Отцовская рука лежала на моем плече. Его прикосновение обжигало меня через ткань футболки, мои нервы под кожей были подобны режущим струнам. Я наклонилась, чтобы утрамбовать землю под свежепосаженной зеленой травой. Травинки промялись под моими забинтованными ладонями, и я смотрела, как они распрямляются и принимают прежнюю форму.

Мы вдвоем похоронили Бо, и я думала о его теле, лежащем глубоко под поверхностью на заднем дворе, в одиночестве и темноте, плотно стиснутом песчаной почвой. Он не должен был быть там. Он должен был сидеть рядом со мной, тыча мокрым носом мне в колени…

– Прости, Малин. Я знаю, как много он значил для тебя.

Я ничего не сказала. Он извинялся совсем не за то. Ему следовало сказать: «Прости, что я позволил твоему брату убить твою собаку». Но я не хотела, чтобы он знал то, что знала я о смерти Бо. Что-то подсказывало мне хранить это в тайне, на тот случай, если позже мне понадобится воспользоваться этим. Если я хотела пережить Леви, то должна была быть осторожной.

Отец наклонился, стоя передо мной, но на этот раз не стал меня трогать, словно понял.

– Малин, – начал он, – я всегда рядом, если тебе нужно с кем-нибудь поговорить.

Вот только он не был рядом. Он не мог принять мою сторону. Потому что он был и отцом Леви тоже.

Без Бо я была одинока.

Мы четверо молча сидели за ужином. Отец приготовил куриную запеканку с рисом, но мне она казалась на вкус ничуть не лучше клея. Я не была голодна. Краем глаза я посматривала на Леви. Он почти прикончил свою порцию и начал скрести краем вилки по тарелке. Этот скрежет эхом отражался от выложенного плиткой пола и от оконного стекла.

– Не хочешь есть? – спросила меня мать. Я покачала головой. – Ты должна съесть что-нибудь, милая, иначе потом проголодаешься.

– Всё в порядке, – ответила я.

Леви доел свою запеканку и откинулся на спинку стула. Он наблюдал, как мать смотрит на меня, и в глазах его сквозило беспокойство. Леви терпеть не мог, когда она уделяла мне внимание. Я напряглась, готовясь к тому, что он собирался сказать.

– Я слышал, как папа и Малин говорили обо мне сегодня, – произнес он, уставив взгляд в тарелку и ссутулив плечи.

Отец озадаченно посмотрел на меня. Но я не была сбита с толку. Я точно знала, что Леви собирается сделать.

– Они сказали, что меня нужно отослать прочь. – Он начал плакать и умоляюще посмотрел на мать.

– Мы ничего подобного не говорили, – произнес отец, откладывая вилку. Он говорил серьезным голосом, который использовал тогда, когда кто-то из нас (обычно Леви) попадал в неприятности. – Мы даже не упоминали его имя.

– Мамочка, – продолжил Леви, поворачиваясь к ней, глаза его были полны фальшивых слёз, – скажи ему, что я никуда не поеду.

Мать посмотрела на моего отца. Судя по взгляду, она поверила Леви.

– Не волнуйся, солнышко, ты останешься здесь. Конечно. С твоими родными, – заворковала мать, взяв Леви за руку.

Мы с отцом переглянулись. Я знала, что он не хочет вмешивать меня в это. Он хотел защитить меня. Но я не хотела, чтобы моя мать злилась на моего отца.

– Он врет, – заявила я, глядя в свою тарелку. Рис остыл и затвердел, все потеряло цвет, курица стала серой.

– Нет, не вру! – захныкал Леви. Он игнорировал меня, глядя на мою мать. – Она ненавидит меня, она хочет, чтобы меня увезли…

– Довольно, – грозным тоном произнес отец. – Вы оба, марш по своим комнатам.

Я знала, что он не злится на меня. Он злился на Леви. Я встала и пошла по прохладному коридору, остановившись у двери своей комнаты. Подождала Леви, который последовал за мной; едва скрывшись из глаз родителей, он перестал горбиться.

– Зачем ты это сделал? – спросила я его. Мы оба знали, что он солгал.

Брат пожал плечами.

– Мне было скучно. За ужином всегда так скучно… – Он помолчал, глядя в окно, где солнце уже начало опускаться за деревья, заливая стены дома золотистым светом. – Хочешь поиграть в древесном домике?

– Я думала, ты меня ненавидишь, – сказала я.

Он скривил губы.

– Так что?

– Нет, спасибо. – Я чувствовала, что каждое слово нужно тщательно выбирать. Я не знала, что мне следует сказать или сделать, как себя вести, чтобы не совершить ошибки. – Я пойду почитаю.

Леви вздохнул.

– Ты такая жалкая…

А потом он скрылся у себя в комнате, а я на пару минут задержалась у своей двери, положив ладонь на дверную ручку и подсчитывая, сколько еще лет нам придется прожить в этом доме вместе.

Позже в тот вечер я ждала, пока весь дом погрузится во тьму.

Когда мать приоткрыла дверь моей комнаты и неяркий желтый свет упал мне на лицо, я притворилась, будто сплю. Я дышала ровно и медленно, оставив глаза полуоткрытыми. Мои родители шутили, что знают, когда я погружена в глубокий сон – тогда мои веки трепещут, и из-под них проглядывают белки́ глаз. Они говорили, что я странная маленькая соня.

Выждав полчаса, я откинула одеяло.

Мои родители вели свои тайные разговоры, когда думали, что мы с Леви спим. Я обнаружила это несколькими месяцами ранее, когда посреди ночи встала в туалет и услышала за дверью их комнаты приглушенные голоса. Тогда я была слишком сонной и не стала подслушивать – мне было все равно. Но теперь многое изменилось. Мы все ходили вокруг Леви на цыпочках, словно он был чем-то ценным и хрупким. Я хотела знать, что мои родители собираются с этим делать. Они должны были что-то сделать.

Я притаилась под низким столиком возле двери их спальни. Мать с отцом не умели разговаривать шепотом. Мне даже не приходилось прислушиваться, чтобы разобрать их тихие слова. Иногда я жалела, что они не владели этим умением. Я хотела бы, чтобы мне не пришлось улавливать эти приглушенные голоса, чтобы даже в голову не пришло их подслушивать.

Мне понадобилась пара секунд, чтобы уловить смысл этого разговора. Сначала до меня донеслись слова матери.

– Откуда мне знать, кто из вас лжет? – спросила она резким, обвиняющим тоном.

– Серьезно? Я – твой муж. А он – ребенок.

Я знала, что именно этого и хотел Леви. Он хотел, чтобы наши родители поссорились. Я представила, как мать стоит перед отцом, скрестив руки на груди, как сверкают ее глаза, возможно, наполненные слезами. Она плакала по любому поводу, иногда даже не потому, что ей было грустно. Мне кажется, иногда она плакала из-за каких-то вещей, которые чувствовала слишком глубоко. Когда-то она плакала, читая мне перед сном «Щедрое дерево». Тогда я схватила бумажный платочек и протянула ей, озадаченная ее эмоциями.

– Я не лгу тебе, – сказал отец, на этот раз более терпеливым тоном. – Мы с Малин хоронили собаку. Мы даже не упоминали Леви.

– Тогда что это значит? Он это придумал? Ради чего? В шутку? Зачем ему это делать?

Отец вздохнул.

– Селия, ты знаешь зачем. Нужно смотреть в лицо реальности.

– Нет, – возразила мать, как будто то, на что намекал отец, было невозможным. – Он – наш ребенок. Я не могу отказаться от него.

– Он разрушает нашу семью. Бо мертв. В доме хаос. У нас внутри хаос. Я даже не могу уделить Малин достаточно внимания, потому что пытаюсь защитить ее от него. Ему нужна помощь, серьезная помощь, и нам нужно отправить его туда, где ему эту помощь окажут. Он больше не может находиться рядом с ней.

– Нет, – снова раздался голос матери. – Он – наш сын. Мы сами можем помочь ему. Я – врач. Мы – единственные, кто может исправить его. Дай мне побольше времени. Пожалуйста.

– Это не та проблема, которую ты можешь решить. Ему нужна помощь профессионала. Психиатрическая помощь. Его нужно увезти отсюда.

Минуту царило молчание, затем мать спросила:

– Может быть, мы отошлем Малин к твоей матери?

– Что? – оскорбленно переспросил отец.

– Сейчас лето, не нужно ходить на занятия в школу… Ей там понравится.

– Погоди. Ты хочешь отослать Малин прочь? Она не сделала ничего плохого. Ее пес погиб, а ты хочешь отправить ее куда-то? И какой урок ты этим преподашь Леви? И самой Малин?

– Леви сильнее нуждается в нас. Она ужасно независимая. У меня такое чувство, будто я ей совсем не нужна.

– Ты ей нужна. Ты – ее мать. И ты действительно хочешь отослать ее туда? После всего, что случилось? Я рассказывал тебе о своей семье…

– Это было много лет назад, теперь-то всё в порядке. Верно?

Отец ничего не ответил.

– Прошу тебя, Джордж; по крайней мере, если Малин уедет, она будет в безопасности.

Я хотела, чтобы отец возразил ей, но он этого не сделал. Я не хотела ехать в Массачусетс. Мой дом был здесь. Я не хотела покидать Бо. Это ведь Леви все испортил, это он должен был уехать отсюда. Он должен был отправиться в больницу, к врачу или еще куда-нибудь. Это он доставлял проблемы. Я хотела закричать: «Не меня!»

– Иногда я тревожусь, что если она останется здесь, с ним… и что-нибудь случится… – произнесла мать так тихо, что я едва расслышала ее. В голосе ее звучала паника. – Что, если что-нибудь случится и окажется, что она такая же, как он? Что, если это генетическое? И твоя семья, и то, как он себя ведет, и то, что она все время такая тихая… Эта мысль постоянно со мной, в глубине сознания. Я хочу, чтобы она уехала подальше от этого места.

Они долгое время молчали.

Должно быть, отец прижал мать к себе, потому что я слышала, как она всхлипывает, уткнувшись ему в грудь, а он повторяет:

– Все будет в порядке.

Когда-то моя мать была сильной и яркой. Она все время улыбалась, целовала меня в щеки и громко распевала глупые песни, складывая постиранную одежду. Она радовалась, каждый день уезжая на работу, чтобы лечить людей, и так же радовалась, возвращаясь домой и рассказывая нам об этом. Некоторые дети в моем классе жаловались на своих матерей, на то, какими сердитыми они бывают, как донимают их из-за повседневных обязанностей. Но у нас с матерью такого никогда не было. Она просила меня помыть посуду или прибрать в моей комнате, и я это делала. Я была не против. Это была моя работа, и мать всегда говорила: «Спасибо, какая ты старательная, дочка. Моя милая девочка». И она никогда не злилась. Она была терпеливой и доброй. Куда девалась эта часть ее? Исчезла ли она навсегда? Леви украл мою любящую мать, и я не была уверена, вернется ли она когда-нибудь…

Засыпая в ту ночь, я впервые слышала у себя в голове крики. Мои крики.