Он оглянулся. Колонна запыленных пятитонок, в которой вместе с ним прибыл передовой отряд дивизии Ямщикова, вытянулась на добрую сотню метров и, естественно, перепугала охранителя.
Берестин мог бы позвонить коменданту Кремля, самому Сталину, недоразумение разрешилось бы в минуту, однако не он, а Марков, со дня своего ареста, ненавидел подобный тип сотрудников НКВД спокойной и презрительной ненавистью, и не потому, что лично ему они причинили массу неприятностей, а в принципе – как особую породу безмерно жестоких и абсолютно безнравственных существ. И не упускал случая поставить любого из них на подобающее место.
– Ты что себе позволяешь? Ты как стоишь перед генералом армии? А ну, смирно! – на последних словах голос у него даже зазвенел от сдерживаемой ярости. Он взмахнул зажатой в руке перчаткой, и через несколько секунд бойцы с первой машины с автоматами наизготовку окружили и обезоружили охрану ворот.
– Репетиция государственного переворота? – поинтересовался Воронцов, когда Берестин отдал комбату все необходимые распоряжения и пошел в караулку к телефону.
– Но ты же, хочешь спокойно вернуться домой? – ответил Алексей вопросом на вопрос. – Зачем вводить товарища Сталина в искушение? Тем более, что армейская охрана не в пример надежнее. Когда подойдет вся дивизия, всякие недоразумения будут исключены… – Берестин сделал жест, предлагающий Воронцову замолчать, потому что на том конце провода подняли трубку. – Кто? Пригласите товарища Сталина. Марков. Не поняли? Повторяю: Мар-ков… Я вас приветствую, товарищ Сталин. Так точно, прибыл. Через пять минут. Хорошо. Да, кстати, скажи там, кому надо, что охрану Кремля я беру на себя. Чтоб сдуру оружием махать не начали, а то мои орлы шутить не обучены. Нет, серьезно. Со мной пока батальон, а дивизия подтянется в течение суток. А этих на фронт, разумеется… Ладно, придем и все обсудим… С кем? Тогда и увидишь.
Берестин опустил трубку на рычаги.
– Вождь нас ждут. Заинтригованы. Так что готовься предстать.
Подозвал к себе комбата, который, казалось, только и делал, что регулярно захватывал правительственные здания, так он был деловит и спокоен.
– Направьте по взводу к каждым воротам. Свой КП развернете в Спасской башне. Временно назначаю вас комендантом. Конфликтов с бывшими сотрудниками не допускать. Со спецификой службы вас ознакомят. Ничьих указаний, кроме моих, причем отданных лично, не выполнять. У меня все. Действуйте.
Берестин подождал, пока последний грузовик въехал внутрь и ворота вновь закрылись.
– С этим порядок. Трогай… – скомандовал он водителю.
– А если твоему майору сам что-нибудь прикажет? – спросил Воронцов.
– Я же сказал – ничьих. Что ж, думаешь, я не знаю, кому что поручать? Для справки – майор Терешин у Маркова адъютантом был. Когда Маркова посадили, его из партии исключили и со службы выгнали. Почему не арестовали, как пособника врага народа, сказать затрудняюсь. Война началась – он в газете мою фотографию увидел и письмо прислал… Вряд ли он Сталина слушать станет… Обидчивый и хорошо соображает.
…Новиков принял их в своей комнате отдыха, оформленной так, чтобы как можно больше соответствовать стилю просвещенного лидера воюющей державы. Мебель, ковры и драпировки светлых пастельных тонов разительно контрастировали с оставленным в неприкосновенности интерьером рабочего кабинета. А о том, что хозяин этого помещения не только отдыхает здесь, но и государственно мыслит, говорили стеллажи с военно-историческими трудами им же уничтоженных авторов, справочниками по иностранным армиям и флотам, карты всех существующих и еще только могущих возникнуть театров военных действий.
После взаимных приветствий, удивленных возгласов и иных, принятых в кругу друзей выражений эмоций, Воронцов, осмотрев комнату, повернулся к Новикову.
– Знаешь, Андрей, чего здесь не хватает? Хорошего компьютера с программой «Война на Востоке». Видел я такую игрушку в Нью-Орлеане. Там как раз наш случай предусмотрен. Записаны все данные о Красной и немецкой армиях, вся тактика и стратегия и еще уйма всего. Компьютер играет за русских, а хозяин – за немцев. Цель игры – взять Москву. Для достоверности на дисплей проектируются карты, хроника, звуковое сопровождение. Роскошная забава. Там даже сводки погоды подлинные заложены. Вот бы ее тебе… Как это мне в голову не пришло? Сидели бы и гоняли варианты…
– Я всегда знал, что ты парень умный, – усмехнулся в усы Новиков, – только поучения апостолов плохо знаешь.
– А что?
– Да апостол Павел говорил: «Не будьте слишком мудрыми, но будьте мудрыми в меру».
Воронцов развел руками.
– Так что? Нужно понимать – финиш? Ну, рассказывай…
Воронцов в деталях повторил все, что уже раньше говорил Берестину.
– Понятно… – помолчав, будто еще раз представив себе картину во всех деталях, сказал Новиков. – Стало быть, практически наша служба закончена. Мы возвращаемся в свои телесные оболочки, Сашка с Олегом тут же выдергивают нас в Замок, и на этом все? Прочую работу делают Герард и Корнеев. А как с гарантиями? Вдруг наших тел на месте не окажется? Или ребята не сумеют к нам прорваться? Тогда как?
– Я доктор? Я знаю? – неожиданно вспомнил Воронцов одесское присловье. – По Антоновой схеме предполагается, что я вас перекидываю туда, когда парни будут на месте. То есть риск как бы исключен.
– Утешил. Если они не прорвутся, мы останемся здесь, только и всего. Отрадная перспектива… Может, Алексею нравится, а я свою рожу в зеркале видеть уже не могу.
– Ну, это ты зря. Смирение паче гордости, так, что ли? Вид у тебя очень даже ничего… Бравый.
К этому моменту Новиков сбросил зеленый армейский китель, который с началом войны стал носить вместо надоевшей серой «сталинки», подвернул рукава белой крахмальной рубашки и в узких синих бриджах и щегольских кавалерийских сапогах походил скорее на старорежимного казачьего полковника, чем на всем известные изображения вождя.
– Благодарю, – кивнул Новиков. – Посмотреть бы, что ты скажешь, когда наедине с данным персонажем останешься, когда нас с Лешей здесь не будет… – С обычной прозорливостью он угадал болевую точку Воронцова.
Дмитрий передернул плечами.
– Надеюсь, Бог не выдаст, свинья не съест.
Берестин повернул верньер большого «Телефункена», стоявшего на столике в углу. Медленно разгорелся зеленый глазок, через шипение и треск разрядов вдруг отчетливо и чисто прорвалась музыка. Алексей поправил настройку. Комнату заполнили звуки «Сент Луис блюза».
– Надо приказать, чтоб и наши радиостанции почаще приличные концерты передавали… – сказал Новиков, выходя из комнаты. Через минуту он вернулся с толстой красной папкой в руках, из которой торчали края и углы торопливо собранных со стола бумаг. – Тут у меня целая куча неподписанных… – начал он, но Воронцов предостерегающе поднял руку, и Новиков замолчал.
Музыка прервалась, и директор Би-би-си мягким баритоном начал читать сводку последних известий. После сообщения о действиях королевского флота и очередных налетах на Берлин он перешел к новостям с Восточного фронта.
Ссылаясь на германские и нейтральные источники, диктор говорил о том, что Красной Армии, очевидно, удалось приостановить наступление противника на Смоленском направлении. В целом военный обозреватель Би-би-си оценивал обстановку как тяжелую, но не катастрофическую. Особо было отмечено твердое и квалифицированное руководство войсками Западного фронта со стороны его командующего генерала Маркова. При этих словах Новиков одобрительно подмигнул Берестину, а Воронцов перевел столь лестную характеристику, потому что Алексей, со своей школьно-вузовской подготовкой, улавливал в передаче только отдельные слова.
Затем англичане сообщили, что на Балтике резко активизировались действия русского флота. Ударное соединение в составе двух линкоров, двух крейсеров, двух лидеров и десяти эсминцев подвергло бомбардировке Мемель, Пиллау и приморский фланг наступающих на Лиепаю немецких войск. По сообщению шведского радио, советские подводные лодки полностью парализовали морские перевозки между портами Германии и восточного побережья Швеции…
– Вот так, – удовлетворенно сказал Новиков. – Пусть знают, что мы в Маркизовой луже не отсиживаемся. А завтра и Черноморский флот свое слово скажет. Констанцу в щебенку размолотим, Плоештинские нефтепромыслы сожжем… Пусть тогда водой из-под крана свои танки и самолеты заправляют.
– Кстати, поясни, если нетрудно, почему вы тут в темную играть начали? – спросил Берестин, когда последние известия закончились и опять пошла музыка. Из «Серенады солнечной долины». – Мы же договаривались, ты сотню «катюш» обещал и пару армий из резерва.
– А мы тут с людьми посоветовались – неглупыми людьми – и решили не спешить…
– Решили! Вы тут решаете, а немцы через неделю к Смоленску могут прорваться! Ты бы видел, что на фронте творится! Гранатометов, и то не дал, сколько нужно. И новых самолетов. Рычагов каждый день по полсотни машин теряет и на меня, как на последнего трепача, смотрит.
– Вот завелся… – с сожалением сказал Новиков. У тебя, Алексей, началась профессиональная деформация. Ты слишком уж тесно отождествляешь себя с Марковым. Это для него такие вопросы и настроения естественны, а не для тебя. Тем более в последний день службы…
– Вот именно, что в последний! Мне, знаешь, не безразлично, что тут дальше будет! Я не для пришельцев стараюсь, чтоб им… Я всерьез воюю, хочу, чтоб здесь не двадцать миллионов погибло, а максимум два… – Берестин оборвал себя, нервничая, закурил, сломав две спички. – Глупость какая… – будто с удивлением сказал он. – Что это значит: «хочу, чтоб погибло два миллиона…»? Я хочу, чтоб вообще никто не погибал, хоть и понимаю, что так не бывает…
– Нет, ты точно переутомился. Ну сказал и сказал, мы ж тебя правильно поняли, – сочувственно покачал головой Новиков. – Когда мы с тобой по картам войну планировали, не во всем, оказывается, разобрались как следует. Тебе-то там, на передке, думать на перспективу, конечно, некогда было, а я находил возможность. Хоть и без компьютера. И вот чего надумал. Незачем нам сейчас резервы к тебе направлять и о контрнаступлениях мечтать. Ерунда получится, очень свободно можем все наши преимущества растерять. Как на юге в сорок втором…
– Так, идея ясна, а твои варианты? – Берестин сам не раз думал в этом направлении, но непосредственные заботы фронта и в самом деле не давали ему возможности размышлять о далеких стратегических перспективах.
– А очень просто. Кроме нас троих, здесь присутствующих, все остальные те же, кто и тогда воевал. И рядовые, и генералы… Никто выше себя не прыгнет. Вспомни, как они в тот раз наступали. Если б по-грамотному, и немцев бы от Москвы не на сто-триста километров отбросили бы, а на пятьсот минимум, и потерь бы в два раза меньше понесли.
– Так и то, что сделали, было выше сил человеческих!
– А я разве спорю? И никого не хочу обидеть или принизить. И героизм был, и все прочее. А умения – не хватало. Дальше пойдем – харьковское наступление, крымское… а потом что? Напомнить или сам знаешь? Так и сейчас то же самое выйдет. Сил мы уже собрали достаточно, если по цифрам смотреть. А тактическая подготовка, а стратегия? Обороняться у нас получается, худо-бедно. А наступать – не знаю. Не справимся, снова кровью захлебываться будем, технику зря погробим. Немцы вон даже после Сталинграда и Курской дуги очень даже здорово нам давать умели. Сейчас – тем более. Не так я говорю?
– Так, – нехотя согласился Берестин. Он представлял, как может все получиться. Пусть даст ему Новиков тридцать, даже сорок свежих дивизий. Необстрелянных, не знающих и не умеющих ничего, кроме как ударить в штыки на дистанции прямой видимости. Лобовыми атаками они смогут потеснить немецкие войска, заставить их перейти к обороне, но и только. В удобный момент какой-нибудь Клейст или Манштейн найдет подходящее место, танковым тараном пробьет фронт и снова пойдет гулять по тылам.
Войны немцы ни в каком варианте не выиграют, но лишней крови опять прольется море.
– Хорошо, согласен. И что ты изобрел?
– Да уж изобрел. С учетом того, что нас здесь не будет. Я хоть и не знал, когда нас устранят, но весь месяц последний только к этому и готовился. Смотри… – Он указал на карту Европы. – На твоем фронте остановим немцев и перейдем к позиционной войне. Спешить нам некуда. А все резервы, новые танковые армии, «катюши» и прочее сосредоточиваем на юге. От Винницы до Кишинева. И весной двинем. Через Венгрию, Румынию, Болгарию. Глубокий обход к южной Германии. А потом из Прибалтики через Восточную Пруссию и север Польши… Тогда, глядишь, к сорок третьему и вправду войну можно выиграть без лишних жертв и с совсем другой внешнеполитической ситуацией. А группой «Центр» в самый последний момент займемся, вот где настоящий котел получится, от Смоленска до Варшавы… Все ясно?
– В принципе красиво, – ответил Берестин, – а как на практике получится, думать надо…
– Вот пусть товарищ Марков остается здесь и думает, на то его главковерхом и назначаем… Наброски я подготовил, а на подробную разработку зимы ему хватит.
– Жаль только, что мы не узнаем, как все случится… Годик бы я еще тут посидел, – с сожалением ответил Берестин.
Ему действительно трудно было осознать, что с их уходом исчезнет вся сейчас существующая реальность, и генерал Марков, и новый Сталин, и еще два миллиарда человек, для которых история начала уже меняться, чтобы стать гораздо счастливее и правильнее, без пятидесяти миллионов напрасно погибших людей, без Хиросимы и Нагасаки, без холодной войны, без всего страшного, бессмысленного и жестокого, что однажды состоялось, но чего может и не быть, если все пойдет так, как они задумали и в меру сил пытаются исполнить.
– Кто его знает, а вдруг и удастся посмотреть… – сказал Воронцов, имея в виду возможности Антона и его техники в Замке, а может, и не только это. – Мы уже в такие дебри влезли, что ни за что ручаться нельзя. Лишь бы Иосиф Виссарионович опять все на круги прежние не повернул.
– Включи плитку, там, в шкафчике… – Новиков раскрыл свою красную папку. – Кофе свари, отвлечемся немного. Коньяк есть, хороший, только понемногу, ночь длинная, и я вам еще кое-что хочу показать.
Тихо загудел телефон на подоконнике. Звонил один из трех новых помощников Сталина, заменивших Поскребышева. Бывший сотрудник НКИД, эксперт и аналитик, два года отсидевший в бериевских подвалах, но не сломавшийся и никого не предавший. Все новое окружение Сталина состояло теперь из таких людей.
– Приехали редакторы газет. Ждут, – сообщил он.
– Пусть подождут полчасика. Я вызову… – ответил Новиков и, подумав, прибавил: – Скажите, чтоб задержали выпуски и освободили на первых полосах побольше места.
Опустил трубку, помолчал, не снимая с нее руки. Сейчас он вдруг снова стал похож на Сталина с бесчисленных парадных картин.
– Может повернуть по-старому, запросто… – сказал Андрей и вздохнул. – Я все время об этом думаю. Если б, как ты Леша, говоришь, еще годик, может, и сломали бы его окончательно… А так он еще покажет, что почем.
Усмехнулся, вернулся к столу, взял поданную Воронцовым чашку крепчайшего кофе. Отхлебнул, обжигая губы.
– Вся беда, что народ не готов понять и принять все, что можно бы сказать и сделать. Поэтому нам удается только смягчать крайности режима. Обставить вождя флажками, за которые не так просто будет выбраться, чтобы не показаться совсем уже сумасшедшим… Вот у меня тут целая куча декретов и указов, подпишу – и сразу в печать, для того и редакторов вызвал. А раз вы тоже здесь, давайте прикинем, что еще надо успеть.
Новиков начал размашисто подписывать бумаги и передавать их Берестину и Воронцову.
– Вот указ об отмене смертной казни. Взамен десять лет или штрафные роты. И только по суду, никаких «троек» и «особых совещаний». Пересмотреть можно только после окончания войны. Покойников и на фронте хватит… Новое положение о прохождении службы в действующей армии. Двухнедельные отпуска каждые полгода, льготы фронтовикам и членам их семей, демобилизация и запрещение впредь призыва единственных сыновей и единственных кормильцев, еще тут разные пункты… Решение Политбюро о разграничении функций ЦК, ГКО и Ставки Верховного главнокомандования. Главком становится членом Политбюро и может быть смещен только на съезде. А съезд еще когда будет… Так что спи, Марков, спокойно. А вот совсем интересно – передовая «Правды». Здесь я признаю утратившей силу идею об обострении классовой борьбы. Наоборот – нерушимое единство народа, право на свободу мнений внутри и вне партии, роль церкви как выразительницы народного духа, призыв ко всем соотечественникам дома и за рубежом сплотиться, независимо от прошлых разногласий, на единой платформе защиты Родины, намек на послевоенную демократию…
– Крепко завернул, – похвалил Воронцов, пробежав глазами текст. – После такого даже не знаю, что наш клиент делать станет.
– Да, – согласился Берестин, – когда это на весь мир прогремит, задний ход сразу давать неудобно. Тем более, что «органов» у него не осталось…
– На что и надеюсь. – Новиков, не поднимая головы, подписал еще несколько листов. – Тут еще о некоторых текущих вопросах… Согласны? Можно редакторов звать?
– Зови, – разрешил Воронцов. – Неплохо бы еще завтра, если успеем, пресс-конференцию устроить, с разъяснением и углублением позиций. И иностранных корреспондентов нужно пригласить побольше.
– Годится. Так и сделаем. Пошли, Леша, я тебя заодно как главкома представлю и прикажу впредь по всем вопросам освещения войны к тебе обращаться. Товарищу Сталину некогда всякой ерундой заниматься, у него заботы глобальные… А потом… – Новиков улыбнулся добро и лукаво, как и подобает хрестоматийному Сталину, персонажу святочных рассказов для младших школьников, – есть мнение на все наплевать, переодеться в штатское и прогуляться по ночной Москве. Чем я хуже Гарун-аль-Рашида?
– А террористов не боишься? – спросил Воронцов.
– Товарищ Сталин никого не боится. Товарищ Сталин всегда был на самых опасных участках гражданской войны. Товарищ Сталин на экспроприации ходил, с каторги бегал… Прошу всегда это помнить! – Новиков гордо разгладил усы, надел и оправил перед зеркалом китель. – Пошли. Нельзя заставлять прессу ждать слишком долго!
…Воронцов, как это часто бывает, проснулся за несколько секунд до звонка. То, что на этот раз роль будильника играл тактильный зуммер устройства для переноса психоматриц, дела не меняло.
Он открыл глаза, не совсем понимая, где находится, потом увидел сереющий прямоугольник окна, ощутил острый запах кожи дивана, на котором лежал, неудобно подвернув руку, и вспомнил. Нащупал у изголовья предусмотрительно откупоренную бутылку «Боржоми», сделал несколько глотков, смывая горечь несчитанных сигарет и чашек кофе. И только после этих автоматических действий, уже окончательно проснувшись, Дмитрий почувствовал, как жужжаще завибрировала на запястье нижняя крышка прибора.
Этот сигнал означал, что у него осталось три часа, чтобы закончить все свои дела, подготовить Новикова и Берестина к перебросу туда, где должны находиться их тела, а потом и самому уйти по вневременному каналу.
Воронцов полежал еще немного, испытывая сильное желание заснуть, хотя бы на час, чтобы поменьше думать о том, что ему предстоит сделать. Тоже привычка, оставшаяся с детства. Но сон не возвращался. Наоборот, голова прояснилась так быстро, словно он принял пару таблеток фенамина. Видно, не судьба, подумал Воронцов и сел. Живы будем, дома отоспимся…
Окончательное решение он принял ночью, когда они втроем возвращались из Москвы на дачу. Шутили, много смеялись, вспоминая забавные ситуации своей нелепой (имея в виду служебное положение Новикова и Берестина) выходки. Роль пожилого грузина, только что спустившегося с гор, Андрею удалась вполне.
Воронцов тоже веселился и развлекал друзей подходящими к случаю анекдотами, в то же время просчитывая варианты. И не находил никаких альтернатив.
Нельзя сказать, что такое решение далось ему легко. Он добросовестно рассмотрел все доводы против, которые сумел придумать, и счел их неосновательными. Для него самого риск тоже был огромный, но как раз это занимало Воронцова меньше всего. К риску он привык и надеялся, что в критический момент сумеет действовать правильно.
Дмитрий не спеша оделся, приоткрыл дверь в комнату, где спал Берестин, и прислушался. Дыхание ровное, даже чуть похрапывает.
Бесшумно, по ковровой дорожке Воронцов подошел, на спинке стула нащупал ремень с маленькой кобурой. По своему генеральскому чину Алексей не обременял себя ношением настоящего боевого оружия, обходился «браунингом N 1».
Дмитрий вынул обойму, выщелкал на ладонь патроны, проверил ствол, обезвреженный пистолет положил на место.
Патроны он выбросил в унитаз, после чего зажег свет в ванной и начал бриться, насвистывая.
Через час он разбудил друзей, заставил их встать, не сказав, впрочем, о причине. Ограничился общими рассуждениями о необходимости спешить, возвращаться в Кремль, лично знакомиться с первой реакцией членов ЦК, правительства, дипкорпуса на утренние выпуски газет.
Почему не стоит говорить о скором возвращении, Воронцов и сам не знал, просто ему не хотелось этого делать. А в неясных случаях он предпочитал доверять своей интуиции.
Зато завтрак он постарался затянуть так, чтобы выехать не более чем за полчаса до момента «Ч», выражаясь языком военных приказов.
Выходя из дома, он чуть приотстал от Берестина, оглянулся, нет ли поблизости кого из охраны, и быстрым движением переложил свой «ТТ» из кобуры в карман галифе. Раньше этого сделать было нельзя, длинный пистолет был бы заметен.
– Давай я за руль сяду… – сказал Воронцов Новикову. – Вряд ли когда еще доведется сталинский «ЗИС» пилотировать.
Водитель, когда Новиков приказал ему выйти, спросил растерянно:
– А мне как же?
– Оставайтесь здесь. Я за вами «эмку» пришлю. А пока отдыхайте…
После вчерашней «смены караула» в Кремле обычной охраны на трех таких же точно черных «ЗИСах» с Новиковым не было, и это тоже оказалось на руку Воронцову. Если б охрана присутствовала, его план не имел бы ни малейших шансов. Он бы и затеваться не стал.
Дмитрий вел машину, сообразуясь с сигналами зуммера, который давал теперь уже непрерывный отсчет времени.
Солнце поднималось над лесом тусклое и малиновое, но небо было чистое и день, судя по всему, ожидался теплый.
– Все-таки интересно, – вернулся Воронцов к теме, занимавшей все его мысли, – может ли Сталин перевоспитаться? Я условно говорю – перевоспитаться. Точнее – пересмотреть свои позиции? Все же старый человек, седьмой десяток… Друзей-помощников никого не осталось, новых завербовать вряд ли успеет. А тут – война, победоносная, само собой. Рядом верный соратник Марков, да и другие… Возможен ли такой вариант, чтобы он, как вот ты, Андрей, ему импульс дал, так и погонит по инерции до самого 53-го года делать не то, что его левая нога хочет, а к пользе отечества?
– Нет, Дим, вряд ли он перевоспитается, – серьезно и грустно ответил Новиков. А Берестин только фыркнул. – То, что мы сделали и делаем, конечно, как-то его ограничит. На год, на два, до Победы. А там… Не знаю, как именно, настолько далеко заглянуть ему в душу я не могу, но то, что он не смирится с ограничением своего самодержавия – уверен.
– Новый террор развернет или еще почище пакость придумает, – вставил Берестин.
– А где ж он для террора силы возьмет? – спросил Воронцов. У него оставалось еще четыре минуты.
– Ну, капитан, ты совсем в политических науках дикий… Чего-чего, а на это добровольцев всегда хватит. Только свистни…
Воронцов снял ногу с акселератора, чуть подвернул руль вправо. Машина плавно остановилась.
– Ты чего? Прогуляться захотел? – удивленно приподнял бровь Новиков.
– Да нет. Приехали. Пора вам, ребята.
– Что, уже? – Берестин даже возмутился, потому что имел совсем другие планы на ближайшее время.
Но Воронцов не дал ему времени на споры и размышления.
– Уже, уже. Приготовьтесь. На все – минута. Спокойно. Леша, подвинься поближе к Виссарионычу, как на семейной фотографии, чтоб за раз захватить…
Учащающиеся импульсы с прибора перешли в непрерывный пульсирующий сигнал. Воронцов повернул руку с часами циферблатом внутрь машины. От пронзительного ультразвукового визга заныли корни зубов, и сразу наступила глухая тишина утреннего подмосковного леса. Такая тишина, которую нарушал только ветер, шелестящий в желто-красной листве.
Одновременно он опустил руку в карман, сжал пластмассовую ребристую рукоятку пистолета.
Воронцов решил закончить эту затянувшуюся, давно вышедшую из-под контроля историю очень просто, хотя и аморально.
Два выстрела в голову Сталина – и все проблемы мира и социализма будут решены хотя бы в здешней исторической реальности.
Прибор сработал – Новиков и Берестин только что перенеслись из этих тел в свои, плавающие в капсуле нулевого времени на «дальнем берегу», на Валгалле, в трех десятках парсек от Земли.
Момент перехода Воронцов уловил по ставшим бессмысленными глазам Новикова (нет, теперь уже только Сталина), еще секунду назад смотревшим на него с удивлением.
Этого Воронцов и ждал. Сейчас он стреляет в Сталина – вот когда, наконец, история по-настоящему изменит свой ход. Тут уж без вариантов – кто бы ни пришел на смену тирану, его политической линии он продолжить не сможет.
Друзьям о своем плане он не сказал не только потому, что боялся возражений. Хотя, конечно, трудно сказать человеку, что через пять минут он будет тобой убит. Прежде всего Дмитрий опасался, что его намерение станет известно пришельцам. И тем, и другим. А вот им, как раз, он и хотел показать, кто хозяин ситуации. Вы строили свои планы? Ну так нате, получите! Мне плевать, на какой вариант вы рассчитывали, вот вам мой, и подавитесь!
Сейчас он выстрелит Сталину в голову, отскочит на пару шагов от машины и постарается ранить Маркова, лучше всего – в плечо и в ногу. Чтобы у него было моральное оправдание. Юридического ему не нужно. Если не дурак – сумеет найти выход.
Воронцов вскинул пистолет, нажимая спуск, непроизвольно зажмурился, представив, как брызнут кровь и мозги от выстрела почти в упор.
Только выстрела не получилось.
Вокруг него сомкнулись стенки вдруг отвердевшего пространства, втянувшие Воронцова в тот же внутренний двор Замка, из которого он начал свое очередное путешествие.
– Все, капитан, отбой, – услышал он голос Антона и открыл глаза. Почувствовал не то чтобы разочарование, а облегчение и злость сразу. Пришелец снова оказался умнее. Но зато и убивать не пришлось.
Пусть величайшего в истории преступника, а все же…
Однако палец Воронцов не остановил. Пистолет подбросило в руке раз, второй и третий. От гулкого грохота заложило уши.
«А если бы я сейчас в тебя, под запал?» – подумал он, по-ковбойски, как Юл Бриннер с «Великолепной семерке», дунул в ствол и опустил «ТТ» в кобуру.
– Знал бы ты, братец, как ты мне надоел… – сказал Воронцов подчеркнуто небрежно. Чем еще мог он выразить свои чувства? Жизнь не научила его сложным формам проявления эмоций, подобных тем, какими пользуются персонажи «интеллектуальной прозы».
– Сам виноват, – ответил Антон. – Все время стараешься что-то мне доказать. Зачем? Никак не поймешь, что я ведь не человек…
– Пожалуй. Что сделаешь – антропоцентризм. Не могу выйти из круга врожденных предрассудков… – вздохнул Воронцов. Но при этом подумал: врешь ты, парень. Или я совсем уж законченный дурак, или ты человек гораздо больше, чем сам о себе догадываешься. Ну да ничего, еще не вечер…
– Из-за своего гонора ты чуть все не испортил, – продолжал выговаривать ему Антон. – Мы ведь все очень четко с тобой спланировали. Весь смысл интриги в том и заключается, чтобы Сталин оставался в измененной реальности. Твои друзья и без этого порядочно поднапортили. Неужели трудно обойтись без импровизаций? Мне даже страшно представить, что произошло бы, успей ты выстрелить…
– Так нечего и темнить! – огрызнулся Воронцов. – Поискал бы себе по вкусу, сговорчивых и дисциплинированных. А с нами лучше сразу начистоту.
Они перешли двор, поднялись в лифте и шли теперь по тому коридору, что вел к адмиральскому кабинету, постоянной уже резиденции Воронцова, где начинались и заканчивались циклы его приключений.
– Нельзя все сразу объяснить, я же говорил…
– Ну а на нет и суда нет, есть «особое совещание», как любил говаривать мой друг Андрей. Хотел чистой импровизации – получил, чего тебе еще? Однако, надеюсь, до правды мы все-таки доберемся?
– Обязательно. Не далее, чем в ближайший час.
Антон толкнул тяжелую даже на вид дверь, но не ту, что вела в кабинет, а напротив. Воронцов и не помнил, чтобы она здесь была. Ну, на то он и Замок.
За дверью Дмитрий увидел полукруглый зал, похожий на Центр управления полетами на Байконуре, только поменьше. Но с таким же количеством экранов, цветных дисплеев, пультов управления и прочих элементов научно-технического интерьера.
На центральном, самом большом из экранов, застыло изображение того участка Можайского шоссе, где только что был Воронцов, и так же стоял сталинский «ЗИС» с открытыми дверцами, и сидели на своих местах Сталин и Марков. Стоп-кадр.
В креслах перед экраном, словно в просмотровом зале для «узкого круга ограниченных людей», оживленно о чем-то спорили Лариса, Ирина, Наташа и Альба. Впрочем, Наташа в дискуссии практически не участвовала, она ждала и первая заметила, как открылась дверь.
Слишком порывистое движение, с которым она встала с кресла, выдавало степень ее тревоги.
Такое непосредственное и почти непроизвольное проявление чувств не могло не тронуть Воронцова, но одновременно он ощутил и раздражение. Все ж таки Антон выставил его перед девушками дураком.
Он-то жил там, принимая все за чистую монету, бегая под пулями, вжимаясь в землю среди рушащихся от немецкой бомбежки деревьев, и выражений не выбирал в разговорах и командах, а они смотрели и слушали, и знали, что в любую секунду все можно прекратить.
Пустили дебила в Диснейленд…
Воронцов коснулся губами щеки Наташи, показав глазами, что иные знаки внимания здесь неуместны, поздоровался с девушками, словно вообще ничего не было и расстались они не далее, как прошлым вечером. Предупреждая возможные неискренние слова, слышать которые он не хотел, Дмитрий предпочел заведомо снизить планку.
– Интересное кино? – кивнул он на экран. – Только чуток длинноватое… – Присел рядом с Наташей. – Ну, крути дальше, поглядим, что они делать будут.
Антон понял его мысли.
– С этим придется подождать. Самое главное сейчас начнется на Валгалле. А чтобы смотреть интереснее было, имей в виду, что тут далеко не кино. И даже не видеозапись, а прямой репортаж. Если с кем случится что, почти наверняка вытащим, но последствия… – он поджал губы и покрутил головой. – Впрочем, будем оптимистами. Все должно быть хорошо.
Глава 4
Здесь Валгалла выглядела совсем другой планетой, и на Землю она походила единственно тем, что атмосфера оставалась кислородной, да и это сейчас особой роли не играло. Потому что в противном случае пришлось бы всего лишь добавить еще один баллон дыхательного прибора ко всему снаряжению, которое несли на себе «галактические рейнджеры».
Вскользь оброненный, с обычной долей самоиронии, термин, которым Шульгин окрестил членов своей группы, так к ним и пристал, поскольку соответствовал действительности не только по форме, но и по сути их теперешней деятельности.
Как еще назвать людей, выполняющих сложную диверсионную задачу в глубоком вражеском тылу, причем являющихся не солдатами регулярной армии одной из воюющих сторон, а в полном смысле наемниками?
Правда, сейчас нравственные проблемы никого из них не занимали, даже Герарда Айера, который был самым упорным и последовательным противником какого угодно вмешательства в дела земные, а тем более космические. Но с тех пор, как его убедили, что единственный путь в родное время (пусть даже не наверняка) лежит через Валгаллу, он успел доказать, что в XXIII веке кого зря в экипажи дальних разведчиков не принимают.
Так вот – тот пейзаж, что лежал сейчас перед ними, настолько отличался от типично валгалльского, что не мог быть ничем иным, как частью совсем другой, неизвестной планеты, перенесенной оттуда или смоделированной на месте пришельцами, не чуждыми самой обычной ностальгии.
Почву покрывал плотный слой синевато-желтой растительности, похожей на тундровый мох или на водоросли, которыми обрастают прибрежные камни в южных морях. Чтобы ландшафт не выглядел слишком монотонным и мрачным, его устроители добавили деревьев – низких, с корявыми черными стволами и плоскими игольчатыми кронами, похожими на расправленные для просушки шкуры гигантских ежей. Этот лес, а может, и сад, наподобие бесконечных садов Молдавии, тянулся до горизонта, и даже в сильный бинокль нельзя было увидеть, где он кончается. Между деревьями, где поодиночке, а где обширными скоплениями, были разбросаны отливающие малахитовой зеленью валуны, примерно от метра до трех в диаметре.
И в довершение всего небо над этим потусторонним пейзажем тоже было иным. Всего в сотне метров позади оно сияло нормальной синевой, а по другую сторону границы его покрывали низкие, свинцово-серые, а кое-где желтоватые неподвижные тучи.
– Понятно… – сказал Шульгин, опустив бинокль.
– Что именно? – поинтересовался Левашов. – Если можно, конечно.
– Почему Ирина предпочла просить у нас политического убежища. Нормальному человеку здесь в два счета свернуться можно.
– Но если это ее родина… – воспринял всерьез Сашкины слова Айер.
– Но ведь факт налицо. Не захотела возвращаться к родным… э-э-э… березам. Тем более, что Андрей злонамеренно возил по Сочам, Селигерам и прочим Домбаям… Представь, после Домбая – сюда. Пожизненно!
Герард наконец уловил шульгинский юмор и вежливо хмыкнул.
– Ну что? Отдохнули? Налились бронзовой силой? Тогда вперед.
…Их высадка на Валгалле была организована в лучших традициях разведывательно-диверсионных операций середины XX века.
Короткий, двухсекундный пробой пространства-времени с помощью установки Левашова, высадившей группу рядом с разрушенным фортом.
Если аггры его зафиксируют, то скорее всего предположат, что земляне интересуются именно фортом, чем-то в нем, что не успели забрать при своей поспешной эвакуации. Так считал Антон, исходя из своей модели, и Шульгин с Левашовым не нашли в его расчетах изъяна. Правда, Шульгин попробовал включить в схему предположение о знании агграми принципа логических связей высших порядков, но Антон его быстро и доказательно отвел как неплодотворное.
Осмотревшись на месте, «рейнджеры» убедились, что форт разрушен что называется дотла, как будто здесь побывали не высокоразвитые инопланетяне, а варвары и вандалы, одержимые страстью к бессмысленным погромам.
Но грустить и горевать на родном пепелище времени не было. Азбука тайной войны предписывает как можно скорее покидать место десантирования, по возможности путая следы. С этой целью Антон предоставил землянам легкий антигравитационный диск, вмещающий как раз четверых, скоростной и маневренный.
– А как же насчет правил? – ехидно спросил его Шульгин. – Ты же доказывал, что нельзя нам доверять не соответствующую нашему развитию технику?
– Теперь можно. Теперь уже все можно. Если сработаете как надо, претензий предъявлять будет некому.
– А вдруг не сработаем? – не успокаивался Сашка, профессионально изводивший Антона бесконечными придирками.
– Тогда тем более ни меня, ни тебя такая мелочь не должна волновать. Снявши голову…
На диске они пролетели километров пятьсот к югу, по сложному ломаному маршруту. В заранее выбранном месте вышли к реке, и Айер резко спланировал на низкий каменистый остров ближе к левому берегу.
Минуты хватило, чтобы сбросить на берег надежно упакованные контейнеры с оружием, снаряжением и запасом продовольствия. Герард включил автопилот, и диск, беззвучно скользнув над водой, растаял за кромкой леса.
На случай, если аггры засекли момент высадки и отслеживали своими локаторами полет, на диске имелись имитаторы биополей каждого из землян.
– Нарочно мы по нужде остановку сделали… – прокомментировал эту уловку Шульгин.
В одном из контейнеров имелась большая надувная лодка с подвесным мотором, на которой «рейнджеры» переправились на правобережье, в узкий распадок между гранитных скал.
Там, никуда больше не торопясь, поужинали.
– Кто бы мог подумать, что в ваше время происходили такие невероятные события, – сказал Корнеев, глядя, как Шульгин и Левашов, распаковав очередной контейнер, собирают портативные автоматы «Хеклер-Кох», набивают патронами магазины, вставляют запалы в фотопарализующие гранаты.
– В ваше или в наше – какая разница, – ответил ему Левашов. – Вопрос совсем не в этом. Куда забавнее, что разумные существа, которые запросто вперед-назад гоняют время, мгновенно пересекают вселенную и умеют из ничего создавать такие штуки, как антоновский Замок, в конце концов не придумали лучше, как обратиться за решением своих проблем к питекантропам вроде нас.
– Гордиться должен… – бросил Шульгин.
– А я считаю, все это великолепно подтверждает принцип Оккама, – сказал Герард. – К чему искать сложные решения, когда есть простые. Очевидно, наш вариант наиболее рационален. Вместо битвы галактических титанов – аккуратная, бескровная диверсия.
– Молодец, Герард, очень все четко. А поначалу сомневался – как это можно, вмешательство в объективный ход истории, волюнтаризм и нигилизм? Все можно, поскольку в любом случае мы не знаем, что из наших поступков воспоследует. – Шульгин закончил сборку последнего автомата, передернул затвор, щелкнул бойком, потом вставил на место магазин. – Иль погибнем мы со славой, иль покажем чудеса…
Корнеев вдруг высказал мысль, которая, судя по всему, мучила его уже давно, потому что он успел ее не только обдумать со всех сторон, но и аргументировать достаточно убедительно. О том, что возможно, Антон тоже не совсем тот, за кого себя выдает. Резидент или пусть тайный дипломатический представитель – это представить можно. Если бы он только присутствовал на Земле, собирал информацию, составлял отчеты. Но он далеко выходит за эти пределы, организует сложные акции, ведет, прямо сказать, тотальную войну. И при всем этом опирается только на нескольких местных авантюристов, чего уж тут деликатничать. Несоответствие получается. Судьбы галактик ставятся в зависимость от ловкости, смелости, беспринципности, если хотите, не слишком развитых и вряд ли до конца разумных личностей. Сообразуется это с тем уровнем цивилизации, что так называемый Антон представляет? И не следует ли предположить, что он сам – тоже авантюрист, преследующий неизвестно какие, скорее всего не очень чистые цели?
– Резонно… – заметил Левашов. – Только что из того?
– Пока мы Андрея с Лешкой не вытащим, говорить не о чем, – кивнул Шульгин. – Если для этого нужно стрелять – будем стрелять. И все остальное тоже придется исполнять, пока на Землю не вернемся. А там и Антона спросим, куда он денется…
Оттого, что Шульгин говорил тихо, без выражения, скучающе глядя в предвечернее небо, слова его прозвучали тем более веско.
– Но вообще у него распланировано на редкость грамотно. Сначала сделать все, что он хочет, а только тогда ребят забирать.
– Если бы иначе – где гарантии, что мы доведем дело до конца? – ответил Корнеев.
– Да уж, конечно, стал бы я уродоваться…
– Что бы мы сейчас ни говорили, а теоретически возразить нечего. Если принять исходную посылку о сущности аггров, их целях, свойствах времени, то иного выхода, как точно выполнять все указания Антона, у нас нет. Без этого и нам домой не вернуться, и вам спокойно не жить. – Герард невольно подчеркнул сейчас свое германское происхождение и иной, неславянский стиль мышления. Эта разница еще ярче проявилась, когда Шульгин оборвал беседу вопросом-утверждением: «А я что говорю…» – и встал. Хотя говорили они как раз о совершенно противоположных вещах.
…Всю ночь и следующий день они под мотором шли вниз по течению, и философских вопросов, словно по взаимному договору, не касались. Любовались еще невиданными пейзажами южной Валгаллы. Шульгин долго и подробно расспрашивал звездолетчиков об обыденных реальностях XXIII столетия. Левашов, наоборот, пытался уяснить, в каком направлении развивались в следующие века физика и математика. И с тайной тоской думал, что, наверное, не суждено им всем вернуться домой. Потому что не мог себе представить, как можно будет жить в своем нормальном спокойном, но слишком уж безнадежно-скучном мире после всего, что они пережили и узнали. Никому их знания не нужны, никто им не поверит, да никто и выслушать не захочет. А вздумай Андрей даже в виде фантастического романа все изложить – ни за что не напечатают…
Речная часть маршрута закончилась, когда на левом траверзе обозначилась отдельно стоящая снеговая вершина, очертаниями напоминающая Ключевскую сопку. Она отчетливо выделялась на фоне розовеющего закатного неба и казалась совсем близкой, однако привычным взглядом моряка Левашов определил, что до нее не меньше тридцати километров.
Лодку затащили в прибрежные заросли, переночевали, не разводя костра, и, как принято было писать в романах XIX века, с первыми лучами солнца выступили в пеший поход. Груза на каждого приходилось порядочно, не меньше чем по два пуда, но шли легко. Местность была ровная, лес редкий и чистый.
Все происходящее напоминало Шульгину постановку по мотивам книг Майн Рида или Буссенара. «Приключения бура в Южной Африке», а также «Похитители бриллиантов». Экзотический пейзаж вокруг, верный автомат на ремне (это немножко из другой оперы, но не существенно), за спиной идут след в след надежные друзья, впереди жестокая схватка с ужасными злодеями, разумеется – победа, увенчание лаврами, слава и богатство.
Над головой индигового цвета небо, нежаркое солнце, легкий ветерок доносит тревожащие душу запахи…
– Знаешь, что меня беспокоит, – обернулся он к Левашову. – Как у нас с расчетом времени?
– По-моему, все нормально. Ничего нас не лимитирует. Когда выйдем к цели, тогда и отсчет начнется…
– Да я не об этом. На Земле как? Я считал-считал, и запутался.
– А-а! – Левашов не сдержал короткого смешка. – Ты лучше брось, не ломай голову. На Земле для нас никакого времени вообще нет. Вот когда Антон соизволит нас домой переправить, какое-нибудь появится. Ты ему напомни, чтоб пару дней форы дал. Валентина когда приезжает?
– Двадцать восьмого… – Сказал и сам удивился. Повторил, пробуя слова на вкус: – Двадцать восьмого августа тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года… – Сделал попытку пожать плечами, но помешала поклажа за спиной.
– Вот двадцать шестого и вернешься. Как раз успеешь квартиру прибрать и цветы купить.
– Шуточки, вашу хронофизичью мать…
И вот, наконец, цель их пути. Не окончательная цель, промежуточная, но оттого не менее, скорее даже более, пугающая.
Граница между Вселенными.
По эту сторону Валгалла, далекий от Земли, но все же понятный, привычный уже мир. А там, за барьером – начинается настоящее Неведомое. Не только потому, что там другая растительность и другое небо, «логово врага» – база пришельцев. Это как раз не проблема.
Не по себе становилось от сознания, что за барьером – противоположно текущее время. Больше, чем Антимир. Про Антимир еще в школьные годы читали: вместо электрона – позитрон и тому подобное. Опять же поэма «Антимиры» Вознесенского. Вот другое время… Не прошлое, не будущее, вообще другое, совершенно, ничего общего с нашим не имеющее. Труднее смириться, чем простому средневековому инквизитору с идеями Джордано Бруно. Но смиряйся, не смиряйся, а работать надо…
Для того и продвигались неудержимо бронеходы аггров, чтобы устанавливать и раздвигать границу «меж двух времен», чтобы расширять плацдарм, опираясь на который, в некий, возможно, уже назначенный час «Ч» осуществить инверсию темпорального поля, включить нашу Галактику в свою противоестественную реальность.
Грандиозно и непостижимо, как постулат о бесконечности вселенной во времени и пространстве.
Для форсирования межвременного барьера имелись хроноланги – тонкие черные скафандры из почти невесомой пленки с плоскими ранцами за спиной. И не скажешь, глядя на них, что они защищают от самого непонятного и нематериального, что только может быть – от времени.
Без этого снаряжения любой биологический объект мгновенно перестал бы здесь существовать в виде хоть сколько-нибудь упорядоченной структуры: распался бы до уровня элементарных частиц, а то и мельче, до хроноквантов, если они действительно имеют физический смысл.
Левашов высказал интересное предположение, отчего Антону потребовались именно люди.
– Любое оружие форзейлей основано на крайне сложных принципах: гравитация, внутриядерный резонанс, нейронная десенсибилизация и тому подобное. В условиях антивремени действовать оно не будет, а старое доброе огнестрельное – вполне свободно. Пороху все равно, где гореть, кристаллическая решетка металла тоже не зависит от скорости и направления временного потока.
Так же очевидно, что стрелять из столь архаичного и варварского оружия должны те, кто его изобрел и привык им пользоваться, в случае чего с них и спрос. Цивилизованному гуманоиду претит на дистанции прямой видимости прошибать в брате по разуму сквозные дырки без антисептики и местного наркоза. Как нам с тобой прокрутить живого человека через ручную мясорубку…
Образ показался Шульгину убедительным, а Герард непроизвольно сделал глотательное движение, подавляя тошноту.
– Вполне вероятно, что и так, – согласился Корнеев.
Борис нес самое главное – «информационную бомбу». Массивный куб с закругленными ребрами, обтянутый тем же материалом, что на скафандрах, и снабженный мягкими плечевыми ремнями. Ради того, чтобы «взорвать» это устройство в нужный момент и в нужном месте, все и затевалось. Вся интрига с момента встречи Антона и Воронцова на ступенях Новоафонского храма.
– Вперед, – сказал Шульгин.
…Барьер они пересекли свободно, словно его и не было вообще. При попытке же форсировать его без хроноланга он встал бы непреодолимой стеной, причем совершенно прозрачной. Не стена из вещества и не поле, а всего лишь – пленка поверхностного натяжения на границе раздела противотекущих времен.
Мир по ту сторону ощущался настолько чужим и опасным, что не хотелось даже ни к чему прикасаться, ни к деревьям, ни к камням. Классический случай ксенофобии, сказала бы Альба.
Валгалла таких эмоций не вызывала.
Шли быстро, бесшумно, как индейцы Фенимора Купера по тропе войны. Без крайней необходимости старались не разговаривать, а если и обменивались парой слов, то вполголоса. Впрочем, прямой необходимости в подобных предосторожностях не было. Пришельцы здесь наверняка чувствуют себя в полной безопасности и караульной службы не несут. А если бы знали о вторжении землян, наверняка встретили бы их на дальних подступах.
Одним броском, без привалов, отшагали не меньше тридцати километров, а пейзаж оставался прежним. Поразительное однообразие – тот же мох под ногами, те же камни. И мутное небо над головами. Без специального «компаса» Шульгин, бессменно возглавлявший группу, давно бы начал кружить на одном месте.
– Стоп. Пришли. – Шульгин поднял руку.
Главная база пришельцев выглядела как гигантская бронзовая шестеренка, смаху брошенная на мягкую почву и косо застывшая под острым углом к горизонту.
У Айера это сооружение вызвало иную ассоциацию.
– Копия – новый Берлинский стадион, – прошептал Герард, становясь рядом с Левашовым.
– Откуда там такой? – машинально возразил Шульгин и лишь потом сообразил, что через триста лет новый стадион в Берлине вполне мог появиться.
– Что-то мне не нравится, – сказал Корнеев, проглотив последний кусок паштета. – Все идет слишком гладко.
Они сидели в тесной герметической палатке, натянутой с обратной по отношению к базе стороны крупного валуна. Без такой палатки, изолирующей от местного времени, землянам не удалось бы съесть ни крошки пищи. И выпить что-нибудь, кроме чистой воды. Любая органика, извлеченная из контейнера, исчезала мгновенно и бесследно.
– Не понимаю, – ответил Шульгин, доставая сигарету. – Мы так и рассчитывали. Если будет негладко, нам труба…
– Не кури, мы тут задохнемся, – попросил Айер.
– Не задохнемся. Это для времени стенки герметичные, а воздух вполне проходит, – успокоил его Левашов, – а то б ты давно уже задохнулся.
Корнеев продолжал свою мысль:
– Понимаешь, есть разные степени нормы. Иногда показатели агрегатов и систем гуляют плюс-минус в пределах допусков. Это обычное рабочее состояние, можно не тревожиться и играть с напарником в нарды. А бывает, правда, редко, когда параметры настолько точно выдерживаются, что хоть инструкции иллюстрируй. Тогда я в нарды не играю, а сижу и жду аварии…
– Слушай, точно… – поддержал коллегу Левашов. – Вот у меня раз был случай, шли мы на Новороссийск из Алжира с вином в танках…
– Обожди, Олег, не гони порожняк. Излагай дальше, Борис Николаевич. Деловые предложения имеешь? – Слова Корнеева в какой-то мере были созвучны неясной тревоге, не оставлявшей Шульгина с момента пересечения барьера. Рубикона, фигурально выражаясь. Тут же всплыла сказанная Воронцовым, пусть и по другому поводу, фраза: «Жребий брошен. Вместе со всем прочим имуществом, при попытке обратно перейти Рубикон». Изящно, но не про нас будь сказано.
– Людская психика – дело такое, – назидательно произнес Шульгин, внимательно выслушав Корнеева. – Она, может, и иррациональна, но в то же время… Одним словом, если предчувствие есть, к нему лучше прислушаться. Мало ли… Мне в Туве один лама на эту тему много чего рассказывал. Короче, сделаем так – вы пока тут посидите, а я на разведку схожу. Не сейчас, попозже, как стемнеет. Осмотрюсь, потом вы пойдете.
Все возражения он отвел как несерьезные.
– Один я себя буду ощущать куда свободнее. А придется смываться, вы отсюда огнем прикроете, позиция удобная. Один сверху, двое из-за камней с флангов… Главное, чтоб у вас рации все время на прием работали, только на прием. Если все в порядке будет, я на секунду включусь, скажу: «Вперед» и встречу у входа. Ну а если что – сами соображайте. Туда больше не лезьте. Пусть Антон думает…
Аггры даже световой режим в зоне приспособили под свои привычки. В положенное на Валгалле время ночь не наступила, вместо этого яркость пепельного неба стала равномерно снижаться, как бывает при полном солнечном затмении, потом серые сумерки начали лиловеть, лиловый оттенок превращаться в фиолетовый, и на том все и кончилось.
Не темнота, но и не свет, а неприятное пограничное состояние, будто в фотолаборатории с плохо прикрытой дверью.
Шульгин надеялся, что постепенно глаза адаптируются и видимость улучшится, но время шло и ничего не менялось.
– Похоже, что у них система двойной звезды, – сказал понимающий в таких делах толк штурман Герард. – Одна – серый карлик, другая – выгоревший красный гигант. А планета вращается почти на боку, отсюда такой эффект.
– Серый карлик? – удивился Левашов. – Разве такие бывают? Белый знаю, красный, а серый – это как? Такого цвета в природе нет, откуда ж он в спектре?
– Галилей, наверное, и про белые ничего не знал, – вместо ответа по существу не совсем удачно отшутился Айер.
Олег сделал вид, что не обратил на его слова внимания, но Шульгин посмотрел в глаза штурмана настолько выразительно, что тот, смутившись, начал длинно, чересчур даже подробно излагать новейшую звездную классификацию.
Убедившись, что ждать больше нечего, Шульгин еще раз проверил, легко ли двигается затвор автомата, попробовал, как выходит из ножен пристегнутый над правым коленом метательный кинжал, поднял ремень с шестью магазинами.
– В общем, я пошел…
Еще когда было относительно светло, он тщательно наметил свой маршрут от камня к камню, запомнил азимуты на каждый ориентир, достаточно точно определил расстояние между ними, и сейчас шел быстро, не боясь сбиться с пути, хотя видимость не превышала десятка метров.
Сложность была в другом. Даже Антон, при всех своих почти неограниченных возможностях, почти ничего не знал о внутреннем устройстве базы. Общие представления об архитектуре такого рода сооружений – и только. Шульгин возлагал определенные надежды на Ирину, настойчиво пытался заставить ее вспомнить, что там и как. Но и из этого ничего не получилось. Как она ни напрягала свою память, кроме отрывочных картин учебных классов, где ей преподавали русский язык, правила поведения и спецдисциплины, вспомнить ей ничего не удавалось. Да и то, Ирина не могла поручиться, здесь ли все происходило или на родной ее планете.
Оставшись наедине с Антоном, Шульгин спросил его в лоб:
– Ты что, не можешь как следует прозондировать ей память? Там же наверняка все есть…
– Увы, Саша, к нашему глубокому сожалению, ничего не получится. Мозг у нее настолько перестроен, что кроме минимума воспоминаний, необходимых для осознания своей видовой принадлежности, и программы действий, как агента, все остальное там чисто человеческое. Грубо говоря – ваша Ирина технический брак. На ваше счастье.
– Как оказать. Будь она полноценным экземпляром, мы вообще ничего не знали бы и жили спокойно…
Антон покачал головой.
– Не уверен. Только давай вернемся к этому в другой раз. Возможно, к тому времени я смогу сообщить вам кое-что интересное.
Шульгин потом долго думал, на что Антон намекает, и, как ему показалось, догадался. Только правильно, не время сейчас, есть проблемы поактуальнее, чем Иркина биография.
Он чуть не наткнулся на трехглавый камень с заостренной средней вершиной. И порадовался, как у него все четко получилось. Почти два километра в этом фиолетовом мраке – и не сбился ни на шаг.
Ему показалось, что он уже различает впереди темную громаду станции.
Оставалось найти вход.
Однако искать его Шульгин решил совсем не там, где следовало бы. Парадный подъезд его никак не устраивал – слишком уж велик риск. То ли автоматика какая может помешать, то ли просто на одного из хозяев наткнешься – кто знает, спят они по ночам или, наоборот, сволочи, прогуливаться по холодку предпочитают…
Подойдя вплотную, Шульгин убедился, что план, который он для себя наметил, имеет шансы на успех. Насаженный, как колесо на ось, на цилиндрическую опору, плоский барабан станции своим левым краем касался почвы, в то время как правый не был даже виден, теряясь в грязно-фиолетовой мути. На глаз прикинув диаметр и угол наклона, Шульгин определил что до него не меньше тридцати метров.
Впрочем, эта тригонометрия практического значения сейчас не имела, разве только помогла Сашке убедиться, что он в полном порядке. Важным было только одно – фактура внешнего покрытия станции. Если она гладкая – ничего не выйдет. Шульгин даже ускорил шаг, чтобы быстрее это проверить.
Сто шагов под плавно закругляющимся внешним ребром – и уже можно коснуться рукой стены. Она чуть теплая на ощупь, шероховатая, как грубо отесанный ракушечник, и явно не монолитная. Пальцы подтверждают то, что на минуту раньше отметили глаза.
Блоки, из которых стена сложена, скорее всего не каменные, а керамические (пользуясь привычной аналогией) и разделены швами глубиной в два, а то и в три сантиметра.
Почему это так, какой в этом смысл, технологический или эстетический, Шульгин задумываться не стал. Мало ли у кого какие обычаи. Еще в студенческие годы путешествуя по Кавказу, в глухом ущелье он наткнулся на развалины дореволюционного железнодорожного моста. Вот тогда он удивился: четыре двадцатиметровые опоры, облицованные рустованным диабазом, уместны были бы в центре Москвы, но никак не в десятках километров от ближайшей станции. «Кому это надо, и главное – кто это видит?» – вспомнился старый анекдот. По молодости лет он счел труд безвестных строителей никчемным и лишь гораздо позже изменил точку зрения.
Сейчас же Сашку удивило другое – каким образом ему пришла в голову мысль, что по стене можно подняться на крышу? Ведь ни о чем подобном и речи не было, они с Антоном проигрывали совсем другие варианты.
Интуиция? Но интуиция, как говорится, дочь информации, а информации у него как раз не имелось. Было только желание поступить нестандартно. Вызванное и словами Корнеева, и собственной любовью к парадоксальным поступкам.
…Лезть было довольно легко. Значительно легче, чем по скальным стенкам на Ушбе в семьдесят пятом. Конечно, без страховки не слишком приятно, но тут уж ничего не поделаешь. Японские ниндзя умели ползать по практически гладким стенам, а здесь через полметра такие стыки, что ботинок входит на глубину ранта и можно даже постоять, дать пальцам отдохнуть. Последний раз подтянувшись, Шульгин перебросил ногу через край крыши, осмотрелся, стоя на коленях.
Подумал с досадой, что если бы с самого начала догадаться, можно было потребовать от Антона снимки станции сверху. При его возможностях – плевое дело. Или хотя бы вооружиться прибором ночного видения. Правда, фонарь у него есть, но стоит ли его включать? Да черт с ним, чего бояться? Если у пришельцев охрана налажена, они его и так обнаружат, со светом или без света…
Узкий голубоватый луч выхватил из мрака плоскую красноватую поверхность крыши, уперся в сложную решетчатую конструкцию из десятка блестящих труб или стержней, напоминающую татлинский памятник Третьему Интернационалу. Вдали виднелось еще несколько подобных же сооружений.
С некоторой опаской Шульгин подошел, медленно приблизил ладонь к одной из труб, рассчитывая, что если она, допустим, под напряжением, он сумеет это вовремя ощутить.
Дотронулся пальцем. Ничего не произошло. Труба была прохладная, полированная, явно металлическая.
Пока этого было достаточно. Он снял с пояса стометровый моток тонкого капронового шнура, привязал к трубе. Подергал как следует. Держит нормально.
Выключил фонарь, сел на край крыши и начал разматывать шнур.
Потом нажал кнопку рации.
– Вперед, – оказал он негромко и сверх условленного добавил: – Ориентир – две короткие вспышки через каждые пять минут. Пять-десять метров выше горизонта.
«Ничего, – подумал Шульгин. – Я был в эфире четыре секунды, не засекут. Они вообще забыли, что такое радио…» Ему вдруг стало смешно. От всего происходящего. Уму непостижимо! Где он сейчас находится, что делает и о чем думает?
После полугода, вместившего событий больше, чем предыдущие десять лет, приняв участие в массе приключений, вполне достаточных для того, чтобы всю оставшуюся жизнь рассказывать страшные и нелепые истории случайным собутыльникам, он, Сашка Шульгин, так ничему и не научившись, воображает себя персонажем давнего приключенческого романа. «Зеленые цепочки», точно. Чердаки, крыши, чекисты и немецкие агенты-ракетчики. Совершенно такой же уровень… Видно, правильно было написано в одной статье из журнала «Знание – сила»: человек способен полностью понять и усвоить только те идеи и явления, которые существовали в мире до начала его интеллектуального самоопределения. Все остальные воспринимаются только по аналогиям. И его сейчас можно сравнить с человеком, оказавшимся в холерном бараке и озабоченного единственно тем, чтобы не испачкать свои начищенные сапоги…
Последним на крышу поднялся Левашов. Перевел дыхание, освободился от шнура.
– Чего это ты придумал? – спросил он у Шульгина, оглядываясь.
– Так. Показалось, что сверху вернее будет. Нормальные герои всегда идут в обход. Теперь я на вас полагаюсь. Вы специалисты, вы и действуйте. Найдем какой-нибудь вывод коммуникаций или вентиляционную шахту, а может, солярий у них здесь есть, вертолетная площадка, мало ли… В любом случае охраняются они хуже. Войдем внутрь, там разберемся.
– Он прав, – сказал Корнеев. – Надо двигаться к центру крыши. Думаю, что центральный ствол проходит насквозь. Простая инженерная логика. А попутно и все остальное осмотрим. Любой люк или шахту наш детектор обнаружит.
– Тогда так, – распорядился Шульгин. – Вы ищете дорогу, я обеспечиваю боевое охранение. В случае чего – прикрываю отход. По тросу спускаться быстро, интервал десять метров. Впрочем, это я к слову. Если нас засекут, никуда мы не уйдем…
Стоявший напротив него Айер демонстративно пожал плечами, выражая этим свое отношение к взятой на себя Шульгиным роли. (И к качеству ее исполнения). Сам Герард считал, что все нужно делать совсем иначе. На принципиально другом интеллектуальном и техническом уровне.
Шульгин понял смысл его жеста и еще более демонстративно упер в бок локоть руки с зажатым в ней автоматом.
– Однако жизнь свою продадим подороже… Как учили. Так что не дрейфь, Гера!
Левашов толкнул Сашку с другой стороны, мол, хватит дурака валять, не тот случай и не тот объект.
– Все-все, умолкаю. Надо же было товарищей сориентировать…
Пока Корнеев медленно продвигался вперед, водя перед собой раструбом детектора, Шульгин, приотстав, тихо спросил Левашова:
– А если действительно там, внутри, что-нибудь вроде как у Стругацких в «Пикнике»?
– Нет, не думаю. Слишком они все-таки человекообразные… Технологическая цивилизация. Или ты по-прежнему Антону не веришь?
– Я вообще никому не верю, ты меня знаешь. Чем не вариант – бомба у нас никакая не информационная, а самая простая тротиловая? Включил замыкатель – и привет. Скажешь, не бывало так? Сколько угодно. Нормальный гангстерский прием.
Левашов ничего на это не ответил, да Сашка и не нуждался в его ответе.
Корнеев тихо свистнул и поднял руку, Шульгин с Левашовым подошли.
– Люк, – сказал Борис, показывая себе под ноги.
Это было видно и без пояснений. Приподнятое на полметра над уровнем крыши цилиндрическое возвышение, около пяти метров в диаметре, вертикальные стенки ребристые, того же цвета, что и крыша, а торец гладкий, тускло серебристый, и на нем отчетливо видны перекрывающие друг друга дугообразные лепестки.
– Ирисовая диафрагма, – сказал Левашов.
– Именно, – кивнул Корнеев.
– А под ней – ракетная шахта… – добавил Шульгин.
– С тем же успехом – терминал внепространственного канала или банальный лифт, – возразил Айер.
– Самое главное – сумеем ли мы его открыть, или нет. – Левашов обошел возвышение вокруг, светя под ноги фонарем. Не обнаружил ничего примечательного.
– Сейчас мы его проинтроскопируем, найдем энерговоды, сервоприводы, тогда и думать будем… – Корнеев начал разворачивать свою аппаратуру.
Задача сложной не казалась. Если внешне устройство соответствует известным образцам, то и внутренне оно не может представлять ничего принципиально непостижимого. Левашов присел на карточки рядом, всматриваясь в возникшее на экране интроскопа изображение.
Когда лепестки диафрагмы дрогнули и медленно, беззвучно раскрылись, каждый из четверых испытал сложное чувство. Нечто вроде торжества оттого, что чужая техника покорилась, и, значит, они и здесь оказались отнюдь не дикарями, не питекантропами перед пультом компьютера. И вновь обострилось ощущение опасности, такое же, а то и более сильное, чем перед барьером обратного времени. Промелькнуло даже что-то похожее на досаду – как будто, если бы люк открыть не удалось, можно было с чистой совестью вернуться. Операция, мол, сорвалась по независящим обстоятельствам. В этой последней мысли никто из них, конечно, вслух не признался бы, но было такое, было… «Мелкие мысли бывают у каждого, – подумал Шульгин, – главное, не позволить им превратиться в мелкие поступки…» – и шагнул вперед, выставив перед собой ствол автомата.
– Дайте сначала я. Взгляну, что там и как.
– Да хватит тебе джеймсбондовщину разводить, – почти зло бросил ему Левашов. – Пусть Борис, тут по его специальности.
Темнота в шахте была абсолютная. Но когда Корнеев направил в нее раструб детектора, прибор показал на глубине четырех метров сплошное металлическое препятствие.
– Свети… – скомандовал он Айеру.
Действительно, снизу цилиндрическая камера перекрывалась черной, слегка вогнутой плитой. Но в боковых стенках имелись три симметричных овальных окна, из которых тянуло теплым, странно пахнущим воздухом.
– Ну что, попробуем? – спросил Корнеев.
Шульгин кивнул Левашову, у которого на поясе висел второй моток шнура. Олег отмерил десяток метров, поискал глазами, за что б закрепить конец. Ничего подходящего в поле зрения не попадалось.
– Да перекинь через плечо, и все. Удержишь. Мне только попробовать – если дно не провалится, просто спрыгнете, а я приму.
– Еще и вылезать придется…
– Это как раз вряд ли. При любом раскладе…
Левашов сообразил, что Сашка прав. План действий предполагал совсем другой способ возвращения.
Овальные окна выходили на кольцевую площадку, окружавшую ствол шахты. С нее открывался вид на весь внутренний объем станции. Зрелище было впечатляющее.
Весь гигантский барабан, более чем стометрового диаметра и пятидесятиметровой высоты, оказался практически пустым.
То есть, конечно, кое-какая начинка в нем была. Сверху вниз проходили разной толщины колонны, некоторые глухие, а некоторые прозрачные, наполненные фиолетовым мерцающим светом, к стенам крепились какие-то фигурные многогранники, ярусами спускались застекленные и открытые галереи, на самом дне отсвечивали белым четыре ребристые полусферы, а между ними зеленели не то газоны, не то заросшие тиной пруды, разделенные причудливым геометрическим узором будто бы дорожек. И освещал все это неприятный, но довольно яркий сиреневый свет.
– Ну и что с этого будет, Беня? – ни к кому не обращаясь, спросил Шульгин.
Корнеев не понял, какого именно Беню имеет в виду Шульгин, но в интонации разобрался правильно.
– Вот. Как раз для нас приготовлено, – он показал на подходящую снизу к площадке гофрированную трубу, похожую на противогазную, но диаметром не меньше двух метров.
Изгибаясь, она уходила к внутренней стене станции и, насколько было видно, с небольшим наклоном спускалась к крыше верхней галереи.
– Пойдем по ней. Снизу нас не увидеть, черных на черном фоне. Высоты никто не боится? – спросил Корнеев, будто забыв, каким образом Шульгин с Левашовым попали на крышу. Впрочем, он мог учитывать, что подъем по стене и ходьба без опоры над пропастью – несколько разные вещи. Левашов промолчал, а Шульгин возмущенно фыркнул.
– Тела Новикова и Берестина должны находиться в одной из тех полусфер, – сказал Айер. Ему, как профессиональному штурману, был доверен индикатор направления, настроенный на фоновые излучения мозга каждого из пленников.
– Языка бы… – мечтательно сказал Шульгин. – Оно вернее, чем ваша техника.
– Снаряжение лучше оставить здесь, – не обратив внимания на его слова, предложил Корнеев. – Кроме бомбы, нам больше ничего не понадобится.
Он был прав. Оставалось всего лишь доставить бомбу вниз, к основанию капсулы, в которой заключены материальные оболочки друзей, и включить взрыватель.
– Ну, раз уж мы пришли к этому разговору, тогда слушайте, – сказал Антон, пригласив их всех в свой рабочий кабинет, или, вернее сказать, центральный пост управления операцией. – Безусловно, вы имеете право обвинять меня сейчас в чем угодно: и в цинизме, и в жестокости по отношению к вам и к вашим товарищам, попавшим в плен… Я вполне вас понимаю. И не обижаюсь. На твой жест тоже… – он вновь слегка улыбнулся Шульгину, и все увидели, что губы у него совершенно целые, будто и не промокал он только что обильно сочащуюся алую кровь.
«Вот регенерация! – с завистью подумал Сашка, – а там ведь не только ссадины на слизистой, там и зубов пара-тройка вылететь должна…»
– Но я, по-моему, все довольно подробно изложил Воронцову. И тогда, при нашей с ним первой встрече, и позже… – продолжал Антон. – И считал, что в общем мы сошлись во мнениях. Видимо, я переоценил свои возможности популяризатора. Или ваша позиция изменилась. Так?
– Не знаю, как вы там с Воронцовым сговаривались, но нас с ребятами ты подставил капитально. Мы тебе что – белые наемники? Или эти, сипаи?
В тот раз Шульгин впервые заявил себя на роль лидера и обозначил расстановку сил, как сам ее понимал. Он, Левашов и девушки, включая Альбу – одна группа, которую он и счел возможным возглавить. Корнеев и Айер – нейтралы, не могущие претендовать на самостоятельную политику, Воронцов, представляющий лишь самого себя, и – Антон.
И манеру поведения он избрал резкую, почти грубую, что тоже произвело впечатление на всех, кроме Левашова.
– В общем, пока мы Андрея с Лешкой оттуда не вытащим, никаких дел у нас с тобой не будет. Уяснил?
– Об этом мы и будем говорить. Разумеется, мы их вернем, как принято говорить – в целости и сохранности. Своих друзей мы в беде не оставляем. Да и о беде здесь говорить вряд ли стоит. Новиков и Берестин сейчас вполне довольны своим положением, вы в этом убедитесь. Такого приключения почти никому из людей пережить не удавалось, можете мне поверить. Я помог им реализовать самые их смелые и невероятные желания…
Продемонстрировав на огромном трехмерном экране встречу Новикова с Берестиным в кремлевском кабинете, Антон продолжал:
– Как я уже говорил Дмитрию, в нашей так называемой «войне» мы избегаем прямых насильственных действий. Скорее напрашивается аналогия с шахматной партией.
– Надо же, мы дураки-дураки, а до того же самого додумались… – подмигнул Шульгин Ирине, намекая на «Гамбит бубновой дамы».
– Шахматы, конечно, не ваши, а многомерные, миллионноклеточные, с тысячами фигур и особыми правилами, но тем не менее… – Вид у Антона стал совсем простецкий, словно у пионерского вожатого из фильмов пятидесятых годов, беседующего с трудными, но в душе положительными подростками. – Случаются иногда и жертвы, но не как правило; несчастный случай на производстве, а не злой умысел. А в данной кампании стратегическая ситуация складывается так… – На экране возникла сложная графическая схема. – Наш противник, как вам известно, существует во вселенной с противоположным темпоральным знаком. Эта ситуация их не устраивает, хотя бы потому, что без специальных, очень сложных ухищрений в наш мир они проникать не могут. Поэтому они приняли решение – осуществить инверсию своего времени в достаточно больших масштабах и выйти в нормальную, нашу с вами Вселенную. По ряду причин такое решение не устраивает нас. Но об этом позже. Вас указанное решение должно устраивать еще меньше. Вы же, земляне, самостоятельно противостоять столь наглой агрессии не можете. На нынешнем этапе вашего развития. Попытка проинформировать ваши правительства и привлечь их к сотрудничеству может повлечь… Вы лучше меня знаете что. Поэтому я и решил обойтись контактами на индивидуальном уровне. Тем более, что так странно совпало… – он развел руками. – Я бы сказал – невероятное стечение обстоятельств.
– Только ли обстоятельств? – не поверил Корнеев.
– Можете мне верить. Просчитав ситуацию, я был поражен не меньше вашего. Как говорится, перед случаем бессильны даже боги. Однако продолжу. Цель деятельности Ирины и ее коллег состояла в том, чтобы путем малозаметных вмешательств создать на Земле политическую и техническую обстановку, благоприятствующую инверсии.
Он заметил невольный протестующий жест Ирины и остановил ее:
– Я представлю вам все имеющиеся у меня материалы… Потом. Пока послушайте. Вмешательство в ваши внутренние дела Андрея с товарищами после вселило в авторов и руководителей проекта «Земля» новые, лучезарные надежды. Вместо нудной, кропотливой, многовековой работы – один блистательный удар. И цель достигнута, война выиграна! А замысел таков. Новиков и Берестин, заняв высшие посты в государстве, должны переиграть вторую мировую войну, одержать в ней настоящую победу, а не ту, что у вас принято называть таковой, в следующие сорок лет превратить СССР в абсолютного экономического, политического и военного гегемона в мире, и вот тогда, не опасаясь больше никаких случайностей, наши аггры выйдут из подполья, и спокойно приступят к реализации программы инверсии. При таком положении дел наш Галактический союз не будет иметь никаких оснований для протестов…
– Лихо… – протянул Шульгин.
– Но позвольте! – вскочил Айер. – Мы в своем времени ни о чем подобном не знали. В том числе и о вашем Галактическом союзе. Значит…
– Нет, – понял его мысль Антон. – Пока «значит» только одно: вы, Борис и Альба существуете только и единственно здесь, в двадцатом веке, нет никакого двадцать третьего, нигде нет, и вас тоже там нет, разумеется. То время, в котором вы успели родиться и некоторое время пожить, с точки зрения настоящего момента не более чем иллюзия.
– Выходит, мы действительно обречены остаться здесь навсегда? – стараясь оставаться спокойным, спросил Корнеев.
– Тоже не совсем так. Но пока – об агграх. Я не хочу быть несправедливым, не нужно представлять дело так, будто Земля станет их колонией, а люди превратятся в бесправных рабов. Кое в чем они даже выиграют в новом мире. Но свою историю, свой единственный путь развития вы, безусловно, утратите. И никогда не сможете войти, как равные, в Галактический союз… Ну и вам, всем здесь присутствующим, места в том мире не найдется.
– Вот даже как? А отчего вдруг? Ликвидируют, как врагов режима? – не выдержала теперь уже Наташа.
– Все гораздо проще. Если Новиков и Берестин свою программу выполнят, возникнет совершенно иное настоящее, в котором просто будут жить другие люди. С другой психологией, другой памятью о прошлом. Война закончится там на два года раньше, останутся в живых многие миллионы, да и погибнут совсем не те, кто в прошлый раз. Изменятся миграционные потоки, ваши родители, вполне вероятно, не встретятся, не поженятся и так далее. Как видите, перспективы не самые обнадеживающие.
– Хорошо, допустим так. Впечатляюще ты все объяснил, но давай ближе к теме, – перебил Антона Левашов.
– Мне бы заодно хотелось узнать, – поддержал его Шульгин, – чего это вообще так много совпадений? Как правило – с довольно популярной литературой? Может быть, ты нас правда за дураков держишь?
– Ну зачем же так сразу? – в голосе Антона прозвучала обида. – Совсем напротив! Я ведь говорил Дмитрию, что вы очень талантливая раса. Интуиция, способность к гениальным озарениям, эвристическое мышление – здесь вы почти что вне конкуренции. Галактика очень многое потеряет, если вы упустите свой шанс… Вот и писатели ваши смогли очень многое предвосхитить. И мы, и наши противники очень внимательно штудируем земную фантастику. Многое используем в своей работе. Правда, Ирина?…
Левашов заметил, как на мгновение пальцы Ирины стиснули подлокотник кресла. Он ожидал вспышки гнева, потому что даже на его взгляд бестактность Антона по отношению к ней переходила допустимые границы. Однако Ирина сохранила выдержку.
– Конечно правда, Антон, – Ирина мило улыбнулась. – А я все мучилась, не могла сообразить, откуда у тебя такой менторский тон и словесное недержание. А ты, наверное, у Немцова лишку перебрал.
– О'кей, Иришка, молодец! – радостно заржал Шульгин. – Два ноль в твою пользу!
Антон сокрушенно поднял голову.
– Неужели так заметно? Приношу свои извинения. Но, собственно, я уже подошел к концу. Буквально несколько слов… В общем, я сумел просчитать планы и намерения неприятеля, кое в чем даже помог их осуществлению. В результате действий Новикова и Берестина параллельная реальность сформирована. И задача заключается вот в чем. Поскольку база аггров на Таорэре (Валгалле) напрямую связана сейчас именно с той реальностью… – Антон указал на появившуюся на экране новую схему, – вот, видите эту развилку, здесь прежняя, пока еще существующая мировая линия, а здесь – новая, то нам нужно всего лишь заблокировать обратный путь. Вот так… В итоге они навсегда исчезнут из нашего мира. Причем все должно произойти одновременно, переброс психоматриц Новикова и Берестина в их тела на Таорэре, блокада временной развилки, возвращение ребят сюда и ликвидация любых следов пребывания аггров в нашей Вселенной и в нашем времени. Технически это будет выглядеть так…
Главное, что понял Шульгин в ходе беседы: и форзейли, и их противники в ходе своей так называемой войны зашли в абсолютный стратегический тупик.
Вот тут и пришло Антону в голову ввести в игру некий «фактор X». И натолкнул его на эту идею внезапно возникший и неожиданно разрешившийся конфликт между четверкой отчаянных земных парней и инопланетными агентами.
Остальное было делом техники.
После серии сложных психологических комбинаций и интриг позиция упростилась до предела. Выражаясь тем же шахматным языком, следующим ходом черных ставился мат, неизбежный, как крушение капитализма.
Сложность была лишь одна. В распоряжении Антона и всего их Галактического союза не было средств, чтобы дистанционным путем пробить межвременной барьер. Вернее, пробить его, проломить сверхмощным энергетическим пучком было можно, но тогда мгновенно погибнет и станция со всем своим гарнизоном, и, разумеется Новиков с Берестиным. А цель все равно достигнута не будет.
А вот если группа специально подготовленных людей отважится проникнуть в район станции, то все решится наилучшим образом. В момент «взрыва» информационно-энтропийной бомбы не только база, как материальный объект, но и сам факт ее существования будет стерт из прошлого, настоящего и будущего данной реальности. Соответственно, исчезнет и зона обратного времени на Валгалле, исчезнет окружающий ее барьер. Сформированный аппаратурой Замка внепространственный канал, ориентированный по точке «взрыва», накроет своим раструбом бойцов десантной группы и капсулу с телами Новикова и Берестина.
При этом, самое поразительное, аггры – и здесь, на базе, и в своей метрополии – тоже не заметят ничего. Они продолжат существование во вновь созданной реальности и будут абсолютно уверены, что успешно достигли своих целей.
Одним словом, выходило так, что война завершится абсолютной, окончательной победой, достигнутой, кроме того, без единой жертвы с обеих сторон.
…Путь вниз занял почти два часа. По трубам, по крышам галерей, снова по трубам, но уже другим, пологой спиралью обвивающим нижнюю часть станции.
И на протяжении всего пути десантники не заметили никаких признаков присутствия хозяев: то ли персонал станции спит по ночам, как нормальные люди, то ли вообще все разъехались по служебным и личным надобностям.
Индикатор Айера вполне определенно указывал на купол, под которым находились тела друзей. Оставалось спрыгнуть на верхнюю плоскость того самого многогранника, который нависал над пологим пандусом, ведущим к центру зала.
Но не зря Шульгин до последнего не верил в благополучный исход предприятия.
Правда, здесь он, поддавшись общему настроению, тоже слегка расслабился и не заметил, как на переходном мостике по ту сторону зала, метрах в пятидесяти по прямой и на ярус выше, появилась фигура в снежно-белом комбинезоне.
Первым увидел ее Корнеев и от неожиданности замер. Шульгин окликнул Бориса: «Ты что!» – и тоже увидел пришельца.
А они все четверо оказались как раз под ярко-сиреневым плафоном, на желтой поверхности, в пронзительно-черных скафандрах, и не разглядеть их мог только слепой. Счет пошел на секунды.
Решение Шульгина было вполне инстинктивным, по-земному традиционным и, пожалуй, единственно правильным.
Длинной, на полмагазина, очередью от бедра он хлестнул на ладонь выше головы аггра, так что гулко заныл не то металл, не то пластик. Брызнули, разлетаясь, абстрактные витражи галереи, а сам гуманоид, будто недавно пройдя курс молодого бойца, проворно упал ничком, прикрывая руками затылок.
– Борис! Вперед, к куполу! Взрывай! – сквозь гром автомата, удесятеренный обрушивающимся со всех сторон эхом, закричал Шульгин. – Олег! Гера! Беглый огонь! По фонарям! Перебежками! Вы прикрывайте Бориса, а я вас!
Шульгин не собирался кого-нибудь убивать, смысла в этом не было, сейчас, по крайней мере, главное – побольше шума, паники, бестолкового сплетения трасс, визга и воя рикошетных пуль. Выиграть время – секунд пятнадцать-двадцать, всего-то.
Он крутнулся на каблуках, охватив взглядом всю внутренность станции. Откуда-то, словно муравьи из ходов подожженного случайным окурком муравейника, вдруг начали возникать пришельцы.
Одних Шульгин видел отчетливо, присутствие других только ощущал – по мельканию теней, по толчкам в спину и грудь чужих, сосредоточенных и ненавидящих взглядов. Очертил себя, словно меловым кругом, длинной прерывистой очередью.
Снизу отозвались автоматы Левашова и Айера.
«Только бы не успели, – подумал Шульгин про пришельцев, – запустить какую-нибудь пакость, вроде гравитации. Тогда нам конец. Не должны успеть, вряд ли они готовились к боям на своей территории».
Подсознательно он еще и считал, оказывается, количество своих выстрелов: последняя гильза не вылетела из патронника, а Сашка уже отщелкнул пустой магазин, воткнул в приемник новый. Получилось на удивление четко, будто всю жизнь практиковался.
Шульгин шагнул назад и сорвался. Выстрелы считал, а про то, что рядом край, забыл напрочь. Да и поверхность под ногами вдруг стала слишком скользкой.
Упал он плохо, на спину, боль отдалась сразу и в голову, и в живот, секунду или две невозможно было ни вздохнуть, ни пошевелиться.
Но видел он нормально. Сверху наискось сверкнула белая молния, в том месте, где он только что стоял, вспух пузырь, похожий на гриб-дождевик, замер на миг, чуть пульсируя, сжался в тугую сверкающую каплю и рванулся обратно, в темноту верхних галерей.
«Вот, очухались, наконец!» – пришла на удивление спокойная мысль, а руки, вновь обретшие способность двигаться, уже вскинули автомат.
Все тридцать пуль он вколотил точно в то место, откуда прилетело неведомое, но омерзительное, как хвостовой крючок скорпиона, устройство.
Наверное, попал, потому что вверху треснуло, заискрило, вспыхнуло и погасло что-то бледно-лиловое.
В огромном объеме станции стало почти темно. Он попытался перевернуться на живет и попробовать встать.
– Живой? – услышал Сашка голос Левашова рядом.
– Почти, – выдохнул он.
Левашов взвалил Шульгина на спину и боком, как краб, чтобы не покатиться кубарем по крутому спуску пандуса, побежал-заскользил вниз. На полпути к куполу, где ждал их Корнеев, из темноты выскочил Айер, попытался помочь, подхватив волочащиеся по полу ноги Шульгина.
– Брось, я сам, прикрывай сзади…
Олег, будто в сонном кошмаре, спешил изо всех сил, а расстояние, совсем никакое по нормальным меркам, метров, может быть, тридцать, не сокращалось, словно бежал он не по твердому полу, а вверх по эскалатору, идущему вниз.
Но все же и бесконечные пять или шесть секунд кончились.
Левашов упал на колени, ткнулся лбом в тугое и теплое покрытие купола. Шульгин кулем сполз с его спины, откинулся набок, разбросав руки. Левая намертво сжала цевье автомата.
Корнеев сидел на полу, его пальцы вздрагивали на рифленой спусковой кнопке бомбы.
– Давай, рви! – со всхлипом крикнул Левашов.
– Герард далеко, не в фокусе…
До Айера действительно было далековато.
«И он словно не спешил, неужели у него такая тевтонская выдержка, – подумал Левашов, – или просто оцепенел от стрессов?»
На самом деле Айер, точно выполняя команду Олега, прикрывал отход, медленно пятясь и вытянув перед собой вздрагивающий и рассыпающий золотистые блестки гильз автомат. Он явно никуда не целился, а просто водил стволом, как пожарный брандспойтом. Наконец патроны у него кончились, он отшвырнул оружие и в два прыжка оказался рядом с куполом.
Корнеев нажал кнопку.
Последнее, что увидел Левашов – протянувшиеся к ним сразу с нескольких сторон дымные ярко-зеленые лучи.
«Не успели!» – подумал Левашов, и сам не понял, о ком это он. О себе или о пришельцах.
В следующее мгновение наступила абсолютная и ледянящая тьма.
Из записок Андрея Новикова
…Жизнь, оказывается, гораздо более приятная штука, чем я считал до последнего времени. Чтобы это понять, потребовалось всего-то провести четыре месяца в сталинском обличье.
Может быть, когда-нибудь я сумею описать все, что я там понял и прочувствовал. Но не сейчас. Слишком все близко и неясно.
Иосиф Виссарионович, он-то в доступной мне части своего сознания отнюдь не держал объективную картинку своей деятельности. Даже напротив. Каждый поступок, каждое преступление (а по сути, вся его жизнь – сплошная цепь преступлений против чего угодно, против чести, совести, человечности, истории, научного социализма) он так и трактовал, что выходило совсем наоборот. Удивляюсь, как я вообще сохранял здравый рассудок под постоянным давлением его личности и психики. Одно это с моей стороны уже подвиг, выражаясь без ложной скромности.
И еще вот деталь. Сейчас, когда я пишу, мне очень трудно заставить себя верить, что все было на самом деле. А если даже и было, то именно так, как вспоминается.
Придется серьезно поработать, чтобы хоть как-то добраться до истины. И написать. Правда, не знаю, кому моя писанина понадобится. Даже в виде фантастического романа такого не издашь. В обозримом, сопоставимом с временем моей жизни будущем.
Но зато каким восхитительным чувством было чувство возвращения к нормальной жизни! Легкость в теле и в мыслях необычайная! И свобода. Вернее – освобожденность. Не знаю, какому нормальному человеку может доставлять удовольствие хоть малейшая власть.
Самое главное – я вновь ощутил свой рост. Сто восемьдесят пять после сталинских полутора метров – непередаваемо! Будто отросли ампутированные по колено ноги.
Однако речь сейчас пойдет не об этом.
Мы наконец собрались вместе, живые и здоровые, что по меньшей мере удивительно. Сашку тоже вылечили в одночасье, да у него всего-то и оказался перелом позвоночника и разрыв почки – сущий пустяк для форзейлевской медицины.
Забавным оказалось то, что, собравшись вместе, мы никак не могли разобраться, кто сколько прожил локального времени. Пришлось обратиться за помощью к Антону. Он рассчитал и каждому выдал карточки, вроде тех, что используются для учета суммарных доз радиации.
Вообще первые дни после победы протекали во взвинченно-эйфорической атмосфере. На то и победа.
Даже погоду нам Антон обеспечил штучную. А может, и само так получилось. Я по рассказам Воронцова воображал, что тут все время туман и дожди, но к нашему возвращению наступила настоящая картинно-золотая осень. Мягкая синева моря и неба, густая зелень можжевельника, красные листья канадских кленов, все оттенки желтого цвета дубовых рощ и вересковых полей… Сказка.
Мы с Ириной впервые вышли за ограду Замка на второй день после моего с Алексеем возвращения, медленно пошли к ближайшим холмам.
Наконец-то она стала по-настоящему спокойна. Я не помнил ее такой с самого семьдесят пятого – года нашего знакомства. Все наконец решилось, исчезла мучительная раздвоенность, теперь она только землянка, никаких пришельцев вообще не было в нынешней реальности. Живи и радуйся. Она даже помолодела, так мне показалось.
Но уже через полчаса я ощутил в ее отношении ко мне тщательно скрываемый холодок. И не стал делать вид, что этого не замечаю.
– Что, Ирок, начинаем пятый круг?
– Ты о чем? – вроде бы удивилась она.
– Разве неясно? Четыре варианта отношений мы пережили. Семьдесят пятый – семьдесят шестой, потом лето восьмидесятого, прошлые зима-лето, от пропажи Берестина до ухода на Валгаллу, сама Валгалла, и вот теперь… Помнишь, что ты мне пообещала?
– Я помню, а ты? Ты хорошо все помнишь?
– Безусловно. Супостата мы одолели, главное условие выполнено. Я от своего предложения не отказываюсь. Кольца и шампанское за мной. Осталось решить насчет платья и фаты…
Она остановилась, прислонилась спиной к раздвоенному стволу молодого клена.
– Мне бы радоваться сейчас, на шею тебе броситься… А вместо этого плакать хочется. Нет, ты не думай, я счастлива. Сколько мечтала… Только я боюсь… За нас обоих боюсь. Ты думаешь, ты не изменился?
– С чего бы вдруг? – спросил я, но сам понимал, что она и сейчас права.
– Ты знаешь. Разве сможешь ты жить теперь, как все нормальные люди? Иметь свой дом, семью? Работать, детей воспитывать?
Я вздохнул. Уж это точно. Отравлены мы навсегда. Оно и раньше плохо получалось – делать вид, что все вокруг нормально и «все действительное разумно», а уж теперь…
– А хоть и так, Ириша? Все равно же мы будем вместе. Пусть здесь или на планете у Антона – он ведь приглашал, или с ребятами отправимся двадцать третий век искать…
– Вот именно. С ребятами… Нас одиннадцать человек здесь. И как ты все дальнейшее представляешь, если нам придется до смерти друг возле друга держаться? Олег с Ларисой, Дмитрий с Наташей, у них проще. А с Алексеем как быть? И еще Альба, она с тебя глаз не сводит, уверена, что рано или поздно тебя отобьет… – покачала головой, улыбнулась грустно.
– У нее пройдет, молодая… – только и нашел я, что ответить.
– Я тоже была молодая, однако не прошло.
– Слушай! – вдруг сорвался я. – Так что, всю жизнь и будем по сторонам озираться, как бы невзначай не обидеть кого? С Алексеем это твоя проблема, нужно ли было ему что-то обещать…
– Видишь, как плохо. Еще ничего не решили, а ты уже готов в нем чуть не врага видеть. Давай подождем… немного. Ведь больше ждали.
Она протянула руку, чтобы погладить меня по щеке, как часто делала раньше. Я чуть было не отстранился, но вовремя опомнился. Она-то в чем виновата?
Но этот чисто личный эпизод как-то разрядил обстановку. Видимо, подобную же беседу она провела и с Берестиным, на ближайшее время обеспечив мир и спокойствие.
Да и Антон, как радушный хозяин, делал все, чтобы мы чувствовали себя в его владениях, как на фешенебельном курорте, тем более что возможности у него для этого имелись.
Каждого из нас такое положение вполне устраивало, ведь даже между собой мы инстинктивно избегали разговоров о будущем.
Только Борис с Герардом проявляли нетерпение. Но их понять было можно.
И день, по-моему, на седьмой, когда собравшись вечером в большом холле, мы смотрели трехмерный видеофильм о родной планете Антона, Борис поставил вопрос ребром. В том смысле, что бессмысленное времяпрепровождение им надоело и не пора ли уже Антону выполнять свои обещания. Я заметил, как при этих словах Альба вздрогнула.
– Ну, раз так, давайте поговорим, – согласился Антон. – Для меня лично технической проблемы тут нет. Прямо сейчас я могу организовать переход в любую точку Земли в 2228 год. Вы в этом году стартовали? Проблема возникает у вас. Первое – вы готовы разумно объяснить своим современникам и соотечественникам, как получилось, что вы вернулись втроем и без корабля?
– Объясним так, как есть на самом деле, – сгоряча выкрикнул Герард, но Борис его не поддержал, а, напротив, помрачнел. Я понял, о чем он задумался.
– Допустим, – согласился Антон. – Хотя не думаю, что это будет так уж просто сделать. Однако против факта вашего возвращения никто спорить не сможет и все как-нибудь устроится. Беда в другом. Вашего мира, в котором вы жили, в данный момент физически не существует. Это понятно? Он не более чем одна из вероятностей. Если вы туда вернетесь, вероятность зафиксируется. Именно в том виде, как вы ее помните. Но в вашем мире отсутствовала информация о тех событиях, что происходят на Земле сейчас. Значит, их быть не должно. И тогда вашим товарищам, – Антон широким жестом показал на всех нас, – возвращаться будет некуда. Они смогут после вашего ухода попасть лишь в ту единственную реальность, которая определяет необходимость и возможность вашего существования в вашем варианте XXIII века… А она сильно отличается от привычной для них… Как вы на это смотрите?
Удар получился сокрушительный. Однако Борис сохранил самообладание.
– А если наоборот? – спросил он. – Сначала они возвращаются домой, а потом мы?
– Та же история. Зафиксировав нынешний вариант реальности, мы получим в XXIII веке ситуацию, в которой земляне знают о существовании Галактического союза, поддерживают с ним постоянные дружеские отношения, имеют колонию на Валгалле и так далее. Согласны вы вернуться в такой мир?
Мне показалось, что Антону доставляет даже своеобразное удовольствие говорить то, что он говорил.
И еще я подумал, что почти то же самое я говорил Альбе во время нашей первой беседы на Валгалле, чисто интуитивно догадавшись о возможности такого вот пассажа. Оттого, может быть, она сейчас выглядела спокойнее и Айера, и Корнеева.
– Тогда как вообще могло получиться, что мы встретились? – спросил Борис.
– В этом все и дело. Совместными усилиями всех здесь присутствующих, – Антон позволил себе слегка усмехнуться, имея в виду и себя, и нас, и Ирину, как представительницу третьей стороны конфликта, – в районе Валгаллы все причинно-следственные и пространственно-временные связи настолько деформировались, что флюктуации задели и ваш маршрутный тоннель. Он ведь вневременной…
– Обычное дело, – вдруг вставил Воронцов, – во время войны нейтральные корабли нередко налетают на мины, поставленные не для них.
– Нам от этого не легче, – огрызнулся Айер. Он, кажется, всерьез решил, что мы перед ним виноваты. А может, он и прав. Кого должен винить человек, на своем дачном участке подорвавшийся на гранате, оставшейся с гражданской войны? Белых, красных, Октябрьскую революцию или сразу Карла Маркса?
В ходе разгоревшейся многочасовой дискуссии, перешедшей, к счастью, в общетеоретический план, выяснились многие интересные вещи.
Поскольку и в «обычных» условиях количество причинно-следственных связей так велико, что их невозможно просчитать ни на одном компьютере сколь угодно большой мощности, а в нашем случае естественный ход событий нарушался слишком уж грубо, теперь уже никто не в состоянии достоверно определить, что из случившегося и в какой мере является артефактом.
То есть вполне возможно, что первый поход Берестина в 1966 год создал условия для моего знакомства с Ириной, деятельность Воронцова в 1941 году спровоцировала ее появление на Земле, наше проникновение на Валгаллу предопределило полет в тот район «Кальмара» и так далее.
– Одним словом, если я правильно тебя понял, – с ледяным спокойствием обратился к Антону Воронцов, – в лучшем случае ты оказываешься… дилетантом, – но это научное слово прозвучало у Дмитрия, как хлесткое оскорбление, – а в худшем – провокатором. Нет? Вспомни наш с тобой самый первый разговор…
– В какой-то мере должен признать, что определенную некомпетентность я проявил… – согласился с ним Антон, по-прежнему невозмутимый. – Хотя следует еще определить, можно ли назвать это так, то есть возможна ли вообще компетентность в вещах, в принципе непредсказуемых. Но пусть даже и так. Я не хочу оправдываться. Каждая наука – а дипломатия наука в гораздо большей степени, чем какая-нибудь математика, физика и тому подобное – всегда исходит из реальностей психологии, истории, метеорологии даже, если угодно. И мною были учтены и просчитаны все доступные прогнозированию вероятности. Если бы каждый фигурант нашего дела точно и правильно выполнял свои функции – говорить было бы не о чем. Вот и получается, что, как бы я ни ошибался, а только и ваша вина тут не последняя. Простите, вы-то вели себя как? Столько импульсивности, безудержной самодеятельности, страсти к самоутверждению… А ведь каждый шаг в сторону, как любишь повторять ты, Андрей, может перевернуть всю дальнейшую жизнь… Возьми даже твою последнюю выходку, Дмитрий, когда ты собрался застрелить Сталина.
– Раз уж об этом речь зашла, – перебил его Берестин, – чем там все-таки закончится? Как Марков из положения выйдет, и как с войной будет?
– А главное – что плохого, если б и ликвидировал я его? – вопрос этот, очевидно, остро занимал Дмитрия. – В пятьдесят третьем мир не рухнул, в сорок первом, по-моему, тем более… Да Марков и вообще мог бы о его смерти не объявлять. В эти, мать их так, времена, что угодно можно было сделать… Хоть сам себя Сталиным назови, хоть скажи, что Ленин воскрес и принял на себя руководство государством… Им, тогдашним, абсолютно все равно…
– Интересный вопрос, – Антон явно обрадовался возможности сменить тему. И приготовился прочитать нам очередную лекцию, но ему не дали.
Айер, Корнеев и внезапно присоединившийся к ним Сашка. Ну да, конечно, проблема возвращения его тоже волновала. Супруга, сами понимаете, которая все никак не может доехать до Москвы из своего Кисловодска. Я забавы ради представил себе, как сие могло бы выглядеть. Она садится в поезд на старинном кисловодском вокзале, рассчитывая через тридцать часов быть дома и обнять горячо любимого мужа, но не тут-то было… Дорога все удлиняется и удлиняется, как до Владивостока и дальше, пассажиры ничего не понимают, и едут, и едут, и едут… Четыре месяца едут. Одичали все, перессорились, денег ни у кого не осталось, на станциях подаянием кормятся… Кое у кого и дети скоро рождаться начнут от тесноты путевой жизни. А в более оптимистическом варианте – удлиняется не дорога, а срок путевки.
Короче, ни до чего мы в тот вечер не договорились. Антон предложил на выбор целую серию вариантов, но все они таили в себе тот или иной изъян, этический, философский или чисто бытовой.
Разумеется, у космонавтов причины стремиться домой были более основательные. Честно – при всем моем показном, а также и наигранном оптимизме, с которым я рисовал им картины адаптации и дальнейшей счастливой жизни в нашем светлом настоящем, вообразить себя на их месте я без тоски и страха не мог. Мне и моего опыта достаточно. Так одно дело – сорок три года назад, и совсем другое – триста! Ну пусть двести сорок четыре, если совсем точно.
Я бы, наверное, совсем в иной тональности с Антоном разговаривал, предложи он мне подобную перспективу. А ребята – нет, ничего, вели себя на удивление корректно. Культура будущего, никуда не денешься. Не зря мы, выходит, молодежь воспитываем…
В каждом из названных вариантов, кроме прочего, отчетливо просматривалось желание Антона (или это моя чрезмерная подозрительность срабатывала) решить проблему обязательно и только за наш счет, поскольку сами форзейли в любом случае оставались при своем интересе. А хорошо бы придумать наоборот – чтобы им по-крупному чем-то поступиться – и тогда посмотреть, как Антон себя поведет. Только вот ничего не придумывалось.
Единственно рациональным итогом дискуссии, которая проходила на поразительно несопоставимом уровне – я имею в виду нас, Герарда с Борисом и Антона – можно назвать наметившийся, пусть и в очень первом приближении, вариант выхода. И предложил его самый из всех необразованный (из них, технарей-интеллектуалов, про нас, гуманитариев, речи вообще нет) – Олег Левашов. На мой взгляд, выход остроумный – попытаться произвести одновременный переброс, пока все реальности равновероятны, пусть Антон настроит каналы, и – все разом! Как стрельцы со стены в «Иван Васильевиче…» Хотя это, как я понял, пока только голая идея. Ее еще считать и считать…
– Не знаю, не знаю… – Антон с сомнением потер подбородок. – Насколько мне известно, таких опытов не производил никто и никогда…
– А все остальное, что мы тут нагородили, у вас регулярно производят? – прищурившись, спросил Воронцов. Я с удивлением заметил впервые, что они чем-то неуловимым очень напоминают друг друга. То ли мимикой, то ли интонациями. А скорее всего тем, что без особой разницы их можно мысленно поменять местами…
Антон оставил его реплику без внимания. Он просто размышлял вслух.
– Но просчитать можно… Два канала, абсолютная синхронизация по времени и напряженности поля, размерность стрелки прогиба мировых линий… Работа не на один час и даже не на день… Очень может быть, что для этого придется создать специальную лабораторию…
– Я бы в той лаборатории с удовольствием поработал… – мечтательно улыбнулся Олег.
Еще бы… Ему дай волю, и никакая Земля на ближайшие годы интересовать его не будет. Хронофизику станет изучать, потом, глядишь, до Единой теории поля дело дойдет, и так далее. И в итоге его оставят при кафедре, если и с тамошними мэтрами отношения не испортит. А нам каково, простым, необразованным людям? Сидеть и ждать, пока они варианты просчитывают?
Я подошел к открытой балконной двери. На уровне глаз колыхались под легким бризом вершины деревьев. Вдали плавно накатывались на берег волны, доносился их негромкий, но мощный гул.
Нет, интересно все же. Хорошо нам здесь, удобно, вокруг все так красиво и изысканно, и в природе, и в Замке.
Дома, на Земле, тоже полный порядок, по-прежнему тянется нескончаемый август восемьдесят четвертого года.
А на самом деле, может, и нет уже ни Земли, ни того самого августа, и нас самих тоже нет. И не было никогда. Потому что стоит нам перешагнуть порог – и полная неизвестность. Глобальная и космическая.
Скоро год, как я в эти игры играю, а понять хоть что-нибудь не могу. Зато привык ко всему, в том числе и к непониманию тоже. И живу в полное свое удовольствие.
Нет, ведь и действительно, без всяких шуток и иронических усмешек, что еще возможно и следует желать?
Не считая ставших уже привычными неограниченных материальных возможностей и благ (даже этого многим и многим было бы более чем достаточно) я пережил и самые невероятные приключения, даже вот и диктатором побывал, у меня есть верные друзья, мне, скажем так, симпатизируют две очень неординарные женщины, так чего же ты хочешь, братец?
Зачем я сейчас участвую в очередном «мозговом штурме»?
Какого результата жду лично для себя?
В чем вообще проблема?
А друзья мои продолжали говорить и спорить, только смысл их слов пролетал мимо моего сознания.
Я просто смотрел на них, на каждого в отдельности.
Ирина, моя несчастная красавица, сидит, сцепив пальцы на высоко открытом колене, покусывает нижнюю губу, а мысли ее далеко-далеко отсюда.
Берестин, хоть и бросает какие-то реплики, сам все больше косится на Ирину, пожалуй, что и непроизвольно, от подсознательной потребности видеть, что она здесь.
Шульгин, безусловно, развлекается, если и есть у него более глубокие эмоции, их достоверно вычислить невозможно.
С Левашовым же понятно все. Как и с его Ларисой.
Остается сфинкс – Воронцов, но вот его заботы волнуют меня меньше всего. Этот не пропадет.
И, значит, получается, что единственно, о ком стоит сейчас позаботиться – о наших друзьях-потомках.
Только им по-настоящему плохо, и только они в буквальном смысле невинные жертвы посторонних игр.
А я, как главный виновник всей заварушки, должен взять сейчас и сказать, что незачем размазывать манную кашу по чистому столу, нужно просто отправить ребят домой, в их не такой уж, наверное, плохой мир, а самим – как придется…
Честно рассуждая – если бы не мои, чего скрывать, вполне пижонские выходки, начиная с первой с Ириной встречи на мосту, ничего абсолютно бы не было. По крайней мере – для этих троих страдальцев…
А мы, все прочие – ну что, в конце концов, теряем? Время все равно останется наше, родной XX век. Изменится кое-что, так и ладно. Прямо уж наша реальность самая лучшая была из всех возможных? Найдем себе место. Возьму вон Ирку, да и в Новую Зеландию махну, виллу куплю на берегу пролива, романы буду писать и павлинов разводить… Остальные тоже не пропадут. Даже интересно, какой там мир нашими усилиями образуется.
Тем более, что Альба говорила, будто бы в ее истории вторая мировая в сорок третьем закончилась.
Однако пока я обо всем этом размышлял и готовился, по обыкновению, очередным парадоксом общество развлечь, Сашка меня опередил.
– Знаете-ка что, господа-товарищи, с меня на сей раз хватит… Нервная система у меня не выдерживает, думать конструктивно я до завтрашнего дня отказываюсь и вам не советую, а у нашего хозяина считаю нужным попросить подать на стол чего-нибудь такого-этакого… – он прищелкнул пальцами. – Коньяку желательно, причем самого дорогого и старого…
С облегчением подыгравший ему Антон соответствующим образом распорядился, искомый продукт и все ему сопутствующее было получено.
Вот когда мы продегустировали, оценили букет и вкус, повторили еще и снова, атмосфера воцарилась, как в лучшие времена, самая непринужденная, только-только до танцев дело не дошло, негодяй Шульгин и выдал.
– Сидите теперь, как бы не в пожизненном заключении, думаете, что мировые проблемы решаете, – сказал он со слишком хорошо мне знакомой многообещающей усмешкой. – А я ведь давно говорил, что от твоих классических увлечений добра не жди. – Налил себе одному и единым глотком выпил.
– Одиссей, Одиссей! Сидел бы этот мелкий феодал на своей Итаке, как нормальному царю положено, и ничего бы не было. И Троя до сих пор на месте бы стояла, и прочие персонажи потолкались бы под стенами и спокойно домой вернулись. Им и плыть всего километров сто оттуда… А прекрасная Елена, насколько мне помнится, с Парисом добровольно сбежала… Бабы – они бабы и есть. Всегда одинаковые.
И в первый момент никто даже не нашелся, что ему ответить, но я увидел, как у Ирины вдруг задрожали губы.
1978-1983
notes