Отсчет пошел: 90 дней

«Юнис в приемной выберет вам какую-нибудь свободную дату» – только этих дат мне и остается теперь ожидать.

Я обхожу стороной стойку регистрации – в любом случае я не знаю, кто из этих женщин Юнис, – и я просто не смогла бы подойти к ней сейчас.

Я прихожу домой. Наверно, прихожу. Я уже дома.

Это как проснуться с похмелья и обнаружить, что даже в сильном подпитии ты сумела добраться до своей квартиры и выполнить все обычные повседневные действия: положить ключи от входной двери в нужное место, смыть макияж, поставить телефон на зарядку.

Но вот только ты не помнишь ничего из перечисленного.

Вот на что был похож мой путь домой.

Я даже не помню, как заходила в аптеку, однако бумажный бело-зеленый пакет на моей кухонной столешнице подсказывает, что я это сделала. Там же стоит маленькая бутылка виски. Обычно я не пью виски, однако в помутнении разума вполне могла решить, что сейчас это то, что нужно.

Удивительно, какие рациональные решения можно принимать в совершенно иррациональном состоянии.

Теперь я сижу с чашкой чая в руках и пытаюсь восстановить в памяти вчерашний вечер. И никак не могу это сделать.

Может, в последние месяцы у меня развился лунатизм?

Меня начинает слегка трясти. От чего, интересно? Из-за паразита в моем теле, который сожрал все мои надежды на будущее, потому что я заметила его слишком поздно? Потому что я не относилась к своей усталости всерьез…

Что же мне теперь делать? Сидеть и ждать?

Где сейчас моя мама, когда я так нуждаюсь в ней?!

Я все еще не могу заплакать.

Наверно, это странно, что не могу. Просто я чувствую – не сейчас.

Возможно, мои слезные протоки до сих пор отказываются во все это верить?

Очевидно, я нахожусь на первой стадии горя, и эта стадия – отрицание.

Какая следующая? Гнев? Возможно.

Я чувствую, как он сидит и ждет за кулисами. Но не сейчас, гнев. Мне нравится отрицание. Пока…

Мне следует быть реалистом.

Я должна собрать всю возможную информацию и понять, что этот «озис» означает (я никогда не назову это полным названием – не удостою незваного гостя такой чести).

Я решаю прочесть бумаги, лежащие в сумочке, а затем загуглить мою новую мерзкую компаньонку-болезнь, хотя и сознаю связанные с этим опасности. (У меня однажды довольно долго кололо в руке, я погуглила и с ужасом поняла, что это рассеянный склероз. Естественно, это оказалось чушью.) Но Гугл едва ли испугает меня больше – куда уж больше! – так что не лучше ли подготовиться? Я иду за инструкциями, но затем останавливаюсь на обратном пути, выпустив сумку, и она выскальзывает из моих рук, словно живая.

Я не могу этого сделать.

Решимость меня покинула.

Если узнать слишком много, может, это только ускорит появление симптомов? Тех самых, которые могли бы проявиться позднее, если бы о них не догадывались?

Например, если прочитать про возможные побочные эффекты препарата и выяснить, что от него бывают спазмы в желудке, диарея, раздражение кожи или депрессия, то они у вас возникнут еще до того, как вы начнете принимать это проклятое лекарство.

Я мысленно кричу: Господи, если ты существуешь, пожалуйста, помоги мне! Пожалуйста, скажи, что мне делать.

Я растеряна.

Я напугана.

Я умираю…

Должно быть, в какой-то момент я заснула, потому что просыпаюсь, как по щелчку, свернувшись калачиком на диване, замерзнув и с тяжелой головой.

Честно говоря, это мое обычное состояние после такой кратковременной дневной дремоты, однако сейчас это ощущение ужасает меня.

Я немедленно чувствую себя больной, хотя и не испытывала ничего подобного до того, как узнала о диагнозе. Нет, я не должна этого делать…

Но вот наконец это происходит.

Я плачу.

Плачу с осознанием, что меня никто не услышит, и с горячим желанием быть услышанной.

Мне хочется, чтобы кто-нибудь пришел и поддержал меня, и сказал, что все будет хорошо.

Но я одна…

Неожиданно я чувствую дискомфорт оттого, что одинока. Ощущаю свою уязвимость и незащищенность.

Но ведь, помимо всего прочего, я прагматик! Я люблю составлять различные списки. Может, это способно помочь?

Я вытираю глаза, сморкаюсь, прекращаю шмыгать носом и хватаю со стола бумагу и ручку.

Посмотрим, что в этой ситуации можно найти позитивного:

1. Я могу больше не страдать из-за всякого дерьма. И, будем откровенны, прямо сейчас наш мир – довольно-таки дерьмовое место. Без Боуи, без Леонарда Коэна, без Майи Энджелоу. Только правила, политика и бизнес – и никакой поэзии.

2. Я прожила на 12 лет дольше своей подруги Ванессы. Ванессе был 31 год, когда она умерла, а я успела чертовски много за 12 лет, которых у нее никогда не было.

3. Я не заполучу болезнь Паркинсона, как мой отец. Или Альцгеймера, как моя мать. У меня не будет глубоких морщин, или обвисшей груди, или зубов, которые выпадают при одном упоминании о яблоке. И возможно, меня запомнят как героическую страдалицу, ушедшую слишком рано. Приятно будет думать в таком ключе. Надеюсь, меня забудут не слишком быстро.

4. Я не боюсь смерти. Я наблюдала за этим процессом. Я находилась рядом с Ванессой, когда она умерла. Это была вполне умиротворяющая картина. В чем-то даже величественная. Я была рядом с отцом, а затем, двумя годами позже, – с матерью.

Знаете, есть те, кто держит умирающих за руку, и есть те, кто выходит из комнаты – как моя сестра, например.

Я держала их за руку.

Но кто придет подержать за руку меня?

КТО?

У меня нет детей. Три моих выкидыша – вот причина того, что мой муж, Энди, стал бывшим мужем.

Полагаю, моя печальная замкнутость и отстраненность после каждой потери заставляла его чувствовать себя лишним.

Я могла бы разделить с ним свою печаль, если бы он попросил, но он никогда не просил. Он просто смотрел по сторонам.

На Элизабет, например.

Могло ли бы все сложиться по-другому, если бы я позволила ему скорбеть вместе со мной? Я не знаю.

Иногда мне хочется перемотать пленку назад… И никогда не хотелось этого больше, чем сейчас.

Субботним утром я вместе со своей печалью еду в Кентиш-таун и покупаю в местном магазинчике настенный календарь, где каждый месяц иллюстрирован картинами английских художников. Я могла бы купить другой – с изображением Тэйлор Свифт, – но нахожу ее слишком живой и полной жизни, и это кажется мне неуместным.

В моих ушах снова звенят слова доктора Маккензи. Три месяца… в лучшем случае.

Я отрываю в календаре листы с января по август (право, этот экстравагантный мусор не стоил 50 фунтов), остановившись на пейзаже Гейнсборо. И начинаю обратный 90-дневный отсчет, игнорируя жалкое предостережение: «в лучшем случае». Это как рождественский календарь без сладостей. Если повезет, я доскриплю до Рождества… Но давайте не будем сентиментальными. Это не научное исследование, это руководство. И стимул. Что-то, что побудит меня выжать лучшее из каждого дня, – и, кто знает, может, я сумею преодолеть отметку дня Х. Возможно, я даже встречу Новый год?

Я вешаю календарь на шкаф в своей спальне. Два крестика.

Сегодня последний день сентября – короткого месяца, который теперь кажется еще короче.

Гейнсборо уйдет прочь завтра, а послезавтра уже настанет день 88-й.

Я стараюсь убедить себя, что буду активной и встречусь со своей болезнью лицом к лицу, но на самом деле сознаю, что это одна из форм прокрастинации. Отвлечение от моего первого препятствия – разговоров с людьми.

Потому что, как бы я ни пыталась это отрицать, как только я кому-то расскажу – это станет окончательно реальным.

А прямо сейчас отрицание кажется лучшим выбором.