Павел Корнев
Аутодафе

Впервые я познакомился с проектом «Модель для сборки» в те далекие времена, когда озвучивание литературных произведений еще не приобрело массовый характер, и потому был очень и очень впечатлен. Впрочем, даже на сегодняшнем уровне работы МДС выделяются и качеством начитки и фоновым звуковым рядом. И пусть сам я предпочитаю книги читать, а не слушать, но за предложение озвучить мой собственный рассказ ухватился обеими руками. За первым рассказом последовал второй и третий, и я очень сильно рассчитываю, что на этом дело не ограничится и наше сотрудничество будет продолжено.

Зависший над самым горизонтом багровый шар вечернего солнца тонул в затянувших край неба облаках и через рваную прореху напоследок злорадно слепил глаза. Полозья саней весело хрустели свежевыпавшим снегом, разгулявшийся с приближением сумерек мороз кусал щеки и нос, а его беспутный братец-ветер колол лицо острыми снежинками.

Но холод и сумерки – ерунда; беспокоило совсем другое. Под сердцем с самого утра поселилось смутное беспокойство, и внизу груди то и дело противно посасывало. А с чего, почему – непонятно; пока всё складывалось очень даже неплохо…

Вот и домой мы уже точно успевали добраться до наступления темноты; не зря спозаранку из Форта выехали. Подсуетились, сунули на лапу знакомому инспектору Гарнизона и не прогадали. Солнце только садится, а до села километров десять осталось, не больше.

Ну а погода… А что погода? Погода у нас всегда собачья, другой не держим. Холод – ерунда, главное – до темноты успеть. А дома отогреемся. По такому поводу и баньку затопить можно, и самогона замахнуть. Потом – отсыпаться. Благо мы теперь можем себе это позволить.

– Эй, да расслабься ты! – Яков спрыгнул с саней и побежал рядом, пытаясь хоть немного согреться. – Мы сделали это, брат, сделали!

– Не кажи гоп, до села еще ехать и ехать, – поморщился я и настороженно оглянулся, но узкая, укатанная полозьями саней дорога оставалась пустынной. Кругом заметенное снегом поле – ни кустов, ни оврагов. Для засады место неподходящее. Вот дальше темнеет небольшой лесок, но точно такой уже остался позади, так что, даст бог, прорвемся.

– Да перестань ты скиметь, слушать тошно, – скривился мой слишком уж самоуверенный компаньон. – Неужели так сложно поверить, что у нас всё получилось?

– Оно всё так, только…

– Никаких «только»! – решительно рубанул Яков воздух рукой. – Тебя послушать, так надо было рыбу перекупщикам сдать. За бесценок!

– Почему за бесценок?.. – спросил я, прикинул наш навар и замолчал.

Выручить за воз мороженого окуня в Форте удалось столько, сколько наведывавшиеся в село скупщики давали за четыре. Да и обратно мы не порожняком возвращаемся, так-то…

– Да потому! Потому! – расхохотался парень. – Пока задницу от печи не оторвешь, никто тебе нормально платить не станет! Так и будешь всю жизнь с копейки на копейку перебиваться. А сейчас мы у Пастухова его улов выкупим – и вовсе деньжат неплохо поднимем!

– Погоди! – оборвал я приятеля. – Ты опять, что ли, в Форт намылился?

– Ну да, – с безмятежным видом кивнул Яков. – А чего кота за хвост тянуть? К середине декабря успеем неплохой капиталец сколотить. До лета хватит!

– Может, не стоит судьбу искушать? – засомневался я. – Нечисть…

– Если всё по уму делать, везде засветло добираться будем.

– А на бандитов нарвемся?

– Да какие еще бандиты? Что им здесь делать? Ну не дураки же они в снегу задницы морозить? – фыркнул Яков. – Ты больше перекупщиков слушай. Они тебе не только про бандитов, но и про ледяных ходоков и туманников по ушам напинают. Лишь бы им товар сдал, а сам из села – ни ногой!

– И всё же?

– Да прорвемся! – И вытащив из болтавшихся на поясе ножен кавалерийскую шашку, парень несколько раз взмахнул ею в воздухе, а потом продекламировал: – Несмотря на рваный кед, мы сломаем им хребет!

– Твоими бы устами, – вздохнул я и проверил убранный под дерюгу обрез.

Особой уверенности в собственных силах, впрочем, от прикосновения к оружию не появилось: укороченная одностволка шестнадцатого калибра ИЖ-5 худо-бедно отгоняла оголодавших хищников, но против обнаглевших в последнее время бандитов ничем помочь не могла.

– Успокойся! – Яков спрятал шашку в ножны, запрыгнул в сани и самодовольно улыбнулся: – Всё ништяк!

– Да кто спорит? – пожал плечами я и уставился на вскочившего с лавки компаньона: – Ты чего?

– У, черт! Накаркал! – в голос взвыл тот и, ухватив вожжи, со всей мочи приложил хлыстом тащившую сани лошаденку. – Пошла, курва! Пошла!

Едва не вывалившись из саней, я оглянулся и остолбенел: по дороге неслись трое верховых. Всадники лошадей не жалели, расстояние меж нами стремительно сокращалось, и по всему выходило, что оторваться от них не получится. И даже до лесочка доехать не дадут…

– Пошла, пошла! – размахивая хлыстом, орал Яков и, обернувшись на миг, скомандовал: – Шмотки выкидывай!

Я перевалил через борт мешок с зерном, поспешил ухватить следующий и крикнул:

– Может, договоримся?

– Договорись, попробуй… – надсадно просипел мой компаньон, и тут вдруг сани дернулись, да так резко, что меня с тюком в руках отбросило на лавку.

Неужто в яму угодили?!

Я обернулся и самым натуральным образом обомлел: обрезавший постромки Яков нахлестывал лошадь, во весь опор несшуюся к спасительному лесу.

– Яша! – во всё горло завопил я. – Вернись! Вернись, сука!

Ничего эти крики, конечно же, не изменили. Яков даже не обернулся.

Кинул меня, сволочь!

Ну ничего, мы еще повоюем!

В запале я сунул руку под дерюгу и выругался, не обнаружив там обреза.

И его упер, гаденыш!

Ухватив топор, я выскочил из саней и бросился в чистое поле.

Но толку-то?

Ветер подчистую вымел с открытого пространства весь снег, и лишь у редких кустов возвышались небольшие сугробы. Не уйти…

Услыхав за спиной хруст наста под копытами, я обернулся и перехватил топор. Один из верховых промчался мимо брошенных саней вслед за Яковом, двое других нагоняли меня.

Не оставят свидетеля?! Никому ж…

Руки и ноги обмякли, поджилки тряслись, но я упрямо закусил губу и заставил себя покрепче стиснуть топорище.

Ведь не может же всё закончиться вот так – посреди этого богом забытого поля. А жена, а дочь? Они-то как?!

Оскалившийся в жуткой ухмылке бородач замахнулся саблей и направил лошадь прямо на меня. Уж не знаю, на что он рассчитывал: то ли зарубить, то ли стоптать, но в последний миг я успел увернуться от копыт и в развороте шибанул обухом по колену враз взвывшего от боли всадника.

За спиной громыхнул выстрел, что-то ударило в спину, сбило с ног. Больно не было – будто под наркозом, – но враз ставшее ватным тело охватила странная слабость. Через силу я нашарил оброненный топор, попытался подняться…

Гул клинка, удар, тьма…

Да – тьма! Тьма распахнула гостеприимные объятья, укутала непроницаемо-черным плащом, прогнала прочь боль и страх. И лишь холод оказался ей неподвластен. Стужа впилась зазубренными лезвиями прямо в душу, заморозила всё, до чего смогла дотянуться, и в конце концов именно ее жгучие касания вырвали меня из едва не перешедшего в вечный сон оцепенения.

Но и тьма никуда не делась. Темно…

Еще ничего не соображая, я уперся руками в снег, кое-как поднялся на колени и лишь тогда догадался сдвинуть с глаз, видимо, и спасшую мне жизнь ушанку. Светлее стало только чуть, но теперь, по крайней мере, удалось разглядеть затянутое тяжелыми тучами ночное небо и белую гладь заснеженного поля.

Живой!

Растянув в улыбке онемевшие губы, я попытался снять варежки, но непослушные пальцы едва шевелились, а правая ладонь так и вовсе стиснула мертвой хваткой топорище и никак не желала выпускать оружие.

Вот ведь! Как бы пальцы ампутировать не пришлось…

Ощупав свободной рукой ушанку, я нашарил длинный разрез; потом попытался завести руку за спину, но не смог. Тело было словно чужое, мышцы из-за долгого лежания в сугробе не слушались, и куда именно угодила пуля, понять так и не удалось.

Ерунда, главное, что живой.

Выбравшись на укатанную полозьями саней дорогу, я огляделся по сторонам и поплелся к лесочку, в который умчался стервец Яков. Судьба его сейчас интересовала меня меньше всего, но не напрямик же по заснеженному полю тащиться! И так сил нет…

Ноги сами собой несли вперед, и от бездумно-монотонных движений сознание вновь начало проваливаться в липкую яму забытья.

Пытаясь хоть как-то сохранить ясность мыслей, я принялся считать шаги и невольно пожалел, что совершенно не чувствую боли.

Хотя, с другой стороны, может, оно и к лучшему? Это сейчас промороженное тело потеряло чувствительность, а вот немного отогреюсь и скрутит.

И значит, надо спешить. Спешить и считать шаги.

Первый. Второй. Третий…

Темное пятно на дороге показалось на триста сорок восьмом шаге. Раскинувший руки человек лежал на спине, снег вокруг был густо забрызган черными брызгами крови.

Остановился рядом, я посмотрел на изуродованное лицо Якова с запорошенными снежком пустыми глазницами, захотел было плюнуть, но как на грех пересох рот.

Не пошло Яше впрок предательство, значит. Не убег. А вдвоем, кто знает, могли бы и отбиться…

И только тут я понял, что на самом деле подняло меня из сугроба и привело сюда.

Ненависть. Жуткое желание загнать этого подонка в угол и голыми руками вырвать глотку. Или хотя бы рубить, рубить, пока…

Опустив непроизвольно приподнятый топор, я отступил от тела и затряс головой, прогоняя наваждение.

Нет! Хватит! Надо возвращаться домой, надо…

И будто пьяный я побрел через заснеженный лес. А дальше – всё какими-то рваными кусками.

Голые ветви деревьев; серая пелена ночного неба; легкая поземка, заметающая черные точки капель крови на раскатанной дороге; вновь темнота…

Темнота окружила со всех сторон, а когда в глазах прояснилось, оказалось, что я умудрился сойти с дороги на какую-то запорошенную поземкой тропинку.

Куда это меня занесло? Мне б домой…

Но ни сил, ни желания поворачивать назад уже не было. Словно безвольная механическая кукла я переставлял ноги, надеясь, что вот-вот, за очередным поворотом окажется какой-нибудь хутор. И пусть придется потрудиться, убеждая хозяев пустить на ночлег израненного путника, но мне многого не надо – отогреться бы да перевязать раны. И поспать. Поспать в тепле, лучше прямо у очага.

Холодно…

А тропинка всё петляла средь высокого кустарника и петляла. Сил давно не осталось, нестерпимо хотелось завалиться на снег, и вперед гнал лишь нестерпимый холод, поселившийся где-то внутри.

Холод; да еще какой-то тихий, но жутко назойливый голосок в голове, который твердил, что конец пути уже близок. Что следы на заметенной снегом тропинке становятся всё отчетливей. И иногда среди них нет-нет да и мелькают черные пятнышки крови.

Крови? При чем здесь кровь?

Хриплый лай цепного пса прогнал промелькнувшую в голове догадку, и, забыв про всё на свете, я рванул вперед.

Но хутора за поворотом не оказалось. Над покосившимся забором торчала одинокая соломенная крыша невысокого домишки. Надворные постройки порядком обветшали, снег почти полностью замел хлипкие, скособоченные сарайки, и вместе с тем жилище заброшенным не было: из печной трубы валил дым. Да и собака опять же…

Значит, там люди. Люди и вытопленная печь. А больше сейчас ничего и не надо…

Только вот пробраться во двор оказалось непросто: уже на подходе меня встретила упругая пелена охранного заклинания; она облепила всего мокрой простыней и отодвинула прочь. Сразу захотелось убраться отсюда подобру-поздорову, но холод, холод оказался сильнее. Он заставил стиснуть зубы и сделать шаг вперед. А потом еще один. И еще…

Кобель во дворе так и заходился хриплым лаем, но, когда я заглянул в щель меж створок не до конца закрытых ворот, истошно завыл и, бряцая цепью, отбежал к конуре. И сразу в доме со скрипом распахнулась провисшая на одной петле дверь.

– Кто там еще? – раздраженно рявкнул показавшийся на пороге бородатый мужик в накинутой поверх рубахи фуфайке. Ухватившись за косяк, он подслеповато сощурился и прикрикнул на собаку: – Трезор, чего разбрехался?!

Я попытался крикнуть ему, но смог выдавить из себя лишь невнятный хрип. Что за напасть?!

Заподозривший неладное хозяин халупы обнажил длинный тесак и, сильно хромая, спустился с крыльца во двор. Загнал пса в конуру, обернулся – и вдруг его лицо показалось знакомым. И не просто знакомым: перед глазами встала оскаленная в диком крике бородатая харя нагнавшего сани бандита.

Ах ты, гад!

Рывком вломившись в ворота, я занес над головой перехваченный двумя руками топор и в один миг оказался рядом с мужиком. Он и слова сказать не успел, как тяжелое лезвие с глухим стуком врубилось в левую ключицу и засело в грудине, перебив сразу несколько ребер.

Бандит замертво повалился на снег и потянул за собой топор; удержаться на ногах удалось, лишь вовремя выпустив из онемевших рук деревянную рукоять. Я попытался высвободить из трупа оружие, но лезвие ушло слишком глубоко, а к моим пальцам хоть и начала возвращаться чувствительность, но толком они не ворочались.

Не выдернуть, дохлый номер.

Дохлый? Воистину так и есть.

И кое-как стиснув рукоять облепленного снегом тесака, я подошел к приоткрытой двери и прислушался. Пустое – слышен был только надсадный хрип цепного пса.

Да и неважно! Бежать, бежать отсюда надо, пока бандиты не всполошились!

Вот доберусь до села, соберу мужиков, и тогда они у нас попляшут! Кровью, сволочи, умоются!..

Хорошо бы, но не выйдет.

С минуты на минуту налетчики обнаружат труп подельника и отправятся вдогонку. А мне от верховых не убежать. Догонят, навалятся скопом и на куски порубят.

Не хочу…

И в лесу хорониться тоже не хочу. После короткой схватки по замерзшему телу только-только начала расходиться застоявшаяся кровь, и что теперь – опять под каким-нибудь кустом замерзать?

Ну уж нет, лучше потрепыхаюсь, вдруг чего да выгорит.

Не может здесь много бандитов быть, никак не может. Грех подвернувшимся случаем не воспользоваться.

Голова вновь закружилась, мысли пустились в хоровод, и, толком не понимая, что именно движет вперед, я проскользнул в прихожую. Только вот там, к глубочайшему моему сожалению, никакого оружия не обнаружилось. Проход направо, проход налево – вот и всё.

Дивясь собственному бесстрашию, я опустился на корточки и, когда глаза привыкли к темноте, обнаружил, что неяркие отблески света выбиваются из-под двери только одной комнаты. В другой – темнота.

Вот туда мне и надо.

Оставляя по полу снежные следы, я пересек прихожую и легонько толкнулся внутрь. Незапертая дверь с легким скрипом распахнулась; стараясь не шуметь, я шагнул в темное помещение и сразу замер на месте, заслышав чье-то тяжелое, надсадное дыхание.

Окна оказались наглухо закрыты ставнями, и в сгустившемся мраке мне далеко не сразу удалось различить лежавшего на панцирной кровати человека, точнее – белые пятна заматывавших его грудь бинтов.

Неужто Яша пальнуть успел?

Совершенно бездумно я приблизился к койке, отложил тесак на сбившееся одеяло и склонился над раненым. Будто только этим в жизни и занимался, левой рукой зажал ему рот, а правой со всех сил стиснул горло. Подранок замычал, попытался высвободиться, но поздно – вот уже хрустнула гортань, и судорожно дернувшийся бандит обмяк и затих.

Еще один готов.

Спокойная, словно и не мне вовсе принадлежавшая мысль подтолкнула на выход, и я вернулся в прихожую. С тесаком в руке замер у второй двери, но в зазор между порогом и полотном по-прежнему выбивались неровные отблески светильника.

Свет – это плохо. Значит, там не спят. Значит, врасплох не застать.

Еще и ругаются…

Опасаясь привлечь к себе внимание, я тем не менее легонько надавил на дверь и заглянул в образовавшуюся щелочку.

– Гоша где? – раздраженно спросил кого-то мужчина средних лет, сидевший на лавке рядом с открытой печуркой.

Так вот и не скажешь, что бандит. Никакой печати порока на лице. Наоборот, очень даже солидно выглядит: широкий лоб, глубокие залысины на висках, светлые, аккуратно подстриженные волосы. Худой только…

– Пошел пса успокоить, – ответил невысокий парень и присел у печки с березовым поленом в руке.

И вот этот как раз на бандита походил весьма и весьма. Крепкого сложения, со сломанным носом и плохо зажившим шрамом под левым глазом. На поясе в кожаных ножнах – длинный охотничий нож.

– Так чего эта зверюга до сих пор заливается? – Пожилой раздраженно потеребил мочку уха и достал из кармана жилетки золотой портсигар. – Сходи, проверь, – после недолгого молчания распорядился он.

– Да ладно, Штоц, чего еще? – поежился парень и, сунув полено в печь, отряхнул ладони. – Сейчас он придет уже…

– Иди, сказал! – скомандовал названный Штоцем бандит и предупредил: – Ружье только возьми.

– Черт с тобой! – И прихватив с накрытого прожженной клеенкой стола двустволку, парень зашагал на выход.

Нисколько не волнуясь, я дождался, когда он подойдет, и тогда уже одним резким толчком распахнул дверь. Полотно со всего маху угодило не успевшему среагировать бандиту по лицу, и бандит как подрубленный рухнул на пол.

Перескочив через порог, я рванул к пожилому, но тот мигом соскочил с лавки и вскинул руку. В тусклом свете мелькнуло черное дуло пистолета, громыхнул выстрел, и что-то сильно садануло меня в грудь.

Тупой удар заставил покачнуться, и этой заминкой немедленно воспользовался сбитый с ног парень. Он будто распрямившаяся пружина приложился ботинками мне чуть выше поясницы; обстановка комнаты мелькнула перед глазами, а в следующее мгновение я шибанулся головой о кирпичную кладку печи.

– Гаси его! – заорал пытавшийся передернуть затвор заклинившего ТТ пожилой, и бугай ухватил оброненное при падении ружье.

Не вставая с пола, я левой рукой ухватил Штоца за ногу, рванул ее на себя и полосонул под коленом тесаком. Неловко взмахнув руками, главарь завалился назад, со всего маху приложился затылком об угол столешницы и скатился на пол. Я вновь замахнулся, но тут нацеливший на меня двустволку бандит спустил сразу оба курка.

Громыхнуло просто оглушительно, но удача вновь была со мной. То ли парень слишком поторопился, то ли побоялся зацепить подельника, да только оба заряда прошли мимо и впустую вышибли из печи кирпичную крошку.

Заорав что-то матерное, крепыш подскочил и с размаху приложил меня деревянным прикладом разряженного ружья. Подставленная под удар кисть хрустнула, тесак отлетел под лавку, а просто озверевший парень навалился сверху и принялся орудовать охотничьим ножом. Клинок прошелся вскользь по шее, взметнулся и опустился вновь, рассекая фуфайку. Чувствуя, как меркнет сознание, я выхватил из печи полыхающее полено и шибанул им бандита по голове.

Взвыв от боли, тот скатился с меня и сразу получил горящей деревяшкой в глаз. Взвыл, отшатнулся, но сделать уже ничего не успел: кое-как перехватив здоровой рукой оброненный им нож, я коротко, почти без замаха воткнул острие в горло. В лицо хлестанула струя алой крови, и меня неожиданно бросило в жар, но я тут же сбросил оцепенение и, перебравшись к валявшемуся без сознания главарю, ударил его остро заточенным клинком.

Раз, другой, третий. И еще, и снова…

Когда немного очухался, голова кружилась, от левой руки шел одуряющий запах горелой плоти, но боли не было, а всё произошедшее казалось дурным сном. И вместе с тем я был совершенно спокоен, такое впечатление, – даже пульс не участился. Будто раньше только тем и занимался, что людям глотки резал.

А ведь еще непонятно, насколько серьезно меня ранили.

Поразившись неожиданно пришедшей в голову мысли, я поднес к лицу левую ладонь и уставился на варежку. В обуглившуюся дыру виднелась обгоревшая кожа, но боли по-прежнему не было. Не было!

Поднявшись с пола, я подошел к висевшему в углу зеркалу, стер толстый слой пыли и не поверил собственным глазам…

Шея оказалась рассечена, и в глубоком разрезе белела кость; чуть ниже левой ключицы обнаружилась отметина пулевого отверстия, фуфайка на правом боку была иссечена дробью. И нигде – ни капли крови. Моей крови, чужой было предостаточно.

А потом я стянул с головы ушанку и слепо уставился на раскроенный ударом сабельного клинка череп.

И что это значит? Я – мертвец? Живой труп?

Живой – ха! Нет, по всему выходит – мертвее не бывает.

Рухнув на стул, я попытался собрать мысли в кучу и с трудом отогнал подступившее безумие. Желание голыми руками разорвать тела бандитов на куски какое-то время еще дурманило сознание, но постепенно мне удалось справиться и с ним.

Я – мертв, и с этим ничего не поделать. Можно кидаться на стены, плакать, выть, но… это ничего уже не изменит. А время… время буквально утекает сквозь пальцы. Ведь еще немного – и мою душу окончательно поглотит сущность ледяного ходока.

И что делать?

Как без меня будут жена и дочь? Кто позаботится о них?

Едва удержавшись, чтобы не вскочить на ноги и не броситься вон, я вцепился в край столешницы и заставил себя остаться на месте.

А какие варианты? Собрать с трупов деньги и передать им? Но смогу ли я так долго удерживать под контролем свою новую сущность? Не сорвусь ли в самый неподходящий момент?

В памяти всплыли страшные истории о людях, которые, возвратившись домой мертвыми, губили целые семьи, и я тихонько завыл, не зная, как быть дальше. А потом вдруг успокоился и смахнул со стола пузатую лампу. Стекло разлетелось вдребезги, и масло залило пол; тут же полыхнуло чадившее до того полено, и огонь побежал по занавескам и сбившемуся с кровати одеялу.

Миг, другой – и вот уже вся комната оказалась объята пламенем. Но мне уже было всё равно. Задавив последние крохи сомнений, я закрыл глаза и откинулся на спинку стула.

Чему быть, того не миновать. Прощайте и не поминайте лихом.

И хоть напоследок – немного тепла…