Эпилог

Автосервис на окраине Питера Конец лета 20ХХ года

РАФ скрипнул престарелыми тормозами, останавливаясь у ворот автомастерской, выглядевшей, по теперешним меркам, достаточно скромно. Рафик поморщился на такую откровенную жалобу автомобиля и подозрительно посмотрел на гаражные ворота.

– А чего это мы сюда приехали, Максим Леонидович? – поинтересовался он. – Мы что, автомеханика меняем?

– Если повезет, то и поменяем, – ответил профессор, выбираясь из машины. – А пока что нам с тобой одному человеку ещё один шанс дать надо. Пакет с собой бери.

В ответ на звонок дверь открыл малоприметный, невысокий, но крепко сбитый мужичок, лет сорока пяти, в засаленном рабочем комбинезоне.

– А, Проф, – протянул он руку профессору и метнул быстрый, неожиданно острый взгляд на Рафика.

Тот поёжился – как будто гвоздь забил. Руку парню хозяин не подал, да Роману после такого взгляда не очень-то и хотелось к этому дядьке подходить. Стрёмно – не огрести бы ответки на ровном месте. Видно же, что мужик себя держит, но если надо – будет действовать без тормозов. Интересно, новый пациент профессора? По всему так и выходит.

– Ещё один племянник? – мужик пропустил посетителей в захламлённый бумагами вперемежку со всякими железками кабинет. – Присаживайтесь.

– Ученик, – профессор небрежно смахнул со стула запчасть от какого-то автомобиля и уселся за стол. – Но он мне столь же дорог.

– Такой же сопляк, как и тот. Зелёный и пупырчатый, – хозяин кабинета скептически оглядел парня. – Клонируешь ты их, что ли? Хотя… – он недобро усмехнулся, – таких, и правда, клонировать надо, а то быстро кончаются….

– А что так? – профессор откинулся на стуле и приготовился продолжить явно не первый их разговор.

– А спроси своего студента – чего он в окне видит.

Профессор посмотрел на ученика, тот пожал плечами и ответил:

– Лето вижу. Дорога, люди. Куры ещё ходят, наверное, в гараже кто-то держит.

– Вот то-то и оно, что – куры… – презрительно скривился хозяин гаража, по-прежнему обращаясь только к профессору. – Не тому ты своих салаг учишь, Проф, не тому… Даже смотреть как следует не умеют. Лето у него, иху маму! Солнышко, ять, сияет! А я там звериную рожу капитализма вижу, и она, тварь, прямо на меня скалится – сожрать норовит. И сожрёт, только зазевайся… Ну так мной-то и подавиться можно, и зубы обломать, а вот этот лягушонок зелёный ему – на один зуб. Жратва и ничего больше. Ты сам делаешь из своего ученика мясо. Убойное мясо.

– Ну, прям убойное, – возмутился Рафик столь откровенным игнором. – Война закончилась, другой вроде не предвидится.

– Закончилась, говоришь? – собеседник опять скривился, но таки соизволил ответить молокососу: – Она ещё и не начиналась толком. Русь ослабла, а значит, полезут. Видел я это – и здесь уже видел, и там тоже нагляделся…

– Там? – удивился Рафик, и его округлившиеся глаза вдруг заметались между мужиком в комбинезоне и профессором, одетым в дорогой костюм и небрежно развалившимся в засаленном кресле. – ТАМ???

– В теме, значит, ну так, иначе бы ты его и не привёл… – собеседник удовлетворённо кивнул чему-то своему и уже по-новому оглядел Рафика, а потом, чуть помедлив, перегнулся через стол и протянул руку. – Ну, раз в теме, будем знакомы. Журавлёв, Александр Александрович. Можешь звать Сан Саныч. Можешь просто дядей Сашей или Журавлём, как Данила звал.

– Лучше дядь Саша, а то Сан Саныч у нас уже есть. А Данила это кто? – ошарашенный аспирант автоматически пожал протянутую руку.

– Дмитрий, Профов племянник. У нас его Данилой звали. Данилой-Мастером. А тебя я, похоже, знаю. Роман, позывной Рафик, так?

Парень заторможенно кивнул.

– Мы с Данькой сколько раз добром поминали и тебя, и твою науку. Если б не она, и не прорвались бы там. Выручало и не раз, – Сан Саныч кивнул в сторону стульев. – Да ты садись, а то стоишь, как не родной…

Профессор хмыкнул, а Рафик переспросил:

– Димкина фраза?

– Его самого… А про войну я тебя не пугаю: когда Русь слабеет, на нее вся свинобаза прёт – сожрать надеются, пока не поднялась. Сколько огребали, а всё им не наука – кусок уж больно жирный. Так что будут ещё и татары, и хазары, и половцы, и крестоносцы. После того как там побываешь, – Журавль неопределённо махнул головой куда-то в сторону, – это яснее ясного.

У Рафика в голове завертелись тысячи вопросов, и каждый тянул за язык. Но, посмотрев на Журавля, он решил продолжить предложенную хозяином тему: во-первых, она ему важна, а во-вторых, неожиданные экзамены ученик научился чувствовать пятой или, как говаривал его учитель, горячей точкой.

– Ну, татары не татары, а мусульман отбили. Две войны было. Крестоносцы хозяйничают, как у себя дома, но в войну не полезут. С олигархами тоже всё ясно. А половцы кто?

– А как старики на Западной Украине себя называют, знаешь? Боняки. А хан Боняк в нашей истории только один был – половецкий. Видел я его однажды… Его Шелудивым прозвали, а кто-то, вишь, до сих пор родством гордится. Сука он, конечно, редкая, но не дурак. Сильный мужик. Но своего государства половцы так и не создали. Или сами грабили, или кто-то платил, чтоб они грабили, а на торговле мясом своих соплеменников на государство не заработаешь. Это пушек тогда не было, а мясо пушечное всегда было. Вот и выходит, что они своими задницами чужие прорехи закрывали. Всю историю их кто-то науськивал, и именно для того, чтоб разорить конкурента. Сейчас их тоже поднимают, так что война не задержится.

– С Украиной, что ли? Да ну, братский же народ. Свои.

– С народом, особенно с братским, никто воевать и не собирается. Только этого и не требуется, – собеседник явно ожидал Рафиковых вопросов; похоже, они очень многое ему говорили.

– С половцами? – попробовал сделать напрашивающийся вывод парень.

– И с половцами не будем, – Журавль одобрительно кивнул. – Но это мы не будем. А вот половцы с нами – обязательно. За то им и платят.

– Так не выгодно же воевать Украине с Россией.

– Кому не выгодно? Народу? – Сан Саныч зло хмыкнул. – И кто его спросит? Плевали князья на народ. Князю выгодно, татарам выгодно, хазарам выгодно и крестоносцам тоже выгодно. А крестоносцы за это ещё и заплатят хорошо. Хазарскими деньгами. А значит, половцев поднимут и их руками пожар устроят. Чтоб потом, когда промеж собой договорятся, сказать: ай, какие боняки шелудивые, а давай-ка мы их порежем. И порежут, только при этом вырежут ещё половину того народу, которому не выгодно. Плавали – знаем. Как сцепятся князья, так боняков и зовут.

– А что, князья не понимают? Дурные, что ли? Так не поверю – в то время дурной князь бы не выжил.

– Ты даже не представляешь, насколько дурные князья да бояре тогда выживали! – расхохотался Сан Саныч. – Да хотя бы и умные. Но – жадные. Жадные до власти. А жадность – она превыше разума. Ты, пацан, в своей жизни никем не владел, ты не поймёшь. Не могут князья против жажды власти ничего сделать, а и могли бы, так за них естественный отбор думает. У кого она слабее, тот и покойник. А ум тут ни при чём. Почти ни при чём. Основателя Москвы знаешь?

– Юрий Долгорукий.

– Я этого Долгорукого, падлу, как тебя сейчас, видел. Он тогда ещё Залесским прозывался. Многое ему обещал, а дал бы ещё больше. Город, что на века встанет, стол Киевский, готовых мастеров, получше византийских… А главное, Русь объединить в один кулак. Всё бы его было! И татар бы обломали…

– Не поверил?

– Поверил… Мы с Данькой были убедительны. Да и показали ему такое, чего и в сказках нет. В том-то и беда, что поверил, – Журавль скривился, как от стакана дрянного самогона. – Вот поэтому я сейчас уже здесь, а не ещё там… Тех мастеров, что я ему обещал, он порезал, а самого верного человека навострил меня прикончить. Вот за это не прощу ни его, ни себя, что проглядел гниду… Чем он его, суку, взял только? Ведь росли вместе! А ты говоришь – свои… Страшная штука – жажда власти и длинные руки князя Юрия. Делиться властью он не пожелал. Ему не нужна вся Русь, если он за неё кому-то обязан и вынужден властью делиться. И вообще ему сильная Русь не нужна – если она не его безраздельно. Что не его, пусть прахом идёт…

– А вы что, ему условие такое поставили? Про власть? – удивился Рафик.

– Нет. Но князь не поверит, что мы не божьи коровки, за спасибо ему царство дарить. Да и не в этом дело – с нами-то он может договориться, но чтоб ты знал – власть, она не столько в твоих руках, сколько в чужих глазах. Если князь не сам власть добыл, а обязан ею боярину, и люди это увидели… Нет, князь на такое не пойдет. Во всяком случае, не князь Юрий. Этот решил, что лучше жирная синица в руках, чем журавль в жопе… Моя вина – школьной истории поверил, а надо было самому смотреть… – Сан Саныч скривился, как от зубной боли. – Решил, дурень, что он не такой, как эти… наши… Разодрали Союз, как Русь тогда. Сначала был Мономах, после него – Мстислав, а потом Великие закончились, одни удельные остались. А удельным держава не по рылу. И уйти выше их сил… Вот и поделили на кусочки, кто сколько откусить смог, но зато каждый на своём столе – Великий.

К такому страстному напору хорошо подкованный в теории Рафик был не готов, а Максим Леонидович, сложив домиком руки, хитро посматривал на ученика. Дело противно завоняло несданным зачётом.

– Ну, а кого свои же ближники с подачи тех же крестоносцев не схарчили, – усмехнулся Журавль, – половцы доели или хазары скупили. Им всем на том столе Великие на фиг нужны – им достаточно послушных и исполнительных. Вот как Мирон, с-сука… А все остальные для них – расходный материал. Так что забей на то, что ты будущее светило науки. Ты мясо. Потому что слаб. Нет в тебе стремления к власти.

– А вот с этим позволю себе не согласиться, – Максим Леонидович достал очки и начал их протирать. – Не слаб. Молод.

– Может, и так, – Журавль, как будто решив для себя что-то, расслабился и откинулся на спинку стула. – Выживет, посмотрим. А очки свои ты спрячь, профессор. Видишь ты не хуже своего студента, а на меня эти штуки не действуют. Племяш твой и научил. Ты пацана своего зачем сюда привел? Не мои же байки слушать…

Максим Леонидович внимательно посмотрел на ученика, и тот внутренне перевел дух. Похоже, экзамен закончился. Интересно, а оценку какую поставили?

– Роман, доставай пакет, – распорядился профессор и, пока тот расставлял на столе закуску, вытащил из портфеля бутылку недешёвого армянского коньяка.

Непробиваемый доселе Сан Саныч смотрел на неё, как солдат в окопе на неразорвавшуюся мину.

– Вот как, значит… Отправил, стало быть, племянника? – Журавль с некоторым усилием взял себя в руки и достал из-пол стола двухлитровую банку.

– Самогон? – потянул носом профессор.

– Пока ещё да. А года через три станет кальвадосом. Навострился делать. Данька говорил – Рафикова наука, особенно ректификационная колонка. Стоящая вещь! – Журавль разлил жидкость по стопкам и опять обратился к профессору: – Почему так рано? Ты же собирался через месяц?

Профессор понюхал свой стопарик и крякнул. Рафик, нюхнув свой, чуть спал с лица. Журавль заметил, но улыбку задавил на корню, не желая смущать парня.

– На то было несколько причин, – ответил профессор. – Первая заключалась в том, что Дима начал сильно нервничать. Ещё немного, и накрутил бы себя так, что просто не смог бы уйти. В последний сеанс Рафик клоуном польку-бабочку танцевал, чтоб только отвлечь его.

– Ага… – Роман попытался унять дрожь от самогона, выпитого залпом, как дядька Журавль только что, и справиться с зародившимся в голове шумом. – Выжался, как лимон с ножками.

– А почему с ножками? – занюхав самогон рукавом, удивился Сан Саныч.

– А анекдот такой есть, когда с бодуна канарейку в чай выдавили, – Рафик неожиданно для себя икнул. – Ой, я же за рулем!

– Уже нет, – отмахнулся Журавль, – вас мой человек на нашей машине отвезет. А РАФ свой у меня оставите: надо же объяснить любопытным, почему ко мне светила науки ездят. Так что там с Дмитрием?

– Он перед отправкой всё время в мандраж сползал, не удержали бы его на размышлизмах – скатился бы в истерику, – аспирант опять икнул, отчего сильно смутился. – А тогда хрен бы ушёл. И сам бы Богу душу отдал, и мальчонку того, в которого вселился, угробили бы. Стрёмно…

– Ну что ж. За дорогу! – Сан Саныч налил самогону себе с профессором, поколебавшись, плеснул в стопарик и его ученику. – Нехорошо, конечно, мелкого спаивать, но повод есть. Сказал бы – удачи, да только… Что там было, я и так знаю.

– А вы когда, это… Проснулись? – Слегка опьяневшие, а потому ушедшие вразброд мысли Романа таки добрались до языка, но он спохватился: – То есть, если это не секрет…

– Теперь не секрет, – профессор строго посмотрел на своего аспиранта, – но только для тебя. Почему был секрет раньше, сам должен понять. Потом спрошу. А проснулся Александр Александрыч примерно за два месяца до того, как ко мне приехали родители Дмитрия.

– То есть ещё и не началось ничего, а вы уже всё знали? – на этой мысли Рафика вообще повело.

– Знал, потому и с врачами договорился заранее, и установку перенастроили, да и историки наши нужное захоронение заблаговременно нашли. Знали, где и кого искать. Ну и программу обучения Дмитрия мы тоже со слов Александра Александрыча подготовили.

– Вот он рассказал? – Рафик неопределённо кивнул на Журавля.

– Он, – подтвердил Рафиковы опасения профессор.

– Получается, мы Димку запрограммировали? – возмутился за друга и первого пациента Роман.

– Нет, – профессор покрутил в руках свою стопку, – помогли цель осознать.

– А это не одно и то же?

– Нет. Запрограммировать – это заставить человека следовать чужим целям. Помнишь Дюма? «Сестра, имя!» – Рафик кивнул. – Миледи программировала убийцу. А помочь осознать цели – это заставить человека поставить свои собственные. Свобода – осознанная необходимость. И если верить нашему боярину, Дмитрий смог прожить жизнь без подсказок. Сам.

Парень поболтал в стопке остаток самогона и осторожно понюхал, развеселив Журавля.

– Мутно всё это, – пожаловался он в никуда.

– А что, могли бы запрограммировать? – скаля зубы, улыбнулся Сан Саныч. – Вот такого человека, как Данила? Несгибаемой воли мужик получился, даром что пацан.

Профессор покачал головой.

– Должен признать, что такого, каким получился ваш Данила, я его совсем не знаю. Сплав там образовался – из Старшего и Младшего.

– Да, эти двое, как два кирзача на одну ногу, – согласился Журавль. – То грызутся по пустякам, а то вдвоем такие задачи решают, что мозги художественным штопором закручиваются. Да и жизнь им по душам проехалась, как по проспекту на танке – утрамбовала…

– Думаете, смогут спаяться? – спросил профессор.

– Смогут. Там такой булат выйдет! И потом, за детей Данила горы свернёт и царства порушит. Если депутатик твой не подведёт, всё у них получится… – Журавль требовательно взглянул на профессора, словно за грудки его вздёрнул. – Ну? Верить-то ему можно? А то пришлось на него всё оставить…

Профессор ничего не ответил и уже сам принялся разливать самогон по стопкам.

– Роман, тебе освежить? – поинтересовался он, глянув на недопитую стопку аспиранта.

– Спасибо, не надо, – отказался вежливый Рафик. – У дяди Журавля достаточно свежий самогон.

Тот хрюкнул.

– Теперь понятно, в кого Данила пошёл. Не в маму с папой, а в дядю с учеником… – Журавль почему-то развеселился. – А Тимофей и подавно – тот как сморозит чего-нибудь… Ну точно, как вот он.

– Тимофей? – удивился новому имени Роман.

– Сын Данилы, – и, отметив недоумение в глазах профессорского ассистента, который проводил своего пациента не далее как утром, добавил: – А чего ты удивляешься? Когда я расстался с Данькой, ему уже тридцатник стукнул. Так что у нашего Профа в двенадцатом веке имеется внучатый племянник, а у тебя крестник.

– Чего? – в конец офигел Рафик.

– Что чего? – растянулся в улыбке Журавль. – Когда мы Тимку крестили, в пику этим, башкирам, хоть язычникам, хоть мусульманам, Данила настоял, чтоб крёстным считался некий Роман, который и выучил его всем тем штукам, от которых мастера тащились. Кто такой Роман, никто и не понял, но местных именно потому проняло аж до печенок. Так что там с верой, Проф? – вернулся Сан Саныч к прерванному разговору.

– Вера? – профессор вертел в руках свою стопку. – Сложное это слово, вера. Вот вам, Александр Александрович, верить можно?

Рафик, сообразив, что сейчас и начнётся тот разговор, ради которого они сюда приехали, стопарик в руки взял, но не рискнул даже понюхать. Журавль одобрительно усмехнулся.

– Верить никому нельзя, – ответил он профессору. – И мне тоже. Вот мотивы считать можно. Не с руки мне тебя сдавать, Проф. Можно, конечно, пойти к нашим журналожцам и рассказать всё. Артефакты я найду какие им показать для убедительности, да они и так из штанов в прыжке выскочат – за такую-то историю… Только жизнь на ярком солнышке – штука занятная, но, как и у бабочки, недолгая. Придут нужные люди и объяснят вашим журнашлюшкам, что всё это бред контуженого солдафона. Ну а того, кто такими фантазиями бредит, они сами вылечат. С гарантией. Нет, нету мне резону лишнего болтать. Особенно, если ты выполнил мою просьбу, Проф. Ведь выполнил? – Журавль впился глазами в лицо Максиму Леонидовичу.

– Нет, не выполнил, – не стал врать тот. Взгляд Сан Саныча сделался колючим.

– А зря. Он ведь любил свою Инеш больше себя. Если бы не её смерть, то эта старая карга, Нинея, хрен бы вашу защиту пробила и до мозгов добралась. Из-за этой суки Младший из-под контроля и вышел, а я поздно понял… Жизни вечной захотела, ведьма старая, жаль, не успел я ей это организовать, козе драной – руки так и не дошли, да и опасно было её трогать – не расхлебали бы. Перед отъездом хотел зайти поговорить, да вот… Не туда отъехал и раньше времени… – Журавль стукнул кулаком по столу и придавил профессора взглядом. – Причина хоть веская?

Максим Леонидович налил себе самогону из Журавлёвой банки и опрокинул в рот.

– Веская. Эта причина называется временной парадокс. Их, парадоксов, существует два рода, знаете ли. Первый – это тот, что мы с вами организовали. Вы ушли в прошлое, повстречали там моего племянника, вырастили его там, используя наши наработки, потом вернулись назад – ещё до того, как этот племянник отправился туда, к вам, и всё нам рассказали. Мы на основании вашего рассказа сформировали те самые наработки и дали ему те самые знания, которые помогли случиться тому, что случилось. Это парадокс первого рода – замкнутая петля, которая сшивает две плоскости реальности в одной точке, – профессор, не поднимая глаз, вертел в руках свою стопку. – Но вы попросили передать Дмитрию, чтоб он предупредил вас о вашей жене и был осторожен в пути со своей… Н-да… Инеш и Карагаш. Я не предупредил, они погибли, и ваши дети осиротели. Ваш сын остался инвалидом, а сам Дима оказался на грани.

– Так почему, а, Проф?

На Журавля было страшно смотреть.

– А вот если бы я предупредил и они остались бы живы, то история пошла бы совершенно иначе и никакого отношения к тому, что вы мне рассказывали, не имела бы. Не говоря о такой мелочи, что вы бы тут сейчас не сидели.

– Открытая петля? – пробормотал Рафик.

– Скорее что-то типа того, когда швейная машинка застрянет на одном месте. Каждый виток – это новый вариант истории. Какие-то петли сильно затянуты, какие-то свободны, и в конечном итоге нить обрывается.

– Катастрофа? – угрюмо спросил Журавль.

– Нет. Нет, конечно. Во всяком случае, не глобальная. Но в тот момент, когда Дима воспользовался бы знанием, история ушла бы вразнос. Начала бы наматывать витки и, в конце концов, стабилизировалась на каком-то варианте. Но в этой истории исчезли бы возмущающие факторы.

– То есть я и Данила?

– То есть и вы, и Данила, и ваши дети. И уж про привой говорить совершенно не приходится. Предупреди я Дмитрия – и я своими руками всех бы и похоронил. А уж каким образом произошло бы ваше «изъятие из реальности», никто вообще предугадать не возьмётся. Нет нас – и точка! Короче, узнавать это экспериментально никакого желания не имею. Это и есть временной парадокс второго рода.

– Бабочка Бредбери? – то ли спросил, то ли подтвердил свои мысли Рафик. – Любая система стремится в состояние с наименьшей энергией. История выберет то состояние, когда не будет факторов, вызвавших колебательный процесс.

– Считай, что зачет сдал, – кивнул ученику профессор и поднял глаза на собеседника. – Но раз вы, Александр Александрыч, не исчезли, то давайте о вас и поговорим. Операцию вам сделали, очень удачно получилось. Всё-таки те люди в хирургии – это величина. Программу обучения для Дмитрия с ваших слов мы составили, и он её, смею заметить, усвоил. Особенно хорошо гипноз стал получаться.

– Да, убедить он может… – не сводя глаз с лица профессора, кивнул Журавль. – Я бы с ярлом сам ни в жизнь не справился. Это ж надо – пирата так заболтать!

– Вот видите. Посылочки, надо полагать, вы не только нам передали, но и себе припрятали. Так ведь? Даже не спрошу, сколько и где. А вот жить тихо и не засвечиваясь, вы не сможете. Уже не можете – вон и про олигархов узнали, и про половцев выяснили. Чем заняться планируете?

Журавль выскользнул из-за стола и вполшага оказался возле профессора, схватив того за лацканы пиджака.

– А тебе какое дело до моих планов? Договор я свой выполнил и даже больше. На крючок посадить хочешь? Обобьешься!

Рафик задержал палец на кнопке непонятно откуда взявшегося у него в руках телефона.

– Профессор?

Тот мягенько освободил пиджак и стряхнул с рукава пылинку.

– Хочешь спросить, что это было? – Рафик кивнул. – Это был Младший нашего с тобой пациента, Александра Александровича Журавлёва.

– Что-о-о? – Журавля, казалось, сейчас хватит удар. Впрочем, через миг он расслабился, шагнул в сторону, сел на своё место и пристально уставился на профессора. – И чего вы мне ещё подсадили?

– Да вот… Мы ведь хорошо вас проверили после пробуждения, Александр Александрович. После обещанной вам операции вы здоровы – целиком и полностью. А то, что в вашей энцефалограмме присутствует сигнал, характерный вашему Младшему, – это не болезнь. Эффект, конечно, для нас неожиданный, но Дмитрий о нём знает. Должен был вас предупредить.

– Не предупредил. Мы не слишком часто об этом говорили.

– Это награда Младшему? – с явным облегчением выдохнул Рафик. – Вторая жизнь? В будущем, через восемьсот с лишком лет?

– Если так на это посмотреть… – профессор неопределенно пожал плечами – Да, наверное.

– Значит, про мои планы ты не просто так спросил? – насторожённый, как готовый к прыжку зверь, Журавль не спускал глаз с профессора.

Тот достал очки, покрутил их в руках и лёгким щелчком пальцев отправил в мусорный бак.

– Не просто так.

– Значит, всё-таки крючок? Предложение, от которого я не смогу отказаться?

– Не захочешь отказаться, солдат, – голос профессора стал вдруг настолько жёстким и твёрдым, что Рафик подпрыгнул. – А мочь – можешь, прямо сейчас. Не захочешь слушать – свободен. Но если услышишь – не захочешь уйти, если я хоть что-то в тебе понял.

Журавль расслабился, вроде как даже поник. Отошёл к столу, налил в стопарик и накатил.

– Не умеешь программировать, говоришь? Свобода, говоришь, как осознанная необходимость? – Журавль опустился в своё кресло. – Ладно, Проф. Уел. Рассказывай. Стряслось ведь что-то?

– Стряслись две вещи. И первая из них – Юрий Долгорукий.

– Сука! И тут дотянулся! – Журавль выжидающе посмотрел на профессора. – Власть?

– Трудно сказать. Скорей всего, моя старая контора, – профессор посмотрел на удивлённо вскинувшего брови собеседника и пояснил: – Служба безопасности. Но что власть – сомневаюсь. В верхах странные вещи происходят. Так что если бы власть – действовали бы иначе. Скорее всего, олигархи, которым от этих странных вещей стало немножко неуютно. Но гарантировать не могу.

– Чем это грозит? – голос Журавля был сух и деловит.

– О Ратникове они не знают, о тебе тоже. Но если они дотянутся до Дмитрия здесь, то Данила там может и не выжить. Опять же – история пойдет вразнос. Я, вы, Рафик вон. Ну, и те, кто там.

Журавль, о чём-то размышляя, кивнул.

– Что-то ещё?

– Да, что-то ещё. Потап Фёдорыч, смотритель нашего спутника, говорит, что пятно после переброса Дмитрия как взбесилось.

Глаза Жура превратились в щелочки.

– Привой… – Профессор не стал ждать его вопроса. – Идет приживление привоя. Пятно нестабильно. Такое уже случалось. Первый раз, когда исчезла первая группа и академик предположил, что тогда-то и отделилась реальность. А второй раз, когда умер сам академик.

– Что? – опять подпрыгнул Рафик. – Но тогда… Тогда получается, что академик тоже привой?

– Такая версия рассматривалась. Но это не обязательно. Могло быть и эхо временного парадокса.

Сан Саныч придавил присутствующих взглядом, от которого у Данилы обычно начинала зудеть спина, у Тимки чесаться задница, а у Рафика просто свело зубы.

– Что можно сделать?

– В обоих случаях помог вторичный перенос. Это небезопасно для того, кого переносят, и, в любом случае, перенос в нестабильное пятно полностью не получается. Агента очень быстро выбрасывает назад, так что искать надо носителя, который умрёт довольно быстро после подселения. Смерть должна быть исторически обусловленной, а то и агента потеряем. И без того шансы пятьдесят на пятьдесят. Но ещё и самого агента найти нужно. Это раньше добровольцев нам поставляли в изобилии.

Журавль – а Рафик был готов отдать свой свежезапломбированный зуб за то, что перед ними сейчас сидел боярин Журавль – внимательно изучал профессора взглядом.

– Рисковый ты мужик, Проф. А если бы не получилась твоя петля первого рода? Или сейчас привой не удержим? Не страшно за весь мир ответственность на себя брать?

– Если бы не получилось, мир бы скатился туда, где он сейчас и без того есть… – профессор равнодушно пожал плечами. – В тартарары. Ответственность на себя брать страшно. Но вы с Данилой ведь не испугались? И, судя по тому, что я о вас знаю, складывать ты эту ответственность с себя не собираешься. В мастерскую ведь не абы кого – всех своих набрал… Я же заметил, кто тут болтается. Может, они и в механике хорошо разбираются, но, сдаётся мне, освоили они эту науку в качестве второй, а то и третьей ВУС, так? Я даже не спрашиваю, где партизанить собрались, не моё то дело. Но ведь собрались?

– Сейчас это уже не важно! – Журавль поморщился, как от зубной боли, которую немедленно нужно чем-то запить. – Говоришь, из старой конторы звонили? Тогда готовь свою машину к переброске. Будет вам агент! Самый что ни на есть подготовленный. Уж этого зверька я тебе поймаю.

* * *

Сидя в выделенном Сан Санычем автомобиле, Рафик хранил угрюмое молчание. Время от времени поглядывая на водителя – человека хоть и в штатском, но явно армейской выправки, он вспоминал прошедший разговор. Высокообразованный и, как он сам считал, достаточно продвинутый аспирант Максима Леонидовича, несмотря на возраст, был неплохо подготовлен для бесед с самыми разными людьми, а уж цыганки, высматривающие на рынке очередного «клиента», знали его хорошо и обходили девятой дорогой.

Но сейчас Роман должен был признать, что дядя Журавль сделал его, как котёнка. Точка зрения Сан Саныча была отнюдь не новой, и сказать, что Рафик наслушался сейчас откровений, было нельзя. Но напор страстей, исходивший от их бывшего пациента, оказался столь мощным, что здравый смысл начинал пробуксовывать, уступая вызванным разговором эмоциям. Справляться с такими потоками «потусторонних энергий» Рафик умел и обычно отметал навязанные эмоции без труда, но вот сейчас это почему-то не получалось. Так что к своему первому фиаско пришлось добавить и второе: бывший боярин погорынских болот задел Рафика за живое, плотно насадил на крючок и не отпускал.

Максим Леонидович, видя, а главное, понимая причины плохого настроения своего ученика, также хранил молчание, давая ему немного повариться в собственном соку. Наконец показалось знакомое здание клиники, где они с профессором работали последние полгода. Водитель, рабочий в гараже Журавля, на прощание улыбнулся, махнул рукой и укатил обратно. Профессор и ученик остались недалеко от входа в госпиталь, не спеша заходить внутрь.

– Ну и как тебе под настоящим артобстрелом? – легко, но нисколько не обидно поинтересовался у Романа Максим Леонидович.

Тот что-то про себя пробурчал, направился было к парадному подъезду клиники, но потом вдруг развернулся к наставнику.

– Максим Леонидыч, а вот то, что боя… В смысле, дядя Журавль говорил – это правда?

Профессор внимательно посмотрел на своего аспиранта. Тот, похоже, уже начал отходить от выплеснутой на него точки зрения, но разобраться самому ему было трудно. В другое время профессор, пожалуй, заставил бы его анализировать самостоятельно, но сейчас этого делать не хотелось. Максим Леонидович вынужден был признаться себе, что Сан Саныч Журавль задел и его самого. Ученику тем более следовало помочь обрести точку опоры, а дальше он и сам справится.

– Что именно? – переспросил он ученика.

– Ну, про Западную Украину.

Профессор неопределённо пожал плечами.

– Потап Фёдорыч оттуда. Про него что скажешь?

– Да ну, – засомневался Рафик.

– Вот и я говорю: «Да ну», – улыбнулся Максим Леонидович. – Половцы, хазары – это не народ, что живёт на какой-то территории, и даже не национальность. Это идея, которая живёт в головах. У нас и своих половцев хватает, и было бы очень неплохо удержать их от войны.

Рафик кивнул, соглашаясь.

– А про князей – правда?

– Правда, конечно, хотя и не вся правда, – профессор кивнул каким-то своим мыслям. – Всегда есть точка зрения другой стороны. Вот, к примеру, есть простой… ну, скажем, главврач больницы или директор школы, или еще какой-нибудь человек, облечённый толикой власти. Предположим, горит мужик на работе, лбом бьётся, старается, с высоким начальством ругается, добивается чего-то. Как ты думаешь, много народу это оценит?

Рафик пожал плечами.

– Вряд ли, – продолжил профессор, не дождавшись ответа. – Народ не оценит. Он искренне полагает, что этот главврач ночь должен не спать – а вдруг чихнёт кто-то? А к директору этот народ в кабинет вваливается – почему вы мою кровиночку не воспитали? Он же мать не уважает, отцу последнюю пол-литру разбил!

Рафик несколько ожил и чуть улыбнулся.

– И думаешь, – продолжил Максим Леонидович, – говорить с этим народом – пользу принесет?

– Нет… – Рафик наконец включился в разговор. – Объясняешь – значит, оправдываешься. Оправдываешься – значит, виноват.

– Верно, – согласился профессор. – Виноват – значит, он недодал. Но это полбеды, а вот то, что он недодал мне, это в глазах обывателя страшнейшее преступление. «Он не смеет мне недодавать, не для того его на этот пост поставили!»

Рафик кивнул – знакомо…

– И ничего этот начальный человек сделать не может, – профессор невесело усмехнулся. – Больше того, любая уборщица, которая требователям сочувственно улыбается и сладко поёт, может репутацию этому человеку разрушить в два слова. А для того, кто делает, репутация дороже жизни.

– Власть, она в чужих глазах? – вспомнил Роман слова Журавля.

– Именно. И коллеги такого человека не защитят. Один метит на его место, другого он работать заставил, а третьему просто жить мешает. Что это означает? Вот это уж ты знать должен.

– То, что народ считает власть чужой? Что бы она ни делала? А ещё другая власть всегда лучше. Какая – неважно, главное – не эта.

– В точку! Но тогда почему народ удивляется, что он сам для власти становится чужим? В какой-то момент главврач плюнет и за взятку будет лечить прыщ на заднице у дуры в норковой шубе, махнув рукой на бабушку, которая всё равно всем недовольна. А директор школы за ту же взятку вытянет мажора на медаль, забросив умничку, у которого родители, кроме неприятностей, ничего не доставляют.

– Но это же неправильно?

– Конечно, неправильно. Но, на данный момент, достаточно, что это мнение другой стороны и оно обосновано.

– А как правильно?

– Ты хочешь, чтоб я тебе дал ответ на вопрос, который никто не может решить последний десяток тысяч лет? Знаешь, я на протяжении жизни прожил при трёх системах. Жил при социализме. Чего уж там, жил при коммунизме. Теперь живу при капитализме. Ни одна система вопрос окончательно не решает. Решение всегда только частичное.

– А что делать?

– Искать. И знаешь, мой опыт говорит о том, что во время поиска лучше думать жопой, чем пылким сердцем.

– Ключевое слово тут «думать»?

– Нет. Ключевое слово тут – «компромисс».

Декабрь 2012 года – декабрь 2019 года