Хотя я и не желал, чтобы думали, будто составляющие этот видимый мир тела были когда-либо образованы описанным мною способом, о чем я уже предупреждал (см. ч. III, § 45), однако я вынужден и далее придерживаться той же гипотезы для объяснения всего сущего на Земле. Если я с очевидностью докажу – а это я надеюсь сделать, – что таким способом можно дать весьма понятное и достоверное объяснение всех видимых вещей и что не может быть иного способа, то отсюда с полным основанием можно будет заключить, что, хотя мир не был изначально создан таким путем, а был сотворен непосредственно Богом, однако, природа всех вещей в нем такова, как если бы они образовались именно описанным способом.
Декарт снова делает оговорку, что его суждения научного характера нужно считать ложными, если они в чем-либо расходятся с креационистским пониманием мира, которое господствовало в его время. При этом он утверждает, что мир может быть сразу сотворен Богом в том виде, до какого он постепенно эволюционировал из своего первоначального состояния.
Очевидно, что Декарт делает подобного рода оговорку, чтобы избежать обвинения со стороны инквизиции. Слишком сомнительна искренность его заявления, что предложенные в книге научные объяснения – всего лишь гипотезы, которые сами по себе ложные и используются только как умственные упражнения для того, чтобы давать адекватное объяснение явлениям. Хотя никакого противоречия в его позиции нет. Ведь если Бог всемогущ, то Он может сотворить любой мир, в том числе и такой, в котором все явления объяснялись бы, исходя из эволюционной модели развития природы. Можно привести аналогию из современной жизни, допустим, программист создает виртуальную симуляцию эволюции природы, которая предполагала бы миллионы лет предшествующего развития. Но это не означает, что предполагаемое симуляцией прошлое существовало реально. Подобием такой симуляции является сновидение, внутри которого человек вспоминает никогда не существовавшее прошлое как якобы реальное.
Во всяком случае, допущение двух видов объяснения – истинного, согласного откровению, и гипотетического, согласного логике науки, позволило Декарту освободить пространство научной мысли от давления авторитетов и господствующей идеологии.
Предположим, что Земля, где мы обитаем, некогда была светилом, составленным из одной только материи первого элемента, занимавшей центр одного из четырнадцати вихрей, заключенных в пространстве, которое мы именуем первым небом. Стало быть, она ничем не отличалась от Солнца, разве лишь тем, что была меньше его. Предположим, далее, что менее тонкие части ее материи, мало-помалу соединяясь одна с другой, скопились на ее поверхности и образовали там облака или иные, более плотные и темные тела, подобные пятнам, какие мы видим постоянно возникающими и исчезающими на поверхности Солнца; что эти темные тела, рассеявшись вскоре после своего образования, оставили некоторые части, которые, будучи грубее частиц первых двух элементов и имея форму третьего, в беспорядке скопились вокруг этой Земли и, окружив ее со всех сторон, образовали тело, почти сходное с воздухом, которым мы дышим, и что, наконец, после того как этот воздух стал значительно плотнее, темные пятна, продолжавшие возникать вокруг Земли, не могли более с прежней легкостью разрушаться и, таким образом, мало-помалу застлали ее и затемнили, причем многие из них, быть может, даже наслоились друг на друга, настолько уменьшив тем самым силу вихря, что он был полностью уничтожен, а Земля вместе с воздухом и окружавшими ее темными телами опустилась по направлению к Солнцу до того места, где находится в настоящее время.
Декарт предлагает эволюционную модель возникновения Земли из мельчайших частичек, составляющих особо тонкий вид материи. Логика его рассуждений исходит из умозрительных посылок и этим принципиально отличается от подхода современной физики, ориентированной на эксперименте. Декарт создает свою собственную физику, основанную на предпосылках, выбранных им самим. Важнейшей предпосылкой, которая полностью определяет физическую картину мира и всю дальнейшую логику развития физики, является понимание пространства. Декарт не представляет пустого пространства самого по себе, по его мнению, оно – свойство материальной субстанции. Это потребовало признать, что все заполнено материей. Для объяснения перемещения вещей потребовалось представить постоянно движущуюся материю, которая тут же заполняет освобождающееся место. Постоянное движение материи должно приводить к ее дроблению и появлению трех видов составных частей мироздания. С их помощью Декарт объясняет происхождение Земли и все другие явления природы в земных масштабах, включая структуру нашей планеты, взаимодействие элементов, ее составляющих, свойства тел, легкость и тяжесть тел, формирование ландшафта, свойства воздуха и воды, морские приливы, действие тепла, химические элементы, природу огня, стекла, магнита, железа и силу притяжения.
Натурфилософская система Декарта представляет собой альтернативный мир, выстроенный методом дедукции из интуитивно найденных предпосылок. Понимание этого мира увлекательно, ибо раскрывает возможности интеллектуальной фантазии человека. Однако необходимым для понимания философии Декарта оно не является, поэтому в данном издании опущены его объяснения к § 3-186.
Я хотел бы отметить здесь, что эти полоски или иные продолговатые и подвижные частицы в промежутках земных тел, образовавшиеся из материи первого элемента, могут быть причиной не только различных притяжений, как в янтаре и магните, но также иных бесчисленных и удивительных действий. Образующиеся в каждом теле частицы имеют в своей фигуре нечто особенное, что отличает их от всех прочих частиц, образующихся в других телах. А так как эти частицы сохраняют чрезвычайную подвижность, свойственную первому элементу, частями которого они являются, то возможно, что совсем малозаметные обстоятельства иногда заставляют их, не отклоняясь, вращаться там и сям в телах, где они пребывают. Иногда же, напротив, те же обстоятельства заставляют их стремительно отделяться и в кратчайшее время достигать весьма отдаленных мест, причем никакое из встречаемых ими по пути тел не может их остановить или отклонить. Найдя в этих местах материю, расположенную воспринять их действия, они производят те или иные редкостные и чудесные действия: возбуждают воображение спящих, а также бодрствующих, внушая им мысли, которые предупреждают их о событиях, происходящих на большом от них отдалении, или позволяют им чувствовать большие горести и большие радости близкого друга, злодейские замыслы врага и т. п. Стоит только поразмыслить о том, сколь удивительны свойства магнита и огня и как они отличны от всех свойств, обычно наблюдаемых в прочих телах; сколь громадное пламя может мгновенно вспыхнуть от малейшей искры, если она упадет на значительное количество пороха, и как велика сила этого пламени; на какие громадные расстояния неподвижные звезды в одно мгновение рассеивают свой свет; каково многое иное, причины чего, на мой взгляд, я здесь с достаточной ясностью изложил, не выводя их из иных начал, кроме общепринятых и всеми признанных, а именно: величины, фигур, положения и движения различных частиц материи, – стоит только поразмыслить над всем этим, как мы убедимся, что нет столь скрытых свойств, столь диковинных и странных следствий симпатии или антипатии и, наконец, нет ничего во всей природе столь редкостного (лишь бы оно проистекало из чисто материальных причин, т. е. лишенных души и свободной воли), основание для чего нельзя было бы вывести из тех же начал. Отсюда я заключаю, что всякие иные начала, когда-либо добавленные к вышеизложенным (хотя, кроме опасения, что без них не удалось бы объяснить некоторые естественные следствия, и не было никаких оснований их добавлять), совершенно излишни.
По мнению Декарта, все пустое пространство заполнено материей. Исходя из этой предпосылки, он методом умозрения получает разновидности материи, с помощью которых объясняет разные физические явления, например, притяжение в янтаре и магните. Эта же сила, по предположению Декарта, возбуждает воображение спящих, а бодрствующим внушает мысли с предупреждением о грядущем. Таким способом объяснение физических явлений Декарт распространяет на явления психической жизни.
Четвертую часть «Первоначал философии» я бы на этом и закончил, если бы присоединил к ней еще две части: пятую – о природе растений и животных, шестую – о природе человека, – таково было мое намерение, когда я начинал этот трактат. Но так как я еще не уяснил себе всего того, о чем хотел бы в них трактовать, и не знаю, буду ли иметь когда-нибудь досуг и опыт, потребный для выполнения этой задачи, то для того, чтобы уже написанные части были завершены и в них не отсутствовало то, что я счел бы должным в них наметить, если бы не рассчитывал изложить это в дальнейших частях, я присоединю сюда кое-что относительно объектов наших чувств. До сих пор я описывал Землю и весь вообще видимый мир наподобие механизма, в котором надлежит рассматривать только фигуры и движение его частей; однако наши чувства, несомненно, позволяют нам воспринимать в нем и многое другое – цвета, запахи, звуки и прочие чувственные качества; если бы я совершенно не упомянул об этом, могло бы показаться, что мною опущено объяснение большинства явлений природы.
Декарт собирался, но так и не успел написать части трактата, посвященные природе растений и животных и природе человека. Понимая, что может не успеть, он решил в этой части книги изложить некоторые свои мысли о природе человека, которые намеревался позже раскрыть подробнее. Частично эти идеи Декарт рассмотрел в отдельном сочинении: «Описание человеческого тела. Об образовании животного».
Поэтому следует заметить, что, хотя человеческая душа и соединена со всем телом, основные свои функции, однако, она выполняет в мозгу. При посредстве мозга она не только постигает и воображает, но и ощущает; последнее происходит при помощи нервов, которые наподобие тончайших нитей тянутся от мозга ко всем частям прочих членов тела, причем связаны с ними так, что нельзя прикоснуться почти ни к какой части человеческого тела, чтобы окончания нервов не пришли тем самым в движение и чтобы это движение не передалось посредством нервов до самого мозга, где находится объединяющее чувствилище (Sens commun), как я с достаточной обстоятельностью изложил в четвертой главе «Диоптрики». Движения, передаваемые таким образом нервами, доходят до того места в мозгу, с которым наша душа тесно связана и соединена, и внушают ей различные мысли в зависимости от различия самих движений. И эти-то различные мысли нашей души, вытекающие непосредственно из движений, возбуждаемых через посредство нервов в нашем мозгу, собственно, и именуются ощущениями или, иначе, восприятиями наших чувств.
Хотя душа присутствует во всем теле, ее взаимодействие с телом должно соответствовать физиологическому строению нервной системы, функционирование которой обеспечивает мозг. Поэтому взаимодействие души с телом осуществляется через мозг. Он принимает сигналы от органов ощущений и сообщает их душе, которая воспринимает их в виде чувственных ощущений.
Следует также иметь в виду, что все разновидности этих ощущений зависят, во-первых, от различия самих нервов, а затем и от различия движений в каждом нерве; однако мы не обладаем столькими различными чувствами, сколько имеем отдельных нервов. Я различаю лишь семь главных чувств: два из них могут быть названы внутренними, а остальные пять – внешними. Первое из внутренних чувств включает голод, жажду и прочие естественные влечения; оно вызывается в душе движениями нервов желудка, глотки и прочих частей, предназначенных для удовлетворения естественных потребностей, вследствие которых мы испытываем такого рода влечение. Второе же внутреннее чувство зависит преимущественно от тонкого нерва, идущего к сердцу, а также от нервов диафрагмы и других внутренних частей; в чувство это входят радость, печаль, любовь, гнев и все прочие страсти. Так, например, когда наша кровь вполне чиста и имеет надлежащий состав, так что она расширяется в сердце легче и сильнее, чем обычно, то тонкие нервы, расположенные у входа в полости сердца, напрягаются и приходят в особое движение, которое отзывается в мозгу и там возбуждает в нашей душе чувство радости. И если даже другие причины движут подобным же образом эти тонкие нервы, то в нашей душе возникает то же чувство радости. Если мы, например, ожидаем удовольствия от чего-либо, то представление об удовольствии не само по себе включает чувство радости, а только служит причиной того, что животные духи передаются от мозга в мышцы, с которыми связаны упомянутые нервы, вследствие чего расширяются входные отверстия сердца, а нервы, о коих идет речь, приходят в такое движение, какое по законам природы должно нам давать чувство радости. Так, услышав какую-либо весть, душа прежде всего судит о том, добрая ли она или дурная, найдя же ее доброй, радуется чисто интеллектуальной радостью, настолько независимой от всякого телесного ощущения, что стоики не могли отказать в ней мудрецу, хотя и желали видеть его свободным от всякой страсти. Как только эта духовная радость переходит из разума в воображение, она вызывает движение животных духов из мозга в мышцы предсердий, где возбуждает движение нервов, что в свою очередь возбуждает в мозгу другое движение, сообщающее душе чувство или страсть радости. Подобным же образом кровь чересчур густая, едва притекающая к сердцу и недостаточно в нем расширяющаяся, производит в тех тонких нервах предсердия совершенно иное движение, которое, по законам природы, сообщает душе чувство печали, хотя она часто не знает, почему печалится. Равно и все прочие причины, движущие соответственным образом означенные нервы, сообщают душе те же чувства. Другие же движения этих нервов заставляют душу испытывать иные страсти, такие как любовь, гнев, страх, ненависть и т. д., поскольку они лишь страсти души, т. е. смутные мысли, приходящие душе не самой по себе, а оттого, что, будучи тесно связана с телом, она воспринимает происходящие в нем движения. Ибо существует большая разница между этими страстями и знаниями, или отчетливыми мыслями, какие мы имеем о том, что должно любить или ненавидеть или чего следует опасаться, хотя они часто и совпадают между собой. Естественные побуждения, такие как голод, жажда и все другие, также суть ощущения, возбуждаемые в душе нервами желудка, глотки и другими частями, и они совершенно отличны от желания, или воли, побуждающей есть, пить или обладать тем, что мы полагаем необходимым для сохранности нашего тела, но, так как такое желание, или воля, всего чаще сопровождает указанные потребности, их и называют влечениями.
Декарт показывает, какие бывают виды чувств. Внешние – это зрение, слух, осязание, обоняние и вкус. Они определяются структурой органов ощущений и нервов, которые передают сигналы через мозг душе, где и формируются сами чувственные впечатления. Помимо пяти внешних чувств Декарт выделяет еще два внутренних чувства. Первое вызывается нервами внутренних органов, отвечающих за удовлетворение естественных потребностей. Это чувство включает голод, жажду и другие естественные влечения. Второе внутреннее чувство включает все, что мы бы отнесли к эмоциональной сфере: радость, печаль, любовь, гнев и т. д. Декарт истолковывает их физиологически, уподобляя другим телесным ощущениям. Он считает, что эти чувства вызываются тонкими нервами, расположенными у входа в полость сердца, и возбуждают в мозге реакцию, воспринимаемую душой как радость, печаль или другая эмоция. Таким образом, Декарт объясняет психические процессы не на психологическом, а на физиологическом уровне. Такое объяснение не позволяет выявить специфику сложных психических процессов, но Декарт готов пожертвовать этим ради стройности и логичности концепции.
Что касается внешних чувств, то их обычно насчитывают пять сообразно пяти различным родам объектов, приводящих в движение нервы, и стольким же родам смутных мыслей, производимых в душе этими движениями. Первое из этих чувств – осязание, имеющее своим предметом все тела, которые могут привести в движение какую-либо часть плоти или кожи нашего тела, а в качестве органа – все нервы, которые, находясь в данной части нашего тела, принимают участие в этом движении. Итак, различные тела, соприкасающиеся с нашей кожей, приводят в движение оканчивающиеся в ней нервы, притом одним способом в зависимости от своей плотности, другим – от тяжести, иным – от теплоты, еще иным – от влажности и т. д., и, сколькими различными способами эти нервы приводятся в движение (или, наоборот, обычное их движение прерывается), столько же они вызывают в душе различных ощущений, в силу чего этим телам и приписываются различные качества. А этим качествам даны наименования плотности, тяжести, теплоты, влажности и т. п., не означающие ничего иного, кроме того, что в этих телах имеется все необходимое для возбуждения в нашей душе при помощи нервов ощущений плотности, тяжести, теплоты и т. д. Сверх того, когда эти нервы приводятся в движение несколько сильнее обычного, однако так, что никакого повреждения в теле не следует, то душа чувствует щекотку, которая в ней также представляет собой смутную мысль; мысль эта приятна ей, так как свидетельствует о силе тела, с которым душа тесно связана и которое без ущерба способно вынести иное раздражение; если же действие более сильно и за этим следует повреждение тела, то в нашей душе возникает ощущение боли. Отсюда ясно, почему телесные радость и боль вызывают в душе совершенно противоположные чувства, хотя одно часто вытекает из другого и причины их почти сходны между собой.
Декарт объясняет функционирование всех пяти внешних органов ощущений, начиная с осязания, вполне физиологически. При соприкосновении с кожей предмет приводит в движение окончания нервов, причем разными способами, в зависимости от его плотности, тяжести, теплоты, влажности и т. п. Согласно тому, какие ощущения вызывает этот предмет, человек приписывает ему качества, называя плотным, тяжелым, теплым и т. д. Сами эти качества являются впечатлениями, возникающими в душе, а предмету как таковому присущи лишь физические характеристики, которые вызывают соответствующие им раздражения нервов. В зависимости от характера тактильного воздействия предмета, его полезности или опасности, душа может переживать «оценивающие» впечатления, например, радость или боль.
После осязания наиболее грубым чувством является вкус, органы которого – нервы языка и соседних с ним частей, а объект – мелкие частицы земных тел, когда они в раздробленном виде смешаны со слюной, увлажняющей полость нашего рта; в зависимости от своих фигур, размеров, движений они различным образом возбуждают окончания нервов и таким путем заставляют душу ощущать самого разного рода вкусы.
Аналогичным образом Декарт объясняет вкус через раздражение нервных окончаний в языке. Так же он объясняет обоняние, слух и зрение.
Третье чувство – обоняние, органом которого служат два нерва, являющиеся, по-видимому, лишь частями мозга, выдвинутыми по направлению к носу, так как они не выходят за пределы черепа. Объект же обоняния – мельчайшие частички земных веществ, отделенные друг от друга и летающие в воздухе, однако не все частицы, но только те, которые достаточно тонки и подвижны, чтобы вместе с вдыхаемым воздухом проникать в поры так называемой губчатой кости и приводить в движение окончания нервов. Различие их движений и дает ощущение различных запахов.
Четвертое чувство – слух, объект которого – лишь различные колебания воздуха. Внутри ушей имеются нервы, столь тесно связанные с тремя поддерживающими друг друга косточками (из коих первая упирается в перепонку, закрывающую полость уха, которую называют барабанной), что различные колебания, сообщаемые этой перепонке внешним воздухом, передаются через посредство нервов в душу и позволяют последней слышать различные звуки.
Наконец, самое тонкое из всех чувств – зрение, ибо зрительные нервы, его органы, приводятся в движение не воздухом или иными земными телами, а только частицами второго элемента, которые проникают сквозь поры всех жидкостей и прозрачных пленок глаза до указанных нервов и в зависимости от различных видов своего движения доставляют душе ощущения всех оттенков света и красок, как я уже подробно изложил в «Диоптрике» и в «Метеорах».
Без труда можно доказать, что душа воспринимает все не в силу того, что она находится в каждом члене тела, но лишь в силу того, что она находится в мозгу, куда нервы посредством своих движений сообщают о различных действиях внешних предметов, касающихся тех частей тела, где эти нервы расположены. Так, во-первых, различные заболевания, затрагивающие только мозг, уничтожают или извращают всякое ощущение; самый сон ежедневно отнимает у нас значительную долю способности ощущать, хотя он нигде, кроме мозга, ничего не изменяет. Затем, хотя бы и не было никаких нарушений ни в мозгу, ни в членах, где находятся органы внешних чувств, однако, если движению какого-либо нерва, идущего от мозга к этим членам, поставлены препоны в какой-либо точке его пути, этого достаточно, чтобы сделать нечувствительной ту часть тела, в которой находится окончание данного нерва.
Наряду с этим мы подчас ощущаем боль, словно исходящую из какого-либо члена, хотя причина ее не в том члене, где она ощущается, а в других, более близких к мозгу точках, через которые проходят нервы, передающие душе чувство боли. Это можно показать на многих опытах; здесь будет достаточно одного, весьма показательного. Одной девице, страдавшей сильной болью в руке, завязывали глаза, когда врач приходил делать ей перевязку, так как она не могла вынести ее вида; затем в руке появился антонов огонь, и ее пришлось отнять до локтя; сделано это было без ведома девицы, чтобы не огорчать ее, а на больное место были так наложены повязки, что она долго не знала о произведенной ампутации. И всего примечательнее то, что она жаловалась на ощущение различных болей в руке, которой больше не было, жаловалась на боль, будто ощущаемую то в одном, то в другом пальце отнятой руки. Это можно объяснить исключительно тем, что нервы, ранее тянувшиеся от мозга до кисти руки, а теперь оканчивающиеся у локтя, приводились в движение здесь так же, как это бывало раньше в кончиках пальцев, для того чтобы передавать душе, пребывающей в мозгу, чувство боли. И это с очевидностью доказывает, что боль в руке ощущается душой не потому, что она находится в руке, а потому, что она в мозгу.
Душа взаимодействует с телом через мозг, который принимает от нервов сигналы о состоянии тела и воздействии на него внешних предметов. Декарт приводит физиологические доказательства того, что именно мозг обрабатывает информацию. Если прервать нервную связь с определенным органом тела, то человек потеряет способность что-либо им ощущать, хотя сами нервные окончания в этом органе продолжают раздражаться. Кроме того, фантомные боли указывают на способность мозга не только обрабатывать информацию, но и воспроизводить ее в новом виде.
Как легко доказать, природа нашей души такова, что достаточно происходящих в теле движений, чтобы побудить ее ко всякого рода представлениям, хотя бы в этих движениях и не было ничего сходного с ними; это особенно относится к тем смутным представлениям, которые именуются чувствами или ощущениями. Так, прежде всего мы видим, что слова, воспринятые на слух либо только написанные, вызывают в нашей душе представления обо всех тех вещах, которые они обозначают, и затем различные страсти. Если одним и тем же пером, одними и теми же чернилами, на одной и той же бумаге выводить те или иные знаки, они вызывают в душе читателя представления о битвах, бурях, фуриях и возбуждают у него страсти негодования и печали; если же иным, но почти сходным образом водить пером, то небольшая разница в движении вызовет совершенно обратные представления – о тишине, мире, удовольствии – и возбудит страсти любви и радости. Нам, может быть, возразят, что письмо и слова непосредственно вызывают в душе лишь представление о буквах и их звучании, вследствие чего она, разумея значение этих слов, сама вызывает в себе образы различных вещей и относящиеся к ним страсти. Но что сказать о чувстве боли или щекотки? Меч приближается к нашему телу, он рассекает кожу; одно это движение вызывает у нас чувство боли, не давая нам в то же время представления о движении или фигуре меча. И несомненно, что наша идея этой боли не менее отлична от вызывающего ее движения меча или от рассекаемой части тела, чем идеи цвета, звука, запаха и вкуса отличны от вызывающих их движений. Поэтому можно заключить, что природа нашей души такова, что одних движений некоторых тел столь же достаточно для возбуждения в ней всех описанных выше чувств, сколь достаточно движения меча, чтобы вызвать в ней боль.
Душа взаимодействует с телом через мозг таким образом, что движения тела вызывают переживания в душе, причем не только чувственных впечатлений, но и фантазии. Например, когда человек читает книгу, движения нервов, соединяющих глаз с мозгом, порождают в душе образы фантастических миров.
Далее, мы не можем заметить никакого различия между нервами, из которого можно было бы заключить, что одни из них передают мозгу что-либо иное, чем остальные, хотя и вызывают в душе другие чувства, или что кроме различных видов движения нервов они передают что-нибудь еще. Опыт подчас весьма ясно показывает нам, что движения вызывают в нас не только ощущения щекотки или боли, но и ощущения света и звуков. Так, если нанести сильный удар в глаз, в результате чего приходит в колебание зрительный нерв, то нам кажется, что брызнуло множество огненных искр, которых, однако, вне глаза не существует, и если заткнуть пальцем ухо, то слышишь гудение, причину которого можно приписать только сотрясению замкнутого в ухе воздуха. Наконец, мы часто замечаем, что теплота, твердость, тяжесть или иные чувственные качества, поскольку они имеются в телах, которые мы называем теплыми, твердыми, тяжелыми и т. п., а также и чисто материальные формы вещей, например форма пламени и т. п., возникают из движения других тел и подобным же образом вызывают впоследствии иные движения в других телах. Мы отлично понимаем, каким образом движение одного тела может быть вызвано движением другого и как в него вносится разнообразие в силу размеров, фигур и расположения его частей, но мы никак не можем понять, как из них (именно из величины, фигуры и движения) может возникнуть нечто иное, совершенно отличное от их природы, каковы субстанциальные формы и реальные качества, которые большинство философов предполагают в вещах; непонятно и то, как эти качества или формы, существующие в вещах, могут иметь силу вызвать движение в других телах. Если нам известно, что природа нашей души такова, что различных движений некоторых тел достаточно, чтобы вызвать в ней все имеющиеся у нее ощущения, и если мы видим из опыта, что они действительно вызывают в ней различные ощущения, но не усматриваем ничего, кроме того, что такого рода движения переходят от органов внешних чувств к мозгу, – если это так, то мы вправе заключить, что всё, именуемое нами во внешних предметах светом, цветом, запахом, вкусом, звуком, холодом, теплом и прочими осязательными качествами или даже субстанциальными формами, есть не что иное, как различные фигуры, расположения, величины и движения их частей, вызывающие в наших нервах самые разнообразные движения, необходимые для возбуждения в нашей душе всевозможных ощущений.
Декарт находит удивительным, что движения в нервах, которые устроены однообразно, способны вызывать в душе столь разнообразные переживания. Воздействие внешних предметов на органы ощущений носит механический характер, и в нем можно различить только фигуры, расположения, величины. Однако вызванные этим воздействием душевные переживания несопоставимо разнообразнее.
Итак, я путем простого перечисления могу доказать, что в настоящем трактате не оставил без объяснения ни одного из явлений природы. Только воспринятое посредством чувств должно рассматриваться как явление природы. Исключая движение, величину, фигуру или расположение частей каждого тела, свойства которых я изложил как можно точнее, мы посредством наших чувств не воспринимаем ничего, находящегося вне нас, кроме света, цветов, запахов, вкусов, звуков и осязаемых качеств; по поводу всех них я только что доказал, что мы не видим также, чтобы вне нашего мышления они были чем-либо, кроме движения, величины или фигуры некоторых тел. Тем самым я доказал, что нет ничего в видимом мире, поскольку он доступен осязанию и зрению, кроме описанных мною вещей.
Декарт говорит о том, что не оставил без объяснения ни одного из явлений природы. В связи с этим возникает вопрос, а возможно ли такое в принципе? Но Декарт считает, что всякое знание о природе можно дедуктивно вывести из очевидных предпосылок, и пусть какие-то детали еще не ясны, общее объяснение все равно найдено. Конечно, мир может оказаться намного сложнее, и интуитивно найденные предпосылки – не единственно возможные. Но Декарт не готов принять эту мысль, так как она разрушила бы всю гносеологическую определенность, поиски которой были для него делом жизни.
Я хотел бы также, чтобы отметили, что, хотя я и пытался здесь осветить все материальные вещи, я не воспользовался ни одним началом, которое не было бы принято и одобрено Аристотелем и всеми другими философами всех времен; поэтому моя философия вовсе не нова – она самая древняя и общераспространенная. Ибо я не рассматривал ничего, кроме фигуры, движения и величины всякого тела, и не исследовал ничего, что не должно было бы, согласно законам механики, достоверность которых доказана бесчисленными опытами, вытекать из столкновения тел, имеющих различную величину, фигуру или движение. Ведь никто никогда не сомневался в том, что в мире существуют тела, что они имеют разнообразные величины и фигуры и движутся различным образом, что при столкновении тела иногда дробятся, изменяют свою фигуру и размеры. Истинность этого изо дня в день подтверждается не одним каким-либо чувством, а несколькими: осязанием, зрением, слухом; наше воображение имеет об этом вполне отчетливые идеи, и наш разум постигает это вполне ясно. Этого нельзя сказать ни о какой другой вещи, воздействующей на наши чувства, например о цвете, запахах, звуках и прочем, так как каждая из этих вещей воздействует только на одно из наших чувств и запечатлевается в нашем воображении в виде одной весьма смутной идеи, почему наше мышление и не может постичь ее сущность.
Декарт претендует на универсальность своей философской системы. Но если она такова, основана на очевидных для всех предпосылках, то она не может быть новой и оригинальной. И действительно, многое роднит Декарта с древней философией, в частности, построение системы физического мира исключительно умозрительными методами. Однако во многом он оригинален, а в некоторых вопросах, например, в апелляции к независимой от опыта самоочевидности собственного мышления или в понимании бесконечности, он выступает как человек уже новой эпохи. Мы понимаем неоправданность претензии Декарта на универсальность, но мы видим также новизну и оригинальность его мысли.
Быть может, скажут, что в каждом теле я рассматриваю частицы столь мелкие, что их нельзя воспринять ни одним чувством; я знаю, что этого не одобряют те, кто принимает свои чувства за меру познаваемых вещей. Но мне кажется, что ограничивать человеческий разум только тем, что видят глаза, – значит наносить ему великий ущерб. Кто же может усомниться в том, что многие тела столь мелки, что не воспринимаются ни одним из наших чувств? Надо только рассмотреть, каковы тела, которые прибавляются с каждым разом к вещам, мало-помалу возрастающим, и каковы те, которые отнимаются у вещей, убывающих таким же образом. Мы видим изо дня в день, как растет дерево, но нельзя понять, как оно может стать больше, чем было, если не помыслить, что к его телу присоединяется некоторое иное тело. Но кто мог когда-либо воспринять посредством внешних чувств, каковы тельца, поступающие в каждое мгновение в каждую часть растущего дерева? По крайней мере те из философов, кто признает бесконечную делимость величины, должны признать и то, что частицы при делении могут стать настолько малыми, что не воспринимаются никаким чувством. Причина, по которой мы не можем воспринимать очень малые тельца, очевидна: она заключается в том, что все чувственно воспринимаемые нами предметы должны приводить в движение некоторые части нашего тела, служащие органами чувств, иначе говоря, двигать малейшие нити наших нервов; а так как каждая из этих нитей имеет известную толщину, то частицы значительно более мелкие, чем они, двигать их не в силах. Поэтому, будучи уверен в том, что всякое чувственно воспринимаемое нами тело состоит из нескольких телец, столь малых, что мы не можем их различить, ни один разумный человек, я думаю, не станет отрицать, что лучший философ тот, кто судит о происходящем в мельчайших тельцах, недоступных нашим чувствам единственно в силу своей малости, по примеру того, что происходит в телах, доступных нашим чувствам, и тем самым объясняет – как я и старался сделать в настоящем трактате – все, что есть в природе, а не тот, кто для объяснения этих вещей станет измышлять нечто, не имеющее никакого подобия с ощутимыми частицами, как, например, первая материя, субстанциальные формы и великое множество качеств, принимаемых некоторыми, хотя каждое из них познать труднее, чем те вещи, которые пытаются объяснить с их помощью.
Здесь Декарт отвечает на возражение со стороны представителей традиции эмпиризма по поводу того, что он объясняет явления с помощью вещей, в существовании которых мы не можем убедиться с помощью органов ощущений, например, гипотетических мельчайших частичек. Декарт считает, что нельзя ограничивать разум только тем, что сообщают чувства, однако при этом он вовсе не вводит никаких гипотетических понятий произвольно. Он оперирует представлением о мельчайших частицах потому, что их можно дедуцировать из очевидных предпосылок, и это позволяет объяснить окружающие вещи.
Быть может, скажут еще, что Демокрит представлял себе некоторые тельца, обладающие различной фигурой, величиной и движением, которые, соединяясь различным образом, составляют все ощутимые тела, и что тем не менее его философия всеми отвергнута. На это я отвечаю, что никто никогда не отвергал ее потому, что он предполагал рассматривать крайне малые, ускользающие от чувств частицы, которым приписывал различные фигуры, величины и движения, ибо никто не может сомневаться в действительном существовании таких телец, как уже было доказано. Отвергнута же она была потому, во-первых, что в ней предполагалась неделимость этих мельчайших телец, что я также всецело отвергаю; во-вторых, Демокрит воображал пустоту, окружающую эти тела, невозможность чего я доказал; в-третьих, он приписывал телам тяжесть, которую я отрицаю в теле самом по себе, ибо она есть качество, зависящее от взаимного отношения между несколькими телами. Было, наконец, и еще одно основание ее отвергнуть: Демокрит не объяснил, в частности, как все вещи возникли из одного столкновения телец, а если и показал это для некоторых вещей, то не все, однако, его доводы настолько связаны друг с другом, чтобы дать возможность таким же путем объяснить всю природу (по крайней мере насколько позволительно так думать на основании того, что из его воззрений сохранилось в письменном виде). А вытекают ли один из другого выводы, изложенные мною в настоящем трактате, – об этом я предоставляю судить читателю. Поскольку рассмотрение фигур, величин и движения было принято Аристотелем и всеми другими, так же как и Демокритом, и поскольку я отвергаю все, что последний предположил сверх того, так же как вообще отвергаю все предполагаемое сверх того остальными, то очевидно, что мой способ философствования имеет не больше сродства с Демокритовым, чем с каким-либо иным.
Декарт полагает, что его философия наиболее близка к философии Демокрита, поэтому считает важным выделить те пункты, в которых он с Демокритом не согласен. Этих двух философов роднит стремление построить систему физического мира на механических принципах, опираясь только на умозрение.
Еще, быть может, спросят, откуда мне известны фигуры, размеры и движения мельчайших частиц всякого тела, – некоторые из них я определил так, словно я их видел, хотя я, несомненно, не мог их воспринять посредством чувств, раз я сам признаю, что они чувственному восприятию не поддаются. На это я отвечаю: сначала я исследовал все ясные и отчетливые понятия, могущие быть в нашем разуме и касающиеся материальных вещей, и, не найдя иных, кроме понятий о фигурах, размерах и движениях и правил, согласно которым эти три вещи могут видоизменять одна другую (правила же эти суть основоположения геометрии и механики), я заключил, что всё знание, какое человек может иметь относительно природы, необходимо должно выводиться только отсюда, ибо все иные понятия, какие мы имеем о вещах чувственных, будучи смутными и неясными, не могут привести нас к познанию какой-либо вещи вне нас, а скорее могут этому препятствовать, после чего я рассмотрел все главнейшие различия, могущие встретиться в фигуре, величине и движении различных телец, недоступных чувственному восприятию лишь вследствие незначительности своих размеров, а также рассмотрел, какие чувственные действия могут быть вызваны различными способами смешения их между собой. Далее, заметив подобные действия в телах, воспринимаемых нашими чувствами, я подумал, что и они могли возникнуть из такого же столкновения неощутимых тел. Наконец, когда мне стало ясно, что никакой другой причины их возникновения в природе отыскать нельзя, я убедился в том, что то верно. В этом отношении мне многое дал пример некоторых тел, созданных человеком: между машинами, сделанными руками мастеров, и различными телами, созданными одной природой, я нашел только ту разницу, что действия механизмов зависят исключительно от устройства различных трубок, пружин или иного рода инструментов, которые, будучи соразмерны руке мастера, всегда настолько велики, что их форму и движения легко увидеть, тогда как, напротив, трубки или пружины, вызывающие действия природных вещей, обычно бывают столь малы, что ускользают от наших чувств. И ведь несомненно, что в механике нет правил, которые не принадлежали бы физике; поэтому все искусственные предметы вместе с тем и предметы естественные. Так, например, часам не менее естественно показывать время с помощью тех или иных колесиков, из которых они состоят, чем дереву приносить плоды. Вот почему, подобно часовщику, который, рассматривая не им сделанные часы, обычно в состоянии по некоторым видимым их частям судить о том, каковы остальные, невидимые для него, так и я, рассматривая действия и ощутимые частицы естественных тел, пытался узнать, каковы причины этих явлений и каковы невидимые частицы.
Декарт объясняет, каким образом он познает невидимые для восприятия вещи, и показывает, что это вполне возможно методами умственного познания. Сначала выделяются ясные понятия, к которым приводятся различные представления о материальных вещах. Этих понятий ограниченное число, и из них можно дедуцировать остальные представления. В результате удается выстроить такую упрощенную модель мира, где все сложные законы сводились бы к простым механическим. Декарт сам сравнивает научное познание мира с тем, как часовщик видит работу часов. Такая философская позиция, уподобляющая мир часовому механизму, называется механицизмом.
Могут и еще возразить, что хотя я, пожалуй, и придумал причины, которые могли бы вызвать действия, подобные тем, какие мы видим, но из этого еще нельзя заключать, что они вызываются ими в действительности. Подобно тому как один и тот же искусный мастер может изготовить несколько часов так, что и те и другие одинаково станут указывать время и внешне будут вполне подобны друг другу, хотя бы и не было никакого сходства в устройстве их колес, точно так же несомненно, что Бог владеет бесчисленным множеством средств, коими Он мог достигнуть того, что все вещи здешнего мира казались такими, какими они ныне кажутся, между тем как ум человеческий бессилен постичь, какие из этих средств Ему угодно было применить для этого. Против такого допущения я спорить не стану. Я почту себя удовлетворенным, если описанные мною причины таковы, что все действия, которые могут из них произойти, окажутся подобными действиям, замечаемым нами в мире; но я отнюдь не стану требовать ответа на вопрос, произошли ли эти явления по указанным причинам или по каким-либо иным. Я даже полагаю, что для житейских целей одинаково полезно знать как придуманные, так и подлинные причины, подобно тому как медицина и механика, как и вообще все искусства, для которых требуется знание физики, имеют своей задачей только приблизить друг к другу некоторые чувственно воспринимаемые тела настолько, чтобы в силу естественных причин возникли некоторые ощутимые действия; достигнуть же этого мы сможем с таким же успехом, если станем рассматривать следствия из некоторых придуманных причин, хотя бы и ложных, как если бы они были истинными, раз эти следствия предполагаются одинаковыми, поскольку они касаются ощутимых действий. И чтобы кто-нибудь не подумал, будто Аристотель хотел сделать больше, сам он ясно свидетельствует в первой книге своей «Метеорологики», в начале 7-й главы, о том, что относительно не воспринимаемых чувствами вещей он полагает их доказанными настолько, насколько того разумно требовать, если он показывает, что они могут быть такими, какими он их объясняет.
Декарт отвечает на возможное возражение о произвольности придуманных им причин, которые порождают наблюдаемые вещи. И действительно, одна и та же вещь может быть вызвана разными причинами, поэтому такой произвол в объяснении у Декарта имеет место. Однако он обращает это обстоятельство себе на пользу. Он говорит, что Бог мог сотворить этот мир таким, что явления в нем могут объясняться разными причинами. И если выявление причины позволяет нам правильно выстроить знание об окружающем мире, то этим оно уже оправдано. Таким образом, допуская гипотетический характер причин, в соответствии с которыми Декарт объясняет явления мира, он избегает конфликта с позицией церкви.
Однако, чтобы не умалять истину, предполагая ее менее достоверной, чем она есть, я буду различать два вида достоверности. Первая называется моральной, т. е. достаточной для того, чтобы управлять нашими нравами, или равной достоверности вещей, в которых мы обычно не сомневаемся, когда речь идет о правилах нашего поведения, хотя и знаем, что в смысле абсолютном эти правила, может быть, и неверны. Так, например, люди, никогда не бывавшие в Риме, не сомневаются, что этот город в Италии, хотя могло бы статься, что все, кто им об этом сообщил, обманывали их. Или, если кто-либо, желая разгадать написанный обыкновенными буквами шифр, станет читать В всюду, где стоит А, и С всюду, где стоит В, и так последовательно поставит на место каждой буквы следующую за ней по алфавиту и при этом, читая, найдет имеющие смысл слова, он не будет сомневаться, что открыл ключ к шифру, хотя и не исключена возможность, что писавший вложил совершенно иной смысл, придав каждой букве иное значение. Однако это был бы такой исключительный случай, особенно если в шифре много слов, что он не кажется морально вероятным. Если принять во внимание, как много очевидных истин выведено относительно различных свойств магнита, огня и всех прочих вещей в мире, и притом выведено из весьма небольшого числа причин, предложенных мною в начале настоящего трактата, то, если даже вообразить, что я их предложил наудачу и помимо убеждений разума, останется столько же оснований считать их истинными причинами всего мною выведенного, сколько имеется оснований полагать, что найден ключ к шифру, когда из значения букв, принятых произвольно, получается определенный смысл. Ибо число букв в алфавите значительно превосходит число изложенных мною первопричин, и обычно в шифр не вводится столько слов или хотя бы букв, сколько различных следствий я вывел из этих первопричин.
Декарт выделяет два вида достоверности: моральную, или вероятностную, и более чем моральную, которая с необходимостью утверждает определенное знание. Моральная достоверность – это убеждение в чем-либо на основе опыта, традиций или применимости на практике. Например, если человек разгадал шифр, то успех чтения текста убеждает его в правильности подобранного ключа, хотя остается вероятность, что текст может быть прочитан и иным способом. Как считает Декарт, открытые им законы природы позволяют описывать окружающие явления и вещи. Поэтому даже если бы он их не обосновал на самоочевидных предпосылках разума, то и в этом случае они обладали бы моральной достоверностью.
Другой вид достоверности получается тогда, когда мы думаем, что вещь не может быть иной, чем мы о ней судим. Такого рода уверенность основана на несомненном метафизическом положении, что Бог – всеблагий источник истины и что раз мы созданы Им, то способность отличать истинное от ложного, которую Он нам даровал, не может вводить нас в заблуждение, если только мы правильно ею пользуемся и она с очевидностью нам доказывает истинность чего-либо. Такова достоверность математических доказательств; мы ведь ясно видим, что невозможно получить от сложения двух или трех нечто большее или меньшее пяти, невозможно, чтобы в квадрате было три стороны, и т. п. Достоверность эта также простирается на наше познание о существовании в мире тел – по причинам, изложенным в начале второй части. Далее, она простирается на все вещи, доказуемые относительно этих тел на основании начал математических или столь же очевидных и достоверных, как математические. В их число, как мне кажется, нужно включить и доказательства, приведенные мною в настоящем трактате, хотя бы главнейшие и наиболее общие из них. Я надеюсь, что они действительно будут приняты теми, кто рассмотрит их так, что ясно увидит всю составленную мною цепь выводов и убедится, как очевидны все начала, какими я пользовался, особенно если поймет, что ни один предмет мы не можем ощутить иначе, чем посредством какого-либо местного движения, возбуждаемого этим предметом в наших нервах; а подобного рода движение не может быть возбуждено в наших глазах неподвижными звездами, если не произойдет некоторого движения в них самих и во всей материи, находящейся между ними и нами. Отсюда с полной очевидностью следует, что небеса должны быть текучи, иначе говоря, должны состоять из мельчайших частиц, движущихся отдельно одна от другой, или что по меньшей мере в них должны иметься такие частицы. Ибо все, о чем можно сказать, что это мое предположение (и что изложено в § 46 III части) может быть сведено к одному тому, что небеса текучи. Таким образом, если один этот пункт признать достаточно доказанным всеми действиями света и последовательностью всех объясненных мною вещей, то необходимо, на мой взгляд, также признать, что я математическим методом доказал все мною изложенное (или по меньшей мере наиболее общее, относящееся к строению неба и Земли), притом именно так, как мною изложено, ибо я тщательно отметал как сомнительное все, что казалось мне таковым.
Другой род достоверности, который превосходит моральную, исключает возможность иного понимания. Например, математическая достоверность предполагает только один возможный вариант ответа. Сам Декарт утверждает, что он выводит свое знание о мире из метафизической достоверности, основанной на убеждении, что Бог – всеблагой источник истины.
Здесь Декарт противоречит сказанному ранее о том, что он объясняет явления мира на допущении эволюционного развития как на гипотетическом, а не на достоверном знании. Однако прошлое его утверждение было компромиссным и не отражало его подлинной позиции, о чем свидетельствует его рассуждение о достоверности в данном параграфе. В связи с этим стоит обратить внимание на деталь, которая может оказаться ключевой. И в этом параграфе, и во многих других Декарт утверждает, что первичную достоверность усматривает в бытии Бога, и на этом основании выстраивает все остальное знание. Из его слов мы вправе сделать вывод, что для него бытие Бога является первичной очевидностью точно так же, как для человека средневековой эпохи. Однако в самом начале данного трактата первичной очевидностью Декарт находит вовсе не Бога, а себя как мыслящего и существующего субъекта, и уже на основании этого приходит к усмотрению бытия Бога. И действительно, такой подход характерен для новой эпохи, представителем которой был Декарт.
Поэтому разногласие в изложении может быть вызвано тем, что вначале он дедуцирует бытие Бога из непосредственной очевидности субъекта, а в дальнейшем ориентируется на читателя, для которого привычнее мыслить первично очевидным именно бытие Бога.
Тем не менее, не желая полагаться слишком на самого себя, я не стану ничего утверждать; все мною сказанное я подчиняю авторитету католической церкви и суду мудрейших. Я даже не желал бы, чтобы читатели верили мне на слово, я прошу их лишь рассмотреть изложенное и принять из него только то, в чем они и будут убеждены ясными и неопровержимыми доводами разума.
Несмотря на скромное заявление в последнем параграфе, Декарт выдвинул ряд принципиально новых идей. В теории познания наиболее важными идеями являются методическое сомнение и обоснование самоочевидных предпосылок познания, а в учении о мире – идея научных законов, которым должны подчиняться все физические явления и процессы.