XVIII

Астил, которого весьма развеселила эта защитительная речь, посмеялся и сказал, что любовь делает из людей риторов. Тем не менее он стал выжидать удобного случая, чтобы поговорить с отцом о Дафнисе. Но Евдром, незамеченный, услышал весь разговор. Расположение к Дафнису, которого он считал умным и добрым юношей, сожаление о цветущей красоте, предаваемой на поругание пьяному, развратному нахлебнику, побудили его, не медля, пойти к Дафнису и Ламону и открыть им все. Дафнис, вне себя, сперва думал бежать в сопровождении Хлои или умереть. Но Ламон, вызвав Мирталу за ворота, сказал ей:

– Жена, погибли мы: вот, когда откроется, что мы так долго скрывали. Теперь, может быть, Дафнису придется покинуть наш дом, коз и пастушескую жизнь. Но будь что будет! Клянусь Паном и Нимфами, даже если бы я должен был, как говорится, стать волом в стойло, не умолчу о судьбе Дафниса. Расскажу, где нашел его, как воспитал, покажу и памятные знаки, найденные при нем, – пусть узнает подлый блюдолиз, кого он осмелился любить, негодяй! Вынь и приготовь памятные знаки, чтобы они были у меня под рукою.

XIX

Порешив на том, вернулись они к Дафнису. А в это время Астил, улучив свободную минуту, приступил к отцу с просьбой, чтобы он отдал ему и позволил увезти Дафниса в город: этот пастух, по словам его, такой красивый юноша, что жалко оставлять его в деревне; Гнафон отлично может приучить его к полезной городской службе. Отец охотно согласился, велел позвать Ламона и Мирталу, чтобы сообщить им радостную весть, и объявил, что отныне Дафнис будет служить Астилу, вместо того чтобы пасти коз и козлов. Взамен обещал дать им двух пастухов. Рабы сбежались взглянуть на своего нового товарища и полюбоваться его красотой, когда Ламон, попросив позволения говорить, молвил так:

– Господин, послушай, что скажет тебе слуга твой старый и верный. Клянусь богом Паном и Нимфами, не солгу ни единым словом. Не я – отец Дафниса, и Миртале не дано было счастье иметь такого сына. Родители покинули его младенцем на произвол судьбы, быть может, потому, что у них было много других детей. Когда я нашел его, он лежал покинутый, и мальчика кормила одна из моих коз. Я похоронил эту козу в ограде нашего сада, в благодарность за то, что она была ему матерью. При нем нашел я памятные знаки. О господин мой, знай, что я сохранил их, и по ним можешь ты убедиться, что Дафнис не нам чета по крови. Пусть будет он рабом Астила, я против этого ничего не скажу. Но не могу допустить, чтобы сделался он игрушкою Гнафона, который хочет увезти его в город.

XX

Молвив так, старик замолчал и горько заплакал. Гнафон в ярости грозил ему побоями. Но Дионисофан, пораженный тем, что услышал, приказал Гнафону замолчать, бросив на него гневный взор. Затем начал расспрашивать Дамона, велел открыть всю правду и не сплетать басней, так как хозяин полагал, что старик все это выдумал с тою целью, чтобы у него не отнимали сына. Ламон продолжал упорствовать, клялся богами, выражал готовность подвергнуться жестокой казни, если бы оказалось, что слова его ложь. Тогда Дионисофан, желая посоветоваться с Клеаристой, которая здесь же присутствовала, подошел к ней и произнес вполголоса:

– Зачем Ламону лгать? Я же сказал, что даю ему двух пастухов взамен Дафниса. Да простому поселянину и не выдумать столь хитрой басни. К тому же с первого взгляда видно, что такой красивый мальчик не может быть сыном старого Ламона и Мирталы.

XXI

И они пришли к тому заключению, что лучше всего, не тратя времени на пустые догадки, рассмотреть памятные знаки, дабы убедиться, нет ли в них указаний на более высокое и благородное происхождение мальчика. Тем временем Миртала успела сходить домой за драгоценными приметами, которые тщательно хранила в старой сумке. Когда она принесла их, Дионисофан начал рассматривать, первый. Только что увидел он пурпурные пелены, золотую пряжку, ножик с ручкой из слоновой кости, – воскликнул:

– О, боже милостивый!

И поскорее позвал Клеаристу, чтобы она, в свою очередь, взглянула на приметы. Увидев их, она воскликнула:

– Что я вижу! Да ведь это те самые вещи, которые мы оставили с нашим бедным мальчиком! Не в это ли место велели мы Софрозине отнести его и положить? Нет! Нет! Не может быть никакого сомнения: это мои приметы, – я узнаю их. Дитя – наше. О Дионисофан! Дафнис – твой сын, и он водил на пастбище коз отца своего!

XXII

Между тем, как она еще говорила, и Дионисофан, целуя памятные знаки, плакал от радости, Астил, узнав, что Дафнис – его брат, сбросил хламиду и пустился бежать через сад, чтобы первому обнять его и поздравить. Дафнис, завидев, как он бежал к нему с целою толпою, услышав, как все кричали: «Дафнис! Даф

нис!» – подумал, что они сейчас схватят и увезут его в город, кинул на землю сумку, флейту и стремглав побежал к морю, в твердой решимости броситься в пучину с высокого берега. И легко могло бы статься, что чудесным образом только что найденного сына родители снова и навеки утратили бы, если бы Астил, догадавшись о его намерении, не закричал:

– Подожди, Дафнис! Не бойся! Я – твой брат! Те, кого ты звал господами, – твои родители. Ламон рассказал нам обо всем – о козе и о прочем. Он показал приметы. Обернись, посмотри, какие мы радостные, как смеемся! Ну, обними же меня первого, – клянусь тебе Нимфами, что я не лгу.

XXIII

Дафнис остановился после этой клятвы и подождал Астила. Тот подбежал и обнял его. Тем временем все вышли из дому и поспешили к нему – слуги, служанки, отец, мать. Все обнимали его, целовали, с восторгом и слезами. Дафнис выказывал особенную нежность к отцу и матери. Он прижимал их к своей груди, как будто знал давно, и не мог оторваться от них, – так могуществен голос природы. Он на одно мгновение забыл даже Хлою. Когда вернулся домой, его облекли в богатые одежды, отец посадил его рядом с собой и сказал: