Зима 1940/41 года

Ближе к Рождеству интенсивность немецких налетов снизилась, в наше отделение поступало меньше раненых, чем прежде, и у меня появилось свободное время. Руди довольно часто ездил в Кембридж. Иногда он брал меня с собой. Поезда редко ходили по расписанию, задержки были весьма длительными. Поэтому Руди увеличили норму талонов на бензин, чтобы по всем делам, связанным с MAUD, он мог путешествовать на машине. Одна из таких поездок мне особенно запомнилась. Дороги были заснеженными, кое-где даже обледенелыми. Сначала все шло хорошо, участок от Бирмингема был посыпан песком. Мы успели обсудить с Руди все, что случилось с нами за последние дни. Он рассказал мне о своей работе, я ему о своей. Когда я упомянула, что раненых стало гораздо меньше, Руди глубоко задумался. Через несколько минут я спросила:

– О чем ты думаешь?

– Знаешь, – сказал Руди, – мне кажется, что я понял, в чем дело. По-видимому, Гитлер отказался от немедленного вторжения в Британию и сосредоточился на чем-то другом. И я даже подозреваю на чем. Он готовится к вторжению в Советский Союз.

– Руди, этого не может быть. Ведь всего полгода назад они заключили пакт о ненападении. Сталин – союзник Гитлера.

– Думается мне, Женя, что у Гитлера не может быть союзников, это противоречит его идее о мировом господстве. Вре́менные попутчики – да, не более чем помощники на отдельных этапах. Но как только он сочтет их бесполезными, немедленно от них избавится. Делить мировое господство со Сталиным или с кем-либо еще – это не его ви́дение будущего.

Хотя мы были женаты уже девять лет и мне казалось, что я знаю каждую его черточку, Руди не переставал изумлять меня неожиданными поворотами мысли или нестандартными логическими цепочками. Он никогда не был полностью однозначно предсказуем, и мне это очень нравилось. Наверное, поэтому наш брак такой счастливый.

Тем временем мы проехали Ковентри, песок на снегу кончился, дорога пошла вниз. Наша машина заскользила, перестала слушаться руля и педалей и на довольно большой скорости врезалась в солидное деревянное ограждение перед поворотом, пробив его насквозь. Все произошло так быстро, что мы не успели толком осознать происшедшее и еще минуту сидели без движения, прислушиваясь к ощущениям в теле – «а целы ли у меня ноги… а руки?».

К счастью для нас, мы отделались легким испугом, в машине, не считая мелких внешних повреждений, вышла из строя только одна шаровая опора. «Ничего, – сказал Руди, – эти машины производят поблизости на заводе Rooters, мы позвоним туда, они приедут и все сделают». Но когда мы туда дозвонились, нам сказали, что отдел запчастей полностью разбомблен. В гаражах Ковентри нужной запчасти не нашлось. Пришлось бросить машину и добираться до Кембриджа на поезде.

Утром следующего дня Руди первым делом побежал в Кавендишскую лабораторию, где его ждал Ганс фон Халбан. Здесь я, пожалуй, отвлекусь, чтобы сказать несколько слов о Гансе.

Да не обманет вас аристократическая приставка «фон». Предки Ганса происходили из еврейской семьи в Кракове. Его дед, по фамилии Блюменшток, перебрался в Вену, где и дослужился до солидного поста в австро-венгерской иерархии. За это император Франц Иосиф I пожаловал ему дворянское достоинство и фамилию фон Халбан. Такое нередко случалось в Австро-Венгрии. Вспомним хотя бы Джона фон Неймана. Отец Ганса был профессором химии.

До войны Ганс работал в Париже в лаборатории Жолио-Кюри, которая занималась медленными нейтронами и цепной реакцией в уране. 8 июня Жолио-Кюри сообщили о предстоящей капитуляции. В его лаборатории хранилось 185 килограммов тяжелой воды – на то время весь ее мировой запас, – наработанный единственным в мире заводом, производящим тяжелую воду в Норвегии. В тяжелой воде водород замещен его тяжелым и редким изотопом, дейтерием. Ядро дейтерия состоит из одного протона и одного нейтрона.

9 марта 1940 года (за месяц до немецкого вторжения) норвежцы передали тяжелую воду Франции, чтобы она не попала к немцам. Жолио-Кюри счел своим долгом немедленно переправить ее в Англию. Сам он решил остаться в оккупированном Париже, а фон Халбана и его сотрудника Льва Коварского отправил в Бордо с 26 канистрами тяжелой воды. Фон Халбан поехал с женой Эльс и маленькой дочерью Молди.

В Бордо они нашли баржу с грузом угля. Капитан этой баржи за изрядное вознаграждение согласился доставить их вместе с тяжелой водой в Англию. Ночью он взял курс на британские берега. Девочка, которой едва исполнился год, спала на настиле, выложенном из канистр.

Оба – фон Халбан и Коварский – влились в лабораторию Кембриджского университета, в которой к тому времени над близкой тематикой уже работал наш хороший друг Эгон Бретчер и другие менее известные мне физики. Руди объяснил, что сначала он сомневался в полезности этой группы, поскольку медленные нейтроны хороши для цепного процесса в реакторе, но не в бомбе. Однако Бретчер убедил Руди, что с помощью цепной реакции на медленных нейтронах можно производить плутоний, который еще лучше, чем уран-235, подходит для бомбы. Этот вопрос обсуждался на заседании MAUD. В верхах решили, что работы в Кембридже должны быть продолжены. Руди поручили роль консультанта.

О фон Халбанах, точнее, о его жене Эльс, с которой мы близко подружились в Лос-Аламосе, я еще напишу. Правда, в Лос-Аламосе она уже не была его женой.

А сейчас вернусь к тому дню, когда рано утром Руди отправился в Кавендишскую лабораторию, чтобы обсудить с Гансом неотложные вопросы. Пока они занимались там своими делами, я обзвонила гаражи в Кембридже, и в одном из них мне сказали: «Да, у нас есть шаровая опора, но только одна и только для левого колеса». Это было именно то, что нам нужно. Руди был счастлив. В приподнятом настроении мы привезли ее на поезде в Ковентри и отправились в гараж, где обездвиженным ждал нас наш автомобиль. Владелец гаража был просто потрясен. «Где, где вы нашли это? Я немедленно туда поеду и куплю еще несколько штук». Нам пришлось его разочаровать.

В исследования, которыми руководила комиссия MAUD, привлекались все новые ученые. Ближе других Руди был связан с Францем Симоном и его сотрудниками в Оксфорде. Строго говоря, Симон был не чистым физиком, а химфизиком, и задача, поставленная перед ним, – это разделение изотопов урана, ключевой момент всего проекта. После нескольких экспериментов Симон выбрал диффузионный метод разделения как самый перспективный. Сейчас его не используют, но тогда ничего лучше не нашлось.

Симон вырос в Берлине и, как многие берлинцы, обладал тонким чувством юмора. Он был довольно упитанный, лысеющий, с приятным лицом и веселым нравом. Студенты обожали его и за его шутки, и за всегдашний здравый смысл. Я помнила его еще молодым, когда в незапамятные времена он с женой приезжал в Ленинград к Френкелю, а я еще училась в ЛГУ. Как давно это было…

Помимо научных интересов Руди сближало с Симоном их общее немецкое происхождение и общая ненависть к нацизму.

Симон привез с собой в Оксфорд своего ближайшего сотрудника Николаса Курти, чье имя на самом деле было Миклош. Он вырос в большой еврейской семье в Будапеште, учился в Париже и Берлине, откуда бежал вместе с Симоном после принятия расовых законов. Чуть позже к ним присоединился Генрих Кюн, тоже беженец из Германии, которого увлекла задача, поставленная перед Симоном.

Я как-то по привычке пишу Франц Симон. Так я впервые услышала его имя в Ленинграде. Англичане зовут его Франсис Саймон, и мне, пожалуй, следует делать то же самое. Итак, Саймон, Саймон, Саймон.

Поскольку группа разрасталась, Руди перестал справляться с самыми неотложными задачами. Пришлось задуматься о помощнике, наводить справки о молодых и еще не пристроенных физиках. На какое-то время его выручил – вы не поверите – Поль Дирак. Тот самый великий Дирак, который придумал уравнение Дирака и позитрон, вдруг заинтересовался разделением изотопов. Он придумал «потенциал разделения», с помощью которого можно рассчитать усилие, необходимое для получения некоторого количества данного изотопа из смеси двух. Но это лишь ненадолго отсрочило момент, когда без постоянного помощника Руди просто захлебнулся бы.

В госпитале после Рождества мне предложили сменить отделение. Работа в нем никак не была связана с войной. Я уволилась и опять поступила на учебные курсы, за шесть месяцев готовившие техников для военных производств. Сначала меня взяли в отдел технического контроля, но быстро назначили начальником небольшого сборочного цеха. Мое продвижение по карьерной лестнице на этом не закончилось. Летом 1942 года я стала инженером-планировщиком. Кажется, осенью 43-го директор завода предложил мне стать одним из его заместителей, но тут пришла пора перебираться в Америку. Это обстоятельство и положило конец моей технической карьере.

* * *

Возвращаюсь в 1941-й. Итак, поиски ассистента. Руди порекомендовали молодого физика, немецкого беженца. Клаус Фукс – так его звали – вырос в семье пастора-пацифиста. За свое активное участие в молодежном коммунистическом движении он попал на заметку штурмовикам. Как только Гитлер стал рейхсканцлером, Фуксу пришлось бежать в Англию. Диссертацию он защитил в Бристоле, а потом занимался электронной теорией металлов – любимой темой Руди еще в цюрихские времена. Про Фукса было известно, что, попав в начале войны в лагерь для интернированных немцев, он резко протестовал против большого количества ярых нацистов, оказавшихся с ним в зоне. Англичане рассудили, что поскольку Фукс был беженцем из Германии, но не был евреем, то, значит, он был проштрафившимся нацистом, и посадили его к «своим», чтобы ему было комфортно.

10 мая 1941 года Руди сел за письменный стол и написал роковое письмо. Пока не буду объяснять, почему роковое.

Дорогой Фукс,

В последнее время я занят исследованиями для министерства авиастроения. Мне нужен помощник. Я был бы рад, если бы Вы согласились переехать в Бирмингем, чтобы работать со мной. Думаю, мне удастся получить разрешение для Вас, но я не могу подать заявление без Вашего согласия.

Я не могу сообщить Вам ни о характере, ни о цели этой работы. Могу только сказать, что она связана с теоретическими задачами, включающими сложные математические конструкции, и что эта работа весьма важная.

Если Вы согласитесь, Ваш контракт будет временным и подлежит продлению каждые шесть месяцев по мере надобности. Ответ можете прислать телеграммой.

Ваш Рудольф Пайерлс.