Из дневников В.К. Монюкова

Прага 1965 год

19.10.65

Итак, 20.10 (местное) Прага. Отель «Эспланаде», номер 104. Две комнаты. Ванная. Эфрос, Ефремов, я. Остальные в «Интернационале». <…>

Прага – очень красивая и уютная при свете – вдруг вечером показалась скучной, холодной, туманной, грязноватой. Весь город перерыт (меняют мостовые) и в лесах (реставрация, ремонт). Это хорошо, но… что-то начинается жизнь безрадостно. Зашли в рыбный кабак. Одна из продавщиц (постарше), скажем прямо и мягко, – мало приветлива.

Сейчас ложимся спать. Пойду в ванную и… Да! Места для спанья мы разыграли на спичках.

20.10.65

<…> Утром, гуляя, считал улыбки. Не густо. <…>

К вечеру встретились со своими, смотрели в «ABC» «Идиотку». Крепкая комедия, в крепком исполнении с очень хорошей актрисой в главной роли (Но внешней. Театр Сатиры). <…>

21.10.65

С утра туман. Потом все солнечнее, солнечнее… Едем в Министерство. Чудная старая Прага. Принимает Урбан. Беседа о театре, о молодых в драматургии, о спорах, о критике. Новые задумки для театров: только финплан и план посещаемости.

Переигрываем план на ближайшие дни в связи с тем, что советуют смотреть «Пикник» и ехать в маленький город смотреть генеральную «104 стр. о любви». <…>

Прием в Сов. посольстве у Червоненко. «Обстановка». (Отношения лучшие из всех соц. стран с чехами! Каковы же худшие?) <…>

Затем на двух трамваях с планом по-чешски и запиской ехали до театра С.К. Ноймана. Окраина, временно испорчен свет. В кассе и буфете театра горят свечи. Похолодало (вроде война только что кончилась). Усталые, просто одетые люди в трамвае. Кондуктор – толстый, как Яншин, и просыпающийся, как он к реплике, к каждой остановке.

Театр при свете оказался уютным, строгим.

Пьеса Олби «Вирджиния Вульф». Играют современно, легко, быстро, с тонкостями. <…>

22.10.65

Внезапно, в 12 часов ночи позвонил Павел: «Куда ты пропал? Тебя нельзя застать? Очень хочу тебя видеть!» и т. д.

Кстати, город, куда мы едем, называется «Градец-Кралеве». Режиссер там Пассек – друг Когоута. <…>

Градец-Кралеве – чудесный город. Два года назад было 50 тыс., сейчас – 70 тыс. Спектакль уже начался. Приняли очень радушно. В антракте поили кофе и беседовали о театре. 40 человек труппа, 4 режиссера, 2 художника, 14 премьер, 470 представлений. Из 4 режиссеров один приглашенный (чаще из ГДР).

После спектакля водили по городу, потом возили на машинах в районы нового строительства (очень сильное впечатление). Показали советский танк, первым вошедший в город. Кстати, пушкой он повернут к г. Пардубице, старому и вечному противнику Градеца.

(Это юмор.) <…>

Примчались в гостиницу, переоделись, шофер помыл руки и поехали в театр на «Убийство Марата». Это уже фестивальный спектакль из Брно. Народу масса. Актеры лучше, чем в Эссене, но поставлено там, по-моему, лучше. Мысль яснее.

После спектакля Олег с Котовой поехали пить с Сухаржипай (он учился у нас в СССР). А мы с Эфросом домой. Кстати, они с Ефремовым всю дорогу спорили. Позиция Е. мне ближе. Э.: «Придумать спектакль». «Говорить о Станиславском – общественно смешно». «Да! Театр актера. Но какого?!» и т. д.

А Ефремов все с чехами под гениального простака.

23.10.65

Проходит мода на Брехта. В Брно, например, был успех. Театр стал ставить часто. И публика отошла от театра. Брехт конченый период.

Все это из разговоров в Театральном институте. Институт – это не то, что мы думаем: это кабинеты ВТО, плюс Музей Бахрушина, плюс Институт театра и музыки. <…>

Сами долго гуляли по Праге. Сидели на Староместной, ходили по Карлову мосту, заходили к Старой синагоге и к еврейскому кладбищу. Наконец, явились в национальный театр на «Ромео». Спектакль дневной. Масса молодежи. День чудесный, тепло, солнце. Золотистый туман над Влтавой. На улицах много субботнего, веселого народа, полны кафе, ресторанчики, но ора нигде нет. Мне кажется, что шум и ржа только от Ефр. и Эфр.

«Ромео и Джульетта»

Это во всех отношениях, до зависти, замечательно! И Шекспир, и современно, и дивно по внешнему решению. Огромное воздействие (худ. Свобода). Сцены бала, свидания, смерти Меркуцио, финала – это блеск!

В зале в основном молодежь. Принимают прекрасно. <…>

25.10.65

Туман, туман! Всегда, даже при солнце, дымка. При солнце это красиво. Как в театре: есть первый план, а остальное – за тюлем. Архитектура читается силуэтно, уходят подробности, мелочи, грязь…

И еще: люди на окраине и люди простые лучше интеллигентов и жителей центра. Шофер Лелек, продавщица в нашей забегаловке, гардеробщица в «Дружбе», кондукторы и т. д. А сегодня какой-то работяга объяснял Ефремову, как выводить пятна, когда тот забрызгался шпикачкой.

Гении мои отбыли на репетицию к Крейче (их устроил Павел). Звонил мне. Дескать, не обидится, если и я пойду, но я оставил нашу договоренность в силе. Кстати, издательство театров и кино приглашает Е. и Э. на встречу. Конечно, они больше интересуют чехов, чем я. Но мое самолюбие спит. То ли я понимаю, что это, по существу, правильно; то ли стар стал, то ли мудр. «Вбираю» город, людей и доволен.

Сейчас сижу в неубранном еще номере и жду звонка Когоута.

<…>

22.25

Только что вернулся из театра, где смотрели «Игру любви и смерти» Роллана в постановке Радека, точнее, и в его литературной переделке. Этакий сугубо режиссерский спектакль, с музыкой, хорами, почти оперой, с французским народом (где каждый очень натуралистичен), выполняющим функции хора. Любопытно, но ничто, кроме, пожалуй, последней мизансцены – условная гильотина, – меня не взволновало. Эфрос в восторге. Ефремов говорит: «Интересно». Нет, я для другого театра создан. Неужели он кончается? Сегодня Эфрос рассуждал с Ефремовым о «Чайке». Герой – Треплев – новатор (Пастернак?), непонятый и погубленный рутинерами (реалистами типа Аркадиной). Спектакль об одиночестве. Одна надежда – Нина. Она уходит, он гибнет. Но это выдуманный спектакль. Не об этом писал Чехов. А вот в Финляндии, например, хотят, вероятно, узнать Чехова…

Сижу один. Тепло, тихо. <…> Котова сказала, что звонил Когоут, завтра в 12 заедет за нами и поедем в Баррандов. Любопытно, что за фильм снял «Пашка»?

Что-то медленно идут дни. «В Москву, в Москву». <…>

26.10.65

С утра – интересный творческий раскол. Эфрос заболел вчерашним спектаклем, уже забыл «Ромео». Считает, что это эталон! Мы с Ефремовым считаем по-другому. Да, если идти путем такого придумывания спектакля, то ведь емкость придумок очень ограничена, все скоро иссякнет. Безгранична только жизнь, а то ведь придумаешь 10, а с 11-го уже начнешь повторяться, что, в общем, и происходит со многими. Да и мучительные раздумья режиссера над тем, что еще выдумать, уводят его все больше и больше от главного – от актера.

27.10.65

<…> А все-таки хорошие и плохие у нас есть плюсы и пороки системы. Убедился в этом потому, что и у Чехов, и у Болгар – одни и те же болячки с нами. <…>

Ефремов в разговоре с Шиловским: «Надо к вам во МХАТ Товстоногова! Старики кончились, остальное поколение ничего не умеет. Ну что Богомолов?! Максимум, может быть у меня ассистентом!» <…>

28.10.65

Сегодня дискуссия о спектаклях т-ра Армии. <…>…Любопытно, я как-то на все и на себя гляжу со стороны или над происходящим.

На душе у меня какая-то пустота и тихость. Может быть, потому, что в этой поездке, хотя мы живем втроем, я чувствую себя более одиноким, чем тогда, когда приходится действительно быть одному, – я очень много думаю. О театре в основном. Каким он должен быть? Что же такое режиссерское решение? Образ спектакля? Что самое заразительное для зрителя и т. д.

Идет дискуссия. <…>

А вот любопытно: художник, сделавший сугубо абстрактное «метафизическое» оформление, спокойно и деловито объясняет, что это значит и что он этим хотел сказать. Вот тут я начинаю думать, что он делал все это «от головы», что это не его, не потому, что он не может иначе. <…>

Дискуссия не ладится. Сделали перерыв, попили кофе. Все равно не ладится.

Выступает Стеглик. Тема одна: никуда не денемся от критического реализма, а часто (по средствам) реалистическое решение приводило к «смехотворному реализму» (провинциальному).

Стилизация, стилизация!!

Радуются появлению О’Нила и других западных авторов, которые заставили искать новые формы.

Надо приветствовать полемическое отношение к жизни у театра. Надо радоваться, когда стиль театра не определяется стилем и манерой одного художника-руководителя. Эту же мысль высказывает и П. Карваш. Он за театр, который не ждет завтрашнего дня, когда сверху будет все разъяснено и объяснено. Он за театр, сразу откликающийся, он за театр «общественно-агрессивный». Политическая активность! Политическая оперативность! <…>

Павличек говорит: «Может быть только два пути для театра: или театр одного лица, или театр эклектический». <…>

Надо возродить, вернуть актерское дело, актерскую славу.

Интеллектуализм часто превращается в рациональное конструирование, в режиссерскую рациональную операцию, не проведенную через эмоции актеров. <…>

После «дискуссии» Е. и Э. остались интервьюировать, а мы с Марией отправились в Ольшаны, на кладбище. Сов. кладбище. Статуя, а вокруг, как солдаты в строю, серые одинаковые обелиски. Среди них одна могила особенно украшена. Иван Гончаренко – командир танка, первым вошедший в Прагу. Последние слова: «Ну, ребята, берем Прагу – и по домам». В прошлом году приезжали его мать и отец, клали русскую землю на могилу. Есть надгробие русским офицерам, погибшим от ран, полученных в боях при Дрездене и Кульме в 1813 году. Рядом – английское кладбище. Маленькие надгробья с эмблемами родов войск и полков.

День сегодня просто весенний. Масса цветов, горят кем-то зажженные свечи у могил.

Лежат в Пражской земле эти люди – старые и молодые, и плевать им на споры о формах и средствах в театре, и не знают они, что ходят западные немцы по надгробьям на старом еврейском кладбище и щелкают фотоаппаратами, что выступают на дискуссии «против курса» и не получают отповеди…

А там, на улице «На перекопах», эстеты болтают о формах, средствах, стилях, приемах, и никто не говорит о содержании искусства, каким оно должно быть, чтобы люди были лучше, добрее, а все скорее подчинено тому, чтобы зритель стал нервнее, подозрительнее, недоверчивее, циничнее. Какое же искусство, какой театр способен работать на воспитание этого общечеловеческого добра? Вывод неожиданный: не религия ли?

Прага 1968 год

9 июня 1968 года.

Снова в Прагу!

Конечно, вместо 8.20 посадку начали (метеоусловия Праги!) в 10 часов.<…>

В ожидании вылета прочитал все записи предыдущей поездки. Ого! Ведь это когда-нибудь можно публиковать (или хотя бы читать друзьям!) Неглупо. Сколько догадок! Сколько предугадано. <…>

Несколько лет назад летел я в Прагу на встречу с П. Когоутом. Тогда мы начинали «Дом». Сегодня круг замыкается. Я лечу в Прагу, а «Дом» снимают с репертуара… А между этими поездками… И премьера «Дома», и уход из МХАТа, Америка, Театр на М. Бронной, трижды ФРГ, и «Грехопадение», и наконец (и главное), Андрейка!! Сколько прошло времени! Сколько произошло событий!

В 10.45 оторвались…

22.40

День удлинился, т. к. здесь на 2 часа все раньше. <…>

Прага мало изменилась с последнего приезда. Так, внешне ничего не заметно. Люди мрачноватые. Цены растут потихоньку. Очень много грязных длинноволосых мальчиков. «Мини» доведены до немыслимости, на улицах, в фойе театра, только что не <… >.

Ну конечно, как я и думал, все – и работа, и документы – все на английском и французском. <…>

Царев сегодня уезжает в Киев (на гастроли). Он был на заседании Исполкома, рассказывал много интересного. (Почему не приехал Л. Барро. Женя – дочь Рено. Студенты захватили «Одеон» в Париже.) Мы ездили к нему в «парк-отель» и проговорили часок. Оттуда поехали в «Латерну Магику», там шли два спектакля Крейчи: «Маски из Остенде» (пантомима) и «Кошка на рельсах». Первое – просто здорово, второе – очень интересно. Фейерверк режиссерской фантазии в области возможностей физич. линии! (и ведь не позы, а оправдано! Реалистично, психологично). Но она подлинная, а он – здорово показывает. Это старые знакомые – Томазова и Тжиска.<…>

10.06.68

Встал рано и впервые после большого перерыва сделал гимнастику. Завтракал здесь же, в кафе. Вот они – делегаты, знакомых лиц пока мало. (Хонт, американец молодой, который был в Студии перед выпуском Миллера.) Все средних лет интеллигентные люди. Мало похожи на театральных деятелей. Все приехали с женами, мамами, сестрами, камеристками и т. д. Официанты, свободно говорящие на трех языках, работают в тишине и в бешеном темпе. В Праге сегодня пасмурно, влажно, temp. не более 15 градусов. Если пройдет спокойно первая половина конгресса и не придется выступать, то, что же, просто отдохну, отосплюсь. <…> Пошел в клуб получать суточные и т. д. На улицах очень много старинных автомобилей – мода и мечта современной молодежи. (О советских рабоче-крестьянских делегациях: их послали для смычки со здоровыми пролетарскими силами. Но не проинструктировали, как одеваться, как себя вести. А в них… нет, не испуг, не растерянность, а тупая самоуверенность и чувство превосходства.)

<…>

11.06.68

С утра противный и довольно сильный дождь. После завтрака поехали в клуб. Сходятся делегаты, выделяются дико одетые американки. Предстоит мука. Три часа слушать непонятное! Сделали неплохо – все за столиками. Пепельницы, мин. вода, стаканы… Уже 10.10, а Ермилы нет. О! Это похоже на прошлую Марию! А у нее мой билет на самолет, билеты в театр и т. д.

Начал выступать Крейча (не «соудруг», а «пан»). В современном мире театры делятся на творческие коллективы и «фабрики». И не надо дискутировать о сотрудничестве режиссера, художника и актера. Интересно, где граница этого сотрудничества? Зрители, когда они активны, становятся авторами.

Сцена – проверка правдивости авторского текста.

Творческий диалог с автором обязателен для режиссера, независимо от того, жив автор или умер. У них может быть конфликт, и он может быть плодотворным. По существу этот конфликт и определяет конечный результат.

Иногда художник старается стать на первое место в «иерархии».

О функциях завлита говорит.

Признак «творческого театра» – отсутствие определенного метода. Все меняется, ищется…

«На одном конце – театры творческие, которые ищут все время новые методы. На другом – театры официальные, коммерческие». <…>

Эх, поспорил бы я с Крейчей по поводу единого метода. Метод и прием по отношению к каждому спектаклю – вещи разные! Ведь свой единый выработанный метод и есть лицо театра. Это отличает один театр от другого! Но, увы! Говорить не могу – безъязычен.

И снова Крейча. Важно, чтобы каждый говорил о своем опыте, высказывал свою точку зрения. Нет рецептов, как перенести творческий опыт одного на другого. Я не думаю, что творческая мастерская – единственный вид современного театра. Есть и всегда будут театры другого типа. Но лучшие имена (Станиславский, Мейерхольд, Вахтангов, Охлопков) создавали театры именно такого типа. Говорит о конкуренции театра с кино и телевидением. Но искусство театра нельзя заменить ничем! В чем его преимущество? Пишут больше литературу, чем драматический диалог. Нельзя ломать природные законы театра! <…>

В перерыве мы пошли в «Детский мир» и много всего купили Андрейке. Шел непрерывный противный дождь. Пообедали в «Гриле» и на такси поехали на прием. А оттуда сразу на «Три сестры». Очень талантливо! Но все стало ясно! Эфрос просто обворовал Крейчу. Только у Крейчи все логично и интеллигентно. Первая половина пьесы – блеск. А дальше многовато криков, истерики, беготни. Финал – «поперек Чехова». Однако Вершинин, Тузенбах, Маша, Ольга, Наташа, Соленый – очень, очень талантливо. Много неожиданного, свежего.

<…>

14.06.68

Проспал (будь здоров!) с 8 вечера до утра. Утром завтракал с тем (еще по Эссену знакомым) профессором из Шотландии. Также беседовали на немецком (он хуже, чем я) и руками, но очень мило… Сидим на Конгрессе. Обсуждаем вчерашний показ школы.

Любопытно, что драматург во всем мире (завлит!) – очень важное лицо. Специально обсуждается вопрос, как их готовить в вузе. Сейчас настроение хорошее, погода хорошая.

Интересно, что режиссеров готовят так: на первый курс посылают актерский, если замечают в нем талант, то только ко второму курсу решают, быть ли ему режиссером. Кстати, предварительно посылается к профессору-психологу в Университет на обследование. 20 лет – граница, после которой (не ранее) можно стать режиссером или завлитом. Сейчас называют методы: Станиславского, Брехта, Гротовского. (Узнать бы, что это такое?)

Чехи очень верят в развитие фантазии через «фантазию мышц» и в развитие фантазии на «антипсихологических текстах» (нейтральных, бессмысленных).

Не регламентировать, не догматизировать метод одного педагога, а сталкивать студентов с наибольшим количеством инакомыслящих режиссеров. <…>

15.06.68

Предпоследний день в Праге! Свободный от работы, от магазинов (денег уже нет). Будет на автобусах осмотр города, обед и потом в Карлштейн на спектакль «На пленэре». Воскресенье, солнечно (пока), я – в белом (хи-хи-хи, наконец-то).

Поездка в автобусах по Праге. Градчаны. Поездка в Збраслов замок. Обед. Оттуда в Карлштейн замок. Спектакль «Ночь в Карлштейне». Смотрел на актеров… И все казалось таким театрально-беспомощным, картонажным. Особенно массовка! Да, на фоне правды камня, леса, неба, птиц, ошеломляющей архитектуры… играть нужно по-иному: в массовку – не мальчики нужны, а типажи, рожи!! И костюмы другие нужны – подлинные, музейные… Все уехали автобусом, а мы – на машине с М. Ромбергом. Сказочная поездка по ночной Праге. Мучение с чемоданом. Ложусь в 12.50.

16.06.68

Утро – вставание, собирание, отъезд и т. д. – прошло нормально.<…>

Сейчас 11.21. Мы уже на старте. 11.23 – оторвались! На две минуты раньше расписания. Прощай, Прага! Вот именно: «прощай» или «до свидания»?

Итак, выводы:

Жить безвыездно дома – это все равно, что жить в комнате без зеркала – привыкаешь к тому, что очень мил и хорош собой. Выехать за границу – это принести в дом зеркало. Оно отразит и хорошее, но… но вдруг глянет на тебя заросшая, обрюзглая морда с тупым взглядом, этаким испуганно-злобно-самонадеянным.

Я прощался с Прагой с чувством грусти, досады и какой-то вины. Да! Как могли мы за 23 года из народа, боготворившего нас, сделать такое?! Поддерживая все эти годы злобного, тупого, безграмотного кретина (очень похожего на тех, кто его поддерживал), мы вдруг испугались и обиделись, когда они его и его шайку скинули!

<…>

Есть неповторимая Прага… куда, может быть, уже не придется приехать.

Ну, Конгресс как Конгресс…

Пока даже с высоты, на которой мы летим, видна земля. Так прозрачно, безоблачно все внизу.

Чехи говорят: «В этот период нашей обостренной дружбы».

А еще, на основании «Мандрагоры» и «Страстей Господних», мысль о мистериях и средневековых пьесах.

Финляндия. 1983 год

22.10.83. Суббота

23.20

Итак, Ленинградский вокзал, знакомый перрон, Любаня – вроде бы и не за границу, а куда-то в командировку ВТО.

<…>

24.10.83. Понедельник

9.20

О городе – потом.

Школа. Факультеты: актерский, режиссерский, «завлит’ский», хореографический (современный).

Всего 130 студентов. Учатся 4 года. Курс 12–18. Никаких проблем с распределением! В Финляндии актеров не хватает! В каждом городе театр, а то и два. Очень много маленьких театров: 10–15 человек, имеют успех. Окупаются сами. (Оказалось, проблемы есть.)

О городе: Да. «Тесный» только центр, дальше – чуть свободнее. Похож на Ригу. Но неожиданно много ленинградских (петербургских) домов.

Рынок. Балдеж!

Вода, пароходы. Тут же президентский дворец. Овощи, меха, рыба-а-а! (красная!) Птицы. В том числе – чайки ходят, тут же гадят (до чего необаятельная птица). Пахнет морем, рыбой, овощами, кофе (из палаток), чем-то жареным…

Снова о школе. Новый ректор Туркка слил все четыре курса в один, занимается сразу со всеми. Хороший режиссер, а в педагогике – «экспериментатор». Воспитывает одно – смелость, эмоциональность, которая выявляется вплоть до истерии. Учителя, владеющие методом, ему не нужны!! В общем, началось!

18.30

Едем в «интимный» театр, который построил архитектор Pentti Piha, получивший приз на последнем квадринале, смотреть «Ромео и Джульетта». Спектакль странный. Прозаический перевод (модернизированный текст) под времена Шекспира. Очень много похабели. Все время все делают непристойные жесты. Особенно Меркуцио. Актеры способные, молодых играют молодые, но Юлия (Джульетта) очень старообразна и некрасива. Все бьются в истериках, катаются по полу, истошно орут. <…>

25.10.83. Вторник

20.05

Я дома. Рабочий день кончился. Устал. Правда, одна группа за другой (группа Мяккеля + группа Ронтала) – это 6 часов подряд! Никогда я так не уставал за границей. Впору бросить все и бежать. Есть еще одна причина: дома я работаю на 1-м (курсе!) и приходится многое повторять, возникает однообразие – тренинг, «пунктиры», «словесные пунктиры», отрывки…

Побаливает голова. И многое, что тревожит. <…>

Занятия в одной и в другой группе идут хорошо.

Сегодня за обедом видел ректора. Боже! Каторжник! Маленький, тощий, плешивый, с фальшивой редкозубой улыбкой, давно не бритый. Точнее, не каторжник, а беглец из дурдома. В глазу – дикий блеск. Шизоид! Сказал: «Никак не могу с вами повидаться – очень много работы… но я очень рад». Я ответил: «У меня здесь тоже много работы и нет свободного времени, но я тоже очень рад». Думаю, на этом контакты кончатся.

На занятиях появились две норвежки. Вот они ни на кого не похожи. Они скандинавки: белокурые, ширококостные, большие, с одинаковыми голубыми глазами, большими носами, но не острыми, а какими-то закругленными, с дивными зубами, некрасивые и какие-то чистые-чистые. Все вместе обсуждали вопрос моего будущего семинара для Дании, Норвегии и Исландии. <…>

26.10.83. Среда

<…> Сижу в Национальном театре. <…> Театр классически торжественный, но со скромным залом. Я в третьем ряду, в самой середине. Сцена открыта, но без голых стен и аппаратуры, она архитектурно продолжает зал. Среди публики, по-моему, только я в черно-белом варианте. Одеты очень просто. (Цвет мужских рубашек в основном голубой.) Но спектакль идет 3 часа 35 минут. О, ужас!

…В антракте думал смыться, но никто не уходит, увы… Старик знаменитый играет голоском в традициях старых «хороших» провинциальных актеров, остальные – крепким тоном. Режиссер?.. И публика (вроде) вышла на сцену и расселась («весь мир – театр») – идея!! И в зале играют, и ветродуй сильно дул в зал во время бури, и изо рта умирающего шута кровь хлынула, и маски страшные актеры периодически надевали. Все фокусы, которыми оснащена современная режиссура, были использованы. Да! И черная лошадь много играла! Настоящая, очень милая…

Но во втором акте соскучиться было нельзя: омерзительная сцена пытки Глостера, Регана била его ногой по яйцам, а потом у него вырывали глаза, он заливался кровью, и глаз висел, прилипший к щеке, – а Регана сладострастно кончала… Был бой рапидом под стробоскоп, был взрыв, и декорация (технически здорово) развалилась, зал наполнился дымом, и началось непонятное: кто в костюмах действующих лиц, кто в современных; вывезли стойку с настоящими современными автоматами, и началась дуэль на автоматах. Понять ничего было нельзя… <…>

27.10.83. Четверг

18.30

В гостинице. Проснулся (в первый раз спал днем). Попил (своего) кофея. Жду половины восьмого смотреть моноспектакль Куртена (режиссер – жена!). Этакая лит. композиция по известному шведскому писателю. Его и о нем (привет, Фрид!). <…>

Куртен оказался неплохим актером. Прост, органичен, умеет рассказывать, держит живую действенную связь с залом, пластичен, очень хорошо обыгрывает вещи, прекрасно владеет характерностями… Жена его, состоящая из огромных вызывающе выдвинутых зубов, к которым приклеено все остальное, очень тощая – неплохая режиссерка!

А черный зал в подвале «Юлиус-центра» – это да! Это действительно черная студия, а цвет, а свет, а технические возможности!! Театры уходят в подвалы не по бедности, а при вентиляции это здорово и дешево…

В городе влажно, тепло, безветренно; понял, город пропорционален своим трамвайчикам с их рельсами…

По телевидению идет передача об Эдит Пиаф; шансонье поют что-то ей посвященное, и идет хроника о ней, в т. ч. похороны; поют и ее вещи. Передача, как я понимаю, немецкая. Поют немцы, а говорят по-немецки и по-французски… Тоже композиция! (Привет, Фрид!) <…>

29.10.83. Суббота

Первый выходной. Встал в 8. В ресторане по случаю субботы народа больше. Весь день, похоже, проведет со мной Хейки. Бедняга! Но и я в порядке: весь день по-немецки! Хотя увидим много интересного. Собор. Путешествие по морю. Свеаборг, 1748 год, до сих пор единственный проход для больших судов здесь. Настоящая крепость. Русские пушки всех калибров. Церковь, в барабане купола – маяк. <…>

Хейки рассказывает о безработице и бездомности. Проблемы!! То же по всей Скандинавии. Автоматика – безработица. На Востоке у нас огромный рынок. Мы можем приобрести все, что производят Скандинавские страны, но нужен баланс экспорта и импорта. А что они могут у нас купить? Уголь, газ, м.б., немного автомобилей… Нефть… И? И все!..

Обалденная церковь. Играет тихая музыка. Солнце через купол играет на стенах. Небо – камень – музыка… <…>

Хейки со мной потерял весь день. Он устроил мне дивную морскую прогулку, показал Свеаборг, церковь, памятник Сибелиусу, Хельсинки – словом, все, что я просил, и вечером бежит со мной в кино на «Казанову» Феллини. Старый фильм, но хоть классику посмотрю.

Оделся я правильно, хотя ветер на море дул изрядный – мерзла только мордашка. Пока что день перенасыщен… Ну и «Казанова»! Сначала шок: 25 марок билет! Ну фильм весь только про <…>. Но почему непротивно? Смешно, философично. Гений Феллини – цвет, свет, композиция, типажи – все делает фильм о чем-то, кроме того, о чем буквально снят…

Ночной город, проходим через вокзал. Тепло, открыты киоски. Ну и молодежь. Ну и мальчики, и девочки!! Пьяные, курят, похоже, детская проституция есть.

30.10.83. Воскресенье

Ночью снился фильм Феллини, но совсем не секс. Кадры! По цвету, композиции, типажам. У него все компоненты говорят! Все! Мы (и это хорошо) так много вкладываем в актера, так верим именно в его силу, что достигаем успеха (например, успех «Вассы»). Но наша режиссерская культура в отношении других компонентов очень низка (нельзя же всерьез относиться к рутберговской пантомиме в «Так победим»). Сейчас начало 11-го, Мартин приедет в 13.30, что делать? Телик молчит (м.б., в воскресенье он не работает?), на улице дождь, гулять неохота. Хейке рассказал об «идеях» ректора. Сейчас самое заразительное – спорт, значит, нужно делать театр его средствами, но лучше. И вообще, веселый и эротичный нужен театр (а ведь это уже партийность искусства. Развлекать! И все! Нет, нельзя нам отказываться от психологического театра…).

13.00

Спускаюсь встречать Мартина. Дотянул, дотомился. Все не мог понять, что-то мне не по себе… Наконец понял: вторые сутки не говорю по-русски!.. Точка зрения Ламбакка на «Три сестры» – работу свою не любят, ругают все время, бестактны, Наташе сразу: зеленый пояс – нехорошо. Не значит ли фраза Чебутыкина: «Бальзак венчался в Бердичеве», намек на него и Ирину? Серебряный самовар, который дарят на серебряную свадьбу. И все возмущены, не тот же ли это намек? Маша изменяет мужу – красиво? А Наташа с Протопоповым – некрасиво? Это из беседы с Куртеном у него в загородном доме за кофе. Простой крестьянский дом на 5 комнат.<…>

Вечером на машине по пустынному мокрому шоссе поехали в город, городской театр. «Убийство Марата» П. Вейса. Пьеса сугубо текстовая, словесная: я засыпал, как когда-то в Эссене, но тут общая культура спектакля, конечно, повыше. Все-таки Ламбакка режиссер. Итак, товарищ Монюков, полсрока вы отмахали!

Из мыслей того же Ламбакка: автор – сам не лучший толкователь своего произведения. «Марата» поставил Свинарский, Вейс сказал: «Вот!» Поставил Брук – он сказал: «Вот мое понимание!» Поставил Ламбакка – он сказал: «Вот!» И все в течение одного года! Неизвестно, что бы сказал Чехов, увидев несколько вариантов своих «Трех сестер». Он видел один. К тому же тонкости переводов. Например: «Kleinbürger» «мещанин», «обыватель». «Я киевский мещанин»… А это – сословие, как объяснить?

31.10.83. Понедельник

<…>

14.30

Я дома. «Речевые пунктиры» имеют успех, работают увлеченно. Много разговоров вокруг. Пообедали. Мартин помчался по своим делам. По хорошей погодке (солнце вылезло). Я затрусил домой. По дороге перевел через улицу слепую бабушку. Слегка по-немецки. Но когда узнала, что я русский – встала посреди улицы (по-моему, с мыслью: уже? Как тот бургомистр Вилли в деревне Ведекинда).

19.00 Союз творческих работников

<…> Вопрос: Почему спектакли Эфроса на М. Бронной такие неинтересные (после «Премьеры»), а в других театрах удачные («Тартюф»)? Может быть, Ефремову поставить что-нибудь в другом театре? Что вы думаете?

Плучек: «Эфрос – последователь К.С.». Эфрос: «А ученики К.С. считают меня формалистом!» (Ха-ха! Какой у всех восторг).

Ответ: Встретимся с К.С. – выясним.

01.11.83. Вторник

22.15

Только что вернулся из Национального театра. «Вишневый сад». Генеральная. Создание Эфроса. Все записано у меня на обороте программы. Одно: если мы хотим, чтобы весь мир считал русских злобными, истеричными дебилами, то нужно по всем странам посылать Эфроса ставить русскую классику! Местечковый апломб малокультурного самонадеянного дилетанта!.. По телику идет прекрасный видовой, бестекстовой фильм, как ломают старый город. Психология.

02.11.83 Среда

После вчерашнего дождливого вечера – вдруг ясное небо. Воспоминания о вчерашнем спектакле скорее ироничные: это же талантливый дилентантизм. Так же может и Книппер! Но вкус?! Вопли Раневской! Истерики Ани! (Она похожа на Машку Володину.) Как впрямую и примитивно понято действие… <…>

03.11.83. Четверг

18.50

Тягостно-мучительный и в то же время удачный день. Получил справку (главную), дали 36 (!) лекций, сделал удачные покупки (в двух шагах от дома), развел удачно оба отрывка, но еле хожу, а сейчас идти с Хейки в Комтеатр. Пьеса называется «С летом – танцы» или «С летними танцами». Не могу больше! Истошные вопли, истерики, мордобой, е<…> (тут же и х<…>, и голые ж<…> в зал показывают), кровь, кровь, пьянство (до патологии). <…> Принять можно сценографию и музыку. Они хороши. Зеркала. Каждое – отдельно подвижно. То, что отражают и зрителей, и фонари – ничему не мешает. Наоборот, – какой-то изломанно отраженный, многократно повторенный мир. А вообще воздуха! воздуха! воздуха! Хочу даже софроновский примитив!..

Но как высидел, как дошел, болтая с Хейки, – понять не могу!

04.11.83. Пятница

Мучительное утро…

Итак, последнее занятие, прогон «Врагов», «Дяди Вани», замечания. Вторая половина – ответы на вопросы. (И снова о Новом театре. Они <…> даже не знают, что на них весь мир смотрел.) Прощание, речи, дары: пепельница и открытка с надписями – трогательно. Ковыляя. Как во сне – по магазинам. Явно разорился на книгах. <…>

Итак, в Учебном театре (бывший кинотеатр) идет нашумевший скандальный спектакль «1001 ночь» в инсценировке и в постановке Туркке. <…> Ушли в антракте. С трудом усевшись в машину, докатил до гостиницы. Последняя ночь. А завтра ситуация такая: из гостиницы смываться надо к 12, а поезд в 17. За это время Хейки предложил или музей, или кладбище. Это мне-то! Пока объясняю, что хромаю и хожу медленно, так как потянул ногу на зарядке, так вот, хорош я буду завтра на четырехчасовой прогулке! <…>

05.11.83. Суббота

Последний день в Хельсинки! Ночью стало полегче. Эх, если бы на день раньше! Я бы порепетировал, вставая со стула. Тогда Олле еще больше бы мог похвалить меня как актера. День нехолодный, ясный. Вещи в основном уложил вчера.

Пепельница! Это на мою фразу когда-то: «Режиссерское искусство начинается с пепельницы».

По телевизору идет богослужение. И больше до вечера в программах ничего. Слушаю проповедь и скромное редкое пение под орган – ничего не понимаю. У пасторов хорошая дикция. Читают, как дикторы. Без эмоций, но очень выразительно.

А усталость моя давно прошла; даже три страшных дня выдержал, первые два – даже не прихрамывал. Сейчас 10.40. Через час с вещами спущусь вниз…

Позвонил Куртен. 1) Он может опоздать на 5–10 минут. 2) Их Центр И.Т.И. приглашает меня за город, куда-то, где уже их знаменитый архитектор Сааринен, посмотреть его дом и там пообедать. Готов! Но предупредил, что без питья!! А сейчас будут передавать богослужение из нашего Успенского собора, а пока что передача для глухонемых. Человек в кадре и полная тишина… Сижу в холле под наше православное песнопение (на финском языке), уезжаю под нашу церковную службу.

16.40

Я сижу в купе «СВ»! Проводили меня Мартин и Хейки. Все шло быстро, точно, минута в минуту. Потратился я тоже марка в марку. Господи! Если бы я ехал один! В вагоне уже раздаются голоса ответственных работников, знакомые интонации; начальствующее гх’аканье… Ох, безрадостно…

Так вот что было: поехали в Avittrask. Три друга-архитектора построились в дивном месте, подальше от столицы. Потом один полюбил жену другого, и она ушла к нему. Но тот за это время полюбил его сестру, так что они стали жить мирно и по-прежнему работать. Но главное, место высоко на горе с глыбами замшелого камня, выходами розового гранита, белым озером внизу, глубоко внизу, куда ведет каменная лестница; и кругом темная хвоя елей и сосен с яркими вкраплениями рябин и бузины, ошеломляющей чистоты воздух. А дом и снаружи, и внутри – образец Jugendstil’я! Вот бы Алеша Бартошевич, любитель этого стиля, поглядел: капризный, непоследовательный, неожиданный, даже эклектичный во всем – архитектуре, мебели, утвари, в каждой мелочи, в керамике, соединении камня с деревом. Обедали мы в ресторане, расположенном в доме того, другого архитектора. Обед – изыск! Закуска – бычачий язык с салатом внутри, телячий шницель… пообедав, поехали прямо на вокзал…