VI

Когда Евдрому пришла пора вернуться в город, Дафнис сделал ему много подарков, предложил все, что может дать козий пастух: прекрасные сыры, молодого козленка, белую овечью шкуру с длинною шерстью, чтобы укрываться зимою в дороге. Евдром, восхищенный, поцеловал Дафниса, обещал похлопотать за него у господина и ушел в дружеском расположении. Дафнис же остался, погруженный в беспокойное раздумье, вместе с Хлоей. Бедный мальчик, до сей поры привыкший видеть только овец, коз, поселян и Хлою, первый раз должен был предстать пред лицо господина, которого знал лишь по имени. Она была тоже в немалой тревоге за Дафниса: чем-то еще, думала, кончится свидание с хозяином? И свадьба их пробуждала в ней опасения: боялась она, чтобы все не рассеялось, как дым, как сон. Теперь, целуясь, они так прижимались друг к другу, как будто хотели слиться в одно существо. Но поцелуи были печальны, объятья тревожны, словно хозяин уже приехал, и, страшась, желали они укрыться от взоров его. Скоро новая беда увеличила их тревогу.

VII

По соседству жил волопас, именем Лампис, который также сватал Хлою и поднес Дриасу множество подарков, чтобы склонить его к согласию. Догадываясь, что Дафнис женится на Хлое, если получит согласие, искал он средства лишить их милости хозяина. Зная, что господин в особенности любит сад, Лампис решил осквернить и опустошить его. Рубить деревьев не смел, – стук топора мог бы его выдать. Лампис предпочел уничтожить цветы. Однажды ночью перелез через ограду и начал их рвать, ломать, топтать ногами, как дикий вепрь. Потом скрылся, никем не замеченный. Утром Ламой пошел в сад полить цветы ключевой водой.

Когда увидел он обезображенный цветник, отчаяние и запустение – злое дело врага, а не вора, то разодрал свою одежду и стал призывать богов на помощь, испуская громкие вопли. Миртала бросила то, что у нее было в руках, и прибежала к нему. Дафнис, который уже выводил коз на пастбище, вернулся, и все, при виде этого несчастия, начали стонать и плакать.

VIII

Конечно, по поводу цветов такое горе было бы чрезмерным: причиной их слез был страх перед господином. Впрочем, даже постороннего человека огорчило бы это зрелище: все было разрушено – виднелись только черные, влажные комья разрытой земли, да цветы, случайно спасшиеся от гибели, все еще блестели яркими красками, все еще были прекрасны, хотя лежали на земле, умирающие. И пчелы реяли над ними, с непрерывным жужжанием, как будто оплакивая злое дело. Ламон стонал в отчаянии:

– Горе, горе мне! О, мои бедные розы – как они сломаны! Мои грядки фиалок – как они растоптаны! Мои гиацинты и нарциссы вырваны с корнем! Придет весна, а они уже не будут зеленеть, придет лето – а они не распустятся; и осенью никто не наплетет из них венков. О, Вакх, покровитель наш, ужель тебе не было жаль этих бедных цветов, твоих милых соседей, которыми так часто мы украшали голову твою? Как мог ты допустить, чтобы на глазах у тебя ломали их, топтали ногами? Что теперь делать? Как показать господину обезображенный сад? Что подумает он, увидев это запустение? Повесит бедного старика на сосну, как Марсия! Может быть, повесит и Дафниса, подумав, что это козы растоптали цветник.

IX

Так воскликнул он, и слезы полились у него градом. Теперь все уже горевали не о цветах, а о собственной доле. Хлоя была в отчаянии, думая, что Дафниса могут повесить. Она молила богов, чтобы хозяин не приезжал вовсе, проводила дни в тревоге, и ей иногда казалось, что она уже видит, как Дафниса бичуют. Однажды вечером скороход Евдром прибежал с известием, что хозяин будет через три дня, а сын его, молодой господин, – завтра утром. Они решили подумать сообща о том, что делать, и попросили у Евдрома совета. Дружески расположенный к Дафнису, посоветовал он сперва сообщить обо всем молодому господину, обещая, с своей стороны, похлопотать, так как пользовался у него некоторым благоволением, в качестве молочного брата. На следующий день они сделали так, как он им сказал.

X

Астил приехал на коне, в сопровождении некоего шута-нахлебника, тоже ехавшего верхом. Астил был юноша, с подбородком, едва опушенным бородой. Гнафон же (так звали его спутника – блюдолиза) имел щеки, давно знакомые с бритвой. Ламон, сопровождаемый Мирталой и Дафнисом, вышел навстречу, упал к ногам Астила и стал молить, чтобы он сжалился над ним и спас от гнева отца старого бедного раба, ни в чем не виновного. Он поведал ему все. Астил был тронут; пошел в сад, увидел опустошенный цветник, обещал умолить отца и смягчить его гнев, сказав, что во всем виноваты его, Астиловы кони, так как он привязал их близ этого места, а они, играя, оборвали привязь, поломали и растоптали цветы. Ламон и Миртала пожелали ему благополучия за услугу. Дафнис поднес козлят, сыры, красивых птиц с птенцами, виноградные гроздья на лозе, яблоки на ветке, прибавив ко всему душистое лесбосское вино, лучшее из всех вин, какие есть в мире.

XI

Астил, поблагодарив его, пошел охотиться на зайцев, как богатый юноша, который думает о развлечениях и приехал в деревню в поисках новых забав. Гнафон же, умевший только есть, пить, напиваться и, напившись, развратничать, – увидев Дафниса, подносившего подарки, разжегся похотью. От природы любитель красивых отроков, восхищенный такой прелестью, какой и в городе не легко найти, решил он, приступив к Дафнису, достигнуть своих целей, уверенный, что с козьим пастухом дело будет ему стоить малого труда. Утвердившись в этом намерении, – вместо того, чтобы сопровождать Астила на охоту, спустился он на пастбище, к Дафнису, говоря, что желает взглянуть на коз, а в действительности он смотрел только на Дафниса. Чтобы задобрить пастуха, похвалил коз и попросил его сыграть на флейте какую-нибудь сельскую песенку. Потом сказал, что имеет большую власть у господ и не преминет сделать так, чтобы они отпустили Дафниса на волю.