Дарья Булатникова
Распылитель Пухольского

Я уже сбилась со счета, сколько моих рассказов озвучено в «Модели для сборки». И зачем это нужно? – каждый раз думаю я, отправляя очередной. А потом слышу озвучку Влада Коппа, и появляется ощущение, что это не я, а кто-то другой написал то, что он читает. Есть выражение «увидеть чужими глазами». «Услышать чужими ушами» – куда более замысловато, но так и есть – звучащий текст позволяет отстраниться от него, услышать его иначе. И даже почувствовать иначе. Потому что он уже не только твой, но и тех, кто дал ему новое воплощение.

Сон, приснившийся под утро, был мутным и страшным. В нем Игнат просыпался, ворочаясь на чем-то жестком и влажном, никак не мог разлепить век, пытался кого-то звать, но в ответ слышал только тающее в камнях эхо. «Откуда камни?» – думал он и уже боялся открыть глаза, чтобы не увидеть страшное. Похлопал рядом с собой ладонью и почувствовал под нею отвратительно мокрое и липкое – кровь! В ужасе он вскочил, бросился вперед, натыкаясь на стены. Сзади гнался кто-то, громко дышал в затылок, то настигал, то отставал. Игнат чувствовал, как колотящееся сердце разрывает грудь, и знал, что его ожидает впереди – яма, провал, куда он будет долго падать, бессмысленно крича и ожидая последнего удара. Но вместо этого за очередным поворотом его ждал взгляд. Он так и не понял, чей – проснулся в поту и еще долго лежал, вытирая краем простыни сползающие по вискам капли. Потом встал и впотьмах нашел на столе жестяную кружку с водой. Выпил залпом, во рту остался металлический привкус, но сразу же полегчало. Это был сон, всего лишь ночной кошмар.

Больше он не ложился, зажег керосиновую лампу и читал какую-то книжонку, найденную среди вещей ТЕХ. Книжка была про убийство, но не страшное – буржуйское убийство какого-то богатого паразита. Про сыщиков Игнат читать любил, жаль, что такие книжки редко ему попадались, всё больше стишки про любовь-морковь.

Утро наступило тусклое, в воздухе висела липкая морось, оседающая влагой на одежде и холодящая лицо. Путь до «барака», как он называл место своей службы, Игнат преодолел в два приема: вначале спустился по Большой Дмитровке, миновал тихое, замершее здание театра с тачанкой на крыше, потом зашел в служебную столовую, поел пшенной каши, запил морковным чаем. Выйдя, обнаружил, что морось превратилась в холодный редкий дождик. Ругнулся про себя, остановил извозчика. «Ваньки» в последнее время стали осторожны, завидев фигуры в кожаных куртках и фуражках, придерживали лошадей, пропускали. Но этот вывернул из-за угла и тут же попался. Помрачнел, зная, что от «комиссара» платы не дождешься, но смирился и молча стегнул вожжами гнедого, лоснящегося чистыми боками меринка. Игнату отчего-то стало стыдно. Вот уже и их начали считать какими-то лихоимцами, а не защитниками трудового пролетариата. Эх…

Доехав до места, он похлопал возницу по плечу, и когда тот обернулся, сунул в руки завернутую в кусок газеты четвертинку хлебной буханки – паек, выданный в столовой. Еще успел заметить изумление на бородатой физиономии.

Барак стоял тихо, особняком, в тупиковом переулке, затерявшемся между Кремлем и Покровским бульваром. Два соседних дома покинуты жильцами, и никто в них не селится, вот что удивительно. Игнату нравилось, что тут совершенно не чувствуется Москва, словно попадаешь в уголок какого-нибудь захолустного городишки, а столицей и не пахнет. Во дворе под навесом сидели красноармейцы, шлепали засаленными картами, гоготали. Завидев Игната, притихли, карты спрятали, посуровели.

– Богоробов здесь? – коротко спросил Игнат на ходу.

– Не появлялся, – ответил конопатый Свиридов, командир охраны.

Игнат удивился. Его начальник Богоробов обычно приходил раньше него, потому что жил неподалеку, у пышнотелой булочницы Натальи. И стол, и дом, и пуховая постель – не то что Игнат в своем Камергерском. Ну да ладно, и без Богоробова известно, что делать.

Войдя в длинный мрачный коридор, освещаемый единственным окошком да едва тлеющей лампочкой на голом проводе, Игнат повел носом. Пахло привычно – ружейной смазкой, химическими чернилами, плесенью. И страхом.

В который раз стало обидно, что другие сейчас седлают коней, проверяют пулеметы, готовятся к битве за революционное дело, а он тут – в затхлости, среди бумажек. И пусть уверен, что правое дело вершит, всё равно противно.

Машбарышня Зина подняла от «Ундервуда» бледное личико, отвела глаза. Ишь, буржуйское отродье, давно бы быть тебе в подвале, да больше никто с этим проклятущим аппаратом обращаться не умеет. Ладно, живи пока, ненавидь, бойся… Игнат подошел, нарочно стал близко, чувствуя, как задрожала барышня, не зная, куда девать взгляд. Быстро просмотрел напечатанные списки, хмыкнул, сунул один листок в карман штанов. Заметил, как дернулись тонкие пальцы над клавиатурой, еще раз хмыкнул и вышел.

В небольшой комнатушке, которую Игнат важно называл кабинетом, было влажно – надуло из открытой форточки. Он скинул куртку, посидел за старым конторским столом, пощелкал выключателем настольной лампы. Потом полез в стол Богоробова и из верхнего ящика достал запасной ключ с фанерной биркой, на которой фиолетовыми чернилами была выведена косая буква «Р».

В последний момент что-то насторожило Игната, показалось странным. Но революционный долг прежде всего. Вот вернется и посмотрит, что тут так и не так. Пора.

В подвале всё было, как всегда: равнодушные каменные стены, толстые, уже изъеденные кое-где древоточцем двери. Поворачивая от лестницы, Игнат прислушался. Сегодня должно быть восемь, это немного. Раньше приходилось тяжко, иногда к утру свозили до полусотни. Сейчас уже не вспомнить, сколько их было, они и не считали. Разве что если списки взять, да заставить машбарышню на счетах пощелкать. Но зачем? Да и списки те давно подшиты в толстые папки и уложены в сейф, для сохранности. Игнату нравилось думать, что когда-нибудь их дети и внуки скажут им спасибо за то, что они делают сейчас. Морщатся, но делают. Во имя светлого будущего.

Дремавший на табуретке у стены красноармеец Харитоненко вскочил, едва не уронив трехлинейку, отрапортовал:

– Всё спокойно, товарищ Пирогов!

– Ну, давай, минут через пять, по одному, как всегда, – ответил Игнат и, поправив ремни и кобуру, отворил дальнюю дверь.

Блеснули металлические щитки, два полукруглых, вертикальных и один – сверху, куполом, словно шапочка. А под ним – черная площадка. Распылитель.

Игнат хорошо помнил тот ясный сентябрьский день, когда председатель районной ЧК Кривцов привел к ним худосочного лохматого парня.

– Пухольский, – представился тот, поправляя сползающие набок очки. – Сигизмунд Янович Пухольский, бывший студент, а ныне – изобретатель.

– Ну, вы тут, товарищ, всё сами объясните, – буркнул ему Кривцов. И добавил для Богоробова: – Потом доложишь, что да как. И это… учти, патронов у нас мало осталось.

Игнат усмехнулся, вспомнив эту фразу. У них не только патронов было мало, у них тогда буквально руки гудели от работы: стреляли, возили, копали, опять возили, опять копали. И ведь возчиков не мобилизуешь – неизвестно чего от них ждать, так что самим всё делать приходилось. Поначалу гоняли пешим ходом на пустырь за кладбищем, к специально откопанному рву, и там уже… Пока однажды не сбежали двое – мужик и баба, кинулись из колонны в сторону и словно пропали в ночи, несмотря на стрельбу и поиски. Из ВЦИК тогда проверяльщик был, ругался, грозился. После этого стали самых сильных мужчин оставлять на принудработы, на несколько дней – для рытья. В общем, крутились. Кто, если не они?

Зато сейчас – красота, не обманул изобретатель.

Скрипнула дверь. Пять установленных минут прошло, и Харитоненко привел первого. Игнат обернулся и встретился взглядом с пожилым мужчиной в бархатном, довольно истертом пиджаке.

– Фамилия?

– Иртенев Борис Карлович, – не отводя глаз, медленно проговорил вошедший. Харитоненко кивнул и вышел, громыхнув запором.

Игнат вытащил список, развернул, сверился – есть такой. Проживает… проживал неподалеку, на Мясницкой.

– Проходи! – указал на черную площадку.

– Что это? – удивился Иртенев, рассматривая непонятный агрегат.

– Допрос снимать с тебя буду, – почти ласково произнес Игнат. – Это такая машина, которая заставляет правду говорить. Вот и расскажешь мне, куда ты спрятал награбленные у трудового народа капиталы.

– Да я… Я профессор математики. Какие капиталы, откуда?

– Проходи, проходи, не бойся, больно не будет!

Игнат почти дословно повторял то, что велел им говорить Сигизмунд Пухольский. Дескать, ваша задача лишь уничтожать контрреволюционный элемент. Вот и не нужно орать и пугать приговорами, пусть элемент сам не понимает, что его сейчас уничтожат. Поэтому и говорите, что… Богоробов то, что нужно сказать, даже карандашиком на листочке записал, а потом ходил и заучивал, шевеля губами и дергая бровью. Смешно, конечно, что такое приходилось повторять и буржуйским деткам, ну какие капиталы они успели награбить и спрятать? Хотя кто их знает – буржуи есть буржуи, хоть и малолетние – может, и успели. И про машину, которая заставляет правду говорить, смешно придумано. Все, кто слышит, буквально рот раскрывают. Так с открытым ртом и встают в распылитель. А там – чпок!

– И что дальше? – в голосе Иртенева звучало нетерпение.

Игнат спохватился, что так и сидит за столом, положив руку на черную коробочку с красной пипочкой на крышке. А буржуй топчется в распылителе и ждет, что будет дальше. А ничего не будет – для тебя. Игнат нажал на пипочку, и не стало Бориса как-там-его-по-батюшке. Был – и нету.

Игнат не удержался и подошел к аппарату. Никаких следов буржуя, ни пылинки на черном пупырчатом круге. Как и обещал очкастый изобретатель Пухольский, приговоренный распался на эти… на молекулы. Игнат очень смутно представлял себе, что такое молекулы, хотя слушал бывшего студента старательно. Но в то, что весь мир состоит из таких крошечных штучек, что глазом не различишь, так и не смог поверить. И Богоробов, кажется, не поверил, всё пытался что-то рассмотреть на собственных ладонях, подносил к глазам, ногтем ковырял. Но факт вот он – разлетелся контрреволюционный элемент на эти самые молекулы, стал воздухом, а значит – ничем. А кто был ничем, тот стал всем.

– Харитоненко, давай следующего!

Спустя час всё было кончено. Игнат пригладил волосы, посидел, уперев локти в колени, еще некоторое время. Хоть и легкое это дело – на пипочку нажимать, однако устал отчего-то. Всё же восемь душ на тот свет отправил. Потом обошел вокруг распылителя, провел рукой по блестящему щитку. Гладкий. Гладкий и холодный. Захотелось сдвинуть аппарат и посмотреть, что под ним. Хотя видел, как устанавливали, ничего там нет, только каменный пол. Но куда-то же все деваются. Молекулы… А Пухольский больше не появлялся, может, другие машины мастерит, может, и самого давно в распыл пустили. Раз студентом был, значит, не из наших, рабоче-крестьянских, а тоже – из буржуев.

Вообще-то, Игнату в последнее время редко приходилось ликвидацией заниматься, разве что когда Богоробова с утра в районную ЧК на доклад вызывали. Да и что тут вдвоем делать? На пипочку нажимать и одного человека хватит, тем более что Богоробову нравилось это делать, а Игнату… Не то что не нравилось, дело-то чистое и нетрудное, только потом нет-нет да и вспомнятся чьи-нибудь глаза. Не их ли взгляд он почувствовал сегодня во сне и в ужас пришел?

Тут Игнат спохватился, что Богоробов так и не объявился. Интересно, куда это он подевался? Заболел? Ногу сломал? Ну, так прибежала бы Наталья, сообщила. Не такой человек комендант пункта номер пять, как в отчетах именовался их барак, чтобы не сообщить, почему на службу не вышел. Пора с этим разобраться.

В кабинете было всё так же неуютно, даже свет включенной и забытой лампы казался каким-то чахоточным, нездоровым. Игнат постоял, морща лоб, обошел стол и понял, что его насторожило утром – из-за ободранной ножки выглядывал угол металлического предмета. Портсигар. Серебряная изящная вещица, с которой Богоробов никогда не расставался. Говорил, что получил в награду от товарища Буденного, но Игнат не верил. Богоробов никогда ничего толком не рассказывал о своей военной жизни, скорее всего, он со своей хромой ногой таскался где-нибудь в обозе. А портсигар… В конце концов, и сам Игнат не без греха, то книжку утащит из конфискованного у контрреволюционеров имущества, то жестянку с лакричными леденцами. Уж больно он их любил. А на что революции леденцы, какой с них прок?

Портсигар красивый, с рельефным изображением скачущего на коне охотника, трубящего в рог. Рядом – борзые, по краям – дубовые листочки с желудями. Игнат щелкнул замочком и внимательно осмотрел три папироски «Лакме», вложенные в специальные гнездышки. Сам он не курил, но знал, что такие папиросы на Сухаревке продаются из-под полы, поштучно. Странно, что Богоробов забыл портсигар. Он всегда, отправляясь домой, останавливался на крыльце и картинно закуривал на зависть Свиридову, вынужденному смолить вонючую махру. А вчера?

Игнат вышел во двор.

– Где товарищ Свиридов? – спросил у коренастого усача в выгоревшей гимнастерке.

– Та дэсь був, – неторопливо ответил тот и почесал шею.

– Так найди срочно. Скажи, Пирогов ищет.

– Зараз! – козырнул усатый.

Свиридов прибежал, вытирая губы и источая запах чеснока. Вчерашний вечер он помнил хорошо, помнил, как Богоробов подходил к нему, чтобы дать перед уходом последние указания. Потом начальник достал портсигар и с шиком закурил, пуская кольцами ароматный дым. Свиридов, вспоминая, повел носом, вздохнул. Уточнил, что ночь прошла спокойно, контру привезли под утро, всех разом, на подводе. А до этого Свиридов хоть и спал, но уверен, что товарищ Богоробов не приходил. Так что не было его, не было, и точка.

Игнат пожал плечами. Откуда же портсигар появился в кабинете? И где сам Богоробов? Выхода нет, придется идти к Наталье.

Дом булочницы был опрятен и ухожен. В первом этаже – булочная или, как говорят москвичи: «булошная», во втором – квартирка из трех комнат. Игнат и раньше сюда захаживал вместе с Богоробовым, на именины хозяйки, к примеру. Вспомнился штоф синего стекла с брусничной настойкой, жареный гусь и пирожки с ливером. Игнат облизнулся.

Наталья сидела в лавке, хотя торговать особо было нечем – тощие каравайчики из плохой муки и те к концу подходили. Две тетки, завидев Игната, шарахнулись от прилавка, а Наталья, сдобная вдовушка, удивленно подняла бровь.

– Революционный привет! – буркнул Игнат, косясь на присыпанные мучицей коричневые хлебные бока. – Товарищ Богоробов дома?

– Нету, – Наталья подперла щеку кулачком, – чуть свет ушел, спешил. А что, на службе его разве нет?

Игнат покосился на теток, те боком-боком да на улицу.

– В том-то и дело, Наташ, что нет. А если Кривцов с проверкой явится, что я ему скажу?

Наталья поджала губы и задумалась. Думала долго.

– Ума не приложу. Ну не к Нюрке же он спозаранок побежал!

– К какой Нюрке? – насторожился Игнат.

– Бабенка тут неподалеку живет. Нюрка Маслова. Давно на Павлушу глазками косит, да только муж у ей, здоровенный такой бугай, каменщиком работает. Я уж и так ей собиралась волосья повыдирать…

– Говори, где Нюрка живет, да побыстрее, – перебил ее Игнат, представив, что мог сделать с тщедушным Богоробовым Нюркин муж-каменщик.

– Да тут, в двух кварталах, – Наталья торопливо махнула рукой, показывая направление. – Дом приметный, около церкви. Зеленый. Масловы на третьем этаже проживают, вход с улицы.

– Ладно, схожу туда. А ты скажи, товарищ Богоробов с вечера курил?

– А как же, не то два раза, не то три… После ужина.

– И портсигар при нем был? – Игнат вытащил из кармана серебряную коробочку.

Наталья, глянув на портсигар, побледнела, зажала рот ладонью. Потом кивнула.

– В общем, ты молчи обо всем, – приказал ей Игнат. – Я попозже зайду, расскажу, что узнал. Или сам он вернется.

Нехорошие предчувствия одолевали его всю дорогу до зеленого дома у церкви. Игнат не мог представить себе никаких причин для такого легкомысленного поведения Богоробова, кроме самых нехороших. Ведь тот служил рьяно, наслаждался властью над людьми, и кроме этой власти, да еще баб, не было у него других страстей. Так что его исчезновение, а особенно находка портсигара, взволновали Игната. Он был заместителем коменданта, и если что – отвечать ему. А в Москве, несмотря на жесткие порядки объявленного в начале осени красного террора, всё же было неспокойно.

Одноглавую церквушку Игнат хорошо знал, каждый день ходил мимо на службу да обратно. Так что дом, где жили Масловы, располагался тоже неподалеку от барака, ближе к бульвару. На стук в дверь квартиры ответа пришлось ждать долго. Игнат грянул кулаком еще пару раз.

– Кто там? Иду, иду! – пропищал женский голосок.

Открыла ему томная брюнетка в шелковом длинном халате. «Стерва», – сразу решил Игнат. Рассмотрев его кожаную куртку и портупею, женщина слегка побледнела. Пуганый народ нынче пошел.

– Гражданка Маслова? – грозно свел брови Игнат.

– Я… А что? – прошептала дамочка.

– Где Богоробов? – рявкнул он, наступая и тесня Маслову в глубь квартиры. Там царило душное тепло и пахло жареной рыбой и кошками.

– К-какой Б-богоробов?! Знать не знаю…

– Не ври! – Игнат сделал вид, что нашаривает кобуру, и тут же испугался, что женщина упадет в обморок, так она затряслась. – Павел Андреевич Богоробов, жилец булочницы Натальи. Не ты ли под него клинья подбивала?

– Не подбивала я! – взвизгнула Нюрка. – Он сам меня обхаживал! А у меня муж, и вообще, я женщина честная, и вашего Богоробова не привечала!

– Муж, говоришь? И где сейчас твой муж?

– На работе Василий, – неожиданно успокоилась Маслова. – Только я и правда не знаю, с чего это вы прибежали у меня своего Богоробова искать. Я его утром видела, на службу он шел.

– Ну-ка, говори!

Из поспешного рассказа Нюрки Игнат узнал, что сегодня она поднялась чуть свет, чтобы накормить мужа перед работой. И пока разогревала на кухне вчерашние котлеты, заметила в окно, как Богоробов деловито шел в направлении их барака. Она хорошо рассмотрела, хоть и дождь моросил – шедший прихрамывал, да и кожаная куртка издали приметная.

– А куда зашел, видела?

– Так туда же и зашел, где служит, в… – Маслова смешалась, боясь повторить, как в народе называли их барак. Душегубкой его называли. – Калитку вроде ключом открыл и вошел.

Игнат задумался. Точно, был у Богоробова ключ от обитой железом воротины. Значит, наврал Свиридов, принял доставленных буржуев, а сам снова спать завалился и проспал приход Богоробова. И подчиненные у него такие же растяпы.

– Так, говоришь, во сколько это было?

– Рано совсем. Васеньке к семи нужно было, значит, не позже полседьмого, а то и четверть… Я ж специально на ходики не глядела.

Игнат в задумчивости почесал затылок. Значит, если Нюрка ничего не придумала, Богоробов заявился сегодня на службу спозаранок. Но зачем? Обычно он приходил около половины девятого, а тут – на два часа раньше. Поэтому охрана его и просмотрела. Особенно, если он калитку сам открыл, а не стал дергать ручку звонка, которым обычно сигналил о своем появлении. Проморгали, сволочи! А если бы это был не Богоробов, а коварный враг?! Нет, сегодня же нужно показать этой страже кузькину мать!

– А зачем вы этого… Богоробова ищете? – вывел Игната из задумчивости робкий вопрос.

– А затем, – отрезал он. – Не твоего ума дело! Но если наврала ты мне, гражданка Маслова, то я вернусь и этими самыми руками…

– Нет, ей-богу, правду сказала! И даже странно мне такое…

Игнат, не дослушав, отстранил женщину, протопал прямо в грязных сапогах на кухню, отдернув вышитую занавеску, выглянул в окошко. Точно – видно и переулок, и ворота. Да и двор немного просматривается. Ишь, шпионка! Он развернулся и направился к выходу, на ходу ругнув рыжего котяру, шарахнувшегося с мявом из-под ног.

Мостовые подсыхали после дождя. Солнце из-за туч так и не показалось, но было заметно, что полдень уже миновал. Середина октября, но промозглого холода всё еще не было, и зимой пока не пахло. Просеменила старушка в черном платке. «Эх, писем от матери давно не было, неизвестно, как она там», – подумал Игнат и размечтался о поездке хоть на пару деньков в маленький городишко в Рязанской губернии. Там на улицах пасутся козы, по весне ребятня разводит у речки огромный костер и до ночи рассказывает вокруг него страшные истории. Всё кануло в прошлое… Как в четырнадцатом году забрили его в солдаты, так и покатилась скитальческая жизнь: вначале германский фронт, потом Красная Армия да бои с белополяками. А уж после ранения оставили тут, в каменном чреве столицы, как испытанного бойца, преданного идеям пролетарской революции. Комнату вот дали, непривычно большую, пахнущую чужой жизнью. А своей у Игната ведь до сей поры, считай, и не было. Из своего вспоминается разве что покосившийся домик в два окна, где ждет его мать. Если ждет, если жива еще…

Он спохватился, что уже дошел до барака и стоит перед воротами, подумал, не дернуть ли изогнутую проволоку, к которой был приделан звонок – медный колокольчик. Передумал и достал ключ. Замок открылся почти бесшумно. Стараясь ступать потише, Игнат прокрался к дому, поднялся на крыльцо. Никто не заметил его прихода, красноармейцы куда-то подевались, наверное, опять в караулке в карты режутся. Вояки, ядрена кочерыжка! Ладно, с ними он разберется потом.

Игнат тихо прошел по коридору. Было слышно лишь вялое щелканье печатной машинки, это Зина, изображая служебное рвение, всё наводила порядок в их с Богоробовым безграмотной писанине. Он отомкнул замок на двери кабинета и остолбенел – за своим столом, скособочившись на стуле и уставившись стеклянным взглядом в потолок, сидел его начальник товарищ Богоробов. Из аккуратной круглой дырочки в виске медленно вытекала кажущаяся в тусклом свете черной струйка крови.

– Господи, пресвятый Иисусе… Господи пресвятый… – Игнат застыл в дверях, не осознавая, что шепотом взывает к тому, кого давным-давно отринул и забыл. – Да что же это? Да как же?

Где-то раздались звуки шагов, и он мгновенно шмыгнул в кабинет, притворив за собой дверь. Не дай бог увидят, не приведи господи… Никто не должен ничего знать, никто… пока. Пока он сам не поймет, что произошло, что тут случилось.

Игнат шумно выдохнул и заставил себя подойти к Богоробову. Проверять, жив он или нет, смысла не было – Игнат на своем веку успел всяких ран повидать и знал, что после такого выстрела в живых не остаются. Он едва не наступил на маузер, валявшийся на полу под свешивающейся рукой мертвеца. Если бы Игнату еще вчера сказали, что Павел Богоробов может пустить себе пулю в висок, он бы долго хохотал над идиотской шуткой. Не мог, никак не мог товарищ комендант добровольно расстаться с этим миром, где он из никого стал почти всем, где у него было светлое будущее и хорошо устроенное под боком у сдобной вдовушки Натальи настоящее.

Но факт вот он, налицо: закрытый изнутри кабинет, труп с дырой в голове, выпавшее из мертвых пальцев оружие. Стоп, а почему Игнат так уверен, что дверь была заперта именно изнутри?

Усевшись за свой стол и опустив голову, чтобы не видеть застывшее лицо Богоробова, Игнат сосредоточился и представил возможные варианты произошедшего. Пока без объяснений, просто ход событий. Первый – Богоробов запирает дверь, садится на стул, достает из кобуры маузер, приставляет его к виску… выстрел. Второй – кто-то разговаривает с Богоробовым, рассматривает его маузер и внезапно стреляет в него. Нет, не так, начальник пункта номер пять никогда бы никому не доверил свое оружие. Значит, кто-то неожиданно достает свой револьвер, стреляет в голову Богоробова, потом достает из его кобуры маузер, бросает на пол. И уходит, заперев за собой дверь.

Игнат осторожно поднял маузер и понюхал ствол. Запах пороха явно чувствовался, стреляли недавно. Хотя это мало что значит: Богоробов пострелять любил, палил при любой возможности – практиковался.

Узнать, какой из вариантов верный, довольно просто – нужно найти ключ. Их было всего два: один у Игната, второй – у Богоробова. Больше никто в кабинет входить не смел.

Обыскивать мертвеца было неприятно. Тело было еще теплым, и казалось, что Игнат собрался обворовать спящего коменданта. В кармане галифе обнаружилась тяжелая связка из полудюжины ключей: от ворот, от подвала, от оружейной… А вот и от кабинета – длинный, с затейливой бородкой. Игнат сравнил со своим, точно – он. Получается, что Богоробов все-таки сам…

Из форточки потянуло сквозняком. А ведь утром он ее закрыл… Окно! Игнат подошел и толкнул раму. Разбухшая от влаги, она подалась с трудом. Черт побери, окно-то не заперто! Он машинально захлопнул створку, повернул защелку и уселся на подоконник, прижавшись лбом к холодному стеклу. Теперь ключ не имел значения, Богоробова кто-то мог убить и после этого выбраться в окно. Конечно, убийца рисковал быть замеченным, но красноармейцев в это время во дворе не было, Игнат сам в этом убедился. Конечно, окно могло оставаться открытым и со вчерашнего дня, утром он его не проверял, просто закрыл форточку.

Интересно, сколько времени прошло с момента выстрела? Когда Игнат заглянул в кабинет, кровь еще текла… Скорее всего, несколько минут, не больше.

Звука выстрела он не слышал. А если кто-то и слышал, то внимания наверняка не обратил, мало ли вокруг шума и стука, да и стреляют иногда. Тот же Богоробов из окна по надоедливо орущим воронам.

Но что теперь делать? Одно дело, если комендант не явился утром на службу и пропал, просто пропал, исчез. И совсем другое – убийство или самоубийство. Это может закончиться очень плохо… Время сейчас суровое, особо разбираться не станут. Утрата революционной бдительности, скрытый враг в рядах, измена. И никакие сыщики не станут распутывать произошедшее, да и где они, эти сыщики? Господи… Игнат криво усмехнулся, опять поймав себя на поминании несуществующего бога. Нет его, а всё равно в мысли лезет, сказка поповская. Наверное, оттого, что он не знает, как ему быть дальше. И спросить не у кого.

Но ведь нужно что-то предпринять, не будет же мертвый Богоробов сидеть тут до бесконечности. Игнату вдруг захотелось с силой стукнуться головой обо что-нибудь твердое и холодное, чтобы мысли встали на место. Но он только с силой потряс головой и приказал себе прекратить панику.

Итак, если решат, что это самоубийство, то Богоробова объявят предателем, оставившим пост в самое тяжелое время. А в такое время нужно стиснуть зубы и служить святому делу революции, а не стреляться, словно истеричный гимназист.

Если же сочтут убийством, то… домысливать весь кошмар, который начнется вслед за этим, Игнату совершенно не хотелось. Тут одним разносом от Кривцова и разбирательством в районной ЧК не обойдется, тут уже приговора тройки не миновать, будь ты трижды невиновен.

А ведь если бы тело Богоробова не нашли… Игнат окончательно запутался в собственных мыслях. Если бы было время на то, чтобы узнать правду, он бы постарался, он бы все силы приложил. Но времени не будет, потому что мертвый комендант – вот он. И нужно или сообщать руководству, или… или сделать так, чтобы трупа не стало.

Игнат соскочил с подоконника, вышел и запер за собой дверь на ключ.

Если он уничтожит мертвое тело, то получит пусть небольшой, но шанс. А способ уничтожить есть…

Цок-цок-цок, мерно издаваемое «Ундервудом», оборвалось, когда он вошел в закуток машбарышни.

– Зина, немедленно собери всех, кто сейчас тут. Охранников, конвой, всех!

– Где собрать, у вас в кабинете? – Она привычно вздрогнула и поднялась, тощенькая, блеклая, словно речная стрекоза.

– Нет! – Игнат спохватился, что голос его прозвучал слишком громко. – Прямо тут, и побыстрее. Харитоненко в подвале, не забудь.

– Хорошо, – она не посмела пожать плечами, вышла.

Собрались довольно скоро, всё же армейская выправка еще сохранялась. Когда последним вошел Свиридов и зорко оглядел едва разместившихся в крохотном помещении красноармейцев, Игнат спросил:

– Все?

– Так точно, все! Десять человек.

– Товарищ Богоробов так и не появлялся? – Игнат постарался, чтобы вопрос прозвучал почти равнодушно.

– Никак нет! – Конопатый демонстрировал подозрительное чинопочитание и полное неведение.

Остальные же кто молча пожал плечами, кто отрицательно помотал головой. Итак, Богоробова никто сегодня не видел. Что, вообще-то странно, если учитывать, что он появлялся не только рано утром, но и днем. Но это и хорошо, план может сработать.

– Ну ладно. – Игнат помолчал. – А скажи-ка мне, товарищ Свиридов, политагитацию и чтение газеты «Правда» ты регулярно проводишь?

– Как положено, два раза в неделю, товарищ Пирогов, – конопатый смотрел преданно и пытался сообразить, к чему Игнат клонит.

– Так почему же у тебя бойцы про то, что вошь – разносчик тифа, не знают? А если знают, то почему ты к тем, кто на посту стоит и от этих самых вшей чешется, мер не принимаешь? – Игнат хмуро посмотрел на усача, которого днем посылал на розыски Свиридова. Тот втянул голову в плечи и отвел глаза.

Командир охраны побагровел и не нашелся, что сказать.

– В общем, – продолжал Игнат, – весь наличный состав сегодня же отвести в баню на помывку и выведение вшей. Немедленно! А до вашего возвращения я тут подежурю.

– Так вроде с прошлой бани недели не прошло, товарищ Пирогов… – удивился Харитоненко.

– Отставить разговоры и исполнять приказ! – оборвал его Игнат. – Мы, бойцы революции, не должны плодить зловредных насекомых! Вшивый красноармеец-чекист – это позор! Свиридов, лично отвечаешь за то, чтобы все сегодня же прошли санитарную обработку. И машбарышня тоже. Талоны на помывку имеются?

– Так точно, имеются!

– Отправляйтесь!

Вот так с ними и надо. Полчаса до бани, полчаса из бани. Не меньше двух часов он пробудет в бараке один. Этого вполне хватит.

Когда затихли последние шаги и грохнули ворота, он подождал для верности несколько минут и вернулся в кабинет. Повертел еще раз в руках маузер, сунул его в кобуру коменданта. Застегнул.

– Извини, товарищ Богоробов, но иначе нельзя, – зачем-то бормотал он, выволакивая в коридор тело начальника.

Тащить было тяжело, мертвые всегда кажутся тяжелее живых. К тому же Игнат привык носить трупы с кем-нибудь вдвоем – один за ноги, второй за руки. А тут помочь некому.

На лестнице пришлось взвалить мертвеца на плечо. Ничего, вниз – не вверх. Вот и спустились. Он аккуратно, стараясь не запачкаться в крови, опустил ношу на пол и открыл дверь.

В распылитель мертвого Богоробова пришлось усаживать, подбирая то ногу, то руку. А Игнату нужно было, чтобы он уместился весь. Пухольский специально предупреждал, чтобы ничего не торчало за пределы черного круга.

Наконец получилось.

Мертвец теперь сидел, прислоненный к металлическому щитку. Голова опущена на согнутые колени, словно устал человек и уснул. Выходная пулевая рана на затылке почти не заметна, хотя она больше, чем на виске. Но густые темные волосы слиплись от крови и засохли, так что если не присматриваться…

– Еще раз прости, товарищ Богоробов, – снова забормотал Игнат. – Но тебе уже всё равно, а нам дальше жить. И не дело, если узнают, что ты проявил такую несознательность и слабодушие. Я, конечно, не знаю, не в курсе, что и как было, но если ты и не сам, то всё равно проявил легкомыслие, позволив убить себя. – Тут Игнат окончательно смешался. – В общем, прощай, боевой друг Паша, Павел Андреевич! Покойся с миром.

С этими словами он шагнул к столу, тиснул пальцем красную пипочку и на мгновение закрыл глаза.

Потом открыл и уставился на опустевший распылитель. Никаких следов мертвеца!

Игнат перевел дух и вытер со лба испарину. Может быть, он поступил как трус, даже наверняка так и есть. Теперь, когда никто не может увидеть Богоробова с простреленным виском и стеклянными глазами, он мог себе в этом признаться. Он ведь испугался, очень испугался, маленький винтик революции Игнат Пирогов. Почти бессознательный винтик, который в любой момент могут выкинуть из огромной железной машины и заменить другим. Никому не интересны ни мысли, ни чувства крохотной детальки, она должна быть полезной и не вызывать сомнений, больше ничего. Почему-то вспомнился ночной кошмар, и стало зябко. Да еще где-то тут носятся в воздухе молекулы, невидимые частички, бывшие когда-то Павлом Богоробовым, хромоногим комендантом пункта номер пять… От этой мысли Игнат невольно задержал дыхание. Стало совсем муторно.

Так, хватит маяться дурью и проявлять слабость, нужно действовать!

Внимательно вглядываясь в пол, Игнат прошел путем, которым недавно тащил труп. В одном месте обнаружил капли крови и сбегал за тряпкой, вытер. Дошел до кабинета, где тоже пришлось оттирать с пола и металлического шкафа бурые пятна и потеки. Вот он, сон в руку, чтоб его…

Прихватив испачканную кровью тряпицу, Игнат вышел во двор, прополоскал ее у водоразборной колонки. Посомневавшись, спрятал от греха подальше под груду полусгнивших досок, громоздившуюся за домом. Потом бесцельно слонялся, то присаживаясь на какой-нибудь чурбачок, то проверяя запоры на воротах, то выдирая засохшую лебеду у крыльца. Время тянулось, словно резиновое, и постоянно казалось, что откуда-то за ним наблюдают чужие настороженные глаза.

Красноармейцы вернулись из бани уже в глубоких сумерках. Свиридов доложил, что машбарышня тоже помылась и отправилась домой. Как будто это кого-то интересовало! К тому времени Игнат настолько истомился, что хотел только одного: поесть и завалиться спать. Можно и не есть, просто уткнуться носом в подушку, закрыть глаза и мысленно отрезать минувший день от будущего.

Но кроме его желаний была еще и необходимость – Игнат ясно понимал, что этой ночью он не должен оставлять барак без присмотра. Нехорошее подозрение, которое вызвал у него Свиридов, странные появления-исчезновения Богоробова и его смерть, – всё сплелось в слишком опасный клубок. И даже если всё обстоит не так плохо, как ему кажется, всё равно уйти – значит потерять контроль над событиями. Он решил остаться и подежурить, тем более что раньше они с Богоробовым делали это довольно часто, это уже потом, когда появился распылитель, перестали.

Но сегодня предстояло еще навестить Наталью – обещал.

Наталья, скорбно поджав губы, выслушала сообщение о том, что Богоробов исчез и Нюрка Маслова к этому непричастна. Недоверчиво покачала головой. Но ужином Игната накормила и даже рюмочку имбирной предложила. От рюмочки он отказался, с водки он всегда засыпал совершенно беспробудно, что сегодня было бы некстати. Тогда хозяйка выпила сама и приготовилась плакать. Слез Игнат вытерпеть не мог и сбежал, едва дожевав расстегай с рыбой.

Темнота, запах отбросов и кошачье мяуканье провожали его до самого барака. Свиридов удивился возвращению Игната, но спрашивать ничего не стал, впустил. Продавленный диван в конце коридора, где уже приходилось проводить ночи, вернее, часть ночи до того, как позовут к воротам встречать привезенных буржуев, горбился и вздыхал. Игнат принес из каптерки подушку и одеяло, бросил на него и уставился на жестяной колпак, прикрывающий лампу. Погасить свет не решился.

Снял ремни с кобурой, подумав, вытащил наган и сунул под подушку. Лег. Почему-то казалось, что если он притворится спящим, то невидимый враг вылезет из своего логова, обнаружит себя и можно будет сразиться с ним в открытую. От спинки дивана пахло чужим потом, в глазах плыли серые тени, и ощущение сиротства и собственной незначительности было почти осязаемым. Игнат натянул колючее одеяло на лицо и затаился.

По коридору прогрохотали кованые сапоги, это Харитоненко покинул свой подвал, отправился подремать. И как он может столько времени проводить в подземелье? А ведь вроде и нравится ему… Гулко бухнула дверь. Больше никто не ходил – в помещения, где спали конвойные и красноармейцы, со двора вела отдельная дверь. И почему до сих пор их зовут конвойными, если их работа – всего лишь довести контрреволюционный элемент, привезенный ребятами из районки, со двора в подвал? Хотя и это – тоже конвоирование. Особенно тяжко бывает с нервными дамочками, которые так и норовят в обморок упасть. Игнат вспомнил одну такую, жену бывшего банкира, вот уж пришлось помучиться, никак вниз спускаться не желала, выла, царапалась. Игнат перевернулся на другой бок и постарался забыть о нервной банкирше, потому что уже если начнешь всё вспоминать, то непременно какая-нибудь гадость приснится.

Свет лампы, даже такой тусклой, мешал, лез под веки. Барак питался электричеством не от городских электросетей, которые оживали всего на несколько часов в день, да и то, казалось, по чистой случайности, а от «динамы», установленной в одном из закутков подвала. Как работает «динама», Игнат представлял смутно, за ней присматривал один из красноармейцев, обученный хитрым электрическим делам и еженедельно напоминавший Богоробову, что пора добывать у начальства мазут для прожорливого агрегата. Так что без света «пункт номер пять» не оставался никогда.

Если бы не этот свет, сколько бы теней вылезло из углов, чтобы протянуть свои призрачные серые руки к горлу Игната, сколько шуршащих слов лезло бы в уши, напоминая о тех, кто навсегда сгинул тут. Они бы его не пощадили, дышали бы в затылок, обжигая ледяным смертельным холодом. И не стали бы слушать его оправданий, жалких слов о том, что революция в опасности и так нужно… так нужно, так приказали, так должно быть.

Но пока горит лампа под жестяным колпаком, он защищен, он недосягаем, и завтра нужно непременно проверить, достаточен ли запас мазута, и вообще, нужно проверить всё, ведь теперь ему тут отвечать. Пока. Пока что? Пока не изменится ситуация, пока не придет новый комендант и не снимет с Игната эти заботы. Снова мелькнула тень, раздался скрип половиц. Сквозь ресницы он увидел темную фигуру, знакомой хромающей походкой приблизившуюся к двери кабинета. Фигура подергала дверь, пошарила по карманам, пожала плечами и, повернув назад, исчезла из виду. Игнат несколько минут ошалело глядел вслед, затем вскочил и бросился к двери, за которой скрылся призрак, запутался в одеяле и едва не упал. И тут раздался негромкий хлопок.

Когда он вбежал в оставленную открытой дверь, Богоробов сидел за столом машбарышни и, склонив голову набок, казалось, рассматривал сверкающий черными боками «Ундервуд». Из простреленного виска медленно капала ему на плечо кровь. Игнат тихо взвыл и впился зубами в собственную ладонь.

Всё остальное превратилось в череду быстрых, почти молниеносных действий. Он выдернул кусок синего сукна, подложенный под пишущую машинку, обмотал им голову коменданта, чтобы не напачкать кровью, поднял и сунул ему в кобуру злополучный маузер. Потом взвалил мертвеца на плечо и почти бегом потащил в подвал. Как он не свалился с лестницы, когда несся с такой ношей вниз, непонятно.

На этот раз он нажал на красную кнопку распылителя молча. Всё уже было сказано, и если Богоробову захотелось вернуться, чтобы снова напугать Игната, значит, он этих слов не совсем достоин. А ведь были почти друзьями…

Распылитель опустел как всегда – мгновенно и беззвучно.

Пошатываясь и шепча ругательства, Игнат прикрыл дверь и вернулся на диван. Долго сидел, обхватив голову руками и пытаясь понять, что же произошло. Но мыслей, которые не казались бы чудовищными и нелепыми, просто не находилось. Господи, за что ему всё это? За что? И ведь понятно было, если бы вернулись убиенные, которым есть за что мстить. Но Богоробов… Какого черта?!

Внезапно в голову пришло простое понимание: он сейчас спит! Спит и видит сон. И вовсе не сидит на диване, а лежит и, утратив бдительность, участвует в очередном кошмаре. Не было никакого возвращения Богоробова, не могло быть! Игнат тряхнул головой и ущипнул себя за руку. Больно! Или боль тоже может сниться? Пока он размышлял над этим, из-за угла подвальной лестницы появился комендант.

Шел он медленно и устало. Бледное лицо, сжатые губы, в руках – синяя тряпка, словно знамя поверженной армии. Игнат, оцепенев, смотрел на приближающегося Богоробова и точно знал – это сон. И то, что волосы на затылке начинают шевелиться – тоже сон.

Когда комендант, приволакивая ногу, подошел и молча уселся рядом, Игнат почувствовал, как просели под ним пружины дивана. Хотелось вскочить и бежать, неважно куда, только подальше, чтобы не было рядом того, что было когда-то чекистом Богоробовым, комендантом пункта номер пять.

– Ты дурак, Пирогов, – тусклым голосом произнес призрак. – Ты зачем меня дважды туда отправлял?

– Куда? – машинально переспросил Игнат, думая совершенно о другом.

– А туда! – внезапно взревел сидящий рядом и, ухватив Игната за гимнастерку на груди, развернул его к себе и затряс. – Туда, где все они теперь! Туда, где нам с тобой места нет и не будет никогда! Я умереть хочу, слышишь, ты, паскуда! Потому что никому там не нужны ни мы, ни наша с тобой революция, и то, чему мы жизни отдаем, для них там – пшик!!! Понял?!

– Не понял, – растерялся Игнат и только тут сообразил, что разговаривает с привидением, словно с живым человеком. Да и разве может призрачная нежить так вытряхивать душу, орать и пахнуть ваксой и потом? – Там, это где? В раю? – всё же решил он уточнить.

– В раю, мать твою так! – Богоробов так же внезапно отпустил его и энергично закивал. – Это ты правильно сказал, Пирогов, – в раю. И в этот рай всю эту контрреволюционную сволочь я отправлял своими руками! Вот этими! – Он сунул Игнату под нос довольно грязные ладони с облезающей на месте старых мозолей кожей. – Понял теперь?!

Игнат с тоской посмотрел на руки Богоробова, перевел взгляд на его правый висок. Никаких следов выстрелов, никаких ран. Щипать себя он больше не стал – даже если ему всё это снится, даже если ничего этого на самом деле нет, всё равно нужно хотя бы попробовать разобраться. Говорят, что иногда мертвые приходят во сне и сообщают, кто их убил. Игнат поморщился и попросил:

– Богоробов, ты можешь рассказать, что произошло, а потом уже требовать, чтобы я тебя понял?

Комендант глянул сумрачно и вздохнул. Потом пожал плечами и принялся свистеть. Свистел фальшиво и неприятно, но Игнат его не трогал, было видно, что начальник размышляет.

– Эх, Пирогов, – наконец произнес он, – лучше бы тебе этого не знать. Свою большевистскую жизнь я, считай, сам по дурости загубил, а тебе бы еще пожить. Хоть так. Ты ж молодой еще.

– Да и ты вроде не старый, – возразил Игнат. – Ну, сколько тебе? Тридцать пять? Сорок?

– Сорок два, – комендант отвернулся. – Я ж за эти годы ничего светлого и не видел, кроме революции, я ж за ее идеалы готов был и жилы рвать, и кровь проливать. Нужно было убивать – убивал, сказали бы: сам умри – умер бы, только чтобы… Да что теперь говорить! Всё зря оказалось, всё не так, а значит, жить мне теперь незачем, Пирогов. Ты пойми!

Богоробов опять тоскливо замолчал и уставился в дощатый облупленный пол. Игнат озадаченно соображал, как относиться к откровениям явившегося ему мертвого коменданта. Выходит, кроме власти и баб, был в жизни Богоробова высокий и суровый смысл, которому он и служил, как мог. В этом Игнат его понимал очень хорошо. Хотя сам не был уверен, что, потеряв этот смысл, с такой же отчаянной решительностью приставил бы дуло к виску. Вот так вот, живешь, трудишься бок о бок с человеком, а понять его пытаешься только когда помрет.

– Ты чего молчишь? – буркнул наконец комендант.

Где-то за забором забрехала собака, слышно было, как со двора прикрикнул на нее часовой. Время было самое глухое, около полуночи.

– Думаю я, – пожал плечами Игнат. – Ты прости меня, товарищ Богоробов, но с покойниками мне разговаривать раньше не приходилось, вот и теряюсь.

– А ты думаешь, я – покойник? – нехорошо ухмыльнулся начальник. – Ошибаешься, Пирогов. Я уже дважды помер, и оба раза твоими стараниями воскрес, аки птица Феникс. Неужто еще не дошло до тебя? Ну, не веришь, так пощупай, похож я на мертвеца или нет.

Игнат нерешительно прикоснулся к предплечью Богоробова. Сквозь грубую ткань гимнастерки чувствовалось тепло живого тела, бугрились мышцы. Но тогда как же, ведь он сам дважды волок в подвал остывающий труп? Или второй раз был сон, и сейчас сон? Игнат снова пожал плечами.

– Не веришь? Тогда слушай.

Комендант вздохнул, потянулся, хрустнув суставами, и уронил руки на колени, ссутулившись, словно старик.

Из его рассказа выходило следующее. Уже некоторое время Богоробов положил глаз на тощую и бледную машбарышню. Поднадоели ему пышные и жаркие формы булочницы, вот и потянуло на худобу, разнообразия захотелось. Но Зина оказалась твердым орешком – как ни обхаживал ее комендант, машбарышня избегала его с буржуйской увертливостью. Особо распускать руки и действовать напролом днем мешало присутствие Игната, частые приезды Кривцова и хождение туда-сюда красноармейцев из охраны – Богоробову не хотелось, чтобы слухи о его намерениях дошли до ревнивой Натальи. Вот он и сообразил, что самое удобное для соблазнения машбарышни время – раннее утро. Как ни странно, Зина особо не удивилась и не возражала, когда накануне начальник велел ей прийти на службу пораньше якобы для печатания каких-то важных бумаг.

Когда Богоробов пришел, она уже сидела за своим «Ундервудом» и проверяла на свет копировальную бумагу. Потоптавшись за ее спиной, комендант сбегал в кабинет, где в укромном уголке шкафа лежали припасенный для таких целей шелковый платочек и флакон духов. Увидев презенты и поняв намерения коменданта, Зина очень правдоподобно застеснялась и сама предложила ему получше укрыться от чужих глаз. А единственным местом для этого мог служить подвал, а в подвале – помещение, где стоял распылитель, остальные два занимали арестованный контрреволюционный элемент и воняющая мазутом «динама». Утративший от радости бдительность, начальник немедленно согласился.

– А как же вы смогли мимо Харитоненко пройти? – удивился Игнат.

– Так со двора в подвал еще один вход есть, – пояснил Богоробов. – Который всегда заперт. Но ключ-то у меня имелся. Так что никто нас не видел.

Точно, были со двора ступени к подвальной двери, Игнат и забыл о ней. Когда распылитель привезли, втаскивали через нее. К чему-то этот вход был нужен прежним хозяевам барака, видимо, дрова и уголь через него носили.

Спустившись вниз и увидев распылитель, Зина принялась расспрашивать Богоробова о его назначении. Жаждущий любовных утех, тот отвечал скороговоркой, одной рукой уже обнимая девушку за талию. Зиночка же пожимала плечиками и изображала полное непонимание. И тогда для наглядности комендант решил показать, как именно глупые буржуи встают на черный кружок. И показал!

Только когда комендант обернулся и увидел, как тоненький пальчик с быстротой молнии лег на красную пипочку, только тут Богоробов спохватился, перед кем перья распускал. Зина ведь была одной из них, тех, кого тоже надо было! И кого-то там у нее совсем недавно в расход пустили! Кого и где, комендант вспомнить уже не успел, дернулся было, но тут потемнело, зашуршало, и разом исчезли и Зина, и подвал. На мгновение мелькнули серебряные искры и сменились теплым солнечным светом.

Игнат слушал озадаченно. Подобного легкомыслия от Богоробова он никак не ожидал. Чтобы из-за какой-то тощей поганки… И почему-то он уже не сомневался что Зина не просто так уговорила Богоробова спуститься в подвал, и прикинулась непонимающей тоже не просто так. Всё ради того, чтобы заставить коменданта встать в распылитель. Вот она, буржуйская сущность. Подлая коварная тварь!

– В общем, подвал исчез. И Зинка исчезла. И знаешь, кого я увидел вместо нее? – после паузы медленно произнес Богоробов.

– Кого? – рассеянно переспросил Игнат, отвлекшийся на размышления о гнусной ловушке, организованной товарищу Богоробову контрреволюционной машбарышней.

– Да Пухольского же! Того самого, черт его раздери! Я вдруг вместо подвала оказался на какой-то поляне с цветочками. Вроде парка, между деревьев люди гуляют, ребятишки бегают.

Но людей Богоробов разглядел позже, потому что прямо перед собой увидел сидящего на травке бывшего студента Сигизмунда Яновича Пухольского. Одет тот был странно – в перламутрово-серый костюм с круглой синей картинкой на груди. Увидев Богоробова, появившегося прямо перед ним, Пухольский переменился в лице и вроде даже чем-то подавился. Комендант тоже растерялся, но скорее оттого, что не мог понять, где это он оказался, вместо того, чтобы разлететься на мелкие частицы и стать пустым местом. Потом в голову ему пришла самая подходящая мысль, и он тихо, почти шепотом спросил Пухольского:

– Слышь, товарищ, это ад или рай?

Бывший студент прокашлялся и неопределенно пожал плечами.

– Тут чистилище?! – дошло до коменданта.

– Можно сказать и так, – вздохнул Пухольский и помахал кому-то.

Двое спешивших к нему парней в таких же серых, как у него, одеждах остановились и принялись наблюдать.

– Срочно переключите принимающую станцию на десятку! – подумав, крикнул им Пухольский, и те исчезли за деревьями.

– Так. А ты, стало быть, святой Петр? – Богоробов сообразил, что терять ему уже абсолютно нечего, и осмелел.

– Что-то вроде, – ничуть не смутился Пухольский. – Но вообще-то, я не понимаю, как ты тут оказался. По нашим данным ты должен дожить до семидесяти четырех лет и скончаться в собственной постели от пневмонии в одна тысяча девятьсот пятидесятом году. Так что произошло?

Пухольский озадаченно почесал в затылке и встал. Богоробов молчал, разинув рот.

– В каком… году?! – наконец выдавил он, с усилием сводя челюсти.

– В одна тысяча девятьсот пятидесятом, – повторил Пухольский и снова спросил: – Ну, так что произошло там у вас, что тебя в распыл отправили?

И Богоробову пришлось рассказать всё: и про свои поползновения в отношении машбарышни, и про Зинину коварную подлость. Пухольский слушал, не перебивая, а когда тот замолчал, достал из кармана синюю коробочку, моментально развернувшуюся у него в руках в довольно большую планшетку, типа штабной. Что уж он делал с этой планшеткой, Богоробов не видел, да и не смотрел особо, потому что внимание его привлекла парочка, продефилировавшая неподалеку. Девушка была ему незнакома, а вот молодой статный брюнет…

В памяти всплыла ночь, когда они только наладили распылитель и отправляли в него привезенных, не дожидаясь утра. А фамилия брюнета была… нет, не вспомнить. Но левый эсер – точно!

А это могло означать… Что это могло означать, Богоробов сформулировать не мог. Вернее, мог, но уж больно страшно звучали слова «контрреволюционный заговор».

– Эй, студент! – негромко окликнул комендант Пухольского. Тот отмахнулся, продолжая тыкать пальцем в планшетку и что-то рассматривать на ней. – Раз уж я тебе всё, как на духу, то, может, и ты мне объяснишь, что происходит? Откуда ты знаешь, когда я должен помереть, зачем ты нам свою аппаратину вместо верных трехлинеек подсунул, зачем бывшим студентом прикидывался?

– Ну, вообще-то, я бы лучше молча тебя обратно отправил, – задумчиво пробормотал Пухольский и поморщился. – Только ведь ты сдуру обратно в распылитель полезешь. Или к начальству с докладом побежишь. Так ведь?

Богоробов подумал и кивнул.

– Вот видишь. А это значит, что сектор пять-восемнадцать прикрыть придется. И возиться потом с корректировкой, утечку информации ликвидировать. Ужас! А нам нужно, чтобы до пятнадцатого мая следующего года всё на твоем пункте оставалось, как есть. Две с половиной тысячи человек нужно еще переправить.

– Так я и думал, – с удовлетворением произнес комендант. – Шпион ты! Контра недобитая! Смастерил машинку и рад-радехонек, что чекистов обманул и буржуев от революционного возмездия уберег.

– Не одних буржуев, – пожал плечами Пухольский. – Вон ребята с третьей станции прямо сейчас принимают людей, расстрелянных деникинцами.

– Но тогда зачем?

– Не зачем, а почему, – отрезал Пухольский. – Думаешь, светлое будущее, за которое вы так рьяно боролись, становилось светлее оттого, что сотни тысяч, миллионы людей в муках погибали? Вы истребляли друг друга во имя каких-то идеалов, а нам расхлебывать пришлось. Каждое убийство, каждая казнь, каждая сгубленная кем-то жизнь – черное пятно на ментальном поле планеты. Изувечили его, как могли. Хотя что ты понимаешь в ментальном поле… Короче, загнали вы нас в тупик.

– Кого это – вас? – злобно поинтересовался Богоробов, оглядываясь.

– Потомков! – одновременно с ним разозлился Пухольский. – Тех, кто вслед за вами приходил в мир, больной прошлой ненавистью и страданиями! А ведь еще после вашего красного террора сколько было…

– Чего было?

– Узнаешь. Позже. Изменить прошлое нельзя. Вернее, можно, но доказано – это еще больше навредит будущему. Но если нельзя избежать массовых убийств в прошлом, то тех, кто погибал, спасти можно.

– Всех? – Богоробов вспомнил порубленных белоказаками мальчишек из отряда Никольцева, расстрелянных рабочих в Самаре и задумался.

– Именно, что всех. Без классовых и идеологических различий, без разделения на жертв и палачей, всех. Так что наследство нам от вас досталось… Вы мечтали, что мы будем жить, как у Христа за пазухой, на Марсе яблони разводить и по выходным на машине времени путешествовать ко двору короля Артура. А нам пришлось практически все планетарные ресурсы употребить на спасение людей. Те же машины времени, – он махнул рукой в сторону торчащего посреди поляны распылителя. – Видел бы ты, какими наши миссионеры возвращаются из Бабьего Яра или Пёрл-Харбора… Но если мы можем это делать, то будем спасать.

Пухольский замолчал, мрачно уставившись на кустик одуванчиков у своих ног. Вдалеке звенел детский смех.

Богоробов тоже молчал. Потом глухо спросил:

– Какой тут у вас нынче год?

И услышал:

– Две тысячи четыреста шестьдесят третий.

– И коммунизма на Земле нет?

– Нет, и никогда не было. Ни на Земле, ни тут.

– А это – не Земля? – Богоробов поднял глаза к небу, в синеве которого плыли забавные барашки облаков и летала то ли большая птица, то ли аэроплан.

– Это – Альтер-Земля, – коротко ответил Пухольский. – Альтер-Земля с альтер-историей.

– Понятно, – ответил Богоробов, хотя мало что понял.

Но впервые в жизни он вдруг ощутил, что у него есть сердце. Оно вдруг заныло, словно сдавленное чужими холодными пальцами, и стало медленно падать вниз. К горлу подступила тошнота. Пухольский посмотрел на него встревоженно, но ничего не сказал. Помолчали.

– И что мне теперь делать? – наконец спросил Богоробов.

– Да то же, что и раньше. Вернешься в свое время, и всё пойдет по-прежнему.

– А если все-таки Кривцову доложу?

– А кто тебе поверит? Решат, что после контузии галлюцинациями страдаешь, – Пухольский криво улыбнулся. – Был у нас случай… Впрочем, неважно.

Раздалось тихое треньканье, наподобие телефонного звонка. Пухольский глянул на планшетку, что-то нажал на ней.

– Мне пора? – Комендант старался, чтобы его голос звучал спокойно, и не смотрел по сторонам.

– Да, пора уже. Переход уже свободен.

Богоробов, сутулясь и хромая больше обычного, пошел к распылителю, чувствуя, как внутри вместо сердца гулко бухает пустота.

– И не дури там, – в голосе Пухольского не чувствовалось уверенности. – Тебе жить положено, товарищ Богоробов!

Но когда комендант встал на черный кружок и закрыл глаза, то понял, что жить ему оказалось абсолютно незачем. Захотелось разлететься на эти самые молекулы, исчезнуть, только чтобы не знать того, что узнал.

Подвал встретил его гулкой тишиной. На столе белел лист с исчерканным карандашом списком, значит, уже отправили сегодня очередную партию контры… Богоробов равнодушно пожал плечами и прямо из подвала вышел во двор, дверь была только притворена. Посидел в кустах, тупо рассматривая осыпающиеся жухлые листья. Не хотелось, чтобы его нашли тут, как бездомную собаку. Поэтому прошел в кабинет и достал верный маузер.

– Больно было? – зачем-то спросил Игнат.

– Ударило сильно. – Богоробов подумал. – А боли почти не было. Но я сразу же опять там оказался. Не понял, как, но живой. Там, кроме Пухольского в этот раз еще двое было. Они мне долго объясняли, что машина сделана так, чтобы при переходе живых из мертвых восстанавливать. В течение трех дней это можно. И опять про эти молекулы, про какую-то память ихнюю… Суетились, ругались. Я сказал, чтобы отстали, и – обратно. А тут снова ты, Пирогов. Умереть спокойно не дашь!

В третий раз у распылителя Богоробова встретила уже почти толпа, человек шесть, все злые и усталые. Был поздний вечер, и разговаривать с ним долго не стали. Пухольский обозвал неврастеником и отобрал маузер. Комендант не знал, кто такой неврастеник, но обиделся. Навалилась жуткая усталость, и хотелось одного: чтобы его оставили в покое, и дали, если не умереть, то хотя бы поспать. Да еще он где-то потерял папиросы, а курить хотелось просто зверски.

– На, – Игнат достал из кармана портсигар. – Ты его в кабинете обронил.

– Ну и что мне теперь делать? – спустя несколько минут спросил Богоробов.

Игнат ладонью разогнал клубы табачного дыма и пожал плечами.

– Шел бы ты домой, товарищ комендант. Наталья твоя изревелась вся, да и ты на ногах еле стоишь. Стреляться тебе всё равно стало не из чего, свой наган я тебе для этих целей не дам. Так что ступай, поспи. Утро вечера…

– Ладно, пойду я, пожалуй… – Богоробов резко встал и, не глядя на Игната, зашагал по коридору.

Тот проводил его взглядом, откинулся на спинку дивана и пробормотал:

– Всё это был лишь сон, приснившийся нам обоим. И ты, товарищ Богоробов, ошибаешься, если думаешь, что завтра я расскажу тебе свою половину. Мне сны вообще не снятся. Никогда.

Игнату показалось, что одна из теней в углу обрела острые черты лица Сигизмунда Яновича Пухольского и ехидно улыбнулась ему. Но вместо того, чтобы вглядываться в переменчивые игры света и темноты, Игнат поднял с пола испачканную кровью синюю тряпку и понес ее во двор, прятать под гнилые доски.

Наступало самое глухое ночное время.

До стука в ворота еще можно было поспать.