Наполнил зернами бессмертный Ловчий сети,
И дичь попала в них, польстясь на зерна эти.
Назвал Он эту дичь людьми и на нее
Взвалил вину за зло, что сам творит на свете.
Раз Божьи и мои желания несходны,
Никак не могут быть мои богоугодны.
Коль воля Господа блага, то от грехов
Мне не спастись, увы, – усилия бесплодны.
У тлена смрадного весь этот мир в плену;
Грешно ль, что я влекусь к душистому вину?
Твердят: «Раскаянье пошли тебе Всевышний!»
Не надо! Все равно сей дар Ему верну.
Хоть мудрый шариат и осудил вино,
Хоть терпкой горечью пропитано оно,
Мне сладко с милой пить. Недаром говорится:
«Мы тянемся к тому, что нам запрещено».
Я дня не провожу без кубка иль стакана,
Но нынешнюю ночь святую Рамазана
Хочу – уста к устам и грудь прижав к груди –
Не выпускать из рук возлюбленного жбана.
Обета трезвости не даст, кому вино –
Из благ сладчайшее, кому вся жизнь оно.
Кто в Рамазане дал зарок не пить – да будет
Хоть не свершать намаз ему разрешено.
Владыкой рая ли я вылеплен иль ада,
Не знаю я, но знать мне это и не надо:
Мой ангел, и вино, и лютня здесь, со мной,
А для тебя они – загробная награда.
Везде зеленый рай, куда ни кинешь взгляд:
Каусар течет, в эдем вдруг превратился ад.
На райскую траву сядь с гурией прекрасной
И торопись вкусить от неземных услад.
Налей вина, саки! Тоска стесняет грудь;
Не удержать нам жизнь, текучую, как ртуть.
Не медли! Краток сон дарованного счастья.
Не медли! Юности, увы, недолог путь.
Увы, глоток воды хлебнуть не можешь ты,
Чтоб не прибавил рок и хмеля маеты;
Не можешь посолить ломоть простого хлеба,
Чтоб не задели ран соленые персты.
Сказала роза: «Ах, на розовый елей
Краса моя идет, которой нет милей!» –
«Кто улыбался миг, тот годы должен плакать», –
На тайном языке ответил соловей.
Меня у кабака вечерний час настиг,
И вижу: близ огня – увядшей розы лик.
«Поведай мне, за что сожгли тебя?» – спросил я.
«О горе, на лугу я посмеялась миг!»
На происки судьбы злокозненной не сетуй,
Не утопай в тоске, водой очей согретой!
И дни и ночи пей пурпурное вино,
Пока не вышел ты из круга жизни этой.
Где розы расцвели, там почву, что растит их,
Всю пропитала кровь царей, давно забытых;
А каждый лепесток фиалки темной был
Когда-то родинкой на розовых ланитах.
Трава, которою – гляди! – окаймлена
Рябь звонкого ручья, – душиста и нежна.
Ее с презрением ты не топчи: быть может,
Из праха ангельской красы взошла она.
Фаянсовый кувшин, от хмеля как во сне,
Намедни бросил я о камень; вдруг вполне
Мне внятным голосом он прошептал: «Подобен
Тебе я был, а ты подобен будешь мне».
Вчера в гончарную зашел я в поздний час,
И до меня горшков беседа донеслась.
«Кто гончары, – вопрос один из них мне задал, –
Кто покупатели, кто продавцы средь нас?»
Когда, как деревцо, меня из бытия
С корнями вырвет рок и в прах рассыплюсь я,
Кувшин для кабака пусть вылепят из праха, –
Наполненный вином, я оживу, друзья.
Ты перестань себя держать в такой чести,
О бренности того, что дышит, не грусти!
Пей! Жизнь, которая идет навстречу смерти,
Не лучше ли во сне иль в пьянстве провести?
Нам жизнь навязана; ее водоворот
Ошеломляет нас, но миг один – и вот
Уже пора уйти, не зная цели жизни,
Приход бессмысленный, бессмысленный уход!
То слышу я: «Не пей, сейчас у нас Шабан».
А то: «Раджаб идет, не напивайся пьян».
Пусть так: то месяцы Аллаха и Пророка;
Что ж, изберу себе для пьянства Рамазан.
Когда ты для меня слепил из глины плоть,
Ты знал, что мне страстей своих не побороть;
Не ты ль тому виной, что жизнь моя греховна?
Скажи, за что же мне гореть в аду, Господь?
Ты к людям милосерд? Да нет же, не похоже!
Изгнал Ты грешника из рая отчего же?
Заслуга велика ль послушного простить?
Прости ослушника, о милосердный Боже!
Когда-нибудь, огнем любовным обуян,
В душистых локонах запутавшись и пьян,
Паду к твоим ногам, из рук роняя чашу
И с пьяной головы растрепанный тюрбан.
Шабан сменяется сегодня Рамазаном, –
Расстаться надобно с приятелем-стаканом.
Я пред разлукой так в последний раз напьюсь,
Что буду месяц весь до разговенья пьяным.