Правило XIII

Когда мы хорошо понимаем вопрос, нужно освободить его от всех излишних представлений, свести его к простейшим элементам и разбить его на такое же количество возможных частей посредством энумерации

Несовершенный вопрос может быть сведен к совершенному, сложный вопрос может быть сведен к простому по форме. Для этого его следует разложить на более простые вопросы и очистить от излишних представлений. Совершенный вопрос отличается от несовершенного тем, что он определен настолько, что не включает в себя ничего лишнего, помимо того неизвестного, которое отыскивается на основе уже данного.

Вначале нужно понять, в связи с чем возникает вопрос, то есть, что, собственно, неизвестно. Затем нужно как-то обозначить неизвестное посредством чего-то, что известно. Например, в вопросе о неизвестной природе магнита неизвестное фиксируется с помощью слов «природа» и «магнит».

Мы уподобляемся диалектикам лишь в том отношении, что как они при обучении формам силлогизмов предполагают их термины или материал уже известными, так и мы требуем здесь прежде всего, чтобы вопрос был в совершенстве понят. Но мы не различаем подобно им двух крайних и одного среднего терминов, а рассматриваем всю эту вещь таким образом: во-первых, во всяком вопросе необходимо должно быть налицо некоторое неизвестное, ибо иначе вопрос бесполезен; во-вторых, это неизвестное должно быть чем-нибудь отмечено, иначе ничто не направляло бы нас к исследованию данной вещи, а не какой-нибудь другой; в-третьих, вопрос должен быть отмечен только чем-нибудь известным. Все эти условия предъявляются также и к неполным вопросам. Например, если нас спрашивают, какова природа магнита, то смысл, вкладываемый нами в эти два слова «магнит» и «природа», есть известное, которое и направляет нас к разрешению этого вопроса, а не какого-нибудь другого. Но, кроме того, для полноты вопроса желательно, чтобы он был строго определенным, благодаря чему мы не отыскивали бы ничего сверх того, что может быть выведено из данных понятий; например, если кто-нибудь меня спросит, какое заключение можно сделать о природе магнита исключительно на основании тех опытов, которые приписывает себе Гильберт, будь они верными или неверными, или когда мне задается вопрос, что я могу сказать о природе звука, лишь исходя из того, что струны А, В и С дают одинаковый звук и из них струна В в два раза толще, чем А, но не длиннее ее и натянута гирей в два раза более тяжелой, струна С не толще, чем А, но только в два раза длиннее и в то же время натянута гирей в четыре раза более тяжелой, и т. д. Из этих примеров легко понять, как все неполные вопросы могут быть приведены к полным, что мы объясним более подробно в своем месте, а кроме того, выясняется, как можно соблюдать это правило, для того чтобы отстранить от хорошо понятой трудности все излишние представления и свести ее к тому, чтобы заниматься уже обдумыванием не того или иного предмета, но только взаимным сопоставлением величин. Ибо, например, после того, как мы приняли решение исследовать лишь тот или иной опыт над магнитом, для нас уже совсем не будет трудным мысленно отвлечься от всех прочих опытов.

Кроме того, добавим, что нужно приводить трудность к простейшим положениям именно по правилам V и VI и расчленять ее по правилу VII. Исследуя, например, на основании многих опытов магнит, я должен последовательно продумывать каждый из этих опытов по отдельности. Подобным же образом, изучая природу звука, как об этом была уже речь выше, я должен по отдельности сравнивать друг с другом струны А и В, затем А и С и т. д., чтобы таким путем охватить их потом все достаточной энумерацией. Эти три правила являются единственными из тех, которые чистый интеллект должен соблюдать по отношению к терминам тех или иных положений, прежде чем он приведет нас к последнему решению, если у нас недостает умения пользоваться одиннадцатью следующими правилами. Как производятся все эти действия, выяснится в третьей части этого трактата. Впрочем, под вопросами мы разумеем все, в чем отыскивается истинное или ложное, и, для того чтобы определить, что мы сумеем сделать в каждом из них, нужно перечислить их различные виды.

Объяснив, как на основе предшествующих правил можно преодолевать затруднения путем приведения вопроса к простой форме, Декарт переходит к объяснению вопросов в зависимости от того, отыскиваем ли мы неизвестные вещи на основании слов, либо причины на основании действий, либо действия на основании причин, либо целое или другие части на основании частей.

Мы уже сказали, что только в интуиции вещей, безразлично, простых или сложных, нет места заблуждению. В этом смысле последние не могут быть названы вопросами, но они тотчас же принимают это название, как только мы решаем вынести относительно них какое-либо определенное суждение. Конечно, мы относим к числу вопросов не только те вопросы, которые нам задают другие, но вопросом является и само незнание (ignorantia), или, вернее, сомнение Сократа, когда, впервые обратившись к нему, он начал исследовать, действительно ли он сомневается во всем, в чем он и убедился.

Исследуем же мы или нечто по посылкам, или причины по следствиям, или следствия по причинам, или по частям целое, а также и другие части, или, наконец, множество вещей по всем этим вещам вместе.

Мы говорим, что нечто исследуется по словесным посылкам всякий раз, когда трудность заключается в неясности языка. Сюда относятся не только все загадки, такие, например, как загадка о сфинксе, в которой сначала говорится, что нечто – четвероногое животное, затем – двуногое и после этого, наконец, трехногое, или загадка о рыбаках, которые, стоя на берегу, снабженные удилищами и крючками для рыбной ловли, говорят, что у них нет больше рыб, которых они изловили, но зато есть те, которых они не могли изловить; кроме этих вопросов, большая часть вопросов, являющихся предметом споров ученых, почти всегда относится к числу словесных. Однако не следует придерживаться такого плохого мнения о великих умах, что будто они плохо понимают вещи всякий раз, когда не могут объяснить их в ясных терминах. Например, когда они называют местом поверхность окружающего тела, то они имеют совсем не ложную идею, а только злоупотребляют словом «место», означающим в общеупотребительном смысле ту простую и самоочевидную вещь, благодаря которой говорится, что предмет находится здесь или там, вещь, всецело заключающуюся в известном отношении предмета, о котором говорится, что он находится в некотором месте, к внешним частям пространства, ту вещь, которую иные, видя название «место» замененным «окружающей поверхностью», неудачно называют внутренним где, и т. п. Эти словесные вопросы встречаются столь часто, что если бы философы всегда соглашались в значении слов, то почти все их споры прекратились бы.

Причины по следствиям отыскиваются всякий раз, когда относительно какой-либо вещи пытаются узнать, действительно ли она существует или какова она…

Впрочем, поскольку, в то время как нам предлагается разрешить тот или иной вопрос, мы часто оказываемся не в силах определить с первого взгляда, к какому роду вопросов он относится и нужно ли исследовать нечто по словесным посылкам или причины по следствиям и т. п., постольку мне кажется излишним в этом отношении входить в большие подробности, ибо будет короче и полезнее рассмотреть по порядку все, что нужно сделать, для того чтобы прийти к решению любой задачи. Таким образом, если задается какой-либо вопрос, то прежде всего необходимо стараться отчетливо уяснить себе, что им отыскивается.

В самом деле, иные так спешат в исследовании положений, что занимаются их разгадкой со спутанным умом, прежде чем узнают, по каким признакам они заметят искомую вещь, если она им случайно встретится. Такие исследователи не менее глупы, чем тот мальчуган, который, будучи послан куда-либо своим хозяином, так старается угодить, что бросается бежать, прежде чем получит поручение, даже не зная, куда ему прикажут идти.

Но если во всяком вопросе и должно быть налицо что-нибудь неизвестное, иначе вопрос был бы бесцелен, то тем не менее само это неизвестное должно быть обозначено настолько определенными условиями, чтобы для нас было совершенно необходимо исследовать именно эту вещь, а не какую-либо другую. Таковыми являются все те условия, о которых мы говорили, что исследованием их нужно заняться в первую очередь. Для этого необходимо, чтобы мы обратили острие ума на отчетливую интуицию их, тщательно исследуя, до какой степени искомое неизвестное определяется каждым из них; ведь человеческий ум обыкновенно подвергается двоякого рода заблуждению: или он захватывает больше, чем дано для определения какого-либо вопроса, или же, наоборот, что-нибудь упускает.

Нужно остерегаться допущений большего и более точного, нежели то, что нам дано, особенно в загадках и других хитроумных вопросах, имеющих целью сбить с толку рассудок, а также иногда и в вопросах другого рода, для решений которых подставляется нечто в качестве достоверного, убеждающее нас не в силу каких-либо истинных оснований, но в силу застарелых мнений. Так, например, в загадке сфинкса не нужно думать, что название «нога» означает настоящую ногу животного, а нужно подумать, не может ли оно прилагаться к какой-либо другой вещи, как это и действительно имеет место в отношении рук ребенка и палки старика, ибо старики пользуются при хождении палкой, а дети руками как бы в качестве ног. Таким же образом и в загадке о рыбаках нужно остерегаться, чтобы представление о рыбах настолько не овладело нашим умом, что помешало бы нам вспомнить о тех животных, которых бедняки часто помимо их желания носят с собой повсюду и, изловивши их, бросают. Аналогичный пример, когда нас спрашивают и об устройстве некогда виденной нами вазы с колонной, возвышающейся посередине ее и поднимающей статую Тантала в позе человека, который хочет пить. Вода, налитая в эту вазу, спокойно держится в ней до тех пор, пока не поднимется до такой высоты, что может попасть в рот Тантала, но едва она достигает уст несчастного, как тотчас же вытекает вся. С первого взгляда именно кажется, что сущность всего этого сооружения заключается в постановке фигуры Тантала, которая, однако, в действительности совершенно не определяет вопроса и является лишь дополнением. Вся же трудность заключается в том, чтобы понять, как устроена ваза, из которой вся вода тотчас же вытекает, как только она достигает определенной высоты, а никак не раньше. Точно так же, наконец, если на основании всех тех наблюдений, которые мы сделали над звездами, мы пытаемся что-нибудь узнать об их движениях, то не нужно подобно древним легкомысленно допускать, что Земля неподвижна и помещается в центре Вселенной, потому что так нам казалось с детства, но здесь необходимо прибегнуть также к сомнению, для того чтобы рассмотреть потом, какое достоверное суждение мы можем вынести по этому вопросу, и т. д.

Не обдумав какого-либо условия, требующегося для определения вопроса, выражено ли оно в самом вопросе или его можно понять каким-либо иным способом, мы всякий раз делаем упущения, например когда мы отыскиваем вечное движение, но не то, которое встречается в природе, вроде движения звезд или течения рек, а изобретенное человеком. Иной (это изобретение многие считают возможным, принимая во внимание, что Земля вечно вращается вокруг своей оси, а магнит содержит в себе все свойства Земли) надеется создать вечное движение, приладив камень так, чтобы он вращался по кругу или сообщал свое движение железу со всеми своими прочими достоинствами. Но если бы даже это ему и удалось, то он все же не создал бы искусственного вечного движения, а воспользовался бы только тем, что уже существует в природе, подобно тому, как если бы он установил на речном потоке колесо таким образом, чтобы оно находилось в постоянном вращении. Следовательно, он упускает условие, необходимое для определения вопроса, и т. д.

Когда вопрос достаточно понятен, необходимо тщательно рассмотреть, в чем заключается его трудность, дабы, освободив данную трудность от всего постороннего, мы легче могли разрешить этот вопрос.

Но для того чтобы знать, в чем состоит та трудность, которая в нем заключается, не всегда достаточно только понять самый вопрос. Кроме этого, нужно еще обдумать все, что составляет его сущность, так, чтобы всякий раз, когда встретится какая-либо вещь, которую можно легко найти, отбросить ее в сторону и в освобожденном таким образом предложении оставить только то, что нам неизвестно. Так, например, в вопросе с вазой, описанном немного выше, нам нетрудно понять, как должна быть устроена ваза с колонной посередине, с нарисованной на ней птицей и т. д. Отстранивши все это как несущественное для вопроса, мы обнажаем в нем трудность, заключающуюся в исследовании того, каким образом происходит то, что вода тотчас же вытекает вся, как только она достигает определенной высоты.

Итак, мы говорим, что особенно важным действием здесь является рассмотрение по порядку всего содержания данного положения, при котором нужно отстранять все, что нам не кажется очевидно полезным, удерживать все необходимое и откладывать для более тщательного исследования все сомнительное.

Декарт показывает, что поиск ответа на вопрос начинается с анализа его самого и средств познания. Сведение вопроса к простоте и совершенной форме позволяет понять природу затруднения и выпрямляет путь познания.

Надо сказать, что декартовский принцип приведения вопроса к совершенной форме, отбрасывая все лишнее, что не касается прямого вывода из данных, также представлен. Речь идет об абстрагировании – отвлечении всех тех свойств предмета, которые выходят за пределы конкретной области науки, в рамках которой поставлен вопрос. Например, если мы описываем яблоко, то абстрагируемся от того, что оно вкусное, как и от прочих его свойств. Декартовский принцип сведения вопроса к простоте реализуется в науке с помощью идеализации. Идеализация предполагает, что и сам предмет, и его условия мы рассматриваем в идеальном виде, который не существует в реальности. Например, если мы с помощью физики объясняем падение яблока, то описываем, как яблоко в качестве идеального физического тела и Земля в качестве такого же тела взаимно притягиваются по закону всемирного тяготения в идеальных условиях – без учета бесконечного количества факторов, которые влияют на их взаимодействие в реальных условиях.