Книга: О науке без звериной серьёзности
Назад: Кот Шрёдингера. О пушистой метафоре для сложной жизни
Дальше: Митохондрия. О том, как бывшая бактерия может изменить наше понимание материнства

Любопытство

О пользе наивных вопросов

Как-то выступал я перед студентами журфака, уж не помню, где именно. И какой-то трепетный юноша попросил: «Сформулируйте в виде одного слова главное качество журналиста». У меня в голове начал мелькать целый список из разных существительных: «Честность», «Ум», «Креативность», «Неравнодушие», «Порядочность»… Но в итоге я остановился на одном варианте: «Любопытство», о чём и сообщил юноше.

В каком-то смысле из этого качества выводятся все остальные. Например, честность. Если ты пишешь восторженную статью о реформе ЖКХ в городке N, и при этом тебе абсолютно наплевать, по какой системе будет теперь финансироваться ремонт канализации, – значит, ты врёшь. Равнодушный журналист – трагичное явление. Он обманывает читателя, убеждая, что эта тема может быть для него интересной.

И наоборот. Если журналист не может заснуть, пока не поймёт, что находится внутри чёрной дыры, а наутро пишет статью об исследованиях в космологии – значит, он пишет правду. Отсюда вытекает и ум (по крайней мере, одно из его проявлений – желание задавать вопросы этому миру и получать на них ответы).

Если журналист не может заснуть, пока не поймёт, что находится внутри чёрной дыры, а наутро пишет статью об исследованиях в космологии – значит, он пишет правду.

Поэтому я так люблю рубрику, которую мы в «Коте Шрёдингера» начали делать вместе с МФТИ – «Наивные вопросы». Обычные граждане спрашивают, учёные отвечают. Ничего оригинального в таком формате нет, подобными штуками баловались и в XIX веке, если не раньше.

У такого формата много достоинств. Например, он позволяет в компактной форме сформулировать очень важные и непростые понятия, закономерности, правила. «Наивные вопросы» по своей сути часто бывают близки к направлениям реального научного поиска. Я как-то наткнулся на список из 125 нерешённых проблем науки, сформулированный журналом Science. И с удивлением обнаружил, что некоторые задачи чуть ли не дословно совпадают с моим банком вопросов, который создан детьми, домохозяйками и менеджерами среднего звена. И учёными, и обывателями двигало одно и то же любопытство, пусть и на разном уровне проработки проблемы.

Отвечать на наивные вопросы очень непростая задача. Нужно быть одновременно и точным, и лаконичным, и корректным. Необходимо проявлять эрудицию, доброжелательную иронию и ещё много разных качеств.

Но самое сложное – ответ на вопросы типа «Почему…» должен доводить до базовых законов эволюции, физики, химии, физиологии или какой-то другой области науки. Допустим, кто-то интересуется: «Почему люди не летают?» Ответ «Потому что у них нет крыльев» не является исчерпывающим. Скорее всего, стоит подумать о том, почему разные виды летающих существ (насекомые, рептилии, птицы) не эволюционировали в сторону развития мозга и орудийной деятельности, как это случилось с предками человека. Или что-то ещё.

Ну и для примера пара вопросов-ответов из этой рубрики (спасибо Алёне Гурьевой, которая её ведёт).



Спрашивает Милана Исмагилова, пять лет:

Почему у жирафа шея длинная?

Отвечает Павел Волчков, заведующий лабораторией геномной инженерии МФТИ:

В прошлом году учёные обнаружили в геноме жирафа около 70 генов, отвечающих за приспособляемость и не встречающихся у других млекопитающих. Некоторые из них связаны с особенностями сердечно-сосудистой системы и скелета, в том числе с длинной шеей.

В ходе эволюции такая отличительная черта могла появиться у жирафа сразу по двум причинам – из-за необходимости получать корм с высоких деревьев и вследствие полового отбора. Исследования свидетельствуют, что шеи у самцов развивались в результате конкуренции за самок. Когда жирафы дерутся, то становятся бок о бок и как бы бодают друг друга в рёбра и ноги. Наличие длинной и мощной шеи является преимуществом в таких поединках – обеспечивает победу и в конечном счёте благосклонность самки.

Однако есть немало самок с шеями практически той же длины, что и у самцов. А значит, теория полового отбора не объясняет полностью этот феномен. Однако, если бы жирафы «наращивали» шею только для получения корма с высоких деревьев, их ноги удлинялись бы так же быстро, но этого не произошло. То есть длинная шея понадобилась жирафу вследствие сразу двух факторов.



<…>

Спрашивает Михаил Обухов, шесть лет:

Почему облака не падают с неба?

Отвечает Александр Родин, заведующий лабораторией прикладной инфракрасной спектроскопии МФТИ, директор школы аэрокосмических технологий МФТИ:

Очень хороший и глубокий вопрос. Я люблю его задавать студентам на экзамене, и далеко не все правильно отвечают. Облака – это туман, то есть мелкие, размером в одну-две десятых доли миллиметра, капельки воды, их можно различить невооружённым глазом.

Несмотря на то что эти капельки легко подхватываются даже слабым ветерком и завихрениями воздуха, они, конечно, падают – медленно теряют высоту. Но, достигая нижней границы облака, испаряются, поскольку температура там выше, чем в верхних ярусах. Собственно, именно условиями испарения и определяется нижняя кромка облаков.

Образовавшийся при испарении пар уже никуда не падает – он растворяется в воздухе и забрасывается воздушными вихрями наверх, где от пониженной температуры опять выпадает туман и капельки вновь начинают движение вниз. Таким образом, облако постоянно падает на Землю под действием силы тяжести, однако его нижняя часть постепенно исчезает, а верхняя «достраивается». Нам же кажется, что облако неподвижно висит или медленно плывёт в горизонтальном направлении.



Открытые вопросы:

• В какой степени любопытство связано с прагматичными нуждами человека, а в какой – это врождённая потребность (то есть «просто так»)?

• Снижение любопытства по мере взросления – это неизбежная особенность возрастной психологии или результат общественного давления (школа, родители), которое приводит к тому, что люди стесняются задавать «наивные» вопросы?

• Почему люди не летают?

Назад: Кот Шрёдингера. О пушистой метафоре для сложной жизни
Дальше: Митохондрия. О том, как бывшая бактерия может изменить наше понимание материнства