XXVII

Молвив так, богини скрылись вместе с мраком ночи. Дафнис проснулся, вышел из дому, радостный, и поспешно погнал стадо на пастбище. Поцеловав Хлою, помолившись Нимфам, спустился он к морю, как будто для омовения, – пошел по берегу, влажному от прибоя, отыскивая три тысячи драхм. Не долго пришлось ему трудиться, так как запах гниющего дельфина, выброшенного волнами на песок, скоро достиг до него, указывая путь. Он пошел прямо к означенному месту и, разгребая водоросли, увидел мошну с деньгами. Взял ее, спрятал в мешок и, прежде чем удалиться, возблагодарил Нимф и море. Хотя он был пастух, но море казалось ему теперь более родным и любезным, чем суша, так как оно благоприятствовало его любви.

XXVIII

Имея деньги, не стал он терять времени даром. Считая себя самым богатым не только из окрестных поселян, но вообще из всех людей, тотчас побежал к Хлое, рассказал сновидение, показал мошну и попросил, чтобы она посмотрела за козами. Потом во весь дух побежал к Дриасу и, увидев его с женою (они молотили хлеб на току), прямо повел речь о свадьбе и молвил так:

– Выдай за меня Хлою замуж. Я хорошо играю на флейте, умею подрезать виноградные лозы, сажать деревья, пахать и веять хлеб. А какой я пастух, о том спроси Хлою: дали мне стадо в пятьдесят коз, и я его удвоил. Я воспитал племя больших, красивых козлов, тогда как прежде надо было для случки водить наших коз в чужие стада. К тому же я молод, ваш сосед и во всем безупречен. Коза вскормила меня, так же как Хлою овца. Кроме всех этих преимуществ перед другими женихами, не уступлю я им и в цене подарка. Они обещают каких-нибудь коз, овец, пару тощих волов или зерна столько, что разве курам на корм; я же предлагаю тебе три тысячи драхм, – только пусть об этом не знает даже отец мой, Ламон.

И он отдал ему деньги, обнял и поцеловал.

XXIX

Дриас и Напэ, удивленные видом богатства, обещали отдать ему Хлою и выхлопотать у Ламона согласия. Напэ с Дафнисом остались на гумне и продолжали гонять волов вокруг тока, вытряхая зерно из колосьев молотильными граблями, а Дриас, спрятав мошну в тот же ларь, где хранились памятные знаки Хлои, поспешил к Ламону и Миртале, чтобы сватать – неслыханное дело! – для невесты жениха. Он застал их тоже за работой; они ссыпали в меру только что провеянный ячмень, жалуясь, что собрали чуть ли не меньше, чем посеяли. Ламой сказал в утешение, что везде плохой урожай. Потом заговорил о женитьбе Дафниса, уверяя, что другие женихи предлагают большие подарки; от них же, от Ламона и Мирталы, он ничего не возьмет, а, напротив, еще даст им кое-что сам. Напомнил также, что дети воспитаны вместе, вместе водили в поле стада и так подружились, что их теперь не легко разлучить; наконец, что они и по возрасту муж и жена. К этим доводам прибавил он много других, как человек, получивший три тысячи драхм за то, чтобы их убедить. Ламой не мог сослаться ни на свою бедность, так как родители невесты ничего не требовали, ни на молодость Дафниса, который был в это время взрослым юношей. Истинной же причины, то есть того, что Дафнису прочил он более завидную долю, чем брак с его дочерью, старик не хотел открывать. Немного помолчав и подумав, ответил он так:

XXX

– Разумно поступаете вы, отдавая преимущество соседям перед чужими, не соблазняясь богатством и уважая честную бедность. Да наградят вас Пан и Нимфы! Что до меня, я был бы не менее рад, чем вы. Ибо годы мои уже преклонные, я нуждаюсь в опоре, а союз с вашим домом не могу не почесть за великое счастье. К тому же и Хлоя будет отличной женой, – она прекрасная и добрая девушка, во всем безупречная. Но я – раб, и все, что есть у меня, принадлежит не мне, а господам моим. Следует, сообщив им об этом деле, испросить согласи я. Ежели будет на то ваша воля, отложим свадьбу до осени. Я слышал от тех, кто приезжает из города, что господин мой будет здесь к тому времени. Тогда мы и сыграем свадьбу, а пока пусть они любят друг друга, как брат и сестра. Только, молвить правду, ты хочешь сделать своим зятем того, чья кровь благороднее нашей.

Так он сказал, обнял его и предложил чего-нибудь выпить, ибо час был полуденный. Потом проводил, оказывая всяческое внимание и стараясь его учествовать.

XXXI

Дриас, который не пропустил мимо ушей последних слов Ламона, ушел, раздумывая, кем бы мог быть Дафнис.

– Его кормилицей была коза, – значит, боги о нем заботятся. Он красив и ничуть не похож на этого курносого старика и его лысую жену. Он подарил мне три тысячи драхм, – легко сказать! – да ведь козий пастух и орехов столько не найдет в лесу, сколько у него оказалось червонцев! Кто знает, не подкидыш ли он, так же как Хлоя? Не нашел ли его Ламон, как я – Хлою? Не было ли при нем таких же памятных примет, какие нашел и я? Да будет так, о Пан и любезные Нимфы! Может быть, когда найдутся его родители, откроется и тайна Хлои.

Так размышляя, подошел он к своему гумну и увидел Дафниса, который ожидал ответа в большой тревоге. Он успокоил его, назвал своим зятем, сказал, что свадьбу сыграют по осени и, пожимая руку, дал ему слово, что Хлоя никому не будет принадлежать, кроме Дафниса.

XXXII

Отказавшись закусить и выпить, Дафнис полетел к Хлое. Она только что выдоила овец и приготовляла творог для сыра, когда он принес ей радостную весть. С той поры, считая Хлою женой своей, Дафнис целовал ее открыто, как невесту, и помогал ей во всех работах: нацеживал подойники, заквашивал молоко на творог и сыр, сажал ягнят-сосунков под матку, как собственных козлят. Потом, сделав все, что нужно, шли они купаться, ели, пили вместе, гуляли, искали спелых плодов. А плодов было вдоволь, так как наступило время года, когда все зреет: всякие груши, садовые и лесные, множество яблок; одни упали на землю, другие еще висели на деревьях; упавшие отличались более нежным запахом, а те, что на ветках – более чистым румянцем; первые имели вкус душистого вина, вторые блестели, как золото. Была одна яблоня, с которой все уже собрали, так что не было на ней ни листьев, ни плодов; все ветки были голые. И только на самой вершине осталось одно последнее яблоко, большое, прекрасное, более душистое и сочное, чем все прочие. Должно быть, тот, кто собирал плоды, побоялся лезть так высоко и не сорвал его, или же судьба сохранила прекрасный плод для любящих.