Рассуждение и аллегория пятого диалога

В пятом диалоге выведены две женщины, которым (по обычаю моей родины) не подобает заниматься комментариями, рассуждениями, расшифровываниями и быть много знающими и учеными, присваивая себе обязанность поучать мужчин и устанавливать для них учреждения, правила и учения, но скорее приличествует гадать и пророчествовать, если иногда имеется у них в теле дух; в общем же им достаточно только отражать образы, предоставляя какому-нибудь мужскому уму мысль и труд выяснения изображенного. И вот, чтобы облегчить или же освободить их от затруднения, я даю понять, как здесь девять слепых по обязанности и по внешним обстоятельствам, равно как и по многим другим субъективным различиям, проходят с другими значениями, нежели девять слепых из предыдущего диалога, и соответственно общепринятому представлению о девяти сферах они показывают число, порядок и различие всех вещей, существующих под абсолютным единством, в которых и над которыми упорядочены все свойственные им интеллектуальные силы, каковые, по некоему аналогичному подобию, зависят от первой и единственной. Каббалистами, халдеями, магами, платониками и христианскими богословами все делятся на девять разрядов по степени совершенства числа, господствующего в мире вещей и некоторым образом все оформляющего; поэтому, согласно простому основанию, они действуют так, чтобы божество выразило себя и, согласно отражениям и квадратуре в себе, было бы обозначено число и сущность всех зависимых вещей. Все наиболее знаменитые созерцатели – являются ли они философами, или богословами, высказывают ли рассуждения собственного ума, или же внушения веры и высшего озарения, – все они понимают эти интеллектуальные силы, как чередование подъема и спуска. Далее платоники говорят о том, что происходит при некотором превращении, а именно: те, что находились над судьбой, оказываются под судьбой в течение известного времени и мутаций, а другие отсюда поднимаются на их место. То же превращение обозначено пифагорийским поэтом, когда он говорит:

 

По истечении тысячелетнего века те души

Бог призывает великой толпою

к источнику Леты,

Чтоб возвратились, и ожили вновь, и вновь

воплотились.

 

Здесь, как утверждают некоторые, обозначено место, высказанное в откровении, что дракон будет побежден и посажен на цепь на тысячу лет, а по истечении их будет освобожден. Утверждают, что такое же значение имелось в виду во многих других местах, где означенное тысячелетие именно так (буквально) и помянуто и обозначено то одним годом, то стадией, то эпохой, то каким-либо иным образом. К тому же, разумеется, само тысячелетие понимается вне соответствия с определенным оборотом солнечных годов, но по различным основаниям разных мер и порядков, по которым распределяются разные вещи; ведь звездные годы столь же различны, как неодинаковы и виды разных частностей. А что касается самого явления такого оборота, то среди христианских богословов распространено мнение, что у каждого из девяти разрядов ангельских низвергается множество легионов в низкие и темные области: и дабы те престолы духов не оставались незанятыми, божественное провидение хочет, чтобы души, живущие в человеческих телах, были вознесены на ту высоту. Однако среди философов один только Плотин говорит с ясностью, как все великие богословы, что такой поворот бывает не везде, не всегда, а только один раз. А из богословов только Ориген, как все великие философы, после саддукеев и многих непризнаваемых других, осмелился сказать, что революции и превращения вечны и что все поднимающееся вновь спустится, как это мы видим у всех элементов и вещей на поверхности, в недрах и в утробе природы.

Так, по чистой совести, я говорю и утверждаю в полнейшем согласии с богословами и знатоками законов и человеческих учреждений, что именно таково их мнение, равно как я не премину подтверждать и принимать мнение тех немногих, благих и мудрых, которые высказывают это в согласии с естественным разумом. Мнения их заслуженно вызывают порицание из-за того, что они разглагольствуют перед толпой, поскольку ее с трудом можно сдерживать от пороков и подталкивать к добродетельным поступкам при помощи веры в вечные муки; что же было бы, если б толпа убедилась в незначительности награды за героические и гуманные деяния и в слабом наказании за преступления и злодеяния?

Чтобы подойти к завершению этого моего рассуждения, скажу, что здесь лежит причина и выявление слепоты и зрячести этих девяти, – то зрячих, то слепых, то прозревающих, которые то соперничают под сенью и на следах божественной красоты, то совершенно лишены зрения, то при более ясном свете мирно пользуются им.

Когда они пребывают в первом положении, то вводятся в залу Цирцеи, которая означает всепорождающую материю. Она же названа дочерью солнца, потому что от этого отца всех форм обретает наследие и владение всем тем, что при посредстве окрапливания влагой, то есть актом рождения, силою очарования, то есть тайного гармонического разума, меняет все, делая слепых видящими. Ведь порождение и разрушение – причина забвения и слепоты, как это объясняют древние, изображая души, которые омываются и опьяняются в Лете.

Затем, когда слепые жалуются, говоря: Дочь и мать тьмы и ужаса, – этим дается обозначение смятенья и печали души, потерявшей крылья, сломавшей их, когда она надеялась укрепить их. Там, где Цирцея говорит: Возьмите у меня другую мою чашу судьбы, имеется в виду, что слепые носят с собой определение и судьбу своего изменения, почему и сказано, что это поднесено им самой Цирцеей; ведь одна противоположность проистекает из другой, хотя и не находится в ней на самом деле, поэтому она и говорит, что собственной своей рукой она не может открыть ее, однако позволяет другим совершить это. Это означает также, что есть два вида вод: нижние, под сводом небесным, ослепляющие, и высшие, над небосводом, просветляющие: это – те, которые обозначены у пифагорейцев и платоников, как опускающиеся на одном тропике и поднимающиеся на другом. Там, где она говорит: вширь и вглубь странствуйте по миру, ищите все многочисленные царства, это означает, что нет непосредственного прогресса при переходе от одной формы к противоположной и нет немедленного регресса при переходе от одной формы к другой, в силу чего надо пройти если не через все формы, которые имеются в круге естественных видов, то во всяком случае через многие из них.

Здесь имеются в виду прозревшие для видения объекта, в котором сходится троица совершенств, а именно: красота, мудрость и истина, опрысканная водами, именуемыми в священных книгах водами мудрости, потоками воды вечной жизни. Они находятся не на континенте земного шара, но далеко в глубине, вполне отделенной от земли, в лоне Океана, в груди Амфитриты, божества, где имеется река, которая представляется истекающей от божественного престола и имеющая не обычное, натуральное, а иное течение. Там есть нимфы, то есть блаженные и божественные интеллектуальные силы, которые сопровождают и обслуживают первую интеллектуальную силу, являющуюся как бы Дианой среди нимф пустынь. Только одна она среди них способна, вследствие тройной добродетели, распечатать всякую печать, развязать всякий узел, открыть всякую тайну, отпереть любую запертую вещь. Она одним своим присутствием и двойным сиянием блага и истины, добра и красоты удовлетворяет все воли и умы, опрыскивая их благотворными водами очищения. Пение и звон естественны там, где девять интеллектуальных сил, девять муз, соответствуют расположению девяти сфер, где первая созерцает себя в гармонии каждой из остальных, которые продолжают себя в гармонии других; ведь конец и край высшего есть начало и глава низшего, ведь между одним и другим нет средины и пустоты, и конец последнего путем круговращения совпадает с началом первого. Ведь тождественны самое ясное и самое темное, начало и конец, высочайший свет и глубочайшая пучина, беспредельная возможность и беспредельное действование, согласно соображениям и модусам, развитым нами в других местах.

Вслед за этим созерцается гармония и созвучие всех вместе сфер, интеллектуальных сил, муз и инструментов, где небо, движение миров, творения природы, беседа умов, созерцание мысли, установление божественного провидения – все согласованно прославляет высокую и великолепную изменяемость, которая приравнивает воды низшие к высшим, сменяет ночь на день и день на ночь, дабы божество пребывало во всем, в том модусе, при котором все способно стать всем, и бесконечное благо бесконечно приобщает себя соответственно всей способности вещей.

1585