Глава восьмая

Приподнятое, даже слегка эйфорическое, настроение не проходило. Слишком вокруг всё было хорошо – ярко-синее, праздничное какое-то небо, свежий, но не холодный утренний воздух, чуть влажная от росы брусчатка под ногами. Воздух ощутимо более чистый, чем в «другой Москве», почти такой же, как на загородной даче. Вообще ощущение, будто в первый день отпуска или даже – студенческих каникул.

И ещё одно – почти забытое чувство – одиночества в чужом городе. Ты никого не знаешь и никто – тебя, нет ожидания или опасения, что на любом углу можно встретить приятеля или совсем наоборот, каким-то образом учитывать в своих действиях то, что вскоре они могут послужить предметом обсуждения и осуждения в дружеских и не очень кругах. В качестве же президента он вообще забыл о том, как это бывает – превращаться, по сути, в человека-невидимку после того, как несколько лет состоял под плотным ежеминутным, фактически, контролем, прежде всего, собственной охраны и по восходящей, чуть ли ни каждого из сотни миллионов собственных граждан дееспособного возраста. Оттого и забыл почти, что это значит – бесцельно и невозбранно бродить по улицам.

А здесь он никто и звать его никак – старая присказка теряла свой уничижительный смысл, приобретая совсем противоположный.

Забавно, но даже наличие приличной суммы «карманных денег» его радовало. Большую часть жизни их у него просто не бывало, а потом вдруг это понятие при его должности потеряло смысл. Исчезла прежде всего возможность самостоятельно и бесконтрольно потратить какую-то часть своих доходов на собственные удовольствия. Нынешние крупные, отпечатанные на приятной на ощупь шелковистой бумаге купюры внушали уважение своим элегантно-архаичным дизайном начала прошлого века, а главное, тем, что здесь имели хождение все денежные знаки этого образца, хоть первых серий, ещё тысяча девятьсот пятого-девятого годов, каллиграфически подписанные от руки никому уже неизвестными Управляющим и Кассиром, хоть отпечатанные только вчера. Невзирая на большевицкий переворот и Гражданскую войну (правда, очень короткую), денежных реформ на территории Империи не было ни одной за сто с лишним лет. Сегодняшнему человеку это дико даже вообразить – нашёл в прабабушкином сундуке бережно сложенную вчетверо бумажку, спрятанную под покрывающими дно газетами тех же примерно лет, порадовался, да и пошёл в магазин, чтоб помянуть старушку, полвека назад ушедшую, но сделавшую правнучку, никогда ей не виденному, подарок оттуда…

На перекрёстке Петровки Президент поколебался секунду и свернул вправо, предполагая затем выйти на Кузнецкий Мост.

Вчерашняя автомобильная поездка по городу не доставила нужного впечатления, зато сейчас он постигал эту Москву изнутри, как бы сливаясь с ней, из созерцающего субъекта превратившись в её миллионную, но неотъемлемую частицу.

Странно и радостно было увидеть ЦУМ, не испохабленный реконструкцией, а таким, как он запомнился самой ранней детской памятью. Всплыло его старое название «Универсальный магазин Мюра и Мерилиза». И здания – вокруг него и в перспективе расходящихся улиц. Вроде бы те же самые, но отчего-то выглядят они словно где-нибудь в Париже или Вене – на свой возраст, но не запущенными, грязноватыми, а то и откровенной облупленными и грязными, а, так сказать, «подёрнутыми благородной патиной времени». Видно, что домам по полтораста, двести и более лет, но явственно ощущается, что ухаживают и следят за ними каждодневно, а не по случаю «великих праздников» (да и то, если «в план» попадут). Совсем другое ощущение на этих улицах и переулках. А если добавить ещё, что в поле зрения, куда ни кинь взгляд, ни одного новодела – так действительно воображается, что совсем в другую страну попал. Ему вдруг стало будто бы стыдно – отчего раньше на такие вещи внимания не обращал, проносясь по столице в бронированном «Мерседесе» с задёрнутыми шторками? А ходил бы по городу пешком, как любил Император Николай Павлович Первый (и без охраны, ибо, как сказал граф Бенкендорф – «любой русский человек своему Императору лучшая защита!), так, небось, побольше бы всего увидел, возможно, и лично распоряжался – в каком году в какой цвет «присутственные здания» красить и какого архитектора уже пора «лишить всех прав состояния» и направить в арестантские роты бессрочно.

Людей попадалось навстречу совсем мало, что понятно – рано ещё. Президенту вчера объяснили – здесь, как и до семнадцатого года, «присутственное время» с десяти утра до четырёх пополудни. Вполне хватает шести рабочих часов чиновникам для своих бумажных дел, благо повседневная жизнь катится, налаженная, сама собой, с деятельностью государственной власти почти не пересекаясь. А прочий трудовой люд работает по графикам, соответствующим их роду занятий, но, как правило, не в культурно-деловом центре города. Вот магазины всякие здесь с восьми открываются, но наплыва покупателей в них не видно, они в Старом городе совсем не для того, чтобы делать необходимые повседневные покупки. Так, отметиться, перед знакомыми при случае похвалиться вещичкой с этикеткой одного из лучших торговых домов, «Поставщиков Двора Его Величества».

Нет, хорошо всё-таки, чёрт возьми, почувствовать себя совершенно свободным человеком! Это может показаться странным, невероятным, несовместимым с так называемым здравым смыслом и его логикой. Президент великой державы, только вчера переживший самое страшное, что может случиться с политиком: крушение тех идеалов, которыми он руководствовался, попытку государственного переворота, откровенно говоря, на данный момент там – удавшуюся. А как же иначе – Президент исчез (бежал, убит – не суть важно), заговорщики получили полную свободу рук. А он вдруг свободен и почти счастлив!

Абсурд вроде бы, но вчерашний, невероятно долгий день, вместивший в себя сюжеты и политического триллера, и шекспировской трагедии, и иронического фарса оказал на него парадоксальное воздействие: будто безусловно смертельный яд, обернувшийся на деле чудодейственным лекарством. Президент ещё не проанализировал, что же именно так на него повлияло, да и не очень ему сейчас хотелось это делать. Всё равно ведь, как ему сказано, проведённое здесь время – не в зачёт. Можно сколько угодно (в буквальном смысле) сибаритствовать, развлекаться, думать, строить наполеоновские планы возвращения в Париж с острова Эльба – там, в настоящей Москве, время будет стоять, зафиксировав кадр и ожидая, когда неизвестный киномеханик вновь запустит плёнку с того самого места.

Как это может быть и может ли быть вообще, он не понимал, а главное, не хотел об этом задумываться. Было бы невозможно – он сейчас здесь не гулял бы, а… Об ином, «реалистичном» варианте сюжета он тоже сумел заставить себя не думать. Причём – удивительно легко.

Нашёл гораздо более интересную тему для анализа. Вот, например, почему воинственная, отважная, грубая и одновременно заботливая девица Герта позволила себе более чем бестактность в разговоре с Президентом? Пусть и в изгнании, но всё же! Назвать цены на девочек в борделе – это надо же! Оскорбление в чистом виде. А цель?

Ладно, он сразу заметил вчера, несмотря на отнюдь не располагающую обстановку, что Мятлев сражён баронессой наповал. Да и Анатолий поплыл от общения с Людмилой Вяземской. В принципе, неудивительно – перешагнув рубеж сорокалетия, мужчины в массе теряют иммунитет перед чарами юных прелестниц «с ногами и формами», но уж так сразу… Вот на него, например, ни та ни другая гипнотического воздействия не оказали. Да и смешно было бы – не в том состоянии он вчера находился. Хотя вечером, когда всё кончилось и коньячком стресс сняли, настроение у Президента было уже другое. И тем не менее…

Однако же! Вот в чём дело! Да, был сегодня момент, на котором Герта его и подловила. Она возилась у плиты, готовя завтрак, уронила на пол ложечку. Присела, чтобы её поднять. Да так присела! Очень удачно… Кадр получился достойный «Эммануэль» или «Основного инстинкта» (а что, в свои студенческие годы Президент эти фильмы смотрел, как и все тогда, на первых появившихся в СССР видеомагнитофонах, рискуя очень многим). Но ведь продолжалось это всего секунду, от силы две. Потом девушка встала, и ведь, кажется, даже головы в его сторону не поворачивала, но, значит, боковым зрением или вообще сверхчувственным восприятием уловила то ли взгляд его, то ли всплеск эмоций в чистом виде, вроде как скачок напряжения в электросети. Не мужик он, что ли, без эмоций такую, прямо на подсознание действующую картинку пропустить? И тут же не преминула отомстить? А за что тут мстить? «Радоваться надо», – если слегка Сталина перефразировать. Нет, безусловно, это просто у неё юмор такой.

Но девица с характером и наблюдательная. Вот из такого типа людей нужно было с первого дня президентства окружение своё формировать, никакими другими критериями не руководствуясь.

Так о чём он только что думал, о серьёзном, а не о нахальной девчонке в подпоручичьем (лейтенантском, то есть) чине? Ах, да!

Отчего он не страдает, не рвёт на себе волосы, не бьётся головой о стенку? Гуляет вот, по сторонам смотрит, о молодых девочках думает. Неужели он настолько надорвался, так смертельно устал, что даже нынешнее положение кажется ему избавлением? И даже не от непосильной ноши, как принято выражаться. Глупое, кстати, выражение применительно к политику. Господь Бог посылает каждому ношу по силам, и никак иначе, а если ты не справился – твоя вина и твоя беда. Георгий Адрианович надорвался, не каменные блоки на стройке таская, а в болотной трясине барахтаясь. Бессмысленное, нужно сказать, занятие. Заниматься им можно разве что из отчаяния или полной неспособности понять, что не выберешься, если немедленно кто-нибудь с берега не протянет подходящую жердину или конец верёвки.

Общаясь со своими новыми знакомыми, к исходу вчерашнего, едва ли не ставшего роковым для всей России дня, Президент понял, только не подал вида окружающим, что Фёст был прав. Прав ещё во время их первой встречи, через телевизор, хотя и выглядел нелепо в своём дешёвом гриме. Он тогда ещё процитировал слова Андропова, последний раз подарившего народу надежду, что из тогдашнего «социализма» ещё может выйти что-нибудь путное. И что сказал Юрий Владимирович, Генсек № 4? «Мы не знаем страны, в которой живём». Так тому, «наследнику Сталина», вроде и естественно не понимать страны, граждане которой хотят совсем не того, что им внушает и навязывает КПСС «во главе с её ленинским Центральным Комитетом».

Но уж он-то, современный, молодой ещё человек, начавший реально взрослеть вместе с «перестройкой», видевший своими глазами всё, что ежедневно происходило в России за эти четверть века. Европейски образованный, с вполне демократическими и умеренно-либеральными убеждениями, собственным умом и способностями пробившийся из обычных университетских ассистентов в Президенты! Как же он не смог понять сути, архетипа той страны, которой взялся руководить?

И вот всё пошло прахом, потому что просто не оказалось в России людей, способных и оценить, и поддержать, и защищать его идеи. Но именно в этот момент (как нередко уже случалось в истории) нашёлся отставной капитан медицинской службы, «полковник» несуществующей в реальности Российской Императорской Гвардии, на пальцах объяснил ему то, чего не могли понять и осмыслить сотни, да что там, тысячи и десятки тысяч политиков, экспертов, учёных, журналистов: и привластных, и якобы «оппозиционных». Отечественных и зарубежных. Объяснил простейшую, в сущности, вещь – настоящей России, попросту говоря, наплевать на все предлагаемые ей начальством или «властителями дум» варианты. Поскольку нет среди них того самого главного, единственного.

А раз нет, так живите вы сами, господа-товарищи, по своим законам и идеям. А мы тоже как-нибудь, по-своему. И татаро-монголов, слава богу, пережили, и нашествия «двунадесяти языков», и большевиков с коммунистами… Ну и вас, само-собой, переживём и забудем, включив некоторые поучительные моменты (должным образом их переосмыслив) в свою национальную мифологию.

По скользкой, абсолютно ровной, будто вчера только положили, брусчатке Кузнецкого Моста Президент поднимался в направлении Большой Лубянки. Вдруг слева с огромным удивлением увидел магазинчик «Карты и атласы», точно такой же, как в его Москве, и на том же самом месте! Удивительнейшее дело – что в этой России, что в другой оказался некий инвариант, за сто лет не сменивший своего профиля и назначения, не взирая на все пронёсшиеся над страной революции, войны, поочерёдно сменявшие друг друга экономические системы, отношения к собственности и самих собственников. А эта «торговая точка» намертво укрепилась на своём месте, не хуже шляпки самокованного гвоздя, вбитого в дубовую балку. Торгует нужным всем, но едва ли приносящим сверхприбыли товаром, и никто на эти полсотни квадратных метров в самом-самом историческом, безумно дорогом месте Москвы не посягает, даже некогда всесильный Лужков не замахнулся…

Не только из сентиментальных, но и практических соображений Президент вошёл, поздоровался с пожилой, за шестьдесят, и очень старомосковской на вид продавщицей, или – приказчицей, если по-здешнему. Долго рассматривал ассортимент, выбрал и купил большую складную карту-схему Москвы, откорректированную и изданную уже в текущем году, и карманный атлас мира, снабжённый плоской пластиковой лупой, размером как раз в страницу, позволявшей разбирать высококачественные, но крайне миниатюризированные карты. Заплатил целых три рубля с копейками, что по здешним меркам достаточно дорого. Так на то и Кузнецкий. Дама-приказчица сама сказала, что то же самое, но, разумеется, попроще и похуже качеством на Сухаревке можно купить раз в пять дешевле.

Президент сам догадался, что она имеет в виду не описанную Гиляровским и другими бытописателями толкучку на означенной площади, имевшую быть в конце XIX века, да и вплоть до тридцатых годов века ХХ тоже, а «общедоступный» книжный магазин, вроде теперешнего «Библио-Глобуса», на углу Первой Мещанской (пр. Мира). Они вчера проезжали на машине мимо его ярко освещённых витрин и заметной рекламы.

Раз мысль повернула в эту сторону, президент, выйдя на улицу, пересёк наискось тротуар и мостовую, где вместо «потусторонней» «Книжной лавки писателей» помещался обычный букинистический магазин. Нет, какая-то магия места сохраняется, невзирая на гримасы истории. Не пивом навынос торгуют, не тростями и шляпами, как в следующей лавке, а именно книгами…

Уйти оттуда удалось только часа через полтора. На первом этаже продавались только что (или в ближайшие годы) вышедшие книги, а вот на втором – истинное раздолье библиофила, к которым Президент себя относил (только читать последние десять лет по-настоящему, для удовольствия, имел возможность от случая к случаю, и всё реже).

Поразительное чувство испытывал Георгий Адрианович, беря в руки произведения авторов, в его мире не успевших дожить до написания именно этих книг, а тем более – тома писателей, не уехавших после Революции в эмиграцию, а продолживших жить и творить на Родине. Что-то почти мистическое было в том, чтобы держать в руках книги, например, Булгакова, Мережковского, Аверченко, Цветаевой, Северянина, ну и Гумилёва, конечно же, изданные при жизни авторов в тридцатые-сороковые-пятидесятые годы, с совершенно ничего не говорящими человеку «из другой жизни» названиями.

Да только ради того, чтобы скупить и запоем прочитать все эти сотни вызывающих какой-то особого рода трепет книги, стоило бы задержаться здесь на месяц-другой…

«А зачем задерживаться? – вдруг мелькнула впервые не столь оригинальная уже, но очищенная от «идеологических составляющих» мысль. – Это ведь можно сделать, чтобы – для всех и навсегда. И далеко не только это!» Подумал так – и словно сторожевая программа в мозгу сработала, отсекла крамольную мысль.

Чисто автоматически, чтобы не уходить без покупки из этого «эльдорадо», приобрел две книги из сотни тех, что хотелось – том Гумилёва «Выжженная земля» (здешний Николай Степанович провоевал в Белой Армии с первого до последнего дня, закончил её капитаном и между боями ещё успел написать (как Лермонтов на Кавказе) пять новых (хорошо звучит, если вдуматься) сборников стихов и три сотни страниц продолжения «Записок кавалериста».

Вторая книга, от которой не нашлось сил отказаться – «Повести» Алексея Толстого: «Аэлита», «Гиперболоид», «Союз пяти». Названия с малых лет знакомые, но, во-первых, каждое из этих произведений минимум вдвое больше по объёму, а вовторых – стоило лишь бегло просмотреть – написаны совершенно не про то, в смысле – с совсем других идеологических и эстетических позиций. Но при этом – и названия остались прежние, и общее направление замысла. Интересно…

Увлекательные, будто у Ливингстона, вдруг увидевшего водопад Виктория, открытия продолжались и дальше.

Президент оказался на углу Кузнецкого и Большой Лубянки. Знаменитое, вошедшее в фольклор здание выглядело совсем не так. То есть именно так, как с самого начала, когда было построено страховым обществом «Россия». В два раза меньше и без облицованного гранитом цоколя. Напротив тоже не оказалось громадной многоэтажки того же ведомства. С Кузнецкого моста и до того места, где должен бы стоять «Детский мир», протянулось несколько вплотную стоящих трёхэтажных домов в стиле «николаевского» ампира первой половины XIX века. Во дворы вели несколько глубоких тёмных подворотен. Совершенно другой антураж. И вместо самого «Детского мира» – тоже что-то совсем другое, под стиль окружающей архитектуры. На вывеске указано – «Филиал государственного музея Изящных искусств им. И. В. Цветаева. Живопись второй половины ХХ века».

И сюда бы хорошо зайти, посмотреть. Что же там наизображали художники, без руководства партийного агитпропа, понятия не имевшие о «социалистическом реализме»? Но не сейчас, не сейчас…

Выход с улицы Никольской замыкала полностью сохранившаяся стена Китай-города. И Политехнический музей выглядел немного не так, и вообще весь примыкающий район. Пожалуй, что намного лучше, гармоничнее. Москва похожа именно на Москву, а не на винегрет из бессмысленно перемешанных элементов современной застройки десятка европейских и азиатских столиц, причём – в самом безвкусном варианте. Выходит, частные застройщики и здешняя городская Дума лучше понимали в архитектуре, чем все идеологические отделы ЦК ВКП (б) – КПСС за семьдесят лет. Ну да, здесь же никто не озабочивался целью «превратить Москву в образцовый коммунистический город»! А потом в столь же «образцовый капиталистический».

Что ещё заставило задуматься Президента – удивительная сохранность и даже щеголеватость любого, какое ни взять, здания. Такое впечатление, будто их ежегодно штукатурят, красят, какие нужно – очищают пескоструйными аппаратами. И тротуары, и мостовые тоже – ровные, гладкие, чистые, без единой выбоины и следов «латочного и ямочного ремонта». Как же это городская Дума и градоначальник ухитряются изыскивать средства на всю эту бессмысленную с «креативной» точки зрения косметику? Сколько же казённых и иных денег спокойно проплывает мимо карманов чиновничьей рати, «жадною толпой стоящей у трона», подрядчиков и посредников?

Невероятно! Президент, при всём его врождённом идеализме с первых дней вступления в должность (и даже ранее того), отчётливо понял, что хоть как-то руководить страной возможно в одном единственном случае – если вести себя со всеми более-менее влиятельными стратами точно так же, как с вождями национальных республик. Позволять им практически всё – любые нарушения якобы действующих в стране законов, любой произвол в отношении подчинённых и подконтрольных им людей в обмен на хотя бы видимость лояльности. Да и то до определённого предела такая система срабатывает, и, видимо, не у всех. В его случае этот предел достигнут. Политика «умиротворения элит» провалилась, рухнула так же, как предвоенная англо-французская политика умиротворения Гитлера.

Он не сумел больше удовлетворять всех. Реально нарушил финансовые и политические интересы одних группировок, создал ощущение опасности и нестабильности для других, не доказал способность и готовность наказывать за невыполнение своих же распоряжений и указов. И вдобавок не оправдал надежд на обещания «твёрдой рукой обуздать преступность и коррупцию» у большинства народа. Вот и получил. Не захотел послушаться Ляхова и его… руководителей, вдохновителей, покровителей? Побалансировал ещё немножко на катящемся в пропасть колесе, ну и!..

Лежать бы ему сейчас на цинковом столе морга с простреленной головой, в окружении стилистов, готовящих «скоропостижно скончавшегося Президента» к пышным государственным похоронам. Или – просто в овражке позади «Охотничьего домика», с вывернутыми карманами, вздумай заговорщики не заморачиваться с обоснованием легитимности своего переворота. Пиночет вон ликвидировал Альенде без всяких «легенд» и правил потом двадцать лет при полном одобрении «мирового сообщества».

От этих мыслей, от ярко представленной зрительно картинки вдруг стало ему сильно не по себе.

Он шёл уже по Никольской, приближаясь к ресторану «Славянский базар», чья вывеска была видна издалека. Сюда он, только что поступив в аспирантуру, привёл девушку, отчего-то не ставшую его женой, и они долго вспоминали, кто из великих здесь бывал до них, как Станиславский с Немировичем-Данченко придумали здесь свой МХТ, и дружно удивлялись, отчего нынешний МХАТ носит имя Чехова, а имена его основателей отданы почему-то театру музкомедии… Как говорится, и к стене не приставишь.

И ему вдруг захотелось вновь зайти туда, заказать что-нибудь вкусное и необычное на второй завтрак – время как раз подошло, да и нагулялся он порядочно. И непременно – маленький графинчик, прогнать дурные мысли, отпраздновать новый день рождения. Погода вокруг как раз та, по поговорке: «Кто вчера умер, сегодня жалеет!» А он вот не умер, пусть его личная заслуга в этом минимальна. Значит, за спасителей рюмку поднять. И это он тоже почти забыл – как можно посреди рабочего дня зайти в первое попавшееся заведение, сделать заказ и сидеть потом, покуривая и выпивая, совершенно не заботясь ни о служебных обязанностях, ни о «моральном облике».

Так он и сделал. И вошёл, и столик выбрал в полупустом зале у окна, где тот раз сидел с подругой. А с тех пор больше и не бывал… Сейчас всё вокруг было совсем другое, кроме планировки зала и зданий на другой стороне улицы. Заказ продиктовал исполненному самоуважения официанту. Да, пора извлечь из запасников памяти – в ресторанах, здесь, как и «дома», официанты, но в трактирах – половые, у стоек – не бармены, а «целовальники».

Президент успел дождаться своего графинчика и положенной закуски, официант налил «первую» на две трети, и тут в зал вошёл новый посетитель. Мужчина слегка за сорок, высокий, подтянутый, с хорошим, настоящим, не курортным загаром. Что-то в нём было от англичанина позапрошлого века или от царского гвардейского офицера, даже точнее – генерала графа Игнатьева, автора знаменитой книги «50 лет в строю». Коротко подстриженные светло-русые усы, правильные, можно сказать – мужественные черты лица, причёска, говорящая о высшем разряде занимавшегося ей парикмахера. Что ещё? Отлично сшитый костюм цвета светлого хаки с красноватой искрой, подходящего качества светло-коричневые туфли. И – лёгкая хромота.

Всё это Президент успел рассмотреть и оценить за то время, пока мужчина снимал шляпу «Стетсон», стягивал с рук тонкие перчатки, ставил в специальную стойку красивую трость с изогнутым, по всему судя – серебряным набалдашником. Весьма элегантный господин, «с положением», сделал вывод Президент, заодно отметив, что консерватизм здешнего общества проявляется не только в дизайне автомобилей, но и в моде, мужской и женской, стилистически колеблющейся вокруг базовых моделей 20-х-30-х годов, как в его мире та же мода почти сорок лет так или иначе подражает стилю 60-х-70-х.

Вроде бы не было ещё никаких оснований, но Георгий Адрианович явственно ощутил, что данный персонаж явился сюда не просто так, и непременно какой-то контакт между ними должен произойти. Отчего он так решил – неизвестно, но интуиция у политиков обычно развита сильнее, чем у среднестатистических людей, им ведь часто приходится принимать решения по вопросам, в которых они профессионально не разбираются и не имеют времени осмысленно взвесить все «за» и «против».

Президент не ошибся. Хотя большинство столиков в зале были свободны, но новый посетитель принадлежал, очевидно, к тому типу людей, что не могут существовать вне общества (вроде муравья, который в одиночном заключении немедленно погибает, даже будучи снабжён всеми видами довольствия), и непременно подсаживаются к кому-либо. А на железной дороге терпеть не могут спальных вагонов с одноместными купе и всегда берут билеты в двух– или даже четырёхместные.

Вошедший, не колеблясь, твёрдым гвардейским шагом направился к столику Президента, резким движением наклонил голову, обозначив приветствие, и мягким баритоном осведомился, не занято ли место напротив.

Тот неопределённо пожал плечами, давая понять, что место, конечно, не занято, но ведь и вокруг полно совсем свободных столов и стульев.

– Понимаю-понимаю, – сказал незваный гость, тем не менее присаживаясь и делая знак официанту – мол, мне прямо сейчас «того же самого». – Оторвал от размышлений или вообще не любите, когда вам во время еды в рот заглядывают? Однако древние греки и те же римляне считали, что настоящая беседа бывает только застольная и никакая иная…

Президент не согласился и не возразил, промолчал, но из вежливости дождался, когда его визави тоже принесут графинчик, только тогда поднял свою рюмку.

– Позвольте представиться – Игорь Викторович Чекменёв, генерал от кавалерии, – мужчина изобразил своей рюмкой встречное движение, но чокаться не стал.

«Тоже своеобразная форма вежливости, у нас не принятая», – подумал Президент и выпил. Водка оказалась чрезвычайно хороша, то ли своими органолептическими качествами, то ли потому, что он давно не выпивал вот так, неофициально, по движению души.

– Генерал? А выглядите слишком молодо для вашего чина, – счёл он нужным ответить теперь уже сотрапезнику. – Я думал – подполковник примерно…

О том, при чём в XXI веке кавалерия, он спрашивать не стал, стараясь сохранить личину местного жителя, но понимая, что слишком долго делать это не удастся: его выдавало произношение, здешние москвичи говорили неуловимо, но иначе. И словоупотребление подчас сильно отличалось. Разве что за хорошо владеющего языком иностранца с той стороны земного шара, не слишком осведомлённого в текущих реалиях, удастся себя выдать, особенно имея в виду, что и одет он «не по-здешнему».

Ага, за Воланда, консультанта…

– Если служишь с младых ногтей, да в действующих частях, для моих лет чин в самый раз. И в тридцать, случается, в генералы выходят. Вот ваш знакомый полковник Ляхов наверняка скоро новые погоны примерит…

– Вы, значит, из той же компании? – почти не удивившись, спросил Президент. – То-то я и думал – как легко меня баронесса Герта отпустила «на воле» погулять. Только верёвочку прицепила длинную и практически невидимую. Вы что, всё время за мной шли, чтобы здесь встретиться?

– Зачем бы я сам, как филёр, за вами болтался? Я всё же целый начальник всех разведслужб Империи и заодно управляющий Собственной Его Величества канцелярии… Вроде как Бенкендорф и ваш Берия в одном лице. У меня контора тут неподалёку, вот я быстро и появился, когда доложили, что вы здесь обосновались. Удивительно, что вас ноги как раз сюда привели, а не в противоположную сторону, а остальное что ж? Тому, что вас сопровождали, зачем же удивляться? Мы не настолько безответственны, чтобы допустить хоть малейший риск для своего Высокого гостя…

– Так я же тут инкогнито, и день, и центр города, а уголовной преступности у вас практически нет, и городовые, куда ни глянь, в поле прямой видимости…

– Я не имею права допустить даже теоретически маловероятной случайности. Даже из зоны отрицательных вероятностей…

– Что значит «отрицательных»? – удивился Президент. Он рад был сейчас говорить на отвлечённые темы, чтобы успеть собраться с мыслями и выстроить линию поведения. Не зря же к нему подослали столь значительную персону. Сочли флигель-адъютанта Ляхова недостаточно авторитетным?

– А это, знаете, из трудов одного нашего весьма авторитетного философа почёрпнуто. Весьма учёный человек, чтобы его понимать, лично мне напряжение всех умственных и даже физических сил требуется. Однако эта философема довольно простая. Вероятность выпадения любого сочетания точек при бросании игральной кости равна 1/6. Согласны? Вероятность того, что кость станет на ребро или развалится при ударе, стремится к нулю. Что одновременно выпадут две разные цифры, строго равна нулю, так как не соответствует априори информации о поведении системы. А вот вероятность выпадения семёрки отрицательна: она противоречит самому определению системы «игральная кость». То есть выходит за пределы пространства допустимых решений. А мы с вами сейчас находимся в ситуации, когда пространство этих самых решений… – Он дёрнул щекой и не стал развивать тему. – Вы же не можете пожаловаться, что вам досаждало сопровождение? Ваши охранные структуры, насколько мне известно, работают куда грубее и непрофессиональнее… Я делаю вывод из того, что мне нынешней ночью доложил полковник Ляхов о событиях на вашей даче и вокруг. А мои люди вас вели настолько плотно, что любая случайность действительно исключалась. Даже если бы вам на голову начал случайно падать кирпич, нашлось бы кому разнести его вдребезги выстрелом. То же касается и внезапно вывернувшегося из-за угла автомобиля…

– Что ж, благодарю за заботу, – кивнул Президент. – Ну и к чему это всё? Не могли просто зайти туда, где я ночевал под присмотром ваших красных девиц?

– Мог бы, – легко согласился очередной за истекшие сутки генерал, вмешивающийся в дотоле размеренную президентскую жизнь. – Только не захотел. Здесь, по-моему, куда приятнее обстановка, – он обвёл рукой зал со всем его золотом, лепниной, роскошными шторами и мягким непрямым предполуденным светом.

Действительно, получше, чем в квартире, которая из-за своих магических свойств заставляла всё время непроизвольно держаться настороже. Вроде как под стрелой работающего крана.

– И к себе в Кремль приглашать тоже счёл неуместным, – продолжал «Бенкендорф». – Нет, на нейтральной территории самое то для первого знакомства. И за хорошим столом ведь лучше, чем за канцелярским? Лично я чувствую себя более свободным.

– Пожалуй. И о чём же мы говорить будем?

– О чём же ещё, как не о делах ваших скорбных? Всё я знаю, полный расклад ситуаций и на той стороне и на этой мне известен. Даже результаты допроса вашего пленника мне успел доложить ваш Ляхов, именуемый также Фёстом.

– Уж не вы ли к случившемуся руку приложили? – осенённый не такой уж невероятной мыслью, спросил Президент.

– Не мы, уважаемый Георгий Адрианович, – с полной искренностью ответил генерал. – А те, кто прошлым разом вздумал путём устройства тоже весьма масштабного путча тогда ещё претендента на престол, Олега Константиновича, ликвидировать и весьма своеобразный политический строй у нас внедрить. Они ведь, те люди, вместе с тяжёлыми танками и очень хитрой аппаратурой с вашей стороны тот раз к нам пришли. Отпор получили, скажу не стесняясь, сокрушительный. Почти безоружные офицеры на улицах танки жгли, такие, что нашим конструкторам и в страшном сне не могли присниться. Сейчас разобрались, клепают понемножку собственные аналоги… Так вот, исконные враги любой, я подчёркиваю – любой дееспособной российской государственности сейчас отсиделись, зализали раны, решили вторую попытку предпринять, с другого конца…

Генерал закурил папиросу, посмотрел на Президента с отчётливо читаемой насмешкой.

– Нет, Георгий Адрианович, мыслите вы в общем широко, масштабно и с воображением. Вполне логичное предположение, что и в прошлый, и в нынешний раз решили мы сначала своего Великого князя, теперь вас припугнуть и заставить подчиняться своим правилам, принятым в любых спецслужбах, начиная с Тайного приказа Алексея Михайловича. Могли бы, конечно, опыт есть, но вы и сами всё наилучшим образом устроили. За пять лет восстановить против себя большинство элит, и даже вечно нейтральных обывателей, у вас отчего-то называемых «средним классом», – это уметь надо. На мировой арене не обзавестись ни одним мало-мальски боеспособным и авторитетным союзником! И одновременно не суметь создать хоть что-то похожее на приличную, лично вам преданную спецслужбу. Я, не хочу хвалиться, когда Великий князь приказал, вот этими руками и этой головой гвардейскую контрразведку переформировал, тайные оперативные отряды «Печенег» создал, с подготовкой выше мирового уровня. И военно-политическую организацию «Пересвет» с функциями тайного Генштаба, замаскированную под «Общество ревнителей российской истории».

Девушки наши, столь ваших приятелей впечатлившие, да и вас лично, если не ошибаюсь, от смерти или плена спасшие, – из этих самых, «печенегов». Всего в три года уложился, хотя трудностей поначалу было побольше, чем у вас. Вы ж в любом случае – законная государственная власть, а мы тогда тоже, считай, заговорщиками были, пусть и в рамках Конституции. Тогдашнее «демократическое, парламентское» правительство нас почти официально к антигосударственным преступным группировкам приравняло. Ловило и сажало наших людей за пределами Московского военного округа беспощадно, с неестественной даже для «мягкотелых либералов» свирепостью. И ничего, справились. А вы… Не знаю. Старательно повторили все ошибки Николая Второго, имея перед глазами опыт Сталина, о котором я, к слову, тогда понятия не имел…

– Ну и примеры вы привели, – поморщился Президент. Официант, наконец, подал расстегай, кулебяку и «поросёнка жареного, в винном соусе с трюфелями, фаршированного каштанами». Захотелось Президенту попробовать одно из имевшихся в меню экзотических блюд, в его предыдущей жизни не встречавшегося. Игорь Викторович ограничил свой заказ холодным мясным ассорти да набором розеток с разнообразными соленьями «под водку».

– Примеры как примеры. – Генерал, хоть и от кавалерии, но, очевидно, занимавшийся людьми гораздо основательнее, чем лошадьми, приглашающе поднял очередную рюмку. – Я ведь совершенно не имею в виду всякие там идеологии и даже мораль. Тем более – чужого мира. Но с первых офицерских звёздочек усвоил – спецслужбы – это инструмент. Хорошим топором можно дом, церковь построить и даже карандаши точить, только вот часы чинить не получается, вещица больно мала. Можно и головы рубить. Смотря в чьих руках сей инструмент окажется. То же самое и о Гитлере вашем можно сказать – РСХА по его поручению не имеющие никой специальной подготовки люди выстроили образцово, и тоже за три-четыре года. Правда, в итоге русский НКВД всё равно лучше оказался. А вы вот не сумели. Демократические убеждения помешали?

– Да, если хотите, – вскинул подбородок Президент. – Мы слишком хорошо помним, к чему приводило всевластие спецслужб. И я никогда не допускал мысли, что Россия опять может стать полицейским государством.

– Ну-ну, – усмехнулся Чекменёв. Он почти не курил, поджигал папиросу, делал одну-две затяжки, дожидался, пока она сгорит до картона, и тут же брал из коробки новую. Процесс ему нравился, что ли? Вот и сейчас он повторил свою операцию, медленно выпустил дым поверх головы собеседника. – Вы не обижайтесь, мне просто крайне забавно вас слушать. Хоть одна страна в мире после крушения вашего социализма распустила свои спецслужбы? Или хотя бы подвергла их публичному поруганию и оплёвыванию? А в них что, ангелы работали и работают?

Видите – приходится с прискорбием признать, что ваша страна – уникум! В лес на медведя собрались, а патроны с пулями и картечью повыбрасывали. Тогда и армию следовало бы распустить, как ваш Ленин писал – «заменить всеобщим вооружением народа». Где-то он и прав по-своему – армия ведь ещё более мощный инструмент насилия и подавления личности, чем полиция. Вам что, неизвестны диктатуры, опиравшиеся именно на армию? А создатель свои собственные «органы» всегда в узде держать способен, если не дурак, конечно, и в людях разбирается…

Про «дурака» было сказано походя, Игорь Викторович, похоже, и не задумался, как его слова воспримет собеседник.

– Но подождите, – обещающе улыбнулся генерал, – ваши оппоненты, если сумеют власть захватить, быстренько объяснят всем, вам в том числе, что «демократия» – продукт исключительно пропагандистский, экспортный. Расстреливать и вешать они будут всерьёз, о «справедливых независимых судах» даже не вспомнят. О подобных вещах вообще вспоминают только в период предвыборной борьбы, если правитель настолько недальновиден, чтобы подобную ерунду вообще допустить.

– Вы что же, демократию и всё ей сопутствующее в корне отрицаете? – не донёс вилку до рта Президент.

– Конечно. За пределами уездного самоуправления и казачьих Кругов. В любом другом случае ваша демократия – то же самое, что гильотина как лекарство от перхоти.

– Нет, я никак не могу с вами согласиться. Пусть у нас в России общество ещё не дозрело в силу известных причин, но ведь пример развитых демократий Запада…

– Не собираюсь втягиваться с вами в политическую дискуссию. У меня для этого нет ни времени, ни желания…

– Тогда зачем…

– Сейчас объясню, – генерал снова наполнил свою рюмку, задержал в воздухе графинчик в наклонённом состоянии. – Вам – плеснуть? Нет? Ну, дело хозяйское. Да вы ешьте, ешьте, одно другому не мешает. Знаете ли, я не дипломат, предпочитаю с людьми говорить прямо и откровенно. Если кому-то, например, высшая мера отчётливо светит, я никогда не стану врать, что «всё будет зависеть от вашего поведения, следствие и суд учтут чистосердечное раскаяние» и прочую ерунду. Вот и мой сюзерен, и сотрудники среднего звена как-то неотчётливо с вами разговаривали. Постараюсь исправить их недоработки. Расставим все точки, и всё станет ясно и прозрачно…

Президент вдруг почувствовал себя очень неуютно. На самом деле оно, может, и порядочно – сразу и прямо заявить человеку, что он непременно будет повешен в самом недалёком будущем и любые надежды – тщетны, но уж как-то слишком жестоко. И почувствовать себя в роли такого приговорённого без права апелляции и помилования было весьма муторно. Он ведь Президент великой державы, в конце концов, с ним нельзя так!

А внутренний голос вдруг как-то мерзко хихикнул, а потом отчётливо произнёс: «Да какой ты, на хрен, сейчас Президент? Сам ведь всё понимаешь. Скажи спасибо добрым людям, что спасли, обогрели, денег вон дали… Девушка, между прочим…» И ничего нет правильнее сейчас, чем выпивать и закусывать, выслушивая, что ему намеревается сообщить этот здешний кардинал Ришелье. Не покуражиться же он сюда заявился? Тут же вспомнилась и подруга, с которой они сидели здесь вечность назад, и она (тоже неправильный вариант, должно бы наоборот), читала ему стихи Гумилёва. Он, наверное, потому и купил сегодня его сборник, что подсознательно вспомнил Селену (да, вот такое у неё было необычное имя) на час раньше, чем увидел вывеску ресторана.

И голос Селены вспомнился, и глаза её, и лежащая на столе рука, то сжимающая, то отпускающая массивную серебряную спираль для салфеток… А правда, отчего у них так ничего потом и не получилось? Могла ведь случиться совсем другая жизнь…

«…Да, о чём там говорит этот мужчина, так похожий на графа Игнатьева?»

– Я хочу, чтобы вы поняли, Георгий Адрианович, вы сейчас располагаете полным веером степеней свободы. Ещё вчера утром у вас их не было, точнее – вам не позволяла их видеть ваша должность… Давайте попробуем бегло пройтись по вариантам. Самое простое, и для большинства персон, оказавшихся в вашем положении, самое приемлемое – остаться у нас, совсем. Со всеми подобающими вашему предыдущему рангу правами, привилегиями, пожизненным цивильным листом. Так сказать – личный гость Императора. Семью можете сюда забрать или новую завести, как ваш друг Мятлев вознамерился…

– Что? Леонид? Да как же? – поразился Президент, эта совершенно незначительная новость потрясла его едва ли не больше, чем предыдущие слова начальника царской канцелярии.

– А что такого? Сжигать мосты так сжигать. А баронесса Витгефт наверняка его предыдущей жене сто очков вперёд даст. Не говорю о внешности, но и все прочие качества… Но вас это пока должно волновать гораздо меньше, чем мои следующие слова. Итак – вы можете остаться здесь и просто забыть о всех и всяческих проблемах…

– Подождите, а Россия?!

– В данном случае это вас заботить не должно, по условию задачи. Что-нибудь там наверняка произойдёт, конечно, но уже без вас.

Второе – вы соглашаетесь принять нашу помощь, скорее военную, чем политическую, вы понимаете. О политической имело смысл говорить две недели назад. Все стратегические и тактические варианты предстоящих действий будут рассмотрены с вашим участием и ваших друзей, естественно. Как находящихся здесь, так и остающихся там. Помощь мы вам окажем, в том смысле что все организаторы, исполнители и соучастники имеющего место быть путча… Да-да, именно путча, будем называть вещи своими именами… Так вот означенные лица будут разоружены, ликвидированы или существенно ограничены в так называемых «правах человека». Да и в элементарной свободе передвижения тоже. Лет на двадцать ближайших. А вместо оказавшихся недееспособными оргструктур – сформированы новые, при нашей помощи и под вашим контролем.

Президент обратил внимание, что его визави весьма свободно ориентируется в реалиях «параллельной жизни» и при каждой возможности не скрывает своего к ним пренебрежения, если не сказать больше. И с таким человеком он должен заключать какие-то соглашения? Это же царский сатрап эпохи военного феодализма, боярин Ромодановский какой-то…

Генерал явно прочёл мысли Президента на его лице, но только слегка усмехнулся в ответ, опять выпил рюмку.

«Четвёртая», – отметил про себя Георгий Адрианович. Здесь, очевидно, как в прежней царской России, употребление спиртного в служебное время административным правонарушением не считалось.

– Далее. В случае категорического расхождения наших с вами точек зрения – ну, допустим, вы отвергнете один вариант, а второй назовёте «интервенцией», «оккупацией», еще каким-нибудь неприятно звучащим словом – мы сделаем то, за что никто не сможет нас упрекнуть. Даже Высший судия. Ведь это он впервые сформулировал понятие свободы воли? Вот, на основании совпадения вашей и наших воль вы будете возвращены в исходное состояние по месту и времени, либо вам будет предоставлено, согласно Женевским и Гаагским конвенциям, право выехать в любую страну вашего же мира, причём – за наш счёт и с нашей охраной. Вы не можете не оценить справедливости и гуманности сделанных вам предложений…

Да, вот сейчас его прижали по-настоящему. Всё предыдущее было деликатным, так сказать, зондированием почвы, а сейчас этот «генерал от кавалерии» отбросил все приличия и грубо взял за горло. Но Президент ещё пытался сохранять лицо.

– В исходное состояние? На мою дачу, под пули заговорщиков? Не то ли это самое, что бросить замерзающего путника в зимней степи, в окружении голодных волков…

– О, какой превосходный, наглядный образ. Только – не по месту и не по делу. Вам как раз предлагают и место в тёплом бронированном автомобиле, и ружьё, даже пулемёт, чтобы от названных волков отстреливаться. Но самое-то главное – что вы должны понимать без специального разъяснения – к моменту, о котором мы говорим, вы подошли самостоятельно, без всякого с нашей стороны вмешательства. Хотите, я поясню? Не люблю, знаете ли, недоговоренностей. За время вашего правления вы успели: первое – разочаровать «демократически настроенную» публику своим нежеланием сразу и в полном объёме внедрить в стране стопроцентно «европейский образ жизни». Как это у них? «Независимый суд, свобода прессы, отставка Президента и роспуск Государственной думы, новые честные выборы под международным контролем, свободу всем политическим и вообще неправосудно осуждённым узникам, абсолютный приоритет прав меньшинств над большинством, иностранных законов над внутренними…» Так, кажется?

– Вы что, ежедневно наши оппозиционные СМИ изучаете?

– Служба такая. Вы ведь, наверное, хоть краткие экспозе по вопросам международной политики ежедневно просматриваете? Ну и я, соответственно. Оно бы мне сто лет не нужно, так обстоятельства вынудили. Государь поручил мне личное кураторство над операцией, а я спустя рукава работать не привык. И, простите, – это Россия ведь рядом, «за забором», униженная, искромсанная, погибающая, не какая-нибудь там Швеция или Персия…

Но продолжим. Итак, вы пожеланий «демократически ориентированной» части общества не выполнили, и теперь все ценители «прав и свобод» с восторгом поддержат ваше свержение и даже механическую ликвидацию. Не задумываясь при этом, что аналогичный период и в вашей и в нашей истории уже был. Февраль семнадцатого и так далее.

Так называемый «консервативный» политический фланг вас ненавидит по строго противоположной причине. Растолковывать не буду, сами всё понимаете. Но он тоже принял активное участие в подготовке вчера случившегося.

Так называемые «силовые структуры» недовольны, что им не предоставлена вся политическая и экономическая власть в стране. «Бизнес-класс», капиталисты и буржуазия по-нашему, возмущены как раз тем, что «правоохранительные органы» вообще до сих пор существуют и мешают «конкретным пацанам» хоть в Думе, хоть в Правительстве всё решать «по понятиям», до сих пор, хоть иногда, пользуются каким-то там «уголовным кодексом». Их устраивает только раннее средневековье с собой в качестве баронов и баронскими дружинами в виде личных «ЧОПов», так эти банды у вас называются?

И куда вам бежать при таком раскладе, ваше высокопревосходительство? Я вам так скажу – нельзя пытаться сидеть сразу на четырёх стульях с подпиленными ножками и при этом жонглировать взведёнными гранатами. Определяться надо с приоритетами и потом уже идти до конца.

Президент был поражён даже не темой и тональностью разговора, а тем, насколько этот генерал владеет не только обстановкой, но и терминологией, принятой в совсем другой стране. Но надо держать себя в руках, продолжать делать вид, что их беседа имеет исключительно академический характер. Беседа, так сказать, в кулуарах двух участников научно-политического симпозиума.

– И какой же приоритет в моём положении избрали бы вы?

– А что тут избирать? Всё уже, путём длительных экспериментов, с привлечением исторических аналогий, изучено и приведено в соответствие с нашим, российским «модус вивенди». Самодержавная власть при полном комплекте общедемократических свобод в жёстко обрисованных и всенародно одобренных рамках. Мощный полицейский аппарат и армия, способные решать любые задачи в любом уголке Земного шара, если потребуется, без оглядки на «привходящие обстоятельства». Вся суровость законов для тех, кто не желает жить по правде и справедливости, и полная преференция благонамеренному обывателю. Вы, наверное, не знаете, что у нас для лиц, занимающихся любыми разрешёнными промыслами и не использующими наёмный труд, вообще никаких налогов не предусмотрено? Ни с прибыли, ни с оборота, ни подушного даже. Такого, кстати, нигде в мире не практикуется. А если ещё законопослушный гражданин знает, что власть всегда будет на его стороне в конфликте с «сильными мира сего», чего же ради ему против такой власти бунтовать в голову придёт? А в вашем случае я вот что ещё скажу – если бы за три дня до отречения Николая Второго комендант Петрограда прекратил начинающуюся смуту любыми средствами, так не было бы ни в моей, ни в вашей истории всем известных и крайне трагических моментов. Всё та же непосильная для интеллигента дилемма – сейчас своими руками несколько сот человек устранить или потом десятилетиями по миллионам невинно погибших и об упущенном историческом шансе слёзы лить…

Игорь Викторович откинулся на спинку стула, выпил пятую рюмку и принялся задумчиво жевать солёный груздь.

Он явно давал возможность Президенту обдумать озвученный ультиматум (чего уж тут деликатничать) и принять решение здраво, не теряя при этом лица.

Вот в чём сейчас главное – не потерять лицо. Георгий Адрианович всё уже решил. Вариантов ведь действительно не было – сдать страну подонкам общества, ничуть не лучшим, чем большевики в семнадцатом, а самому «из уютного далёка» наблюдать, что там происходит – это кем же надо быть? У врангелевцев хоть одно оправдание было – они покинули Родину, исчерпав все силы и средства для сопротивления, а у него? А самое-то главное, судя по решительности этого Чекменёва, и Фёста, Секонда, каждой из девушек-«печенегов», наконец, они не отступятся. Сами с мятежом покончат и уже собственную власть установят, без оглядок на него или «общественное мнение», которого в России как не было, так и нет. Чем этот самый Фёст-Ляхов не кандидат в президенты? Мало ли, что всего капитан, или даже полковник. Наполеон тоже ни в МГИМО, ни в Госакадемии управления не обучался, без революции так бы и остался в капитанах до пенсии.

Так что жить и работать вместе, хочешь не хочешь, придётся, и не один, будем надеяться, год. А пока придётся соглашаться на предложенные условия. Но так, чтобы стыдно потом не было.