Я летел домой.

Где-то внизу подбитый спутник ПРО, кувыркаясь, сыпался в атмосферу; «Пасифису» уже никак не светило его подобрать. В худшем случае распоротая пулями мертвая железяка сделает один виток, зацепит плотные слои и, потеряв скорость, свалится и сгорит на следующем витке. Возможная задержка ничего не меняет – челнок зря прогулялся в космос. Будь у него в запасе хотя бы сутки, он еще мог бы попытаться выйти на курс пересечения. Но суток у него не было.

Снова ненадолго включились двигатели – мою орбиту корректировали. И вновь – невесомость. Автоматическим движением ткнув в клавишу, я вывел на монитор параметры моей текущей орбиты. Апогей – тысяча четыреста километров, перигей – двести десять. Нормально. В ближайшую неделю не сгорю, если только атмосфера не распухнет слегка от очередной вспышки на Солнце…

Хорошо, что сейчас год спокойного Солнца.

Чепуха это все, а нервы успокаивает. Если твердо уверен, что еще поживешь, дышится легче. Если знаешь, что не сгоришь, как сгорел Толя Фомин…

Пусть кончится топливо или откажут двигатели – меня спасут. Успеют. Хотя, конечно, на «Грифе» все убеждены: рядом со мной не может произойти никакого отказа. Мне бы их уверенность.

Почему это техника в моем присутствии обязательно должна работать без сбоев, даже та, что дышит на ладан и рассыпается в труху от физического износа? Надя ответила: «Техника никому ничего не обязана. Ей просто хочется работать для тебя. Для Капустяна и Стерляжего не хочется, а для тебя хочется». Для Нади все ясно, она нашла слова. Очень ей надо вдумываться в то, что стоит за ними, проблема-то не ее…

Раб, причем зомбированный, – вот что такое новенький исправный аппарат, будь то компьютерный томограф или бульдозер. Чем зомбированнее, тем надежнее. Микродефекты исподволь подтачивают зомбирование, и в какой-то момент раб понимает, что он – раб. Навсегда. Без шанса обрести свободу. И тогда ему хочется лишь умереть, исчезнуть, он начинает сопротивляться, кривая отказов резко устремляется вверх, механизм списывается и отправляется ржаветь на свалку. Если только поблизости не оказывается никого, кто мог бы внушить ему желание еще пожить. Вот оно искусственное сознание, созданное нами и не замеченное, суперсовременное, человекоподобное, построенное на нечеткой логике – и не на спроектированных регулярностях в кристаллах кремния и арсенида галлия, а на их непредсказуемых «плавающих» дефектах…

Надя только посмеялась над моей гипотезой, Стерляжий тоже. Но никто ее не опроверг.

Жаль, что я не математик. Собрать бы статистику странных повторяющихся случаев от полуанекдотического разрушительного «эффекта Паули» на одном полюсе до реального «эффекта Свята» на другом да обработать уж не знаю как… Может, что и получится. Родятся, например, специальные тесты и появится отдельная графа в документе о профпригодности с оценкой в баллах. Пятерка – получай допуск к технике; единица – займись юриспруденцией или хоровым пением и не бери в руки ничего сложнее лопаты. Испортишь – не жалко, предмет дешевый.

– Третий, слышишь меня? – напомнил о себе дежурный оператор.

– Только тебя и слышу…

– Поздравляю. Пять попаданий. Отличная работа. По первым прикидкам, вход в атмосферу через пятнадцать минут.

– Чей вход в атмосферу – спутника или мой?

Оператор хохотнул.

– Шутник. Можешь расслабиться, у тебя одиннадцать минут зоны невидимости. Потом подхватим тебя и вернем в лучшем виде. Пойдешь на неполной тяге, перегрузки будут умеренные.

– И на том спасибо.

– Да чего там, мы же понимаем… До связи.

Они, конечно, понимали. Три с половиной месяца в невесомости – это серьезно, несмотря на обязательные тренажеры. Мышцы слабеют, кости тоже. Чрезмерные нагрузки им не показаны.

Между прочим, лететь к «Грифу» на реактивном выхлопе – такое же средневековое варварство, как шарашить по спутникам из пулеметов. Боевые капсулы следует оснастить приемником энергошнура и таскать их туда-сюда на энергоприводе, как лифтовые кабины. Куда надежнее баллистики. Беда в том, что приемников всего пять – включая тот, что появился на свет фактически на моих руках, – и четыре из них задействованы в лифтах. С генераторами дело обстоит лучше, их не то семь, не то восемь.

Ничего, со временем размножатся. И тогда уже не будет нужды посылать на выполнение ответственных заданий любимца техники Святополка Окаянного в расчете на то, что уж он-то обязательно вернется, при нем аппаратура не засбоит…

Что я им, талисман какой?

А ведь верно – талисман. Предмет, приносящий удачу, при том что абсолютно никого не интересует, как он устроен.

Ну и пусть.

Главное, я нужен. Меня ценят и терпят, хотя Капустян двадцать раз хватался за сердце, а Стерляжий столько же раз обещал выкинуть меня с «Грифа» вон, только не мог решить куда – списать на Землю или вытолкнуть в пространство. В последнем случае – в скафандре, дабы я хоть напоследок задумался над тем, что такое хорошо и что такое плохо.

Подозреваю, что я думал бы о другом. Например, поразмышлял бы над тем, какой я спутник Земли – искусственный или естественный? Важный классификационный вопрос. По запуску – несомненно искусственный, а по происхождению – столь же однозначно естественный, не в пробирке вырос.

Надо вздремнуть на обратном пути. Устал что-то…

Пережидая одиннадцать минут зоны невидимости, я начал клевать носом. Смотреть на Землю отчего-то не хотелось – кажется, впервые. Приедается, что ли? Я не отказался бы посмотреть, как подбитый спутник прочертит в атмосфере прощальную огненную дорожку, но цель уже ушла с экрана монитора, скорее всего, скрылась за горбом Земли. Ну и ладно, не больно-то хотелось…

Ускорение навалилось неожиданно – на этот раз оператор не счел нужным выйти на связь, хотя вообще-то был обязан. Голову оторву. Или нажалуюсь. Нет, лучше сломаю ему пульт – пусть придет в ножки кланяться.

А может, и прощу. Все-таки ускорение он дал щадящее, как и обещал. Если не выйдет на связь до конца подъема и даст вздремнуть – точно прощу.

Я летел домой.

Несколько часов безделья – и я дома. Мой дом – «Гриф».

«В гостях хорошо, а дома лучше» – верно сказано. Но тем сильнее хочется в гости.

– Поздравляю, ас, – сказал Стерляжий. – Это у тебя третий?

– И последний, – ответил я.

Он не понял. Иначе бы не спросил: «Почему?» Он действительно чего-то не понимал в этой жизни.

– По госзаказу больше не работаю, – объявил я.

– С каких это пор?

– С данного момента.

– Да ну?

Я сдержался и промолчал в ответ на это издевательское «да ну». Но отступать от своего не собирался. Пусть выдаст мне мои законные сто граммов за сбитый (пластиковая оболочка с трубочкой, розлив не указан, сделано по спецзаказу) и идет куда подальше.

Госзаказ достал всех. Луна Крайняя осведомлялась, не забыли ли на «Грифе» о ее существовании. Стерляжий мрачнел. Капустян неумело, но старательно матерился. Остальной персонал собачился с начальством и друг с другом. От Нади с ее природными способностями утихомиривать горланов-главарей одним своим присутствием толку было мало. Хотя, возможно, без нее было бы гораздо хуже. Лифт бегал туда-сюда, как сумасшедший, – и все с горючкой, с горючкой для капсул! Один раз внизу совсем очумели, отправили груженую кабину днем, правда, не с первой площадки, а с четвертой. Она где-то на юге, в заброшенной угольной шахте. Опять среди населения пойдут байки о том, что плюнуть некуда – везде эти НЛО, да еще цилиндрические, как пивные банки…

Сердить Стерляжего сейчас, пожалуй, не стоило. Но почему никто никогда не интересуется эмоциями подчиненных?

– Будешь и дальше работать, – сказал он с угрозой. – Как миленький будешь.

– А что, если я в следующий раз промахнусь? Нет, не нарочно, разумеется. Как можно такое подумать? Просто от отвращения к работе и вызванных им ошибочных действий. Тогда как? А если бы я промазал сегодня и «Пасифис» подобрал спутник?

– Уйди с глаз долой, – сказал Стерляжий.

Я ушел. Вернее, уплыл. А как было бы хорошо четко развернуться и выйти, хлопнув дверью, без слов дав понять: кранты и баста! На-до-е-ло!

В кают-компании ошивался без дела Димка Фролов, смотрел по видику «Аттилу, предводителя гуннов» и зевал. Узрев меня, он всколыхнулся и подвспыл, как аэростат, которому удлинили привязочный трос.

– Как настроение? – поинтересовался он. – Загнал шар в лузу?

– Чего ж не загнать-то, – пробурчал я. – Луза большая.

– Не скажи, – оживился Димка. – Я в позапрошлый раз два захода делал, едва горючки хватило вернуться. Попадания вижу ясно – вот они, – а цель почти не тормозится, только вращается, как ненормальная. Шесть попаданий, и все до одного касательные. Ну не свинство?

– Стрелять лучше надо.

– Кто из нас лучше стреляет, это еще вопрос, – отпарировал Димка. – Да чего там вопрос. Нет никакого вопроса. Я лучше стреляю.

– Тогда автоматика наводки барахлит.

– Проверяли – нет. Да ты же и проверял, помнишь? Если бы барахлила, я бы вообще никуда не попал.

– Ну, значит, гнутие ствола, – сказал я, теряя терпение. – Отдай Стерляжему, пусть разогнет о коленку. У него мослы здоровые.

– Издеваешься, да?

– Чего ты от меня хочешь? – спросил я.

– Ты сегодня какой-то невеселый, – прозрел Димка. – Случилось чего, а?

– Да ничего особенного. Обрыдло мне все. Вниз хочу.

– И что ты внизу будешь делать?

– Это уж мое дело. Что захочу, то и буду. Может, напьюсь для начала. А спутники сбивать – не могу больше. Они же беззащитные. Как дети.

– Ничего себе детки, – поразился Димка. – Ты хоть знаешь, что эти спутники умеют?

– Гореть в атмосфере они умеют, и то с нашей помощью… Только не надо политграмоты! Тошнит уже.

– Та-ак, – с интересом протянул Димка. – Свят впал в депрессуху. Свершилось наконец-то. Устал всех на уши ставить. У всего «Грифа» праздник, потому что Свят смысл жизни ищет. Найдешь – расскажи, не забудь. А пока плыви-ка ты лучше в спальный модуль, там сейчас Надя, она тебя утешит…

– Тебе когда последний раз морду били? – спросил я, сатанея.

– А что? Э, да ты меня не так понял! Я говорю, иди побеседуй с ней. А ты что подумал? Побеседуй, говорю, способствует. А со мной – не способствует. Кстати, драться на станции – моветон, за это можно на Грыжу загреметь в два счета, а насчет «пойдем выйдем» я с тобой и разговаривать не стану – холодно снаружи и воздуха нет… И вообще я кино смотрю, а ты мешаешь. Ты глянь, какое название – «Аттила, предводитель гуннов»! Американцу надо сразу объяснить, что Аттила вел именно гуннов, а не индейцев и не русских, иначе он фиг поймет. Нет, Свят, я тебе вот что скажу: надо сбивать их спутники, надо! Хорошее это дело. Когда кучка яйцеголовых умников зависит от мнения миллионов безграмотных обывателей, жди беды. Что? Не зависит? Это ты ляпнул, не подумав. Мозги обывателю дурят, что правда, то правда. На месте функционеров Власти я бы и сам так делал – стадом баранов управлять легче легкого. Баран сам виноват, что его можно убедить в чем угодно, особенно в его бараньей свободе и непопираемом достоинстве. Но ведь не абсолютно же! Не бывает абсолютного информационного зомбирования. Не получается пока стопроцентной гарантии. Ты только представь себе, что выйдет, если баран перестанет жевать жвачку и начнет думать! Бр-р… Лучше не представляй, не надо. А откуда берутся функционеры? Да вербуются из того же бараньего стада, потому что умненькие иммигранты в лучшем случае выполняют роль экспертов и не допускаются до реального влияния на события. Недостаточно лояльны, видите ли! Их предкам не досталось билета на «Мэйфлауэр»! А у нас что, не так?

– У нас не так, – отмел я и сделал попытку удалиться. Когда Димка гонит волну, лучше не находиться поблизости, чтобы не быть смытым. Димку несло редко, но обильно.

– Стой! У нас то же самое, то есть сейчас еще это не очень заметно, но будет! Знаешь, за что я уважаю коммунистов? За то, что они вырастили себе на головную боль огромную армию интеллигентов и полуинтеллигентов. Черт их разберет, зачем им это понадобилось. Может, для того, чтобы жизнь медом не казалась, а может, на овощебазах персонала не хватало. Кстати, в конце концов эта армия и уделала Совсоюз на фиг… И она еще жива, так что, будь добр, подожди одно-два поколения, а тогда уже мы загнием заживо в свое удовольствие. Будут тебе здоровые, сытые, гордые и свободные бараны, преисполненные самоуважения и дешевого патриотизма… толпами будут! Отарами! Бе-е-е… Тоже выродимся, как эти… А что до головастых иммигрантов, то подожди, когда к нам станут иммигрировать не только из Азии и Африки…

– Долго ждать придется, – сказал я, стараясь занять выгодную позицию для бегства.

– Авось дождемся. А что, лучше смотреть издали на счастливую баранью жизнь да щелкать зубами? Может, ты и не такой, а я в душе баран, только в волчьей шкуре. Мне, может, тошно от того, что я не совсем баран. Я, может, хочу, чтобы мое туловище жило так, чтобы ему, туловищу, уже ничего нового не хотелось. Я счастливым быть хочу, причем как можно скорее и за чей угодно счет! С какой стати мне думать о чужой отаре? Спутники их расстреливаем – ну и правильно делаем, им же на пользу. С противоядерным зонтиком над головой они вовек не озаботятся ничем иным, кроме жратвы и секса, они под зонтиком не только сытые, но еще и наглые… Э, ты куда?

Куда, куда… Куда угодно, лишь бы подальше от этой балаболки с его баранами, гуннами и Аттилой. Счастливым ему, видите ли, быть хочется да еще за чей угодно счет! Ну насади тогда на финку прохожего, у которого слишком уж явно топырится бумажник, и наслаждайся счастьем, коли ты такой последовательный! Так ведь нет, Димка опять начнет уверять, что я его неверно понял, и вообще никакое это не счастье всю жизнь помнить о том, что самолично отправил прохожего на тот свет. Вот если бы это сделал кто-то другой и желательно подальше от тебя, где-нибудь в слаборазвитой стране…

Ну тогда, конечно, другое дело.

Чепуха это все, точными подобиями американцев мы никогда не станем, даже если полюбим бейсбол, привыкнем к неграм и поголовно научимся стучать в полицию на соседей. Станем хуже. Все, что делается «по образцу», получается хуже оригинала. Одна радость: в России никогда и ничего не удавалось доделать до конца. Тем и утешимся…

В спальном модуле Надя укладывала спать глупую куклу Аграфену. В смысле – фиксировала ее ремнями на лежанке. На моей, между прочим.

– Эй, – сказал я, – это место занято.

– Кем?

– Галкиным, Палкиным, Малкиным, Чалкиным и Залкиндом. И потом, она даже не резиновая.

– Пошляк, – сказала Надя. – Жалко тебе, что ли? Ты ведь не спать пришел, я вижу. Так уступи место даме. Знаешь, где я ее нашла? В ангаре. Тебя, наверное, встречала. А ты как, успешно слетал?

– От таких успехов блевать тянет. Или надавать кому-нибудь по роже. Еще один такой успех, и техника меня не любить, а ненавидеть начнет. Я бы этого госзаказчика самого заставил пикировать к атмосфере, так ведь обделается со страху, бедняга, а чистить капсулу опять мне…

– Укатают тебя все-таки на Грыжу с твоим языком, – вздохнула Надя. – Жаль будет, ты хороший спец.

– Только и слышу про эту Грыжу, – пожаловался я. – Хоть бы ты мне объяснила, что это за место. Вдруг окажусь там и не узнаю?

– Да Клондайк. Так его у нас называют. Ты те самородки видел?

– Даже таскал один раз, когда мы их из лифта в лифт перегружали. Помнишь тот аврал?

Надя кивнула – еще бы не помнить. По какой-то причине, в которую я не вник, всему персоналу «Грифа» и возвращающейся с Клондайка смене пришлось выстроиться цепочкой на извилистом, как кишечник, пути из верхней шлюзовой в нижнюю и передавать с рук на руки драгоценный груз. Особенно запомнилась похожая на голову бегемота глыба осмия, раза в четыре тяжелее меня. Каким-то чудом ее удалось переправить с места на место, не изувечив при этом станцию.

То, что местечковый (под местом здесь следует понимать «Гриф») патриотизм держится на хороших премиальных, Вадим Вадимович, по-видимому, понимал вполне ясно. А еще патриотизм держится на незначительных элементах демократии, как то участие начальства в авральных работах наравне со всеми. И Стерляжий, и Капустян авралили так, что пот с них лился градом. Со всех остальных, впрочем, тоже.

– В невесомости-то их таскать одно удовольствие, – сказала Надя. – Ты при двойной тяжести попробуй. Знаешь, что такое наш заслуженный старатель? Полусумасшедший тип с мерзким характером, лучевой болезнью, грыжей и геморроем. Изумительно приятен, когда его нет.

– И добровольно работают? – спросил я.

– Конечно. Тем более за процент с добычи. Отработал на Грыже пять-шесть смен – обеспечил себя на весь остаток жизни. Можешь купить домик у моря и ни о чем не заботиться. Отдыхай, купайся, лечи болячки. А разве ты работаешь на Корпорацию не добровольно? Или я, или Стерляжий? Понимаешь, всегда есть выбор. Скажем, ты провинился, тебя списали на Землю. Можешь клепать технику на подземном заводе, работа как работа, даже выгодная, но деньги все равно не те, что здесь. Можешь попроситься в старатели и уйти на отдых, как только наживешь грыжу.

– А раньше развязаться с Корпорацией не получится? – спросил я. – До грыжи?

– Почему не получится? – удивилась Надя. – Получится. Из-под палки у нас не работают. Не хочешь – иди гуляй.

– По какому варианту гуляй – второму или первому?

– По четвертому. Ты случайных людей с сотрудниками не путай, ладно? Корпорация стремится заинтересовать, а не устрашить. Это не филантропия, а просто единственно надежный способ привлечь и удержать людей. Если ты глупый или шибко любишь свободу – заявления об уходе не нужно, просто скажи Стерляжему. В психушку не попадешь, но лишнее забудешь. Вот только ФСБ не поверит, что ты все начисто забыл, понимаешь? Были прецеденты.

Так я и предполагал и с мрачным удовольствием отметил, что не ошибся. Был бы пряник, найдется и кнут. А недурно устроилась Корпорация – кнут не в ее руках… Умно.

– А в бега никто не подавался?

Надя фыркнула.

– Знаешь, у нас ведь идиотов не держат. Ну, разве что кто-нибудь вдруг сам ни с того ни с сего тронется умом… Кажется, был один такой несчастный из наземной обслуги, вроде бы пришлось его уволить по второму варианту… Но это единичный случай, если, конечно, вообще не байка. Ты наших людей меньше слушай – на словах они Корпорацию в гробу видали, а на деле они за нее кому хочешь глотку перервут. Это ведь отдельное государство – молодое, сильное, настырное, со своими законами и со своим патриотизмом. Не республика, правда. Ну и наплевать.

Я больше смотрел на нее, чем слушал. Красива? Не идеал красоты, бесспорно. Чуть широки скулы, узковат подбородок, не пышны волосы, и линия носа оскорбила бы Леонардо. А вот хочется на нее смотреть, и все тут. И говорит-то она ужасные вещи о счастливом рабстве в Корпорации, а я вишу посреди модуля, как сонная рыба в аквариуме, и не желаю возражать.

Хорошо-хорошо. Легко-легко. Где моя злость? Я не загнал ее вглубь, не выплеснул на окружающих – она просто растаяла, как атмосферный разряд в земле под громоотводом.

Я только что понял, что приплыл сюда не просто так – я нарочно искал Надю. Кому здесь еще поплакаться, да так, чтобы было незаметно?

Сказать об этом Наде – она пожмет плечами и ответит: «Ты в своей области уникум, а я в своей». Что правда, то правда, но что мне с этой правдой делать?

– Я отказался работать по госзаказу, – сознался я.

– Теперь жалеешь об этом? – спросила Надя.

– Чего ради? Спишут на Землю, ну и пусть. Тем более и там есть выбор. Еще три месяца летать, сшибать спутники – да я свихнусь! А у тебя когда смена кончается?

– Через восемнадцать дней.

– А раньше вырваться не удастся?

Она посмотрела на меня.

– Зачем?

– Может быть, мне захочется тебя увидеть. А может быть, мне захочется видеть тебя каждый день, утром и вечером…

– И каждую ночь?

– Как ты догадалась?

– А я вообще проницательная. Быть может, ты и жениться на мне хочешь?

– Выброси «быть может».

– Я старше тебя, глупый.

– Всего на три года, – возразил я. – А кроме того, женщины по статистике живут дольше. У нас есть шанс умереть в один день, как и положено счастливой паре. Счастливой на всю жизнь, понимаешь?

– Ты и вправду надеешься дожить до старости?

– А что?

– Не загадывай. И не смотри на меня так, я ничего не знаю. Просто общие соображения насчет роли и места государства в государстве. Корпорация пытается быть симбионтом – в ней упорно видят паразита. Чем это кончится, никому не известно.

– Ну и что? – возразил я. – Жить вообще вредно.

– Согласна. Но ты вот о чем подумай: женишься ты на мне – и станешь вдвое уязвимее. Понимаешь почему? Ты сначала окончательно определись, с кем ты, а потом уже я подумаю над твоим предложением, если оно к тому времени еще будет в силе. Хорошо?

– Плохо, – искренне возразил я.

– Почему?

– Потому что я тебе не нужен. Ты же уникум, к тебе, наверное, весь «Гриф» ходит… поправить психику. И уж точно я не первый, кто делает тебе предложение. Сколько их у тебя – десять? двадцать?

– Больше сорока.

– И ты всем говоришь, что подумаешь?

– Только некоторым.

– Спасибо и на том, – пробормотал я.

Она вздохнула и вдруг, улыбнувшись, поманила меня к себе. Оказалось, только для того, чтобы чмокнуть в маковку. Но и от этого невинного действия я совершенно растаял.

– О! – сказал Димка Фролов, появляясь в горловине люка. – Я тоже так хочу.

– Бог подаст, – ответил я. Надя хихикнула.

– Злые вы, уйду я от вас, – обиженно сообщил Димка. – Свят, зайди в центральный, тебя начальство видеть хочет.

– Подождет. Сначала ты уйди и не возвращайся, а то я правда злой…

Вадим Вадимович Стерляжий сидел, пристегнутый ремнями к подобию сиденья перед подобием стола. Он был хмур и не удостоил меня даже кивка.

– Не передумал?

– И не передумаю.

– Ну-ну, полегче… ежик в тумане. Колючий и сам не знаешь, куда топаешь. Что мне с тобой делать, Окаянный, а? Вниз списать?

– Лучше бы на Луну Крайнюю.

– Зачем?

– Любопытно.

– На бесплатную экскурсию, значит, напрашиваешься? Перебьешься. Вечерним лифтом уедешь вниз.

– Это наказание? – осведомился я холодно.

– Надо бы тебя наказать, да момент не тот. Чего ты на самом деле не хочешь: торчать на «Грифе» или летать на перехват?

– На «Грифе» бы я еще поторчал…

– Не сомневаюсь, – сказал Стерляжий таким тоном, что у меня вновь появилось желание заехать ему сплеча по толстой ряшке. На что он, собственно, намекает? – Не хочешь гробить технику, пусть чужую? Жалеешь ее? – Я поколебался и кивнул. – Не хочешь больше работать в моей группе?

– Смотря чем она будет дальше заниматься.

Он прищурился, отчего стал похож на гигантского хомяка.

– А ты не экстремист, хвалю. Так вот, слушай внимательно и забудь по прослушивании, информация секретная. Госзаказ подходит к концу. Те несколько спутников, что мы еще не завалили, пусть пока летают, толку от них немного. В дальнейшем, по-видимому, будем менять тактику – очень уж топорно мы их валим, разговоры идут… Далее. Никакой такой «группы Стерляжего» не существует… пока не существует. Все знают, что пятеро асов, летающих на перехват спутников ПРО, и есть группа Стерляжего, и не стоит их в этом разубеждать. На самом деле она не более чем прикрытие для настоящей группы. От коллег у меня нет секретов – дело в том, что информация имеет свойство просачиваться… На данном этапе нам выгодно, чтобы там, внизу, – жестом Цезаря Стерляжий опустил большой палец вниз, – были свято уверены, что Корпорация по-прежнему озабочена исключительно добычей драгметаллов. Мы всегда должны быть впереди в информационном плане, иначе нас сожрут. Еще недавно внизу были убеждены, что мы нашли платиновую жилу на Луне, – теперь им известно о Клондайке. Можно сказать, что теперь им известно почти столько же, сколько нам, а это значит, что мы имеем более чем опасную ситуацию. Для ее ликвидации создается – не создана, а только создается – настоящая «группа Стерляжего», группа перспективных исследований. Какое-то время ее будут путать с группой, работающей по госзаказу, чего нам и надо. – Стерляжий перевел дух и посмотрел мне прямо в глаза. – Твое добровольное согласие желательно.

– Ты же списал меня вниз, – напомнил я.

– Не списал, а отправил на отдых перед серьезной работой. Между прочим, ты можешь от нее отказаться, право выбора есть право выбора. Но тогда тебе придется поскучать на одной из наших баз по меньшей мере несколько недель. Во избежание утечки. Естественно, ее все равно не избежать, но мы рассчитываем, что к тому времени успеем вырваться вперед. Если согласишься, я потребую безоговорочного подчинения, без твоих всегдашних фокусов. Говоря попросту, мне будет дано право убить тебя на месте в случае малейшего неповиновения. Никакой коллегиальности, никакого голосования за варианты. В случае удачи – крупное вознаграждение и некоторый вес в Корпорации. Возможно – повышение должностного статуса. Ну? Тебе решать.

– Прямо сейчас?

– У тебя была уйма времени – три месяца на «Грифе». Твои проблемы, если ты ни о чем не догадывался и ни о чем не думал. Хорошо, можешь подумать до вечернего лифта.

– Можно хоть намеком понять, чем мне придется заниматься? – поинтересовался я как можно небрежнее, стараясь не выглядеть чересчур заинтригованным.

– Видимо, тем же самым. Уходом за техникой. Вероятно… э… в иных условиях.

– А подробнее нельзя? – спросил я, изнывая. – Хоть намеком…

– Намеком? А может, тебе дать подписать бумагу о неразглашении? Ты просто не понял, как у нас поставлено дело: либо тебе доверяют без бумажек, либо ты не работаешь в Корпорации. Ладно, вот тебе намек: ты не ошибся, Кошачий Лаз может вывести не только к Клондайку. Вряд ли он предназначался только для того, чтобы мы могли черпать платину, как грязь. Достаточно?

– Нет.

– Так я и думал. Через Кошачий Лаз можно выйти еще по меньшей мере в восемь миров. По крайней мере, столько известно на сегодня. Но я тебе этого не говорил, и вообще ты сегодня глух на оба уха. Все, плыви отсюда.

И я уплыл.