XXVI

Одиннадцать месяцев – кажется, не так много. Но за это время я забыл какие-то простые вещи. Несколько дней понадобилось, чтобы вспомнить расположение кнопок на клавиатуре компьютера и функции мобильного телефона. Мой ноутбук, объявленный вещественным доказательством, всё ещё оставался у следователей, поэтому Вася Яблоков одолжил мне свой, на время. Время оказалось долгим. Бывалый Васин «Мак Про» оказал мне неоценимую услугу, нагрузив свою память фотокопиями сотен томов дела. Мои комментарии и записки, заявления, ходатайства, а также эта книжка созданы с его помощью. За время моего отсутствия Таня сумела закончить начатый ещё до моего ареста ремонт в нашей новой квартире и обставить её самым необходимым. Вдвоём мы скромно отметили новоселье. Помечтали о том, как будем принимать гостей. Увы, очень скоро я снова оказался в кардиологическом центре. Проблемы со здоровьем испытывала и Таня – сказались усталость и нервное перенапряжение. Но мы были счастливы тем, что снова вместе. Это окрыляло, питало силы и веру в благополучный исход нашего и нелепого, и страшного приключения. По-прежнему рядом были друзья. Проведать нас по очереди приехали мама и сестра, в короткий свой отпуск – младшая дочь с мужем. Вернуться к нормальной жизни мешало только продолжающееся безумное следствие.

Знакомиться с материалами дела мне теперь предстояло в Следственном комитете.

Мой первый самостоятельный, без конвоя и наручников, визит в дом номер два по Техническому переулку случился тёплым майским днём. От метро я шёл пешком. Лениво позвякивал проезжающий трамвай, негромко шуршали шины неспешных автомобилей. Было солнечно и сонно. По мере приближения к бюро пропусков что-то менялось. Как будто воздух становился более плотным и вязким. За воротами остались беззаботные прохожие. Голоса немногочисленных в тот день посетителей звучали тихо и напряжённо, глаза прятались от встречных взглядов, лица были озабоченны, движения скупы.

На этом скучном фоне выделялась хрупкая фигурка очень молодой женщины. В руках – большой плакат «Требую приёма у Председателя СК РФ А. И. Бастрыкина». В глазах – смесь крайней усталости и весёлой решимости. Она поздоровалась со мной просто, как с давним знакомым. Даша Аполонская в самом деле знала меня. Много людей сочувственно следили и продолжают следить за «Театральным делом» и моими злоключениями. Но заинтересованность Даши особенная, можно сказать, личная. Её муж Александр два года провёл в «Матросской тишине», в том же шестом корпусе, где несколько месяцев просидел и я. Даша, верная жена и мама троих маленьких детей, уверенная в его невиновности, всё это время отчаянно сражалась с судебно-следственным голиафом. Выстаивала очереди в присутствиях, писала ходатайства и протесты, носила передачи, ежедневно вела блог, пытаясь привлечь внимание общественности. Через полгода после нашего с Дашей знакомства её мужа отпустили из СИЗО под домашний арест. А ещё через полгода суд приговорил его к реальному сроку. Вскоре Даша родила четвёртого ребёнка. Молодая многодетная мама продолжает в одиночку сражаться за своего мужа и свою семью. В своём блоге она описывает так много грубых процессуальных нарушений, допущенных следствием и судом, что заказной характер дела Александра Аполонского не оставляет сомнений даже у тех, кто не знает его подробностей.

Еще до знакомства с Дашей и её историей я узнал много людей, которые, попав в следственный молох, остались один на один с системой. О них не сообщает широковещательно пресса, в их поддержку не направляются сотни ходатайств и поручительств, не организуются пикеты и акции. Они могут рассчитывать только на свои силы и преданность самых близких людей. Теперь я знаю, что любое письмо в тюрьму, любой знак внимания и сочувствия может оказаться для них спасительным. И ещё я думаю, что, если мы одержим победу в своём «Театральном деле», это может укрепить их надежды и веру в справедливость.

Подписка о невыезде и надлежащем поведении обязывала меня не покидать места постоянного проживания. Но через запятую сообщалось, что я должен являться для участия в следственных действиях. Поскольку я зарегистрирован и живу в подмосковном Одинцове, а Следственный комитет и суды находятся в Москве, то, выполняя требования одной части обязательства, я неизбежно нарушал бы другую, и наоборот. Моя просьба непротиворечиво сформулировать условия подписки осталась без ответа. Также было не вполне ясно, что именно подразумевалось под «ненадлежащим поведением». Не оставалось ничего другого, как ориентироваться на общепринятые представления о добром и должном. Но, имея дело с правоохранительной системой, нельзя быть уверенным, что её и наши представления окажутся близкими.

В тесном захламлённом кабинете следователей не было рабочего стола, держать документы приходилось на коленях, делать выписки – на весу. Поэтому мы с адвокатами фотографировали доступные нам тома и потом читали дома. Доступным было не всё. По-прежнему следователи прятали от нас материалы, которые могли иметь существенное значение для подготовки к защите, а также те, в которых находились фальсифицированные или недостоверные показания лжесвидетелей.

Накануне госпитализации в Институт кардиологии имени Мясникова я позвонил Розовощёкому сообщить о том, что несколько дней смогу изучать материалы только по фотокопиям. От него, фактически случайно, узнал, что на следующий день назначено заседание суда. Ни я, ни адвокаты не получили уведомления. Теперь следствие через суд требовало ограничить нас в сроках ознакомления. Из-за моей болезни дата заседания трижды переносилась. Розовощёкий приезжал проверять, действительно ли я в больнице, и торопил врачей с окончанием лечения. Трудно сказать, что именно заставляло следствие спешить. Возможно, кто-то наверху решил, что пора прекратить слишком резонансное «Театральное дело», и группа Цахеса выполняла распоряжение. Возможно, они начали опасаться ответственности в случае, если я сумею доказать, что меня противозаконно удерживали заложником. А может быть, просто мстили за то, что были вынуждены отпустить меня из-под стражи. Но скорее всего, Лавров понимал, что бездоказательное и нелепое дело развалится в суде, если дать возможность обвиняемым и адвокатам подготовиться к защите. Поэтому перед ним встала задача создать максимум препятствий в реализации нашего права на защиту. Находясь в тюрьме, я читал в среднем по два тома в день. Судья Карпов в апреле признал темп ознакомления разумным и эффективным, а в действиях следователя не усмотрел признаков затягивания. Выйдя из тюрьмы, я стал ежедневно, даже находясь в больнице, читать в среднем четыре тома объёмом по двести пятьдесят листов каждый. Предстояло изучить больше полутора сотен томов. При этом знакомство с доказательствами, фото- и видеоматериалами, показаниями большинства свидетелей ещё не началось. Цахес попросил суд ограничить нас тремя неделями. Судья Юлия Ринатовна Сафина от щедрот добавила ещё три. Она сочла, что, имея высшее образование и навык работы с юридическими документами, я и адвокаты справимся. Но объективно этого времени было недостаточно, к тому же на деле следствие продолжало препятствовать доступу защиты к материалам, поэтому мы подали апелляционную жалобу. В рассмотрении нашей жалобы участвовала прокурор М. А. Бобек. Она продемонстрировала пример характерной прокурорской логики и отношения к закону. Судом были приобщены подписанные следователем протоколы ознакомления. Эти документы опровергали ложь, которую тот же следователь изложил в своём ходатайстве. Прокурор Бобек заявила, что, несмотря на то что документы опровергают доводы ходатайства, она не видит причин не доверять следствию. Мы привели статистические данные о средней скорости чтения нормального взрослого человека и несложные арифметические вычисления, которые доказывали невыполнимость назначенных судом сроков. Прокурор Бобек назвала этот довод надуманным и была крайне удивлена, услышав, что мы планируем не просто читать материалы, но анализировать их и писать возражения. Наконец я выложил перед судом несколько десятков своих оставшихся без удовлетворения ходатайств с просьбой предоставить материалы дела в подшитом и пронумерованном виде. Я просил обязать следствие выполнить это требование закона. Прокурор Бобек, обладатель диплома о высшем юридическом образовании, дослужившаяся на ниве защиты законности до подполковничьих звёзд, заявила, что в УПК нет такого положения. Открыв кодекс, сославшись на издание, назвав номер страницы и указав абзац, я зачитал выдержки из двести семнадцатой статьи, которая прямо обязывает предоставить материалы и запрещает ограничивать обвиняемого и защиту во времени, необходимом для ознакомления с ними. Тупо глядя перед собой, прокурор Бобек сказала, что это неправда.

Апелляционный суд, несмотря на возражения прокурора, вернул дело об ограничении времени ознакомления на новое рассмотрение в Басманный суд. Ещё через неделю судья Карпов по новому ходатайству Цахеса назначил последнюю дату окончания знакомства с делом – первое сентября.

Между тем следователи были вынуждены небольшими порциями выдавать нам тома с протоколами допросов свидетелей, в том числе – допроса Ларисы Войкиной, проведённого годом раньше. Этот протокол несколько раз следствие предоставляло в суд для обоснования ходатайств о продлении меры пресечения; я и адвокаты были с ним хорошо знакомы. Но позже Цахес и Розовощёкий, видимо, решили, что этим показаниям следует более убедительно доказывать мою вину. Ничтоже сумняшеся блюстители закона совершили подлог: переписали протокол и поместили его в дело. Таким образом, у нас в руках оказалось две версии протокола допроса, проведённого в одно и то же время, но с различным содержанием. Например, в первом варианте протокола Войкина говорила, что сомнительного происхождения деньги друзья Масляевой начали привозить в конце 2012 года. Но я в это время уже не работал на «Платформе». Поэтому в поддельном варианте указан апрель. Это и ещё несколько отличий кардинально искажали смысл показаний и усиливали ложное обвинение в мой адрес. При этом оба протокола датированы одним числом и временем, скреплены подписями свидетеля Войкиной и следователей Лаврова и Васильева. Но из второй версии исчезло упоминание об участии в допросе оперуполномоченного ФСБ. Отсутствует в ней и подпись адвоката. Фальсификация доказательств по уголовному делу – это преступление. Уголовный кодекс предусматривает за него наказание в виде лишения свободы на срок до семи лет. Вновь сочинённая версия протокола, в отличие от предыдущей, позволяла подозревать мою причастность если не к мнимому хищению, то к незаконному обналичиванию денег. Пусть косвенно и неубедительно, но хоть как-то следствие могло оправдывать этим моё содержание в тюрьме. Обнаружив подлог, я заявил отвод следственной группе и направил заявление о преступлении в Генеральную прокуратуру и ФСБ. Оба ведомства перенаправили заявление в Следственный комитет, вероятно рассчитывая, что следователи высекут себя сами, подобно унтер-офицерской вдове. Но крепкое офицерское братство своих не сдаёт. Начальник Цахеса генерал Голкин долго молчал, нарушая предусмотренный регламентом Комитета срок. Потом ответил на «обращение». Несколько раз мы указывали генералу, что мной подано не обращение, а заявление о преступлении. Генерал настаивал на своём термине. Упорство объясняется просто. По заявлению о преступлении Следственный комитет обязан провести расследование и по его результатам возбудить уголовное дело либо отказать заявителю в возбуждении дела. Формальный отказ даёт возможность оспорить решение, поэтому генерал и избегал внятного ответа. Я настаивал. И наконец получил постановление, затмившее даже логические перлы прокурора Бобек. Лавров и Васильев не были, как положено, допрошены, генерал ограничился чтением их рапортов. В этих рапортах сообщается, что проект протокола допроса не был сразу уничтожен, а был ошибочно скопирован и приобщён к материалам, направлявшимся в суд. Замечу в скобках, что ошибочно эта копия направлялась в суд трижды. И трижды на её основании суды принимали решения о судьбах людей. Ещё замечу, что понятия «проект протокола допроса» не существует, его не может быть по определению. И вряд ли можно назвать проектом документ, подписанный пятью участниками этого следственного действия. Генерал вслед за своим подчинённым утверждает, что свидетель была дополнительно допрошена. Его не смутило, что согласно фиктивным протоколам дополнительный допрос происходил ровно в то же самое время, что и основной. В перерыве какого-то из этих одновременно происходящих допросов свидетель якобы сама решила дополнить свои показания сведениями, меняющими смысл на противоположный. Адвокат свидетеля, согласно постановлению, не смогла из-за занятости принять участие в дополнительном допросе. Но при этом поставила подпись под основным допросом, завершённым на десять минут позже дополнительного. В постановлении ещё много беспомощного вранья. Остается догадываться, это жуликоватые подчинённые выставили генерала тупицей, а на самом деле он не таков, или он сам, в меру своих интеллектуальных возможностей и душевных качеств, породил эту галиматью? Я попытался через суд обязать Следственный комитет рассмотреть заявление о преступлении. Жалоба попала к судье Карпову. Неподкупный Артур предсказуемо отказался её принять. В Мосгорсуд наблюдать за законностью при рассмотрении жалобы на решение Карпова явилась прокурор Бобек. Моё предположение, что в решении Карпова, фактически покрывавшего преступления следователей, усматриваются признаки заинтересованности, Бобек с тихим укором отвергла. Апелляционный, а затем и кассационный суды отказались обязать Следственный комитет расследовать преступление, совершённое следователями. По сути это означает, что за отдельными категориями населения суды признают право на преступление. Что ж, есть ещё Верховный суд. А поговаривают, что и высший.

Тем временем завершился срок, отведённый нам для изучения материалов дела. В день подписания документов об окончании ознакомления выяснилось, что в деле не двести пятьдесят восемь томов, как было объявлено, а двести шестьдесят три. В дальнейшем, уже в ходе судебного расследования, появились ещё несколько томов дополнительных материалов.