Это было понятно с самого начала. Зачем он надеялся, зачем он пытался что-то делать, если всё было понятно с самого начала.

Со всей силы, стиснув зубы до хруста, Лазарев ударил по стене кулаком в толстой перчатке.

– Злишься? – раздался вдруг совсем рядом чужой голос.

Лазарев резко повернулся вправо. В соседнем кресле сидел человек в таком же, как у него, скафандре, без глаз, носа, рта и ушей, с гладкой кожаной поверхностью на месте лица.

Лазарев замер на месте.

Лицо человека стало двигаться кожаными складками и собираться в морщины, на нём прорезался рот, вспухли розоватые губы, вырос толстый бугорок на месте носа, разлепились глаза без век.

Лазарев не отрываясь смотрел, как на лице проявляются знакомые ему черты. Его черты. Когда лицо окончательно сформировалось, он увидел себя.

– Или лучше другое лицо? – спросил незнакомец, и снова задвигались кожаные складки, уменьшился рот, глаза переместились чуть ближе к центру, изменилась форма носа.

Теперь это был Нойгард.

– Я могу быть в твоей голове кем угодно и чем угодно. Не бойся, это я. – Человек указал пальцем на море за иллюминатором.

Лазарев хмуро посмотрел в иллюминатор, будто хотел увидеть там что-то новое.

– Когда ваши учёные закладывали в «Аврору» способность воздействовать на человеческий разум, они сделали большую ошибку, – сказал человек. – Они не предполагали, что кто-то сможет завладеть её рассудком. Я тоже так умею. Но с ней я умею больше.

Человек щёлкнул пальцами, и в кабине зазвучала музыка. Лазарев узнал эти аккорды сразу. Это было вступление к «Space Oddity» Дэвида Боуи.

– У нас была совсем другая музыка, – сказал человек. – Для тебя она покажется бессмысленным шумом. А мы с ней жили, танцевали, любили и умирали.

– Как вы выглядели? – спросил Лазарев.

Человек снова щёлкнул пальцами, и музыка замолчала.

– Тебе интересно?

– Да.

Человек усмехнулся губами Нойгарда, и его скафандр вдруг расползся на части и мгновенно истлел. Тело увеличилось в размерах и окрасилось в чёрный, покрылось блестящим хитином, выросли крепкие мышцы. Глаза превратились в жёлтые кошачьи зрачки, рот сузился до небольшого круглого отверстия, нос исчез.

Перед Лазаревым сидело высокое чёрное существо без волос, с длинными ногами, мускулистыми руками и хитиновым панцирем, закрывавшим грудь, спину, плечи и локти. Морщинистое лицо выглядело рыхлым, как губка, тонкая кожа на нём пузырилась и вздрагивала.

Существо высунуло острый и длинный язык, облизнулось, сверкнуло глазами.

– Тебе это кажется уродливым, да? – сказало оно. – А для нас именно так выглядел идеал красоты.

Лазарев сглотнул слюну. Он не мог оторвать взгляд.

– А когда мы погибли, новые хозяева этой планеты выглядели так, – сказало существо.

Тело его за одну секунду вздулось и распухло, стало бесформенно-рыхлым и окрасилось в белый цвет. Исчезла голова, руки и ноги, из туловища вытянулись четыре толстых червеобразных отростка и несколько десятков щупалец вокруг чёрной дыры, напоминающей рот.

Кольчатые конечности росли, раздваивались, оплетали кабину, скребли по иллюминаторам. Лазарев инстинктивно прижался к спинке кресла, когда один отросток прошуршал совсем рядом с ним.

Это был отвратительный сгусток белой плоти, похожий на толстых копощащихся червей. С отростками, щупальцами, вибриссами и присосками, покрытый белой слизью и воняющий тухлятиной.

Лазарев затаил дыхание.

Один из отростков вдруг вытянулся, бросился к его лицу, завис в нескольких сантиметрах, и на его конце образовалась чёрная пасть, капающая слюной и слизью. Существо задрожало и утробно зарычало протяжным булькающим звуком.

А потом потемнело, окаменело и рассыпалось в прах.

В кресле снова сидел человек в скафандре с лицом Ной-гарда. Но теперь он держал в руке серебристую пятиконечную звезду.

– Тебе наверняка интересно, что это за штука.

Лазарев кивнул, глядя на звезду.

– Вам, как и нам, тоже снятся сны. Знаешь, как было в детстве? Ты находишь во сне что-то интересное, а потом понимаешь, что это сон, и пытаешься перенести эту штуку в реальность. Но ты просыпаешься, а там ничего нет. Сейчас ты вспомнил такой сон, да? Про золотую монетку. Тебе было шесть лет.

– Да, – сказал Лазарев.

– Ты же понимаешь, что меня и этой звезды нет в реальности? Я просто играю с твоей головой.

– Да.

Человек протянул Лазареву звезду и вложил её в его ладонь.

Сквозь ткань перчатки Лазарев почувствовал, какая она тяжёлая. Она выглядела будто из старого потемневшего серебра с зеленоватым налётом: на её поверхности он увидел орнамент, похожий то ли на арабскую вязь, то ли на индийское письмо, а в самом центре – четыре чёрные точки.

Лазарев рассмотрел звезду и вопросительно поднял бровь.

– Сейчас я покажу тебе представление, – сказал человек. – Если после этого представления звезда останется у тебя, я разрешу тебе улететь.

Лазарев крепче сжал звезду в перчатке.

– Как во сне, – сказал человек. – Она может остаться с тобой, а может исчезнуть. Она может сделать всё, что захочет. Если ты улетишь с ней, это может принести в твой мир много зла. Она может закинуть тебя в прошлое. Или в будущее. Я не знаю, что она сделает с тобой. Но ты сможешь улететь.

– Домой? – спросил Лазарев.

Человек кивнул.

– Я позволю тебе улететь, но я не знаю, куда и когда ты прилетишь.

– А если она исчезнет?

– Я потоплю тебя. Ты станешь частью меня.

– Зачем ты даёшь мне шанс?

Человек искривил рот. Кажется, он улыбнулся.

– Это не я. Это она. Посмотри в окно. Представление начинается.

Лазарев посмотрел в иллюминатор.

За стеклом зеленел берёзовый лес.

Синее небо, белые облака, солнечный свет в сочной зелёной листве, лопухи, папоротники, и трава, и трухлявый пень под берёзой, и чуть поодаль – поваленное бревно, поросшее мхом.

Лазарев прильнул к иллюминатору, а потом, спохватившись, ещё крепче сжал в перчатке звезду.

– Что это? – спросил он.

Ответа не последовало.

Лазарев обернулся.

В кресле никого не было.

Ему захотелось выйти наружу, чтобы проверить, как всё это выглядит на самом деле. Он закрыл стекло скафандра и, не выпуская из руки звезду, пошёл к выходу.

Когда он отодвинул люк, яркое белое солнце ударило в глаза сильнее, чем за всё время на этой планете. Он зажмурился и отвернулся, а потом с опаской выглянул наружу и осмотрелся.

Было лето, и посадочный модуль стоял на поляне посреди берёзового леса. Солнце пробивалось сквозь зелёные кроны, а над тонкими деревьями в небе клубились рыхлые белёсые облака.

Лазарев осторожно спустился по лестнице и спрыгнул вниз. Его ботинок слегка утонул в вязкой почве, усыпанной прошлогодними перепревшими листьями. Кажется, это конец мая или начало июня.

Последний раз Лазарев видел такой лес в детстве, в шесть лет, в Калужской области. Таких мест уже осталось очень мало.

Он сделал ещё несколько шагов и обернулся. Посадочный модуль стоял посреди леса, его обшивка сверкала на солнце.

Этого не может быть, решил он, это наваждение, галлюцинация.

Представление.

А под ногами – рыхлая и чёрная земля. И совсем молодая трава, ярко-зелёная, сочная, настоящая.

Он включил внешние динамики, и мир вокруг наполнился звуками. Вокруг пересвистывались дрозды, щебетали синицы, трещали стрекозы, и от лёгкого ветра мягко шелестела листва.

Что-то ровно загудело с правой стороны: Лазарев обернулся, и прямо перед стеклом скафандра пролетел шмель.

– Бред какой-то, – сказал он.

Вокруг звенело, жужжало, пело, свистело, щебетало и шелестело, и блестела от солнца гладкая кора на берёзах, и рябило в глазах от сочной листвы, и ботинки утопали в сырой и рыхлой земле, и нежные облака таяли над головой.

Ему захотелось снять шлем, чтобы почувствовать все эти запахи, это цветение, эту траву и этот настоящий воздух, чтобы он опьянил и ошеломил.

Нет-нет-нет, нельзя снимать.

Он глубоко вдохнул, закрыл глаза и сосчитал до трёх.

Рука по-прежнему сжимала звезду.

Вокруг стоял лес.

Лазарев пригляделся и увидел, что чуть поодаль, в просвете между берёзами видны блики от реки, а дальше – широкое поле, уходящее в синюю полосу горизонта.

Он подошёл к ближайшей берёзе, потрогал её ствол рукой в толстой перчатке и опять пожалел, что нельзя снять скафандр и прижаться к ней ладонью.

Или можно?

Стоп-стоп, нет, нельзя. Ни в коем случае нельзя. Не снимать скафандр. Не выпускать звезду.

Он пошёл в сторону реки, перешагивая через торчащие корни деревьев, и под ногами хрустели сухие ветки, шелестела трава и шуршали прелые листья.

Выйдя из рощи к берегу, он увидел, что на другой стороне реки в высокой траве сидят трое в одинаковых белых комбинезонах.

Это были Нойгард, Гинзберг и Крамаренко.

У него перехватило дыхание.

Первым его узнал Нойгард. Он поднялся в полный рост, толкнул в плечо сидевшего рядом Гинзберга, улыбнулся во весь рот, махнул рукой:

– Командир! Наконец-то!

Нойгард поднял голову и раскрыл рот в удивлении.

– Господи, ну наконец-то! – крикнул он.

– Володька! – сказал Крамаренко и тоже помахал рукой.

Лазарев инстинктивно сделал шаг назад.

– Давай к нам! – закричал Гинзберг. – Совсем заждались! Как ты там вообще, где был?

Лазарев смутился, зачем-то отвернулся, потом сделал несколько шагов вперёд и подошёл ближе к берегу.

– Я исследовал планету, – сказал он. – А вы? Что вы здесь делаете?

– Живём, – пожал плечами Нойгард. – Ты бы снял скафандр, командир. Жарко. Тут такой воздух!

Он сладко потянул ноздрями и прикрыл глаза.

– Я такого леса с детства не видел, – сказал Крамаренко. – А там дальше огромное поле, и луг, и большой деревянный дом. Мы там и живём. Приходи! Мы дома.

– Мы дома, – кивнул Нойгард.

– Мы дома, – повторил Гинзберг. – Иди к нам. Сними шлем, брось эту звезду. Она ни к чему. Эту речку можно вброд перейти…

– Давай к нам, – сказал Нойгард. – Наконец-то.

Лазарев сделал шаг вперёд, в густую осоку, растущую из реки. Ботинок погрузился в вязкий ил. Он пошёл дальше, и ботинки вязли всё глубже и глубже, и ещё через несколько шагов он оказался по колено в воде.

– Не бойся, – рассмеялся Гинзберг. – Мы тоже сначала боялись. Не утонешь. Тут максимум по пояс воды. А скафандр бы снял, неудобно.

– И звезду, – сказал Нойгард, и его голос вдруг стал серьёзнее. – Звезду оставь. С ней сюда не пустят.

– Почему? – спросил Лазарев.

Нойгард опять пожал плечами.

– Не пустят, – растерянно повторил он.

– Я не могу оставить её, – сказал Лазарев и сильнее сжал звезду в руке.

Он продолжал идти. Это оказалось трудно. Ботинки тонули в глубоком иле, скафандр намок до пояса, он боялся упасть и выронить звезду. С каждым шагом идти становилось сложнее.

– Ты не попадёшь сюда со звездой, – сказал Гинзберг. – Оставь.

– Попаду, – неожиданно для себя ответил Лазарев.

Вода стала будто плотнее, ил ещё более вязким, и ветер задул сильнее, и в лесу перестали петь птицы.

Нойгард, Гинзберг и Крамаренко стояли на берегу и больше не улыбались.

Солнце потускнело, вокруг стало темнее, и Лазарев услышал, как завывает ветер, а в наушниках зашипело и затрещало.

Нельзя, нельзя выпускать звезду, думал он, пытаясь сделать ещё один шаг, но что-то не получалось, не пускало, вода стала чёрной и вязкой.

И опять мешал поломанный наколенник.

Он напрягся всем телом, сжал зубы, передвинул ногу вперёд, и вдруг потемнело в глазах, а в ушах протяжно зашумело. Сердце заколотилось сильнее, на лбу выступил пот, пересохло во рту, и ему показалось, будто мир вокруг закручивается в спираль и всё перед глазами смазывается цветастым калейдоскопом.

Он почувствовал, что теряет сознание.

Нет-нет-нет, нельзя-нельзя-нельзя, нет-нет-нет, он шептал это дрожащими губами, пытаясь сохранить равновесие, и вглядывался в тех троих, стоящих на том берегу, и не мог различить их лиц, кажется, у них вообще нет лиц.

Он поднял руку к груди и прижал звезду к сердцу, чтобы она не упала.

Лишь бы она не выскользнула.

По спине пробежал обжигающий холод, задрожали пальцы.

Трое на берегу замерли на месте, высохли и окаменели, и налетевший ветер развеял их в прах.

Синее небо треснуло пополам и разбилось на блестящие зеркальные осколки, обнажив жёлтые облака и красное закатное марево.

Трава, деревья и поле за рекой рассыпались в рыжую пыль и медный песок.

Лазарев стоял по пояс в чёрной жиже, и над ним нависало вечернее небо планеты с закатом трёх звёзд.

Он посмотрел на свои руки.

Его перчатка по-прежнему сжимала серебристую звезду.

Дыхание постепенно приходило в норму.

Он обернулся и увидел посадочный модуль, стоящий на небольшом круглом островке посреди чёрной морской глади.

В наушниках снова зашипели помехи, и он услышал знакомый голос:

– Командир, это «Аврора». Корабль подлетает к заданной точке. Вам следует стартовать через девять минут.