Сей караван-сарай, где то и дело день
Спешит, как гостя гость, сменить ночную тень, –
Развалина хором, где шли пиры Джамшидов,
Гробница, что дает Бахрамам спящим сень.
Рожает лань детей, и львица дремлет там,
Где древле бражничал в кругу друзей Бахрам,
Великий Ловчий, смерть степному зверю несший,
Он ныне мирно спит, захвачен смертью сам.
Будь Аристу или Джамхура ты мудрей,
Будь богдыхана ты иль кесаря сильней,
Пей все равно вино. Конец один – могила, –
Ведь даже царь Бахрам почил навеки в ней.
Я к гончару зашел: он за комком комок
Клал глину влажную на круглый свой станок;
Лепил он горлышки и ручки для сосудов
Из царских черепов и из пастушьих ног.
Пускай ты прожил жизнь без тяжких мук, – что дальше?
Пускай твой жизненный замкнулся круг, – что дальше?
Пускай, блаженствуя, ты проживешь сто лет
И сотню лет еще, – скажи, мой друг, что дальше?
Приход наш и уход загадочны – их цели
Все мудрецы земли осмыслить не сумели.
Где круга этого начало, где конец,
Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?
Хоть сотню проживи, хоть десять сотен лет,
Придется все-таки покинуть этот свет.
Будь падишахом ты иль нищим на базаре, –
Цена тебе одна: для смерти сана нет.
Ты видел мир, но все, что ты видал, – ничто.
Все, что ты говорил и что слыхал, – ничто.
Итог один – весь век ты просидел ли дома,
Иль из конца в конец мир прошагал – ничто.
С тех пор как взнуздан был скакун небес, а там,
Вверху, огни Плеяд зарделись по ночам,
Все, все предрешено в судилище предвечном,
И ничего нельзя в вину поставить нам.
От стрел, что мечет смерть, нам не найти щита:
И с нищим и с царем она равно крута.
Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья,
Все прочее – поверь! – одна лишь суета.
Где высился чертог в далекие года
И проводила дни султанов череда,
Там ныне горлица сидит среди развалин
И плачет жалобно: «Куда, куда, куда?»
Я утро каждое спешу скорей в кабак
В сопровождении товарищей-гуляк.
Коль хочешь, Господи, сдружить меня с молитвой,
Мне веру подари, святой Податель благ!
Моей руке держать кувшин вина – отрада;
Священных свитков ей касаться и не надо:
Я от вина промок; не мне, ханжа сухой,
Не мне, а вот тебе опасно пламя ада.
Нас, пьяниц, не кори! Когда б Господь хотел,
Он ниспослал бы нам раскаянье в удел.
Не хвастай, что не пьешь, – немало за тобою,
Приятель, знаю я гораздо худших дел.
Блуднице шейх сказал: «Ты, что ни день, пьяна
И что ни час, то в сеть другим завлечена!»
Ему на то: «Ты прав, но ты-то сам таков ли,
Каким всем кажешься?» – ответила она.
Я пью – что отрицать, – но не буяню спьяну;
Я жаден, но к чему? Лишь к полному стакану.
Да, свято чтить вино до смерти буду я,
Себя же самого, как ты, я чтить не стану.
За то, что вечно пьем и в опьяненье пляшем,
За то, что почести оказываем чашам,
Нас не кори, ханжа! Мы влюблены в вино,
И милые уста всегда к услугам нашим.
Над краем чаши мы намазы совершаем,
Вином пурпуровым свой дух мы возвышаем;
Часы, что без толку в мечетях провели,
Отныне в кабаке наверстывать решаем.
На свете можно ли безгрешного найти?
Нам всем заказаны безгрешные пути.
Мы худо действуем, а ты нас злом караешь,
Меж нами и тобой различья нет почти.
У мертвых и живых один владыка – Ты.
Кто небо завертел над нами дико? Ты.
Я тварь греховная, а Ты создатель мира;
Из нас виновен кто? Сам рассуди-ка: Ты!
Жизнь сотворивши, смерть Ты создал вслед за тем,
Назначил гибель Ты своим созданьям всем,
Ты плохо их слепил? Но кто ж тому виною?
А если хорошо, ломаешь их зачем?
Вот кубок! Не найти столь дивного другого.
Ему расцеловать чело душа готова.
Но брошен оземь он Небесным Гончаром,
Что вылепил его, – и глиной стал он снова.
Ужели бы гончар им сделанный сосуд
Мог в раздражении разбить, презрев свой труд?
А сколько стройных ног, голов и рук прекрасных,
Любовно сделанных, в сердцах разбито тут!
Над лугом облако струит потоки слез…
Возможно ль миг прожить без сока пьяных лоз?
Зеленою травой любуемся мы нынче,
А завтра – глядь! – из нас уж новый луг пророс.