Процесс века

Виктор Кравченко родился на Украине в Екатеринославе в 1905 году. Получил образование в Днепродзержинске вместе с Брежневым, который был его другом, и там же начал свое восхождение по партийной линии. По-видимому, он был связан с НКВД с самого начала, иначе в годы войны вряд ли получил бы назначение в Вашингтон, в закупочную комиссию по ленд-лизу. В 1944 году он исчез, с тем чтобы через пару лет всплыть в Нью-Йорке под вымышленным именем. Я не знаю мотивов, заставивших его покинуть свою страну в разгаре кровавой войны. Пусть это останется на его совести. Речь сейчас о другом. В 1946 году Кравченко издал в Нью-Йорке книгу, в которой изложил все, что знал, находясь на руководящих постах на Украине. Вот посвящение на форзаце этой книги:

«Я посвящаю эту книгу русскому народу, из которого вышел. Я посвящаю ее памяти миллионов тех, которые погибли в борьбе против советского абсолютизма; десяткам миллионов невинных людей, гниющих в бесчисленных кремлевских тюрьмах и лагерях принудительного труда; памяти миллионов моих соотечественников, погибших при обороне нашей родины с мечтой о лучшем будущем для нашего народа. Я посвящаю эту книгу стремящимся к справедливости людям во всех странах, которые помогают в борьбе за свободную демократическую Россию, без которой не может быть устойчивого мира на земле».

Эта была первая книга, из которой западная интеллигенция смогла узнать правду о лагерях, о коллективизации и последовавшем за ней страшном голоде, о массовых арестах и расстрелах. Сейчас, после Хрущева и Солженицына, очевидно, что у Кравченко не было преувеличений. Скорее наоборот. О многом он только догадывался. Я живо помню свои впечатления от чтения. У меня перед глазами стояли родители, Нина, друзья… В тех немногих письмах, которые я от них получила, разумеется, ничего этого не было. От Руди, ездившего в Россию в 1937 году, я знала о жутком страхе, окутавшем мою родину, но детали были скрыты от нас. Господи… За ужином Руди сказал: «Женя, ты знаешь, я не изумлен. Мне кажется, Кравченко пишет правду».

Книга разошлась в Америке миллионным тиражом. Ее сразу же перевели на французский и издали в Париже. И тут случилось неожиданное. Французская компартия яростно атаковала Кравченко, обвинив его во лжи. Особенно злобствовал еженедельник Les Lettres Françaises. Ныне он уже не существует, но в послевоенные годы был весьма популярен среди французской интеллигенции. Кравченко подал в суд на редакцию этого журнала (автор статьи скрыл свое настоящее имя под псевдонимом). Суд в Париже длился с перерывами с января по март 1949 года. Пресса тогда назвала этот процесс «процессом века». Би-би-си вкратце освещала его в вечерних сводках новостей.

Защита редакции и журналистов состояла из лучших парижских адвокатов. Элита французской культуры и науки – Фредерик Жолио-Кюри, Жан Поль Сартр, Симона де Бовуар и другие, чьи имена стерлись у меня из памяти, – свидетельствовали, что все в книге Кравченко – преднамеренная ложь, клевета на Советский Союз. Фредерик – наш Фредерик – довольно часто ездил в Советский Союз, ему благоволил Сталин. Увы… Он был пламенным коммунистом и сказал то, что ему велела партия: «В СССР все счастливы, школы полны вундеркиндов, профессора умные, еды достаточно, а все репрессированные – это пятая колонна». Боже мой… Я точно знаю, что он был хорошо осведомлен о разгроме Физико-технического института в Харькове и о расстреле Матвея Бронштейна. Знал он и об аресте Ландау. Зачем же он лгал? Зачем? Сартр с трибуны не выступал, но несколько раз совершенно некстати кричал из зала: «Даже если что-то в книге Кравченко и правда, то коммунизм все равно стоит того, чтобы пройти через адские муки».

Советский Союз прислал официальную делегацию, в которую входили знаменитый журналист и писатель Илья Эренбург, генерал Леонид Георгиевич Руденко (председатель закупочной комиссии в Вашингтоне в годы войны) и директора заводов, с которыми в свое время работал Кравченко. На суде также выступила его бывшая жена Зинаида Горлова. «Книгу я не читала, – сказала она, – но мне захотелось приехать в Париж и громко заявить, что все в ней ложь, от первого слова и до последнего, потому что Виктор всегда был отъявленным лжецом, негодяем и подлецом!»

Кравченко получал письма поддержки от тех немногих, кто прошел через ГУЛАГ и оказался на Западе. Одним из главных его свидетелей была Маргарита Бубер-Нейман. Ее муж, занимавший высокий пост в немецкой компартии, бежал в СССР после прихода Гитлера к власти. В 1937 году он был арестован НКВД и вскоре расстрелян. Вдова провела четыре года в лагерях на Колыме. В 1940 году, после подписания пакта Молотова – Риббентропа, энкавэдэшники перевезли ее в Брест и на мосту через Буг передали в руки гестапо.

Помню еще одного свидетеля, высокого молодого француза с седой головой.

«Андре Муане, – представился он, – депутат Национального собрания Франции, капитан авиации, воевал в эскадрилье “Нормандия – Неман”, награжден советскими и французскими орденами. Я могу засвидетельствовать, – сказал Муане, – что многие бесчеловечные эпизоды на страницах книги Кравченко я видел своими глазами».

Клаус Фукс

Опять перо мое завело меня в сторону. Некоторые обиды глубоко ранят душу и оставляют шрамы, которые никогда полностью не заживают. С моей последней записи прошла неделя, и вот я готова снова вернуться к Фуксу. Оглядываясь назад, вспомнила странные эпизоды в Бирмингеме, которым тогда не придала значения. Например, иногда Клаус объявлял после завтрака, что плохо себя чувствует и в университет не пойдет. Вечером, когда мы возвращались с работы, он был бодр и весел. На суде было показано, что именно в эти дни он встречался со связным.

27 февраля, накануне начала суда, мы решили навестить Фукса вдвоем – я и Руди. В Руди все еще жила надежда, что обвинения, предъявленные Фуксу, преувеличены. Фукс не ответил ни на один наш вопрос. Сказал только, что все обвинения полностью соответствуют действительности. «У меня был план. В конце, после передачи в Москву всех собранных мною данных, я собирался встать перед Сталиным и сказать ему, что он делает ошибки и многое пошло не так в его системе». Мы вернулись домой, потрясенные наглостью и жалкой наивностью Фукса. По пути Руди заметил: «Все же я чувствую частично и свою вину. Когда он жил с нами, мы много говорили об упущениях английского правительства, но никогда не говорили о моральных ценностях. Они подразумевались. У меня и сомнений не было в том, что Фукс их разделяет».

Суд над Фуксом начался 28 февраля 1950 года. Не прошло и месяца после его ареста. Правосудие торопили сверху, поскольку журналисты раздували огонь ежедневно, и в верхах опасались, что пожар, если он возникнет, сметет правительство Эттли. Американцы прислали запрос на выдачу Фукса, поскольку часть его подпольной деятельности осуществлялась на их территории. В США его, несомненно, ожидал бы электрический стул, так же как это произошло с супругами Розенберг. Но судья отклонил этот запрос, объявив, что рассмотрению подлежит нелегальная деятельность господина Фукса на территории Соединенного Королевства. Единственное упоминание об американцах прозвучало в самом начале: «Как нам сообщили американские коллеги, утечка данных из Лос-Аламоса была осуществлена теоретиком из Британской миссии…»

На суде Фукс не назвал ни одного из соучастников, за исключением Генри Голда, его связного в Лос-Аламосе, который был уже известен американским спецслужбам. Ничего не сказал он и о своих коллегах по Лос-Аламосу и Харуэллу, предоставив желающим подозревать, кого им вздумается. Суд приговорил его к четырнадцати годам тюремного заключения. Британское гражданство Фукса было аннулировано, на что он чрезвычайно обиделся. Фактически – за хорошее поведение – срок был сокращен на треть. Фукс просидел в тюрьме девять лет. Незадолго до освобождения Руди написал ему письмо, предлагая помощь в поисках работы, но ответа не получил. 23 июня 1959 года полицейский автомобиль доставил Фукса из тюрьмы в аэропорт Хитроу в Лондоне, где его уже ждал польский лайнер. В Восточном Берлине, столице Германской Демократической Республики, Фукс получил кресло заместителя директора Ядерного исследовательского центра в Россендорфе близ Дрездена и был «избран» в их Академию наук. О его дальнейшей жизни мы ничего не слышали.

Пресса неистовствовала. Газеты пестрели заголовками типа «Обнаглевший атомный шпион надеется сохранить за собой место в Харуэлле» или «Куда смотрела MI5?» Эта заметка у меня сохранилась. Вот ее начало:

«Нашему корреспонденту удалось связаться с лордом Невилом Моттом. Будучи профессором Бристольского университета, он руководил диссертационной работой господина Фукса с 1934 по 1937 год. Профессор Мотт сделал заявление, подтверждающее безрассудное увлечение своего аспиранта коммунистической идеей.

“Фукс часто ходил на собрания местного отделения Ассоциации культурных связей с Россией. Изредка он приглашал и меня. Их любимым занятием были инсценировки показательных политических процессов, проходивших тогда в Москве. Фукс всегда требовал себе роль Андрея Вышинского, генерального прокурора. В этой роли он изливал на “подсудимых” такую яростную ненависть, которую я и подозревать-то не мог в этом тихом спокойном человеке”, – поведал Невиль Мотт нашему корреспонденту».

Дальше на всю страницу шла критика секретной службы и ее халтурной работы по проверке Клауса Фукса. Эта статья обсуждалась даже в парламенте. Премьер-министр Клемент Эттли сделал заявление: «Хотя это был самый прискорбный инцидент, приведший к отрицательным последствиям, у нас нет никаких доказательств, позволяющих предположить какое-либо неправомерное действие со стороны MI5».

Телефон у нас дома звонил без перерыва. Журналисты домогались интервью. Сначала Руди отделывался несколькими фразами и клал трубку. Корреспондент Daily Mail был особенно назойлив. Руди закончил свой разговор с ним словами: «Я запрещаю вам цитировать или ссылаться на меня в вашей газете». Редактор газеты проигнорировал этот запрет. Мы перестали брать трубку вообще. Однажды звонок раздался, когда я была дома одна. Я автоматически ответила.

– Госпожа Пайерлс, с вами говорят из редакции News of the World. Мы хотели бы спросить…

– Я вам ничего не скажу. И не звоните больше.

Я бросила трубку. На следующий день газета напечатала целую колонку с моими «цитатами». Журналюг – заметьте, я сознательно пишу «журналюг» – невозможно победить. Ради сенсации или по идеологическим соображениям они готовы пойти на ложь, подлог, на что угодно…

Дело Фукса не обошло стороной и советскую прессу. 8 марта 1950 года в СССР было опубликовано заявление ТАСС:

«Агентство Рейтер сообщило о состоявшемся на днях в Лондоне судебном процессе над английским ученым-атомщиком Клаусом Фуксом, который был приговорен за нарушение государственной тайны к четырнадцати годам тюремного заключения. Выступивший на этом процессе в качестве обвинителя генеральный прокурор Великобритании господин Шоукросс заявил, будто бы Фукс передавал атомные секреты агентам советского правительства.

ТАСС уполномочен заявить, что заявление является грубым вымыслом, так как Фукс не известен советскому правительству и никакие “агенты” советского правительства не имели к Фуксу никакого отношения».

Через несколько месяцев после суда над Фуксом из Харуэлла бежал Бруно Понтекорво, очаровательный итальянец и наш приятель еще с римских времен. Во время войны он работал в Монреальской лаборатории. Отправившись в отпуск в Финляндию с семьей, он исчез. Чуть позднее они «всплыли» в Дубне, под Москвой. 29 октября 1950 года газета Sunday Express опубликовала на первой странице статью под заголовком «Обеспокоенные ученые – беженцы с континента: атомные эксперты обеспокоены делом Понтекорво». Статья содержала слабо завуалированные выпады против иностранных ученых, работавших в Англии. Текст перемежался фотографиями Макса Борна, Отто Фриша, Франсиса Саймона, Джозефа Ротблата, ну и конечно Руди. Руди отправил в редакцию сердитое письмо. Вскоре оно было напечатано под заголовком «Я не обеспокоен». Среди прочего, Руди писал: «Если бы из атомных проектов в Англии и Америке были исключены физики иностранного происхождения, это исключило бы любые утечки атомных секретов в первую очередь потому, что этих секретов просто не было бы».