Два часа ночи. Из-за сдвинутой занавески он видел сияющий огнями Охотничий Дом, который словно бросал вызов окружающей тьме. Пару часов он пролежал без сна, как зверь, на чью территорию вторглись чужаки, и он не способен спать, пока не минует опасность. Гостей было слышно даже здесь, грохот музыки, раскаты смеха. Он улавливал низкую вибрацию их голосов. Или это только кажется? Трудно с уверенностью сказать. В школе ему вынесли вердикт – «прискорбное отсутствие воображения», зато сейчас его мозг мог создавать картины буквально из ничего.

Он намеренно выбрал этот коттедж за удаленность от других домиков. Окна смотрели на мрачный сероватый склон Мунро. Озеро видно только в окно туалета, почти полностью заросшего плющом. Здесь можно представлять, что он совершенно один. Было бы лучше, если бы он и в самом деле был абсолютно один. Для него и для других.

Он уже смутно помнил того общительного парня, у которого (шепотом) были друзья. Который мог собрать приятелей за кружкой пива, который слыл весельчаком и рассказчиком. Раньше у этого парня была жизнь: дом, девушка, которая ждала его из трех долгих поездок в Ирак. Она поддерживала его, даже когда он вернулся из последней поездки сломленным. Но потом кое-что произошло – вернее, он кое-что сделал. И после этого она ушла.

«Я больше не узнаю тебя», – сказала она, не глядя запихивая вещи в мешок для мусора, словно человек, спасающийся от стихийного бедствия. В машине ее ждет сестра, заявила она, будто он мог сделать что-то ужасное, чтобы остановить ее. «Человек, которого я любила… – на ее глазах выступили слезы, словно она горевала о ком-то умершем, – не был на такое способен».

Она боялась его. Он понял это, когда шагнул к ней, чтобы успокоить, – не мог видеть, как она плачет. Она отшатнулась, выставив перед собой мешок точно щит. Она уехала, сменила номер телефона. Родные тоже от него отдалились. Мысль о том, что человек, которого он помнит, – это он и есть, казалась теперь абсурдной, неправдоподобной. Лучше представлять, что это какой-нибудь дальний родственник.

Он заметил, как смотрели на него гости – как на диковинного уродца. Когда ему случалось – изредка – краем глаза увидеть свое отражение в зеркале, он понимал почему. Он выглядит как дикарь, как настоящий маргинал. Возможно, это единственная работа, где нечесаные волосы и поношенная одежда могут восприниматься как необходимость. Иногда его посещает мысль, а не бросить ли притворяться почти нормальным человеком, не зажить ли совершеннейшим дикарем. Он наверняка сможет. Он достаточно вынослив, первые месяцы тренировок в морской пехоте быстро выбили из него всю изнеженность, а последующие годы закалили, сделали жестким. Единственная слабость, с которой он справиться не в силах, – в его голове.

Он владеет всеми нужными навыками, знает, как выжить в дикой природе. Можно взять ружье, удочку, охотился бы, рыбачил. Остальное, если надо, можно украсть. Он без колебаний готов что-то отвоевать. Разве он не отдал все? А ведь столько людей живут, даже не понимая, что владеют гораздо большим, чем им нужно. Они ленивые, жадные и не видят, насколько легка их жизнь. Быть может, это не их вина. Может, им просто не выпал случай осознать, насколько хрупко их счастье. Однако иной раз он думает, что ненавидит их всех.

Кроме Хитер. К ней у него нет ненависти. Но она другая. Она не порхает в облаке беспечного легкомыслия. Он плохо знает ее, но чувствует, что и ей знакома темная сторона жизни.

Он вылез из постели. Бессмысленно притворяться, что удастся уснуть. Открывая дверь гостиной, он разбудил собак, которые с сонной рассеянностью подняли головы, но уже через минуту возбужденно прыгали вокруг него, мельтеша хвостами. Возьму их на прогулку, подумал он. Ему нравилась глубокая тишина этого места ночью. Тропинки вокруг Охотничьего Дома он в темноте отыскивал с такой же легкостью, что и днем.

– Сейчас, девочки, сейчас, – сказал он.

Достал из шкафчика бутылку односолодового виски, отпил немного, затем плеснул в стакан. Вдруг поможет снять напряжение.