Меморандум

Зима 1940 года выдалась суровой. Еще в декабре, когда я ходила на курсы Красного Креста, температура упала ниже нуля, а в январе выпадали дни, когда термометр показывал минус 18°. В нашем доме на Calthorpe Road было холодно. Зимнее отопление в старых английских домах, как правило, в плачевном состоянии. Зимы обычно мягкие, и люди как-то перебиваются. Но ведь иногда зимой случаются и морозы. После начала войны ввели талоны на топливо. В доме стало еще холоднее, чем обычно. Поскольку дети жили в интернате, мы выбрали две комнаты, которые прогревали до сносной температуры. И почему в Англии такое легкомысленное отношение к зимнему отоплению? Кто-то из физиков заметил по этому поводу: «Концепции разные. Француз ложится в постель с женщиной, а англичанин с теплой грелкой!»

Марк Олифант время от времени по-прежнему задавал Руди вопросы об электромагнитных волнах в очень коротком диапазоне. Руди с удовольствием делал вычисления и через два-три дня сообщал Олифанту полученные результаты. Но дальше этого дело не шло.

Руди все больше втягивался в физику, связанную с делением урана. В январе он получил письмо из Парижа от Перрена, который писал о вычислениях критической массы. Тогда в этом вопросе еще не было специалистов. Делением ядер занималась горстка людей, и ошибки делали все. За ужином Руди сказал мне, что попробует исправить Перрена. Он написал короткую заметку, но в журнал не отправил. Его мучила мысль, не поможет ли его скромный результат немцам в разработке ядерного оружия. Вернер Гейзенберг, отец-основатель квантовой механики, подозрительно исчез с самого начала войны.

Информацию о публикациях Гана, Мейтнер и Фриша Руди получил из первых рук. Фриш приехал в Бирмингем в июле 1939 года. В бытовых вопросах Отто был совершенно оторван от жизни. Он не обращал внимания на бытовые удобства (точнее, неудобства), не читал газет и не слушал радио. Новости до него доходили в изложении коллег. Вскоре после семинара в Копенгагене, на котором обсуждалась его работа с Лиз Мейтнер, Георг Плачек обронил: «Скоро здесь будет Гитлер. Ему даже не придется воевать. Он просто позвонит датскому премьер-министру и попросит его приготовиться к приему немецких солдат». Это была жестокая шутка, но она заставила Фриша задуматься о будущем.

В поисках новой работы подальше от Гитлера Фриш приехал в Англию. Лучшее, что ему удалось найти, да и то с помощью Марка Олифанта, – преподавание на младших курсах в Бирмингеме. Его взяли лектором-почасовиком на один год. Но выбирать не приходилось. Началась война. Вернуться к Бору в Копенгаген Фриш не мог.

Итак, в феврале 1940 года Руди зашел в кабинет Фриша со своей неотосланной рукописью в руках. Они вместе пробежали ее глазами. «Я не вижу ничего, что могло бы быть причиной отложить публикацию, профессор Пайерлс, – сказал Отто, – ведь Бор показал, что атомная бомба нереализуема. Потребуются тонны урана, но даже и в этом случае ее размер будет таким большим, что цепная реакция затухнет. Отправляйте в журнал».

Спустя несколько дней Фриш заглянул в кабинет Руди и спросил: «А что если рассмотреть не вообще уран, а только его изотоп, уран-235?»

* * *

Много позднее, после разгрома Германии, стало известно, что министр вооружений в правительстве Гитлера создал урановую группу 1 сентября 1939 года, в тот же день, когда началась Вторая мировая война. Две недели спустя Гейзенберг был назначен руководителем ядерной программы Третьего рейха.

* * *

Работа заняла всего несколько дней. Так часто бывает, когда вдруг открывается новый горизонт. Все элементы мозаики, хранимые в глубине сознания, вдруг соединяются в единую целостную картину. Вот и последняя страница вычислений. Фриш написал крупными буквами: «Критическая масса для урана-235 около 600 граммов» – и обвел жирной рамкой. Руди и Отто переглянулись, ошеломленные, и застыли. Полкило вместо тонны! (В 1942 году американцы точнее измерили силу взаимодействия нейтронов с ядрами урана-235 и уточнили критическую массу для урана-235. Она подросла до нескольких килограммов). Потом они быстро сосчитали общее выделение энергии и опять переглянулись в страхе перед разрушительной силой, открывшейся перед ними.

«Даже если постройка завода по разделению изотопов будет стоить столько же, сколько броненосец, для того чтобы покончить с войной раз и навсегда, это нужно сделать. И не дай бог в Германии это сделают раньше нас. Следует немедленно проинформировать британское правительство», – подвел итог Руди.

Они решили написать докладную записку, причем постараться сохранить ее содержание в тайне, чтобы ни один результат, ни даже одно предложение не дошли до физиков, оставшихся под Гитлером. К середине марта был готов меморандум, который ныне известен как Меморандум Фриша – Пайерлса. Его можно найти в любом учебнике по истории физики, начинается он так:

«Меморандум

О возможности создания “супербомбы”, основанной на ядерной цепной реакции в уране

Отто Фриш и Рудольф Пайерлс

Возможность создания “супербомбы”, основанной на ядерной цепной реакции в уране, обсуждалась много раз с неизменным выводом, что такая бомба невозможна. В этом документе мы хотим предложить и обсудить один вариант, который был пропущен ранее. Природный уран состоит из двух изотопов; ниже речь пойдет лишь об одном из них, уране-235, содержание которого в природном уране составляет 0,7 %. ‹…›

При выполнении всех вышеприведенных условий, согласно нашим вычислениям (см. вторую техническую часть меморандума), критический радиус уранового заряда около двух сантиметров, а критическая масса около 600 граммов. Выделение энергии при взрыве пятикилограммовой бомбы эквивалентно взрыву нескольких тысяч тонн динамита. ‹…›

Вдобавок к разрушительному эффекту ядерного взрыва следует упомянуть о радиоактивных осколках деления. Излучение этих осколков будет оставаться смертельным для живых существ еще долгое время после взрыва. Оценка воздействия этого излучения на людей сейчас довольно неопределенная, поскольку трудно сказать, что произойдет с радиоактивным материалом после взрыва. Эффективная защита вряд ли возможна. ‹…›

Из-за распространения радиоактивных веществ с ветром бомба, вероятно, не может быть использована без поражения большого числа гражданских лиц, и это может сделать ее непригодной в качестве оружия для использования этой страной. Если исходить из предположения, что Германия обладает или будет обладать этим оружием, следует понимать, что нет эффективных убежищ, которые могли бы использоваться в больших масштабах. Самым эффективным ответом было бы сдерживание Германии встречной угрозой – подобной бомбой. Поэтому нам кажется важным начать производство как можно быстрее, даже если она (супербомба) и не будет рассматриваться в качестве оружия нападения ‹…›»

Отто и Руди не могли доверить этот документ секретарше. Поэтому Руди сам перепечатал его на пишущей машинке, стоявшей у нас дома, в двух экземплярах. Как переправить этот документ в правительство, чтобы он не затерялся в канцелярии, оставалось загадкой. В конце концов Руди передал его Олифанту, который торжественно обещал найти наверху подходящего человека.

После этого напряжение спало, Руди вздохнул с облегчением.

– Женя, я так устал, давай съездим в Аттингем-Парк, заберем детей из интерната на несколько дней, ты возьмешь отпуск, и мы побудем все вместе дома.

– Руди, но ведь совсем скоро пасхальные каникулы, они и так приедут.

– Мне нужны эти несколько дней, чтобы прийти в себя. К пасхальным каникулам поднакопим бензина и поедем с детьми в путешествие по Англии. А сейчас просто все вместе проведем три дня дома и не будем включать радио…

Ответ из правительства пришел странным образом. Марк поймал Руди в университетском коридоре и сказал: «В правительстве очень благодарны вам за ваш меморандум, но вы должны понять, что далее работа будет продолжена другими, ни вы, ни Отто не сможете в ней участвовать».

Это было настолько глупо, что даже не смешно. Посоветовавшись с Отто, Руди решил написать письмо, даже не зная, кому его адресовать.

Уважаемые господа!

Вопросы, которые доктор Фриш и я подняли в нашем меморандуме, будут обсуждаться без нас. При нормальных обстоятельствах я бы даже и не подумал вмешиваться в ход событий, но ввиду важности данной тематики не могу себе позволить роскошь остаться в стороне.

В настоящее время вопросы, связанные с супербомбой, кажутся срочными. Если мы будем исключены из обсуждений, задержки неизбежны. Последние недели мы работали над деталями физических проблем, возникающих в процессе, и уже сейчас знаем ответы на ряд возражений, которые, несомненно, всплывут при обсуждении.

Помимо всего прочего, доктор Фриш – один из открывателей деления ядер и является, несомненно, первым экспертом в этой области. В государственных интересах допустить его к работе как можно скорее.

Разумеется, абсолютная секретность – необходимое условие продолжения работы. Тут не может быть двух мнений. Я не думаю, однако, что наше исключение из развития нашей собственной идеи может помочь этой цели.

Мне тяжело писать это письмо, но, по крайней мере, оно снимает с меня ответственность за дальнейшие задержки, вызванные потерей времени на рассмотрение вопросов, ответы на которые нам уже известны.

Рудольф Пайерлс,

22 апреля 1940 г.

Еще до этого письма я пригласила Отто перебраться из пансиона к нам домой. Две детские спальни были свободны. Все равно они (Отто и Руди) проводили все время вместе, зачастую не только днем, но и ночью. Фриш был поражен тем, что я говорю по-английски бойко, но без артиклей. «Раньше, – сказал он, – я думал, что артикли необходимы в английском языке, но теперь вижу, что ошибался».

Я приучила его бриться каждый день, а после мытья посуды сразу же ее вытирать. Объяснила, что из-за всеобщего затемнения не стоит выходить из дома в безлунные ночи без крайней необходимости: вероятность столкновения с фонарными столбами или с машиной с выключенными фарами была весьма высока.

Фриш прожил с нами четыре месяца, и за это время мы очень сдружились. Единственное, что меня слегка огорчало: Руди говорил с Отто по-немецки, а со мной по-русски. Немецкий я так и не осилила. Впрочем, обычно, когда я входила в комнату, они прекращали научные разговоры и переходили на английский. По воскресеньям мы выбирались на долгие прогулки в сельской местности. На поезде добирались до какой-нибудь деревушки на холме, а домой возвращались из другой. Маршрут всегда составлял Руди. Однажды на воскресенье выпало мое дежурство в госпитале, и мы решили перенести прогулку на понедельник, рассчитывая остановиться на ночь в сельском трактире. Но хозяин трактира отказался нас принять. По-видимому, ему показался подозрительным немецкий акцент. Трактир был пуст, и по закону он был обязан разместить нас на ночь, но стоило ли с ним спорить? В местном пабе мы заметили полицейского и спросили его, нельзя ли нам переночевать в тюремной камере. «Нет, – ответил он с возмущением, – вы же не преступники. У меня есть знакомый, он сдает комнаты». Знакомый сидел за соседним столом с кружкой пива и подтвердил, что они сдают комнату. «Но я должен спросить жену. Сейчас я посижу в баре, а когда пойду домой, идите за мной». Несмотря на будний вечер, в баре почему-то было необычно много людей. Никто не расходился.

Включили радио, все разговоры смолкли, и мы услышали ту самую знаменитую речь Черчилля:

«Мне нечего предложить, кроме крови, тяжелого труда, слез и пота. Перед нами тяжелейшие испытания. Перед нами много, много долгих месяцев борьбы и страданий. Вы спрашиваете, какова наша политика? Могу сказать: вести войну, на море, на земле и в воздухе, всеми силами, которые может дать нам Бог; вести войну против чудовищной тирании, беспрецедентной в истории человеческих преступлений. Это наша политика. Вы спрашиваете, какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа, победа любой ценой, победа, несмотря на весь ужас, победа, сколь бы длинным и тяжелым ни был путь; ибо без победы мы не выживем».

Было 13 мая 1940 года, прошло три дня с момента назначения Черчилля премьер-министром.