День 64-й

Гарри все еще в Милане по делам, вполне живой. Если кто для меня и умер – то это Рита, а не он. Он писал мне несколько раз. Я даже звонила ему несколько раз.

Его входящие звонки автоматически переключаются на голосовую почту, но он всякий раз перезванивает, и меня это вполне устраивает. Есть некое утешение в этом – знать, что мы всегда на связи.

Я отправляюсь на ужин к Изабель в лимузине, оплаченном кредиткой Мартина.

Вообще-то я предлагала «Убер», но она настояла на своем. Изабель всегда умела настоять на своем. Когда я подъезжаю, она распахивает дверь еще до того, как я успеваю позвонить, словно отслеживала мой путь (она могла).

– О, Дженнифер, – говорит она и крепко меня обнимает. Я обнимаю ее в ответ. Она отстраняется и внимательно меня оглядывает, словно ожидала увидеть кого-то другого. – А ты не выглядишь больной. Возможно, немного бледной, но это можно было бы поправить приличным макияжем. Это точно не ошибка?

– Если бы.

– Да. Если бы.

Я чувствую облегчение от встречи. Я в безопасности здесь, с семьей. Пусть и не уверена, что настроение от этого может сильно улучшиться.

– Ты хорошо выглядишь, – говорю я, хотя это не так. Изабель выглядит одутловатой, ее красота несколько померкла.

– Да ну, не особо, – отвечает она.

– Здравствуйте, тетя Дженнифер!

Сесилия и София прокрались из кухни по мраморному коридору и теперь появляются передо мной с застенчивыми улыбками. Они по очереди обнимают меня, немного смущаясь, а потом прижимаются к матери с двух сторон, словно взяв ее в скобки.

Очевидно, Изабель уже сообщила дочерям мою новость.

– Привет, девочки! – весело здороваюсь я, чтобы развеять их беспокойство. – Это вам, – я протягиваю им пакеты с мармеладными конфетами. Их глаза от восторга широко распахиваются, когда они принимаются рассматривать подарки. Мне становится легче.

Я-то думала, что яркие змеи, бутылки и медведи из мармелада могут показаться оскорбительно детскими для девочек тринадцати и десяти лет, и я лишь докажу, что совершенно не понимаю детей, как частенько напоминает мне сестра.

– Ух ты! – дружно восклицают они, взволнованно глядя друг на друга, а затем на мать. – Потрясающе!

Но кое-кому эти гостинцы все же не нравятся – Изабель. Она вовсе не приходит от них в восторг. Я протягиваю ей коробку бельгийского шоколада.

– Спасибо, – благодарит она с натянутой улыбкой, – но не стоило беспокоиться. Идите к себе, девочки. Вас ждет домашнее задание! Я позову вас, когда ужин будет готов. И пока возьму это, – она выхватывает из их рук пакетики со сладостями.

– О-ох, – стонет Сесилия. – Но это же для нас!

– Ну, мамочка, пожалуйста! – упрашивает София. – Мы ведь можем взять немного в наши комнаты?

– Ты знаешь правила, – возражает Изабель.

– Ладно, – вздыхает Сесилия. – Но я уже сделала задание и хочу остаться здесь и поболтать с тобой и Дженнифер!

Я очень рада, что она пропустила слово «тетя». Из-за него я всегда чувствую себя старше.

– Я тоже, – подхватывает София, – тоже хочу поболтать!

Они обе настолько очаровательны, что это даже вызывает у меня невольную грусть.

– Вы можете пообщаться с ней за ужином. А теперь идите наверх и сделайте что-нибудь… не знаю… приберитесь в своих комнатах. Посмотрите что-нибудь на айпаде.

Сесилия собирается спорить, но Изабель бросает на нее такой мрачный, сердитый взгляд, что обе девочки поворачиваются на каблуках и топают вверх по лестнице.

– И не топайте, – говорит им вслед Изабель и закатывает глаза. Кажется, одно ее веко плохо двигается, но я не смею об этом упомянуть.

– Ох уж эти дети! – восклицает она, вертя в руках шоколад. – Ты не возражаешь, если я это уберу? Я на диете. Мы с Мартином питаемся по системе «пять-два». Сегодня «пятерка», и мы можем есть что угодно. Кроме шоколада и сахара. В смысле, ты-то можешь, но это не самая здоровая пища, – она многозначительно косится на пакетики со сладостями. – Могу я предложить тебе выпить?

– Хм. Я вообще-то теперь не пью.

– Да ладно тебе. Какой от этого будет вред?

– Ну, тогда очень маленький бокал красного. Буквально капля.

Ее шея напрягается.

– Ах, как не-ло-вко! – певуче произносит она почти по слогам. – Я забыла упомянуть. У нас больше нет красного в доме. Это вредно для зубов, а мы с Мартином только что отбелили свои, – Изабель демонстративно мне улыбается.

– А, точно! Они хорошо выглядят. Думаю, мне можно больше не беспокоиться о своих. – Я делаю паузу, размышляя – неужели все теперь одержимы зубами? – Не то чтобы я особо беспокоилась о них раньше…

– Да, действительно, – говорит она как ни в чем не бывало.

– Тогда любое вино, что открыто, – решаю я.

Изабель поворачивается в сторону кухни.

– Мартин, – кричит она, – налей Дженнифер бокал органического «Шардоне»! – Поначалу мне слышится, что она сказала «бедной Дженнифер», а уж потом до меня доходит верное слово. – И один для меня, конечно. Мы будем в гостиной.

Я вижу фигуру Мартина, накрывающего на стол. Наверно, он меня избегает. Он бывал не самым ловким в общении человеком и в лучшие времена, чего же ждать теперь, когда его свояченица умирает?

Мартин оборачивается и смотрит на нас, прикрыв глаза ладонью, словно гадая, кто там, будто не знает совершенно точно. Разыгрывая спонтанность, он выскакивает из кухни, как щенок-переросток, с чайным полотенцем, заправленным за пояс брюк.

– Привет, привет, привет!

– Привет, Мартин, – здороваюсь я.

Кажется, он в замешательстве. Неловко обнимает меня, а затем отстраняется.

– Мне жаль, – шепчет он. – Очень сочувствую.

– Спасибо, – говорю я.

Когда он только начал встречаться с Изабель, я находила его неуклюжесть довольно привлекательной, хотя и не была уверена, что именно это привлекло Изабель.

Теперь эта неуклюжесть кажется странной. Мартин потерял большую часть своих когда-то густых темных волос, а его синяя рубашка в полоску выдает пивной живот, который, должно быть, и послужил причиной системы «пять-два». Изабель-то по-прежнему стройная, поэтому я предполагаю, что она просто оказывает ему поддержку.

– Как поживаешь? – интересуется он, сверкнув белыми зубами. Он явно пытается сменить тему, но получается плохо.

– Я в порядке, спасибо, Мартин. А ты как?

– Небольшая подагра, но жаловаться не на что, – он поднимает брови. – Ничто не сравнится с тем, что у тебя.

– Мартин! – стонет Изабель. – Ради всего святого.

– Что? Я не хотел никого обидеть. – Он сцепляет руки перед собой. – Думаю, лучше мне вам не мешать. Я разберусь с напитками и оставлю вас поболтать. Ты пьешь, Дженнифер?

– Да, – отвечает за меня Изабель с заметным нетерпением. – Я же тебе сказала – «Шардоне». Органическое, рекомендованное Бертом. В холодильнике уже открыта бутылка. Мы начали вчера.

– И мы его не закончили? Что с нами не так?

– Мы были на «двойке».

– Тьфу! Ужасные «двойки», – бормочет он. – Что ж, сегодня у нас «пятерка», дорогая! – Мартин поднимает ладонь, и жена хлопает по ней своей.

– Слава Богу! – усмехается она, и ее раздражение исчезает от перспективы приличной еды. Мартин убегает на кухню, а Изабель проводит меня через большой квадратный мраморный холл в гостиную для нашей беседы.

Это все ощущается немного зловеще, как будто у всех есть какие-то планы на будущее, кроме меня. Мы усаживаемся друг против друга на огромных серых бархатных диванах по обе стороны массивного камина из черного мрамора.

За спиной Изабель у стены, в тени внушительного семейного портрета, на элегантном столике стоит высокая стеклянная ваза с душистыми лилиями.

Они разожгли камин, и комната напоминает теперь прекрасную загородную гостиницу. Все очень уютно – по-своему – и гостеприимно. Я ценю их старания. Или, может, тут всегда так? Роскошно, ароматно и прибрано. Все на своих местах.

Я смотрю на сестру, завороженная ее лицом.

Ее лоб гладкий и блестящий, а вот щеки выглядят бугристыми. Правое веко слегка опущено.

– Если тебе интересно, – произносит Изабель, – у меня была небольшая пластическая операция.

– О, правда? Ты не говорила.

Она вытягивает свою изящную длинную шею.

– Не смеши меня. Я не всем рассказываю. На самом деле я никому не рассказываю. В смысле, обычно это выглядело естественно. – Она вздыхает, касаясь скул кончиками пальцев. – Я поправляла скулы на прошлой неделе. Но все пошло неправильно. Доктор Миллер говорит, что это пройдет через несколько дней. Видела бы ты меня раньше! Слава Богу, ты отменила встречу. Я была похож на урода. Я не осмеливалась даже выйти – стала пленницей в собственном доме. Это было ужасно!

– Даже представить себе не могу.

Мартин приносит нам вино. Он переглядывается с Изабель, будто пытаясь подбодрить ее, что только добавляет мне беспокойства.

– Ладно, я оставлю вас, – говорит он. Но при этом некоторое время стоит в нерешительности, словно ждет, что его все-таки пригласят остаться, пока Изабель жестом не просит его удалиться. Будто отпускает горничную.

Мы поднимаем наши бокалы, и в этот же момент дверь за Мартином со щелчком закрывается.

– Спасибо, что пригласила меня, – произношу я. – Ваш дом выглядит чудесно.

– Да, – соглашается Изабель, – не переполнен детьми, как в прошлый раз, когда ты была здесь. – Она отпивает вина и ставит бокал на фарфоровую подставку с бордово-золотым рисунком, стоящую на огромной оттоманке зебровой расцветки, которая играет роль громоздкого журнального стола. В центре выложены толстые книги по искусству. Они выглядят так, словно их никто не брал в руки, да я и не думаю, что их можно касаться.

Там целая стопка фарфоровых подставок, все разных оттенков, и Изабель пододвигает одну из них, бирюзово-золотую, ко мне со словами:

– Если не возражаешь.

– Без проблем. – Думаю, если бы у меня были красивые вещи, я бы сделала то же самое.

Изабель обхватывает себя руками за живот.

– А сейчас, – произносит она, – я бы хотела обсудить твое письмо.

Я не собиралась пить вино, но и не ожидала, что прелюдия к разговору окажется такой короткой. Я делаю большой глоток из бокала и тут же жалею об этом.

– Конечно, – отвечаю я.

Она смотрит мимо меня, через мое плечо, словно увидела кого-то другого в комнате.

– Во-первых, я опустошена твоими новостями. Ты даже не представляешь, насколько. Я все еще не могу в это поверить. И вот ты сейчас здесь, выглядишь нормально, что делает это еще сложнее. А что касается остальной части твоего письма…

Я затаиваю дыхание.

– Мне так грустно, Дженнифер, – говорит Изабель, – что мы потратили столько времени, не разговаривая друг с другом. Я знаю, что мы общались, но мы не разговаривали, верно? По-настоящему.

– Да, – соглашаюсь я, отдышавшись. – Как будто это наша семейная черта. Давай поговорим открыто.

– Думаю, ты неправильно меня понимала, а я, очевидно, неверно понимала тебя. – Изабель смотрит на меня в упор, и по моей коже бегут мурашки. – Ты права. Мама с папой сделали меня красивой, а тебя умной. Уж так получилось. Я бы никогда не поступила так со своими детьми. Это такой раскол. Но теперь я понимаю, что они хотели как лучше. Родители всегда этого хотят. Но самое забавное, как ты не любила быть умной, так же и я ненавидела быть красивой. Это заставляло меня чувствовать себя пустой и никчемной. Я хотела быть умной. Но это оставалась твоя епархия.

Я чувствую, как у меня в буквальном смысле слова отвисла челюсть. Я никогда об этом даже не задумывалась.

– Я всегда завидовала твоему уму, – продолжает Изабель. – И тому, как родители вознесли тебя на пьедестал за успехи в учебе. Как они поощряли твои занятия, в то время как на мои старания даже не обращали внимания. Для меня не важны результаты экзаменов – вот что они имели в виду. Успех мне принесет моя внешность. Ты хоть представляешь, как это было обидно?

Я пожимаю плечами. Я действительно не представляю. Хотя, может, и хотела бы.

– Но они нас запрограммировали на это, верно?

Я молча киваю.

– И мы играли роли, которые нам дали, потому что не знали ничего лучшего. Однако это настроило нас друг против друга.

– Это никогда не настраивало меня против тебя, – вступаю я. – Я обожаю тебя, Изабель. И всегда обожала. – Я ощущаю прилив прежних чувств.

Впервые в жизни она кажется мне уязвимой.

– Я знаю, – говорит она. – И я этим пользовалась. Прости. Я принимала твою любовь как должное.

Это просто потрясающе! Никогда раньше она передо мной не извинялась.

– Спасибо, Изабель, – откликаюсь я. – Я правда это ценю.

Изабель наливает нам еще вина, глотает и глубоко вдыхает; ее бугристые скулы заостряются.

Она медлит в нерешительности, смотрит в потолок, потом снова на меня.

– И извини за того идиота, Дженнифер. Когда я прочитала его имя в твоем письме, я еле вспомнила, кем, черт возьми, был этот Нейл. И уверяю тебя, что он того не стоил. Но мне все равно не следовало его соблазнять. Просто я всегда хотела доказать свою значимость, хотя это, конечно, не оправдание. Мне стоило тогда извиниться, вместо того чтобы позволить тебе отдалиться. Но я не умела извиняться.

– Спасибо.

– И… и…

Боже мой, у нее слезятся глаза!

– И больше всего я сожалею о детях. Как дошло до того, что ты даже не смогла рассказать мне о чем-то настолько важном? Это ужасно! В смысле, я знаю, что мы живем по-разному, но я была бы рядом с тобой, Дженнифер. И я тебе обещаю, я буду рядом.

– Изабель, – произношу я дрожащим голосом. – Нам обязательно сидеть друг напротив друга? Можно я сяду рядом?

Она кивает. Задерживает дыхание. Я обхожу оттоманку и сажусь рядом с ней. Изабель смотрит прямо на меня.

– Я буду скучать по тебе, – говорит она. Ее ресницы дрожат, плечи напряжены. – Только ты осталась – больше нет ни мамы, ни папы. Только ты и теперь еще вот это. Ты не должна уходить первой! Когда я получила твое письмо, это было как кинжал в сердце. Я потрясена твоими новостями.

Я уныло вздыхаю.

– Прости, что написала, а не сказала при встрече, но мне требовалось это сообщить. И я думала, что, если ты прочитаешь это в письме, у тебя будет время поразмыслить. И еще я боялась. Это был непростой, эмоциональный поступок. Я рада, что ты смогла принять все так, как было задумано. Я рада услышать твою сторону. И мне жаль, что я принесла такие паршивые новости.

Я смотрю на нее, стараясь не заплакать.

– Мое лицо выглядит так ужасно?

– Нет! Нет! Нисколько. Я на тебя слишком пялюсь?

Она качает головой:

– Я такая идиотка, Дженнифер. Все, что я делала, – цеплялась за свою красоту ради жизни. А теперь только взгляни на меня, – стонет она. – Но все уладится само собой. Доктор сказал, что это пройдет… О чем я только талдычу? Как будто это имеет значение.

– Имеет, – возражаю я, – все имеет значение.

Изабель изучающе смотрит на меня и кивает:

– О Боже, Джен. Ты такая добрая и заботливая. Ты получила не только умные, но и мягкие гены. В любом случае, ты знаешь, что ты красивая, правда? Ты хорошо следишь за собой. Просто посмотри на себя. Ты больна, но выглядишь потрясающе.

Я усмехаюсь двусмысленному комплименту.

– Но мне все равно не помешал бы приличный макияж, верно?

– Ага, он бы не повредил. – Изабель смеется, а потом вздыхает: – Как много мы пропустили в жизни, Дженнифер. В твоей жизни. В нашем сестринстве. Мы потратили так много времени на пустяки.

– И на гордыню, – вставляю я. Ее неожиданная теплота вызывает настоящий хаос в моих эмоциях.

– Вот опять ты со своими мудреными словечками, – улыбается Изабель.

Я неловко смеюсь, ощущая, что на глаза наворачиваются слезы.

– Не плачь, – просит сестра, хотя обычно это говорю я. Она встает и приносит мне салфетку. – Я не хотела, чтобы ты плакала. Хотела только извиниться.

– И ты думала, что это не вызовет у меня слез?

– О, я сейчас тоже не удержусь… – Изабель обнимает меня, разражаясь сильными, горькими рыданиями.

И так мы плачем в объятиях друг друга. Отпуская ситуацию вместе, осознавая свою любовь и сожаление. Кажется, нам давно стоило это сделать. Это похоже на то, что мы должны – и могли бы – иметь. Это похоже на освобождение от многолетнего сдерживаемого разочарования. На осознание того, что две жизни, которые должны были идти параллельно, как-то разветвились на перекрестке и сбились с пути…

И тут Мартин просовывает голову в дверь.

Кажется, наш вид его озадачивает. Мы откинулись на спинку дивана: я сижу рядом с Изабель, держа ее за талию, а ее рука обнимает меня за плечи. Сейчас мы так близки, как я всегда мечтала.

– Ужин готов, – неловко произносит он. – Если вы готовы идти, конечно.

– Мы выйдем через секунду, – сообщает Изабель, умудрившись рявкнуть на него даже сквозь рыдания.

– Ладно. – Мартин быстро пятится и скрывается за дверью.

– О Боже, – морщится Изабель. – Знаю, в твоем письме ты сказала, что мне стоило бы быть милее, но иногда его нужно направлять. – Она смеется. – Однако он неплохой человек. Отличный отец и отличный адвокат. Нельзя же получить сразу все.

– Но ты неплохо справилась, – замечаю я. – По моим подсчетам, девять из десяти. По десятибалльной системе.

– Семерка, – уточняет Изабель. – Секс сошел на нет. Пускай будет пять.

– Значение секса переоценено.

– Рассказывай мне, – хихикает она. – Вообще-то, это даже к лучшему. С детьми всегда так устаешь…

– Понимаю, – говорю я.

– О нет! – Изабель качает головой. – Так было не всегда. Мартин был великолепен вначале, в отличной форме, помнишь? Так хорошо выглядел. Но потом он распустился. На работе ведь трудно нормально питаться. Он почти все время проводит с клиентами. Однако секс все равно приедается, разве нет? Через какое-то время. – Она делает паузу. – Всегда одно и то же.

– Мой последний роман давно закончился, и я уже не помню. Но спасибо! Ты отличная реклама для того, чтобы оставаться незамужней.

– Я тебе завидую.

– Не говори глупостей.

– Правда, – произносит сестра. – Так и есть. Твоя жизнь всегда казалась мне захватывающей. Ты была такой свободной… после развода. И мама говорила о том, как замечательно ты справляешься со своей работой. В отличие от меня. Я застряла дома. Я была тогда недальновидной. Спешила обзавестись семьей, и это получилось не так быстро, как я надеялась. Но лучше бы я получила сначала какую-нибудь специальность. Я ведь никогда не работала и не достигла ровным счетом ничего.

– О, Изабель. Это просто смешно. У тебя две прекрасные дочери. Что может быть лучше? И какие достижения есть у меня? Средняя оценка по экзаменам и список неудачных романов – за всю ту мегаинтеллектуальную мощь, которой я якобы обладала.

Изабель протягивает руку и поворачивает мое лицо к себе.

– Я люблю тебя, Дженнифер, – говорит она. – И мне очень жаль.

– Я тоже тебя люблю, – откликаюсь я. Едва ли и это мы говорили друг другу раньше. Сегодня мы сказали так много в первый раз – и слишком поздно.

– Спасибо за письмо. Это было очень смело… Я ведь не законченная стерва, правда?

– Нет, ну что ты, – заверяю я. – Только в половине случаев.

Мы дружно смеемся и обмениваемся прощающими улыбками. Я чувствую себя потрясающе.

Я устроила так, чтобы все это произошло! Сделала что-то хорошее для наших с Изабель отношений.

Не то чтобы я думаю, что теперь она другой человек. Она осталась точно такой же, как всегда. Я убеждаюсь в этом за семейным ужином. Она по-прежнему властная и контролирующая, но я вижу, как относятся к ней ее муж и дети. Они принимают ее такой, какая она есть, и любят за это. Это интересно наблюдать с позиции принятия, а не сопротивления и страха. Ее поведение ощущается теперь совсем по-другому. И не потому, что я смотрю на нее сквозь розовые очки или пытаюсь обелить прошлое. Просто теперь я понимаю ее намного лучше.

Изабель улыбается мне через стол. Она вся светится. Именно такой я хочу ее запомнить. Надеюсь, что и она запомнит меня именно так.