Коричневый шар начал почковаться спустя сутки; специально установленные камеры позволяли отслеживать процесс дистанционно. В шлюзовую никто не входил: по словам Стерляжего, присутствие человека могло только помешать. Что ж, ему было виднее. Даже мне категорически запретили находиться рядом, хоть я и протестовал. Но от экрана не гнали.

Наверное, можно было перенести в верхнюю шлюзовую исправно действующий шнур-генератор из нижней шлюзовой, а почкующееся инопланетное отродье отправить размножаться в любое свободное помещение, но вместо этого лунный лифт принимали в нижний шлюз, «завалив» станцию едва ли не вверх тормашками. Кажется, все они, включая Стерляжего, опасались лишний раз прикоснуться к генератору, демонстрируя боязливое почтение. Отчасти я их понимал: где концентрация энергии не лезет ни в какие ворота, там жди сюрпризов. Залей станцию под завязку нитроглицерином и шарахни по обшивке кувалдой – думаю, генератор сумел бы рвануть сильнее. Атмосферу с Земли, конечно, не сдует – но разве нам с того легче?

Лифт на Луну Крайнюю был отправлен девять часов назад. Он увез только воду, литров пятьсот воды в обыкновенных пластмассовых канистрах. И уже более часа «Гриф» тянул кабину обратно с ускорением в два «же». Примерно через четыре часа она должна была войти в нижний шлюз.

Я уже не удивлялся. Менее трех часов от Земли до «Грифа», менее шести часов – от «Грифа» до Луны. Тьфу и растереть. Вполне разумные сроки. Можно было опустить кабину и быстрее, если увеличить ускорение, – в этом просто не было нужды. До захода Луны за земной диск оставалась еще бездна времени, до окончания благоприятной либрации – и того больше.

Зря многие думают, будто Луна всегда повернута к Земле одной стороной, – на самом деле она как бы слегка «покачивается» за счет эллиптичности своей орбиты, поэтому Луна Крайняя в море Южном то оказывается на самом краю лунного диска, то прячется за край. Это, как объяснил Стерляжий мне, лопоухому, и называется либрацией. Понятно, что с «Грифа», болтающегося в пространстве на некотором отдалении от Земли, благоприятные для приема лифта временные «окна» куда шире и надежнее, нежели с поверхности. Правда, столь же продолжительны и безысходны «мертвые» периоды невидимости Луны Крайней.

Словом, Луна плыла, кабина ехала, беременный шнур-генератор в верхнем шлюзе готовился к почкованию, а мы с Надей, изгнанные занятыми дядями с глаз долой, играли в слова. Два фломастера, два листа бумаги в клеточку, неизменная кукла Аграфена в вязаных штанишках, давно нуждающихся в стирке, и отвратное слово «ревмокардит», наводящее на мысли о кардиограммах, белых халатах, эмалированных утках под койками и неизбежном запахе карболки.

Меня едва не замутило.

– Давай лучше возьмем другое слово.

– Пожалуйста, – сказала Надя. – Предлагай.

– Антиклерикализм.

Надя поморщилась.

– Чересчур пышно, к тому же три буквы «и». Масса вариантов, неинтересно. Давай что-нибудь попроще.

– Тогда э… толерантность.

– Еще того лучше – три «тэ». В «ревмокардите» хотя бы все буквы разные… хотя нет, в нем два «эр». Ну, это все равно.

– Хорошо, – вздохнул я и покосился на экран. С генератором пока ничего не происходило. – Пусть будет «ревмокардит».

– Десять минут, – поставила условие Надя. – Слова из пяти и более букв. Заметано?

– Угу. Давай отмашку.

– Три-четыре. Поехали.

Десять минут пробежали возмутительно быстро.

– Рокер, кредо, кредит, катод, комета, комар, кордаит, ветка, ведро, водка, древо, дрова, трико, отвар, морда, мерка, метод, мотив, мортира, – зачитал я.

– Ух ты, – восхитилась Надя. – Совсем недурно. «Мортиры» и «рокера» у меня нет. А что такое «кордаит»?

– Растение такое доисторическое.

– Не врешь? Ладно, проверю. А «дрова» не подойдет – множественное число.

– Хм. Назови единственное.

– Дровина.

– Фигушки. Это жаргон.

– Сам ты жаргон. Ну так и быть, владей своими дровами. Теперь слушай, что ты упустил: актив, миокард, коррида, дремота, демократ, вердикт, икота. Совпадающие слова вычеркиваем, остаток считаем по буквам… э… сорок шесть – двадцать четыре в мою пользу. Ого! Этак ты меня со временем обставишь.

Комплимент, по правде говоря, был сомнительный. Проиграть с разгромным счетом, да еще женщине… Покажите мне человека, который любит проигрывать, и я специально приду посмотреть на такое чудо природы – понятно, издали. Не желаю общаться с извращенцами.

– Покажи свою бумажку, – потребовал я.

Надя фыркнула и, кажется, хотела скомкать листок и метнуть в меня в виде шарика, но передумала и доставила его в мои руки с таким бережением, словно это был по меньшей мере договор о дружбе и взаимопомощи между двумя державами.

– На, убедись.

– Ты нарочно взяла знакомое слово, – обвинил я, убедившись.

– Вот так, да? Хочешь повторим с твоей «толерантностью»?

– В другой раз, – уклонился я и показал на экран. – Гляди, кажется, начинается…

– Еще нет. Ты мне глаза не отводи. Так и скажи, что признаешь поражение. Стыдиться тебе нечего, я ведь чемпион «Грифа».

– Ладно, признаю, – буркнул я.

– Так-то оно лучше. Не переживай, среди новичков ты лучший… – На мгновение она запнулась. – В смысле, играешь лучше всех. Как-нибудь еще поиграем, ладно?

– Тебе это интересно в психологическом плане? – не без яда вопросил я и сейчас же пожалел об этом. Надя заметно расстроилась.

– Глупый ты… Я ведь не взаправдашний психолог, специальных тестов не провожу. Хотя еще как могла бы. Ну и много ли я извлекла бы из этого теста? Только то, что самолюбие у тебя в норме и что ты много и бессистемно читал. Но я это и раньше знала.

Она замолчала и отвернулась к экрану. Я ощутил себя подлецом. Расстроить такую девушку, как Надя, мог только клинический негодяй, для которого сделать мерзость – удовольствие… Но я же не хотел этого!

Я подплыл к ней, осторожно убрав с пути куклу Аграфену. Очень хотелось обнять Надю за плечи, но я ограничился прикосновением к руке.

– Прости…

Она не отняла руку.

– Не за что.

– Я действительно глупый…

– Ты нормальный мужской шовинист. Я бы насторожилась, если бы это было не так. А доставать из новеньких подноготную при помощи каких-то там тестов или детектора лжи – кому надо? Пиявочку за ухо, и все дела…

– Какую пиявочку?

– Что?.. Ты ослышался. Лучше расскажи, где ты пропадал последние сутки.

– А! – Я неосторожно махнул свободной рукой, отчего едва не улетел в свободный полет с вращением. – Поймало злое начальство, заставило работать инженером.

– Начальник смены, что ли? Капустян?

– Что мне Капустян? Стерляжий. Он мне начальник. А я, естественно, дурак.

– Погоди, ты разве не инженер?

– Еще чего. Я техник. Кончай обзываться – обижусь.

– На Стерляжего ты уже обиделся, – сообщила Надя. – Думал, он первый в душ зайдет?

– Как раз не думал, – возразил я. – Еще чего не хватало – спирт на него тратить.

Надя хохотнула.

– Где ты вообще его добыл? Провез контрабандой?

– За кого ты меня принимаешь? Я законопослушен и лоялен. Просто очистил гидравлическую жидкость и перекачал куда надо. В душевой ведь отдельный замкнутый цикл, воды в нем всего ничего. Ну и получилась жидкость градусов в двадцать пять – тридцать… водочка разбавленная… А что толку? Я так и знал, что не оценят.

– Не без этого, – согласилась Надя. – Я слышала, Капустян со Стерляжим полаялся, требовал немедленно списать тебя вниз. Половина смены тобой возмущается, вторая половина ржет. А Цыцкина заперли до протрезвления.

– Кретин он, – высказался я. – Охота была выскакивать да орать на весь «Гриф». Стоял бы под струями, кайф ловил…

– Он трезвенник, – сказала Надя. – Лучше скажи: как теперь душ исправить?

– Слить водку и заменить водой. Дистилляция тут не поможет. Есть второй вариант: всем усиленно мыться, пока спирт не впитается кожей. Веселые будем… Кстати, о коже. Так какая такая пиявочка, а?

– Обыкновенная… Ой, кажется, началось!

Я так увлекся, что не сразу понял, у кого началось и что. Потом сообразил и начал выгребать к монитору.

И вправду – началось.

Вначале шар стал лиловым. Затем перестал быть шаром, вытянувшись в эллипсоид. Через несколько минут эллипсоид превратился в яйцо и оставался им не менее получаса. По его поверхности блуждали пятна – темные и белесые, причем темные двигались преимущественно в широтной, если так можно выразиться, плоскости, а белесые предпочитали меридиональные орбиты. Не уступая друг дружке дорогу, они, тем не менее, не сталкивались.

– Смотри, – шепнула Надя мне в ухо, – их все больше.

Так оно и было. Новые пятна появлялись неизвестно откуда и сейчас же включались в общий поток. Их скорость все время увеличивалась. Несмотря на идеальную зарегулированность движения, рано или поздно должен был наступить момент, когда какое-нибудь темное пятно столкнется с белесым.

Что произойдет тогда? Я догадывался. Наверное, почкование вступит в решающую фазу. Яйцо конвульсивно дернется, вытянется еще сильнее, затем у него обозначится талия, возникнет перетяжка, и меньший шар отделится от большего, чтобы жить самостоятельно.

Или служить самостоятельно? Получать управляющие сигналы, генерировать энергошнур, гонять туда-сюда лифтовые кабины…

Почему бы нет, если он для этого создан? Быть может, подчиняться для него – удовольствие. Правда, мне так не показалось, но ведь я мог и ошибиться. Разве не счастлив сытый, ухоженный и немного слабоумный раб у доброго хозяина? Ладно, пусть не раб, пусть верный слуга на жалованье… вышколенный дворецкий у английского лорда, корректный, исполнительный и преисполненный достоинства. Вилять хвостом и лизать хозяину ноги дворецкий не станет… А в качестве жалованья может выступить просто пища.

– Чем они питаются? – спросил я шепотом. Мы с Надей находились в кают-компании, довольно далеко от шлюзовой, но говорить в полный голос отчего-то казалось неуместным. Мы наблюдали таинство рождения, появление на свет новой жизни, хрупкой и могучей одновременно…

– Никто не знает, – зашептала Надя. – Мы их не кормим. И не подзаряжаем. Неизвестно, как это делать и надо ли это делать. Их никто никогда не анатомировал из страха за возможные последствия. Пробовали просветить рентгеном – без толку. Есть версия, что они одноразовые, с очень большим, но конечным запасом энергии. Вроде бы при торможении кабины они забирают энергию обратно, так что впустую тратится не так уж много… Есть версия, что они питаются энергией вакуума, но это уже, сам понимаешь, на уровне бреда. Хотя новорожденные генерята быстро растут и чем-то, наверное, питаются…

– Как ты их назвала?

– Генерята. А как еще их называть? Через тридцать-сорок дней генеренок превращается в готовый к работе генератор. А родительская особь восстанавливает свои функции спустя пять-семь суток после почкования.

– Все это на уровне бреда, от начала и до конца, – искренне сказал я.

– Мне тоже так казалось, пока не привыкла… Смотри, они еще ускорились!

Верно: движение пятен по поверхности яйца на сей раз ускорилось рывком. Они метались, как угорелые. Их мельтешение одновременно завораживало и утомляло. Я почувствовал, что у меня устали глаза.

– Ты раньше такое видела? – спросил я.

– Рождение малыша – да. И в записи много раз. А вот чтобы пятна так метались – нет. Уже давно должен быть контакт…

Но контакта между темным и белесым пятнами все не было. Глаз уже не успевал следить за все более ускоряющимся мельтешением. Пятна сливались в полосы. Светлые, вертикальные, различались четче, и почкующийся генератор стал похож на гигантскую дыню, разрисованную под арбуз.

– Хорошо, что ты определил беременность, – тихо сказала Надя. – Это всегда проблема. Иногда они отключаются просто так… не хотят работать, наверное. То ли чего-то им не хватает, то ли упрямятся из принципа, как ослы. Редко, правда. Был всего один случай, когда бортовой генератор отказал во время подъема… к счастью, энергошнур с Земли был еще в контакте с кабиной… опустили ее аккуратненько…

– По-моему, что-то не в порядке, – сказал я. – Ты чувствуешь?

– Тебе кажется, – спокойно отозвалась Надя. – У каждого почкования есть свои особенности. Это как роды у людей.

Роды… гм… Если это были роды, то ненормальные. Патологические. Я это чувствовал, хотя не сумел бы объяснить как.

– Я хотел бы помочь.

– Нельзя.

– Стерляжий запретил? – вспыхнул я.

– Да, и не шуми. Почкование – природный процесс, не надо ему мешать. Все равно мы в нем ничего не понимаем. Вот изучим как следует – тогда да.

– Где Стерляжий?

– В центральном модуле. Только зря – он все равно не разрешит.

– Я к нему и не собираюсь…

– Стой!

Кажется, Надя поняла мои намерения раньше, чем я сам. Она сделала попытку мне помешать, что было сил вцепившись в рукав моего комбинезона. Я молча выдирался. Мы закружились по кают-компании, и все, что не было закреплено, вихрем закружилось вместе с нами. Попав мне под руку, глупая кукла Аграфена отлетела, кувыркаясь, прямиком в экран.

Живой генератор, казалось, только и ждал этого. Полосатая дыня конвульсивно дернулась, и у нее обозначилась талия. Дыня превратилась в грушу, затем в песочные часы. Сейчас от нее должен был отделиться генеренок.

– Пусти! – заорал я, лягаясь. – Ты ничего не понимаешь! Вы все тут идиоты! Пусти, руки оторву!

Если бы мне кто сказал пять минут назад, что я буду пинать ногой Надю – Надю! – нет, я не вломил бы ему в ухо. Много чести. Я просто посмотрел бы на придурка с большим-большим сожалением.

Один из пинков оказался удачным. Охнув, Надя отлетела к переборке. Я ударился многострадальным своим затылком обо что-то твердое, угловатое, и от боли несколько мгновений не мог сообразить, где нахожусь и куда мне надо спешить, причем спешить как можно быстрее. В центральный модуль? Наверное… Да нет же, кретин, в верхнюю шлюзовую!

– Стой! – Надя ринулась мне наперерез. Бросок хищной кошки, расластавшей в полете лапы.

Я оказался проворнее. Пожалуй, мне просто повезло с первой попытки попасть точно в горловину переходного люка.

Быстрее!.. Успеть!.. Только бы вход в шлюзовую оказался не заблокированным, только бы Надя не догадалась связаться со Стерляжим, вместо того чтобы гоняться за мной по отсекам…

После третьего люка – здесь был поворот направо – я оглянулся. Худшие подозрения оправдались: Надя не преследовала меня. Плохо, очень плохо…

Но это ничего не меняло.

Кто-то незнакомый не спеша пробирался мне навстречу. Увидев меня, он присвистнул и уступил дорогу. Он меня не интересовал. Население «Грифа» не было постоянным – лифт на Землю ходил раз в двое-трое суток, а иногда и чаще. Кого-то спускали вниз, кто-то прибывал на смену. Обычно на станции находилось человек десять-двенадцать, но вообще-то бывало по-всякому. Случалось, тот или иной человек исчезал куда-то на несколько часов, и найти его на станции было невозможно, а потом он появлялся вновь, как чертик из табакерки, хотя я был на сто процентов уверен, что лифт никуда не ходил. Мои осторожные расспросы ни к чему не привели – Стерляжий их попросту пресекал, иногда довольно грубо, а Надя всякий раз переводила разговор на другую тему. К другим я с такими вопросами не подкатывался – не идиот. Вероятно, существовала особая, сверхсекретная часть станции, с ограниченным доступом, и знать о ней полагалось не каждому.

Сейчас мне было на нее наплевать.

Вперед!

Кто там еще повис на пути? Пшел! Сокрушу!

При передвижении по станции полагалось хвататься за особые скобы, но я яростно цеплялся за все подряд, от души надеясь, что не перекину случайно какой-нибудь тумблер. Вихрем просквозил через камбуз, напугал дежурного, увлек за собой кометный хвост каких-то пакетиков, неизвестно откуда высыпавшихся… Ушиб колено о горловину очередного люка. Скорее! Успею!

Люк внешнего шлюза был нестандартно большим – при необходимости в него пролез бы хорошо упитанный бегемот. Я рванул на себя рукоятку. Естественно, люк оказался задраенным. Если он еще и заблокирован с центрального поста – худо дело. Если Надя успела предупредить Стерляжего и тот отреагировал адекватно – все пропало…

Что было на Земле, то повторялось и на «Грифе». Я лазал по люкам. Правда, тут было почище, зато на Земле не мешала невесомость.

Раздраить люк вручную мне не удалось. Но я помнил, что нажимал Стерляжий, и надеялся не ошибиться.

Хорошая штука зрительная память. Если она есть.

Я успел как раз к моменту взрыва.

Рвануло так, что меня едва не вынесло назад в люк, который я только что отпер и не успел затворить за собой. Меня обдало чем-то липким. Уши заложило. Я не сразу услышал тонкий комариный писк.

К одному из гидравлических цилиндров прилепился бесформенный лиловый ком. Он-то и пищал. Пищал безо всякой интонации, на одной ноте. Так плачут новорожденные младенцы – попали в новый мир, и он им не нравится, а чем именно не нравится, они объяснить не могут. Могут только протестовать безнадежным плачем против законов природы, не спросившей их, где им хочется жить.

Я без труда отлепил лиловый ком от кожуха цилиндра, взял в руки. Он был мягкий, теплый и все время менял форму, продолжая тихо пищать. Сначала стал круглым, размером с гандбольный мяч, но гораздо массивнее. Затем на его поверхности появилась быстро растущая вмятина. Через полминуты шар превратился в широкую вазу с неровным кольцевым валиком по бортам. Он почти перестал издавать писк. И в этот момент в шлюзовую торпедой влетел Стерляжий – глаза выпучены, морда в поту, мокрая хищная пасть раскрыта и готова изрыгать.

– Ты что себе позволяешь? – проревел он. – Твою мать!..

Последующих его реплик я воспроизводить здесь не стану, они не в моем вкусе. Как ни странно, я и в Водоканале не приучился материться к месту и не к месту. А еще говорят, что личность – всегда продукт внешней среды. Врут, причем нагло. У меня своя собственная среда, исключительно для внутреннего употребления.

Так что я просто с любопытством дожидался конца словоизвержения моего начальника. Хотелось демонстративно засечь время – жаль, меня не снабдили новыми часами взамен разбитых. Кстати, надо потребовать исправить это упущение…

– В карцер! – бушевал Стерляжий. – На Землю! В коллектор, говно качать…

Я слушал, изображая преувеличенное внимание. Стерляжего это выводило из себя. Я едва дождался момента, когда он все-таки выдохся. Здоровый все-таки мужик. Мне бы такую глотку.

– Загубил, скотина, генератор, – из последних сил просипел Вадим Вадимович Стерляжий и стал дышать. Судя по цвету его мясистой физиономии, он сварился бы заживо в собственном соку, будь в шлюзовой чуть теплее. – Радуйся, дурак, что взрывом обшивку не порвало к едрене-фене…

– Прошу внимательно просмотреть запись, – официальным тоном произнес я.

– Что-о?! – попытался взреветь он и заперхал от натуги.

– Запись. Просмотреть. Прошу и требую. Желательно в моем присутствии, но можно и без оного.

– Не понял!

– Я тебе верю, – пояснил я. – Поэтому навязываюсь посмотреть из чистого любопытства, не более.

– Ты… – свирепо выдохнул Стерляжий и замолк, будто споткнувшись на разбеге. – Стой… Ты что, хочешь сказать, что не притрагивался к генератору? Ты это хочешь сказать?

– Надо было сидеть и смотреть, а не гоняться за мной по всему «Грифу».

– Поговори еще, – рыкнул Вадим Вадимович. – Наглец. Указчик какой. Что надо, что не надо… Доложи по порядку, что здесь произошло.

– Я не военный, чтобы докладывать, – обиделся я. – А рассказать – расскажу. Значит, так. Я вошел. Оно рвануло. Вон клочья висят, можно собрать на анализ. Морду мне обрызгало. После взрыва осталось вот это. – Кивком я указал на все еще попискивающую «вазу».

– А ну дай сюда.

В руках Стерляжего «ваза» запищала громче. Кажется, она была недовольна.

– А знаешь, что это такое? – спросил Стерляжий совсем другим голосом. – Это энергоприемник. Только маленький. Думаю, он еще подрастет. – Он похмыкал, покряхтел, и мало-помалу чело его разгладилось. – Вот черт… Первый случай такого рода. Корова родила свинью. Обычно из генераторов получаются генераторы, из приемников – приемники. А этот взял да и родил чужого, а потом сдох. – Стерляжий криво усмехнулся. – От удивления, наверное…

– Зато теперь точно известно, что генераторы и приемники друг другу сродни, – сказал я. – Это не техника, это жизнь. Две экологические формы одного и того же организма. Может, даже три – я имею в виду тот самый Кошачий Лаз, что на Луне Крайней… Он хоть раз размножался?

Стерляжий посмотрел на меня с интересом и покачал головой:

– Ни разу.

– Стало быть, у него еще все впереди. Другой цикл размножения. А количество циклов, наверное, ограничено. Допускаю, что перед естественной биологической смертью объект разрушается, воспроизводя себя в новой экологической форме. Почему бы нет?

– А почему бы да?

– Потому что логично. Это транспланетная форма жизни. После некоторого числа почкований генератор перерождается в приемник. Это мы только что видели. Наверное, со временем и приемник перерождается в Кошачий Лаз. У популяции появляется окно в иные миры. Так происходит распространение вида. И пресловутый артефакт никто на Землю не подбрасывал – сами пришли. Им, может, проще перебраться с планеты на планету, чем проползти два шага. Ткнули пальцем в небо, попали к нам.

– Это все твои выдумки, – сказал Стерляжий.

– Тогда предложи иную гипотезу, а я послушаю, – возразил я сердито. – Одну я уже слышал: мол, Святополк Окаянный во всем виноват, рукосуй хренов. Не прошло. Что дальше?

Стерляжий задышал.

– Что дальше? – настаивал я.

– Надавать бы тебе по морде, вот что дальше, – любезно сообщил Стерляжий. – За то, что шибко шустрый. А потом простить на первый случай. Не списывать же тебя, придурка, по второму варианту… – Он вздохнул. – Ладно, официального хода инциденту не дадим. Устное предупреждение тебе. Последнее.

– Последнее было за душ, – напомнил я.

– То было предпоследнее. Ладно, теперь рассказывай: почему побежал в шлюзовую?

– Мне показалось…

– Креститься надо, когда кажется! Ему показалось! Что тебе, Окаянный, показалось?

– Показалось… ну что ему плохо. Генератору, в смысле…

– С чего ты взял?

– А что, не так? – ощетинился я.

– Я не спрашиваю, так или не так. Я спрашиваю, с чего ты решил, будто ему плохо.

– Не знаю, – признался я, подумав. – Честное слово, не знаю. Просто почувствовал. Наверное, я не смогу это объяснить.

– Просто почувствовал? Гм. И все?

– И все.

– Когда ты в следующий раз почувствуешь что-нибудь в этом роде, дай знать мне или Капустяну, а не устраивай гонки с преследованием. Еще раз повторится – спишу на Землю. Понял?

– Победителей здесь судят? – осведомился я.

– Понял или нет? Победитель! Их везде судят, только не везде прощают.

– Понял.

– Хотелось бы верить, – сказал Стерляжий с большим сомнением в голосе и поманил меня рукой.

Доплыв до приборной панели, он откинул сбоку крышку, запустил туда свободную руку по локоть, не то что-то повернул, не то выдернул какой-то разъем и одновременно погасил красные свои мордасы. В одну секунду. Ай да начальство у меня!..

– Не обижайся, – сказало начальство. – Ты молодец. А ор и назидательная беседа – так, шоу для Капустяна. Надо надеяться, теперь он нас не слышит… Он хороший мужик, только задерганный. Грех было не сделать ему приятное. А тебе я постараюсь выбить премиальные. Хорошие премиальные. Как-никак роды ты все-таки принял… Но предупреждение тебе дано настоящее, это ты имей в виду.

– В следующий раз в самом деле спишешь на Землю? – спросил я.

– Все может быть. Правда, Свят, не нарывайся. Дольше просуществуешь. И шуточки свои дурацкие брось. Уловил?

– Угу. На пенсию выйду – обязательно брошу.

Он только посмотрел на меня сумрачно, вздохнул и ничего не сказал. Обычно я чувствую к человеку симпатию либо антипатию сразу – и навсегда. Стерляжий начинал мне нравиться только сейчас.

– Извини за ту плюху, – сказал я.

– А, – махнул он рукой. – Не бери в голову. Я купил кота в мешке, а кот не виноват, что его сунули в мешок. Обозлился – ну и правильно. Нормальная реакция.

– Кошачья? – ухмыльнулся я.

– Человечья. Если бы ты меня не ударил тогда, я бы к тебе присматривался куда как тщательнее. Почему удержал руку, не дал сдачи – трус или подлец?

– Может, просто осмотрительный человек…

– Такие осмотрительные пусть осматриваются где-нибудь в другом месте, мне их даром не надо. А насчет сегодняшнего… Знаешь, точное следование правилам хорошо для вечных исполнителей. При правильно отлаженной административной системе в начальники выходят те, кто не боится нарушать инструкции для пользы дела. Тем сильнее следует наказывать нарушителей, не добившихся успеха, а победителей на самом деле судят только идиоты. Не побоялся ответственности, пошел на риск – и либо сгинул, либо выдвинулся. Для прорыва в любом деле нужны личности, а не законопослушные тихони. Если верный слуга инструкций, правил и циркуляров сумел достичь высоких постов, значит, система больна, понял?

– Понял, – сказал я.

– Тогда иди отдыхать в аппаратный модуль. Просто поприсутствуешь там во избежание. Через час придет лифт с Луны Крайней, привезет дань.

– Чего привезет?

– Дань. Бакшиш. Выкуп. Налог. Отмазку. Называй как хочешь. Десять тонн металлов платиновой группы в год. По большей части иридий и платина. В самородках. Золото и осмий тоже есть, но меньше. Ну, там еще родий с палладием в качестве примесей, серебра немного, еще всякой фигни… Очистка – не наша забота. За эту дань нас не трогают и даже охраняют. Все, что сверх десяти тонн, – наше. – Стерляжий вдруг ощерился. – Конечно, кое-кто предпочел бы получать на халяву не десять, а сто тонн ежегодно, но у нас все схвачено. На Земле под генератором энергошнура целое помещение набито взрывчаткой, так что при попытке захвата… сам понимаешь. На молекулы. А наши подземные производственные помещения ничего не стоит затопить, и «наверху» об этом знают. Нет уж, я думаю, они смекнули: лучше десять тонн в год, чем ничего…

– А если не смекнули? – спросил я.

– Тогда им же хуже. Тут с год назад историйка была интересная… – Стерляжий оскалился в нехорошей усмешке. – В общем, одна попытка захвата наземного генератора была, и успешная. Вот после этого-то мы и подстраховались… Словом, первая стартовая площадка у них, персонал у них, запуган и поет под чужую дудку, кабина тоже у них. Что сделали эти дурачки? Набили кабину спецназовцами, как шпротами, и в положенное время отправили к «Грифу». Штурмовать. Даешь, мол. Канал связи нам помехами забили – страховались, а может, уже тогда догадывались, что у нас не одна стартовая. Вот только несколько простых пустячков они упустили из виду. Но решили рискнуть. Словом, кабина еще атмосферу не прошла, а мы уже знали, что в ней за гости. Дождались передачи управления, взяли их на свой энергошнур, дотянули до высокой орбиты – и бросили. Поди поймай ее снова, особенно с Земли… Выручить тех «космонавтов», наверное, и шаттл не смог бы. Потом-то, конечно, мы кабину поймали, нам терять свое ни к чему…

– Когда – потом? – спросил я.

– Через трое суток. И даже вернули на Землю тела, как только перед нами извинились за недоразумение. Видишь ли, запас воздуха в кабине очень уж небольшой… А резервный баллон с кислородом всего один.

Я не мог вымолвить ни слова. Новорожденный энергоприемник в лапе Стерляжего продолжал попискивать.

– Чтобы неповадно было, мы в тот год уменьшили дань до пяти тонн металла, – сказал Стерляжий. – Сейчас снова подняли до десяти тонн и согласились на госзаказ. Чересчур наглеть все-таки не надо. Мы же у них ничего не просим, пусть только не мешают. А мы им за это чистый дивиденд. Справедливо?

– Нет, – не согласился я. – С какой стати?

– Справедливо, – настоял на своем Стерляжий. – Всякой твари надо давать жить, если она тебя не трогает. И государству в том числе. Только не надо его закармливать, иначе оно тебе на шею сядет и никогда не слезет. Для того мы ему и дали разок по соплям, хотя, по правде говоря, те мертвецы мне и сейчас иногда снятся… Там не только спецназ был – они, сволочи, одного нашего с собой в кабину сунули, со старта… А что было делать? Их не мы убили, их государство убило. Из жадности. Они сами виноваты, что нанялись выполнять любой приказ. Я так считаю: либо человек понимает, что отвечает жизнью за некоторые свои поступки, и тогда это его личное дело, либо он дурак, а дураков не жалко. Согласен?

– Не знаю, – сказал я.

– Подумай.

– Я подумаю… А что, на Луне есть драгметаллы?

– На какой Луне! Планета Клондайк, хрен знает сколько мегапарсек от Земли. Тяжесть двойная, атмосфера бескислородная, радиоактивность повышенная, а ураганы там такие, что ветер скалы сносит. Не курорт. Зато самородки – иди и собирай. Если вернешься, то миллионером. Только вот не все возвращаются. А эти козлы думают, будто нам платина даром достается! – От злости Стерляжий зашипел диким котом. – Там добровольцы работают, застрахованные и за хороший процент. Вахтовым методом. Не боись, тебя на Клондайк не отправим, нечего тебе там делать…

– А если попрошусь? – спросил я.

– Ты сперва побеседуй с теми, кто там был, – хмуро посоветовал Стерляжий, – а потом я посмотрю, попросишься или нет.

– Так плохо?

– Хуже. Думаю, тебе лучше пока поработать по госзаказу, а там видно будет.

– Какой еще госзаказ помимо дани? – поморщился я. – Спутники, что ли, по орбитам развешивать?

В ответ я ожидал чего угодно, кроме того, что прозвучало:

– Наоборот.