Глава одиннадцатая

Когда на мой домашний номер пришла смс о поступлении денег на счет, я обреченно лежал на кровати в хостеле и тупо смотрел в телевизор. По телевизору как раз шла местная кулинарная программа, и я узнал, как правильно печь кулебяки с мясом, салом или речной рыбой.

Впрочем, мой желудок был уже согласен и на блюда попроще, так что, когда пришла долгожданная смс, я пулей понесся в ближайшее отделение Сбербанка, а потом в «Пузатую хату».

В Сбербанке я снимал наличные, чтобы лишний раз не светить нигде своей русской кредиткой.

Денег мне прислали неожиданно много. Во-первых, директор не обманул с гонорарами и, особенно, с премиальными, а во-вторых, пришли командировочные на месяц вперед, так что я внезапно почувствовал себя олигархом. Мне даже пришла в голову мысль купить себе, наконец, приличный радиомикрофон.

Я отправился было в знакомые мне уже магазины, когда на улице Шелковичной внезапно увидел Ольгу Курносову. Упитанная петербургская революционерка из моей прошлой жизни неспешно шагала в эту мою нынешнюю жизнь.

Ольга шла по киевской улице в обществе еще двух таких же упитанных подруг. Мне вдруг пришло в голову, что они по привычке шагают в американское посольство клянчить гранты, и я пошел за ними снимать сенсационный разоблачительный материал.

Но девушки прошли метров сто и нырнули в подвальное помещение на той же улице.

Я пошел за ними, мельком изучил табличку «GLAVKOM» на стене и спустился по ступенькам вниз.

– Вы на пресс-конференцию? – уточнила у меня очень милая и очень худенькая девушка за стойкой в холле.

– Да, – кивнул я с невозмутимым лицом, доставая видеокамеру из пакетика.

– Сообщите, пожалуйста, ваше имя и наименование СМИ.

– Игорь Петрашевич, болгарское радио «Авторевю».

– Хорошо, спасибо, вот пресс-релиз, пожалуйста.

Я забрал два листка бумаги и прошел в зал.

Пресс-конференцию почтило своим вниманием всего два журналиста, одним из которых был я. Так тупо не проваливался даже Штирлиц. Ведь Курносова наверняка видела меня множество раз на пресс-конференциях в Питере и, несомненно, узнает сейчас.

На сцену вышла Ольга и, мрачно оглядев пустой зал, села за столик-стойку с установленной там табличкой «Главком. Ольга Курносова». Следом вышла еще одна девушка, намного более стройная, и уселась за столик с табличкой «Главком. Елена Галкина». Говорить Курносова и Галкина начали одновременно, обращаясь преимущественно ко мне, поскольку только у меня из нас двоих с коллегой была видеокамера.

– Тема нашей пресс-конференции – Майдан в России. Смена власти в России возможна, и она произойдет в ближайшее время. Это сделают десять процентов недовольных, как только появится достойный повод. Мнение остальных девяноста процентов россиян никого не волнует. Революцию сделает именно это активное меньшинство, как и произошло здесь, на Майдане, – заявила Галкина, и Курносова ее активно поддержала парой эмоциональных фраз.

Обратило на себя внимание то, как спокойно эти барышни признали, что два года назад на Майдане произошел именно переворот, причем совершенный вопреки мнению большинства украинцев. Впрочем, больше меня волновало другое – узнала меня Курносова или нет.

Выступление обеих гражданок уложилось в полчаса, еще полчаса было отведено на вопросы, но задавать их было некому – я рот открывать не собирался, а мой собрат по несчастью, сделав необходимое количество фотографий, откровенно дремал в обнимку со своим фотоаппаратом.

– Раз вопросов больше нет, мы с вами прощаемся. До новых встреч, – задорно произнесла в пустой зал Галкина и ушла со сцены в служебное помещение. Курносова сидела за столом и пристально смотрела на меня, не отрываясь.

Я встал под ее тяжелым взглядом, аккуратно уложил камеру в пакетик и пошел себе к выходу, когда услышал резкое в спину:

– Эй, ты, стой. Стой! Стой, ты, лысый хрен, или я сейчас СБУ вызову! Стой, сволочь, я звоню в СБУ!

Я спокойно дошел до выхода, и только на самой лестнице, уже в дверном проеме, она меня настигла и закупорила своим необъятным туловищем выход наружу.

– Ты далеко собрался, москаль? – услышал я привычное уже определение для себя.

– Мадам, уже падают листья, – ответил ей я, и со второй попытки, поднапрягши все силы, все-таки сумел отпихнуть ее тушу от дверей.

– Подожди, москалик. Давай договоримся, – услышал я тяжелое дыхание за спиной.

Я выскочил наружу в мягкие киевские сумерки. Она, тяжело дыша, поднялась следом.

– Давай так. Я тебя никому не закладываю. А ты для меня решаешь простой вопрос в Петербурге.

До меня вдруг дошло, какой вопрос она не успела решить в Петербурге перед тем, как свалить на Украину в качестве политического беженца.

– Тебе свою квартиру надо сдать в Питере, что ли? – уточнил я у нее на всякий случай.

– Не свою, знакомой одной, – еще раз тяжело вздохнула она. – Там остались одни идиоты, никому нельзя доверить, понимаешь.

– А мне, москалю, доверять можно, что ли? – удивился я.

– Тебе можно. Я тебя в СБУ сдам, если что, – деловито объяснила она мне расклад, кривя толстые губы.

Она ни разу не назвала меня ни по имени, ни по фамилии. Она просто помнит лицо, но не помнит больше ничего.

– Тупая ты овца, Ольга, – ласково сказал я ей. – Променяла Родину на хрен знает что. Иди ты в жопу, Курносова, бывай…

Я неторопливо шел по корявому асфальту Шелковичной улицы, а она некоторое время неуклюже бегала, спотыкаясь, вокруг меня, то взвизгивая: «СБУ, СБУ сюда!», то доверительно понижая голос и предлагая хорошие комиссионные за посредничество.

Отстала она только на втором перекрестке, когда я здорово прибавил шагу.

Пошел мелкий холодный дождь, и я понял, что не добегу до своего хостела сухим. Не доходя квартала до поворота на улицу Кропивницкого, я увидел кафе с многообещающим названием «Венские булочки» и, конечно, направился туда – наверх по булыжной мостовой, и потом несколько ступенек по гранитной лестнице.

В кафе действительно прямо за барной стойкой пекли булочки, а также заваривали несколько видов чая и кофе. Всем этим пахло при входе в заведение так призывно, что у меня где-то в районе желудка начались натуральные судороги.

Я замер у стойки, наугад выбирая себе горячие булочки из только что выложенных на поднос на витрине.

Молоденькая девушка за стойкой снисходительно улыбнулась моей невинной шутке про европейский выбор заведения после Майдана.

– Да мы и до Майдана здесь нормально работали, если честно, – заметила она рассеянно, собирая блестящими никелированными щипцами в тарелку плюшки, на которые я указал.

– Но ведь ваша жизнь наверняка изменилась к лучшему после Революции Достоинства, – пробормотал я, особо даже не вдумываясь в смысл и интонации своих фраз. Я вдруг понял, как проголодался.

Но девушка за стойкой отреагировала на мою тираду неожиданно резко. Она вдруг подобралась лицом, с грохотом выставила мне под нос на витрину отобранные мною плюшки и сказала:

– Да, кое-что изменилось после вашей сраной революции. Например, цены на все стали втрое выше. За электричество и аренду мы сейчас платим втрое больше. А вот моя зарплата с тех пор не изменилась. С вас, кстати, 95 гривен. Желаете что-то еще?

Я дал ей сотню и отмахнулся от сдачи, забирая поднос. Она не изменила хмурого выражения лица, пока я ее видел, а потом вообще ушла в подсобное помещение, оставив свое кафе без хозяйского пригляда.

Я уселся за столик у роскошной стеклянной витрины в человеческий рост. За стеклом по мокрым булыжникам тротуара суетливо скользили люди.

– Смешно люди там за стеклом бегают, правда? – услышал я высокий, хриплый и резкий, а потому неприятный голос. Я обернулся.

Передо мной стояла симпатичная блондинка лет тридцати, в легкомысленных для текущей погоды колготках, короткой до неприличия юбке и ярко-красной кожаной курточке с открытым декольте. В руках она держала поднос, на котором красовалась одинокая чашка кофе.

Я раздумывал не больше секунды и сказал ей совершенно искренне, хоть и рефлекторно:

– Да. Присаживайтесь.

Она уселась на единственное кресло напротив меня, отвратительными жеманными движениями взяла с подноса и установила на стол сначала отдельно чашку, потом – блюдце, а потом подняла парящую чашку и, оттопырив мизинец, сделала шумный глоток.

– Не правда ли, хорошая погода? – просипела она мне, улыбаясь во все свои двенадцать белоснежных имплантов спереди.

– Вчера погода была лучше, чем сегодня, – уточнил я осторожно. Типаж и сфера деятельности этой барышни были мне понятны совершенно отчетливо, и набиваться к ней в клиенты у меня не было никакого желания. Но ведь я сам предложил ей сесть за свой столик, хоть бы и рефлекторно.

Она снова бросила взгляд за окно. Дождь и ветер атаковали прохожих яростно, как в последний раз, но даже влюбленные парочки предпочитали куда-то бежать по тротуару, а не прятаться в нашем теплом, сухом и, главное, совершенно пустом заведении.

– Странно, что никто из них не бежит сюда прятаться, – заметил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Что же тут странного? Сто гривен за кофе с булочкой – вот это действительно странно, – отозвалась она. – Налицо конфликт между несостоятельностью потенциальных потребителей и завышенными ожиданиями владельцев бизнеса. Добавьте сюда необоснованно завышенные траты на аренду и коммунальные платежи, и вот вам ответ на вопрос, почему Украина переживает катастрофический спад системных иностранных инвестиций. В минувшем году он составил свыше тридцати процентов, в этом году ожидается дальнейшее падение.

Я чуть не поперхнулся булочкой. Не часто встретишь шлюху, с таким знанием дела рассуждающую на темы системных иностранных инвестиций.

– Вы, наверное, бухгалтер? – спросил я, малодушно опустив глаза к полу, чтобы не выдать усмешки.

– Я – политолог, – строго прохрипела она, и я в изумлении вытаращил глаза на ее декольте.

– Профессор кафедры политэкономии Международного института глобальных финансовых стратегий, – уточнила она в ответ на мой изумленный взгляд.

– Любопытно, – пробормотал я, совершенно ошарашенный диссонансом между легкомысленным внешним видом барышни и ее лексиконом. – Вы что же, там и лекции читаете?

– Разумеется. У меня на потоке больше сотни студентов занимаются.

– И как вам нынешняя молодежь? Поколение Z, так сказать? – вспомнил я популярную тему.

Профессор небрежным движением поправила лямку лифчика и задумчиво посмотрела мне в лицо, заодно взмахнув пару раз огромными ресницами, как нерешительная бабочка перед ответственным взлетом.

– Снежинки. Мы называем их снежинками, потому что они ничего не умеют и всего боятся. Поэтому они избегают секса, мяса, алкоголя, драк и конфликтов, а также вождения на больших скоростях. Они совсем не умеют рисковать ни в чем, даже в отношениях. Поэтому им проще не иметь никаких отношений.

– Позвольте, – удивился я, совершенно потерявшись. – А как же эти ваши тепличные снежинки полгода воевали с полицией на Майдане, если они у вас в Киеве, оказывается, такие нежные, что избегают мяса, драк и даже сексуальных отношений?

– Мы говорим про поколение Z, а не про нищих крестьян из западных областей Украины, приехавших в Киев на заработки. И не про отмороженных футбольных болельщиков, – поморщилась она. – Студенты из поколения Z, конечно, приходили на Майдан, но лишь затем, чтобы сделать там селфи. Воевали с полицией совсем другие люди. Они же в итоге завоевали сейчас доминирующие позиции в политике. Но к поколению Z это все не имеет отношения, эти группы вообще не пересекаются в киевском континууме.

– Простите меня, но насчет секса все же не очень понятно. Неужели эти новые дети совсем не занимаются любовью? Это же занятие у молодежи всегда было в приоритетах, – заволновался я, искренне переживая за современную молодежь.

– Они в этом смысле намного честнее нас. Знаете, мы тут спорили с ними на лекции – про любовь, про деньги, про чувства. И юноши выкатили на публичное обсуждение вот такой тезис от имени мужчин: убери секс из отношений, и ты поймешь, что три четверти девушек ничего не могут предложить мужчине в отношениях.

– И как ответили девушки?

– Девушки заявили, что, если убрать еще и деньги из отношений, в этих отношениях вообще не будет никакого смысла.

– Довольно цинично, – заметил я.

– Скорее, честно. Они ведь не пренебрегают общественными нормами нравственности и благопристойности. Они задают обществу новые нормы и честно придерживаются их.

У нее зазвонил телефон, она торопливо схватила его, резко нажав на ответ, и случайно включила громкую связь. Я услышал в излишне мощном динамике, как голос в трубке уточнил по-русски:

– Двести долларов за три часа?

– Да, все верно.

– Тогда ждем вас. Машина уже выехала.

– Хорошо.

Она отключила телефон и встала, еще раз поправив непослушную лямку.

– Мне надо идти. Приятно было побеседовать. Кстати, меня зовут Агнесса. Агнесса Семеновна.

Я кивнул ей:

– Мне тоже было приятно. Я Игорь. Игорь Павлович.

– До свидания. Может, еще увидимся.

Мы неловко расшаркались, для чего мне даже пришлось встать, и она вышла из кафе, грациозно покачивая бедрами. Сквозь мокрую витрину я увидел, как она уселась в подоспевшее такси, кокетливо махнув мне на прощание рукой.

Потом я еще с полчаса рылся в телефоне, разыскивая в Сети упоминания о профессоре политэкономии из Международного института глобальных финансовых стратегий Агнессе Семеновне, но не нашел ничего, кроме сайта института. Институт, вроде бы, действительно существовал. Впрочем, на его сайте, состоящем из единственной главной странички, размещалась лишь черно-белая фотография здания и прописанное двадцатым четвертым кеглем название учебного заведения. Больше ничего содержательного там не значилось.

В хостел я возвращался в глубокой задумчивости.