Диалог пятый

Собеседники: Лаодомия и Юлия

Л а о д о м и я. Когда-нибудь, сестра, ты услышишь о том, что принесло полный успех этим девяти слепцам, которые раньше были девятью влюбленными юношами. Воспламененные красотой твоего лица, но лишенные надежды достичь желанного плода любви и боясь, чтобы эта безнадежность не довела их до окончательной гибели, они ушли из счастливой Кампаньи.

Прежние соперники перед твоей красотой, они затем договорились и поклялись никогда не расставаться, пока не испытают все возможное, чтобы найти кого-нибудь, кто был бы красивее тебя или по меньшей мере равен тебе красотой; притом они хотели найти ее, если это возможно, в сочетании с милосердием и состраданием, чего они не нашли в твоем сердце, скованном гордостью. Они признали это единственным средством избавиться от жестокого рабства.

На третий день после их торжественного отбытия, проходя близ горы Цирцеи, они захотели зайти посмотреть древности в пещерах и святилищах этой богини. Когда они пришли туда, они были восхищены величием и уединенностью обвеваемого ветрами места, высокими и обрывистыми скалами, рокотом морских волн, которые разбивались у этих пещер, и многим другим, что позволило им увидеть место и время. Один из них (я назову его тебе), более пылкий, сказал:

– О, если бы небу угодно было, чтобы и в наше время, как это было в другие, более счастливые века, предстала перед нами волшебница Цирцея, которая при помощи трав, минералов, ядов и чар смогла бы обуздать природу. Я вполне поверил бы, что она, несмотря на свою надменность, все же смилостивилась бы над нашим горем. Снизойдя к нашим жалобным мольбам, она дала бы нам исцеление или позволила бы отомстить нашей противнице за жесткость.

Как только он произнес эти слова, перед ними возник дворец. Всякий, знакомый с творениями человеческого гения, легко мог понять, что дворец этот не был сотворен ни человеком, ни природой. Внешний вид его я опишу в другой раз.

Путники были поражены удивлением и охвачены надеждой на то, что некое благосклонное божество высказало этим уважение им и желание определить их судьбы. Они сказали в один голос, что в худшем случае их постигнет смерть, которую они считали меньшим злом, чем жизнь в таких страданиях. Поэтому они вошли во дворец, не встретив ни закрытой двери, которая преградила бы им путь, ни привратника, который спросил бы их о цели прихода.

Они оказались в богатейшей, великолепно украшенной зале, где в царственном величии, какое можно было бы назвать аполлоновым и которое еще приукрасил Фаэфон, им предстала та, которую называют его дочерью. При ее появлении исчезли образы многих других божеств, которые прислуживали ей.

Она выступила вперед. Встреченные и ободренные приветливым выражением ее лица и покоренные блеском ее величия, они преклонили колени и с теми различиями, которые были обусловлены их разными характерами, изложили богине свои пожелания.

В заключение же они встретили у нее такой прием, что слепые скитальцы, с трудностями и бедствиями пересекая много морей, перешедши много рек, переваливши через много гор, пройдя много долин в течение десяти лет, наконец, попали под это умеренное небо острова Британии, они собрались для созерцания прекрасных и грациозных нимф отца Темзы и, после того как выполнили соответствующие акты почтения, теперь нашли здесь в высшей степени любезный прием.

Главный из них, которого я назову дальше, с трагическим и жалобным выражением так изложил общую цель:

[72]

 

О дамы! Здесь, пред вами, —

те (не скрою!),

Чья чаша заперта и чьи сердца больны,

Но на природе в этом нет вины;

Тут только воля рока,

Который истерзал жестоко

Нас несмертельной смертью —

слепотою.

 

 

Нас – девять, тех, кто много лет

блуждали,

Ища познанъя, шли чрез много стран,

Пока не заманила нас в капкан

Судьба столь бессердечно,

Что вы воскликнете, конечно:

«О любомудры! тяжко вы страдали!»

 

 

Цирцея та, которая немало

Гордится тем, что солнце – ей отец,

Предстала нам, измученным вконец,

И из открытой чаши

Плеснула влагой в лица наши,

Потом вершить свои заклятья стала.

 

 

И ждали мы конца ее деянья,

Внимая молча, словно простецы,

Пока она не молвила: «Слепцы!

Отныне прочь ступайте

И в выси те плоды срывайте,

Которые доступны без познанъя».

 

 

«О дочь и матерь мрака и напасти, —

Ответил ей ослепший в трудный час, —

Ужель тебе так сладко мучить нас,

Страдальцев, что, судьбою

Гонимые, перед тобою

Предстали, чтоб твоей предаться

власти?»

 

 

Потом наш гнев унынием сменился;

Потом дал новый поворот в судьбе

Иные чувства нам обрестъ в себе:

Чтоб гнев смягчить мольбою,

Один из нас тогда с такою

К Цирцее речью скорбно обратился:

 

 

«Прими от нас, волшебница, моленье!

Во имя ль славы, жаждущей венца.

Иль жалости, смягчающей сердца,

Будь нам врачом желанным

 

 

И многолетним нашим ранам

Подай своими чарами целенье!

И хоть твоя рука нетороплива,

Все ж не откладывай спасенья час,

Не отдавай в добычу смерти нас,

И пусть твои движенья

Исторгнут слово восхищенья:

Мучитель наш врачует нас на диво!»

 

 

Она ж в ответ: «О любомудры, знайте:

Вот чаша здесь со влагою другой!

Ее открыть нельзя моей рукой;

Вы сами с чашей этой

Идите вдаль и вглубь по свету,

Во всех отважно областях пытайте.

 

 

Решеньем рока, миру на потребу,

Лишь мудрости в единстве с красотой,

Слиянной с благородной добротой,

Дано снять крышку с чаши;

Иначе все усилья ваши

Не смогут предъявить ту влагу небу.

 

 

И тот из вас, кто из прекрасных

дланей

Целебной влагой будет окроплен,

Высокую познает милость он,

И для его мученья Желанное придет смягченье,

И он узрит двух дивных звезд сиянье.

 

 

Но остальных пусть зависть

не тревожит,

Как долго бы для них ни длился мрак;

Под небосводом не бывает так,

Чтоб радость награжденъя

Не стала платой за мученья, —

Там, где старанье человек приложит!

 

 

Вот почему дороже всех жемчужин

Теперь для вас должна явиться та,

К которой приведет вас слепота:

Пусть бьет она жестоко,

Но так ее лучисто око,

Что свет иной для мудреца не нужен».

 

 

Но мы устали! Слишком долго время

Водило наши бедные тела

Дорогами земли, и приняла

Надежда наша ныне

Обличье миража в пустыне, —

Все, что манило, превратилось в бремя.

 

 

Злосчастные! Как поздно мы нашли,

Что та колдунья хочет за страданья

Нас обмануть миражем, ожиданьем,

Считая, что напрасно

Поверим мы обманщице прекрасной,

Не угадав в небесных ризах лжи.

 

 

Но если впрямь бесплодны ожиданья,

Смиренно примем то, что шлет нам рок.

Из наших тягот извлечем урок

И робкою стопою,

Бредя житейскою тропою,

Влачить мы будем наше прозябанье.

 

 

О нимфы Темзы, вы, что игры ваши

Ведете по зеленым берегам,

Позвольте с просьбой обратиться к вам

Дерзнуть попыткой смелой

Открыть для нас рукою белой

То, что судьба укрыла в этой чаше.

 

 

Как знать! Быть может, здесь, где с моря

волны

Несут в своих быстринах Нереид,

Где в Темзе, снизу вверх, прилив стремит

Широкое теченье, —

Предначертало провиденье

Замок снять с чаши, дивной влаги полной!

 

Одна из нимф взяла чашу в руки и, не предпринимая ничего другого, предложила ее нимфам, одной за другой, так как не нашлось ни одной, которая осмелилась бы первой открыть чашу. После этого, полюбовавшись чашей, все с общего согласия поднесли и предложили ее из почтения и уважения одной-единственной.

А эта, не столько для испытания своей славы, сколько из жалости и желания попытаться помочь несчастным, еще колебалась, волнуясь, как вдруг чаша открылась сама собой.

Вам хочется, чтобы я передал, как и сколько рукоплескали нимфы? Можно ли поверить, что я в состоянии выразить крайнюю радость девяти слепых, когда они услышали, что чаша открывается, ощутили течение струй желанной воды, открыли глаза, увидели два солнца и обрели двойное счастье? Одно состояло в возвращении когда-то потерянного света, другое в том, что вновь было найдено то, что само по себе уже могло показать им образ высшего блага на земле. Как хотите вы, чтобы я описал их радость, выраженную голосом, душой и телодвижениями, когда они и сами не смогли бы передать это?

Тут же началось зрелище буйных вакханалий наподобие тех, которые кажутся сновидениями и нереальностью.

Затем, когда несколько утих порыв восторга, они стали в круг и:

[73]

ПЕРВЫЙ ЗАИГРАЛ НА ЦИТРЕ И ПРОПЕЛ СЛЕДУЮЩЕЕ:

 

О кручи, о шипы, о бездны, о каменья,

О горы, о моря, о реки, о луга, —

Какие дивные таятся в вас блага!

Своею помощью не вы ли

Нам таинства небес открыли?

О, наших быстрых ног счастливое движенье!

 

ВТОРОЙ ЗАИГРАЛ НА МАНДОЛИНЕ И ПРОПЕЛ:

 

О, наших быстрых ног счастливое движенье!

Цирцея дивная! О ты, венец трудов

Унылых месяцев, оплаканных голов!

О, дивных милостей отрада!

Она пришла для нас, награда,

За бремя стольких мук, и тягот,

и томленья!

 

ТРЕТИЙ ЗАИГРАЛ НА ЛИРЕ И ПРОПЕЛ:

 

За бремя стольких мук, и тягот,

и томленья

Мы в гавань прибыли, укрытую от бурь.

Восславим же теперь небесную лазурь!

Закрыло небо пеленою

Наш взор с заботою одною:

Чтоб солнце сквозь туман явить нам

в заключенье.

 

ЧЕТВЕРТЫЙ ЗАИГРАЛ НА СКРИПКЕ И ПРОПЕЛ:

 

Чтоб солнце сквозь туман явить нам

в заключенье.

На долгие года закрыл нам зренье мрак.

Вот цель, что выше всех земных утех

и благ, —

Забота, полная тревоги,

Чтоб к свету нас вели дороги,

Чтоб к низким радостям забыли мы

стремленья.

 

ПЯТЫЙ ЗАИГРАЛ НА ИСПАНСКОМ БУБНЕ И ПРОПЕЛ:

 

Чтоб к низким радостям забыли мы

стремленья,

Чтоб высшую мечту в желания вдохнуть,

Единственный для нас был уготовлен

путь,

Который нам явил сегодня

Творенье лучшее господне, —

Заботливой судьбы здесь явно попеченье!

 

ШЕСТОЙ ЗАИГРАЛ НА ЛЮТНЕ И ПРОПЕЛ:

 

Заботливой судьбы здесь явно попеченье;

К утехам от утех сплошной дороги нет,

И беды не ведут вслед за собою бед;

Все движется, коловращаясъ,

То поднимаясь, то спускаясь,

Как день и ночь ведут чредой свои явленья.

 

СЕДЬМОЙ ЗАИГРАЛ НА ИРЛАНДСКОЙ АРФЕ И ПРОПЕЛ:

 

Как день и ночь ведут чредой свои явленья,

Как прячет в темноте покров светил

ночных,

И солнечный полет, и блеск лучей дневных.

Так правящий судьбой вселенной

Законом силы неизменной

Несет простым венец, а знатным

униженье.

 

ВОСЬМОЙ ЗАИГРАЛ СМЫЧКОМ НА ВИОЛЕ И ПРОПЕЛ:

 

Несет простым венец, а знатным

униженье

Тот, кто механике пространств дал

точный ход,

Кто быстро, медленно иль мерно их ведет,

Вращенье их распределяя,

С пределом масс соизмеряя.

Загадки естества раскрылись постиженью!

 

ДЕВЯТЫЙ ЗАИГРАЛ НА РОЖКЕ:

 

Загадки естества раскрылись постиженью!

Не отрицай, – скажи, что близится конец

Безмерному труду, что уж готов венец

Ему среди пространств веселых,

Средь гор и рек, в лесах и в долах,

Где кручи, где шипы, где бездны, где

каменья?

 

После того как каждый в этом же роде, играя на своем инструменте, спел свою секстину, все вместе, приплясывая в хороводе и играя в честь единственной Нимфы, с нежнейшей гармонией пели песню, которую, не уверена, точно ли я запомнила.

Ю л и я. Дай же мне, пожалуйста, сестра, послушать то, что припомнишь.

Л а о д о м и я.

ПЕСНЬ ПРОЗРЕВШИХ

[74]

 

«Зачем питать мне зависть к небесам, —

Сказал Нептун, надменно улыбаясь, —

Когда так полно наслаждаюсь,

О Зевс, я тем, чем обладаю сам?»

 

 

«А чем ты горд? – ответил Зевс ему, —

Свои богатства чем ты приумножил?

Чем буйство волн ты растревожил?

И спесь твоя раздулась почему?»

 

 

«Пусть ты царишь, – сказал властитель

вод, —

В том светозарном небе, где пылает

Стезя, которой пробегает

Твоих светил несметный хоровод;

 

 

И пусть меж ними солнце – всех

светлей:

Однако же оно не так прекрасно,

Как та звезда, которой властно

Я вознесен над гордостью твоей.

 

 

В моих водах, не знающих преград,

Лежит страна-счастливица, в которой

Струится Темзы ток нескорый,

Пристанище прелестнейших наяд;

 

 

Средь них одна – других стократ милей;

И даже ты, о грозный Зевс, не споря.

Отвергнешь небо ради моря,

Чтоб видеть солнце меркнущим пред

ней!»

 

 

Но Зевс ответил: «Не допустит рок,

Чтоб кто-либо затмил меня

блаженством!

Однако можешь ты равенством

Мне уподобиться, о водный бог:

 

 

Твоя Наяда – солнце вод твоих;

Но и по тем же вековым законам,

В другой стихии отраженным,

Она есть солнце и для звезд моих!»

 

Ю л и я. Следует признать, что у нас с тобой достаточно данных как для заключения нашей темы, так и для стихов, требуемых при окончании стансов.

А если я со своей стороны, по милости неба, обрела красоту, то полагаю, что мне этим оказана большая милость; ведь какова бы ни была моя красота, она стала в известной мере орудием для открытия другой, единственной и божественной красоты. Я благодарна богам за то, что, пока я была еще такой незрелой и пламя любви не могло вспыхнуть в моей груди, столько же в силу упрямства, сколько в силу простой невинной жестокости, я нашла средство, чтобы оказать несравненно большие милости влюбленным в меня, чем они могли бы получить иным путем, как бы велика ни была моя благосклонность.

Л а о д о м и я. Что касается душ этих влюбленных, то я еще раз уверяю тебя, что при всей их благодарности к волшебнице Цирцее за мрачную слепоту, за несчастные мысли и суровые усилия, при помощи которых они достигли такого блага, они не могут не испытывать большой признательности и к тебе.

Ю л и я. Этого я и желаю и на это надеюсь…

Конец второй и последней части