Глава 40. Германская судьба, Германская вина

Вторая мировая война закончилась для Германии полным поражением, нищетой и разрухой. В майские дни 1945 года Германия представляла собой груду развалин, и державы-победительницы вывозили из поверженной страны все ценное.

Немцы голодали. Выживали те, кто спекулировал на черном рынке, кто шел в услужение оккупационным властям, и те, кто продавал своих жен и дочерей; в поверженной Германии невиданно расцвела проституция.

Освобождение от фашизма – это была только половина дела. Немцам предстояло освободиться от самих себя. Потому что они сами избрали Гитлера и поклонялись ему, воевали и убивали людей, грабили Европу и пользовались награбленным. Немцам предстояло начинать новую жизнь не просто на развалинах, а на развалинах духовных и моральных.

17 октября 1945 года главнокомандующий американскими войсками в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр, будущий президент Соединенных Штатов, обратился к немцам:

«Немецкий народ должен понять, что для того, чтобы пережить трудную зиму, он должен избавиться от духа стадности, которым был охвачен двенадцать лет при Гитлере. Германия должна стать страной мирного труда, в которой отдельный человек способен реализовать свою инициативу, – или в Германии не будет будущего…

Денацификация и демилитаризация уже проводятся. Но милитаризм должен быть выкорчеван из немецкого образа мыслей. Немецкий народ должен сам уничтожить опасные зародыши своей философии…»

Неизвестно, как развивалась бы Западная Германия, если бы оккупационные власти не запретили нацистскую идеологию и буквально не заставили немцев встать на путь осознания собственной вины.

«Державы-победительницы, – писал выдающийся немецкий философ Карл Ясперс, – сказали нам: немецкий народ не должен быть уничтожен. Это значит, что нам дан шанс. Немецкий народ следует перевоспитывать. Задача заключается в том, чтобы строить нашу немецкую жизнь на основе правды».

Многим не хотелось ни слышать, ни признавать этого. Но им пришлось услышать, что немецкий народ несет ответственность за то, что он подчинился Гитлеру, за все преступления нацистского режима. Каждый, кто, видя несправедливость, издевательства, мучения, которым подвергали других людей, ничего не сделал, чтобы их спасти, – виновен.

Именно такая постановка вопроса о вине определила духовный климат Федеративной Республики. Неприятие нацистского прошлого стало темой обязательного школьного обучения. Именно поэтому Западная Германия, мучительно рассчитываясь с фашистским прошлым, стала в послевоенные годы подлинно демократическим государством. Это было совсем не просто – не только преодолеть груз двенадцати лет нацистского режима, но и отказаться от более глубоких традиций, например от прусского милитаризма, презрения и неуважения к либеральным идеям. Западные немцы воспитали в себе терпимость и уважение к чужому мнению, освоили то, что им так трудно давалось, – культуру спора, общественной дискуссии.

В ФРГ началась долгая и тяжелая очистительная работа, избавление от расовых и национальных мифов. Это позволило отказаться от того, что называют «авторитарным характером», присущим немцам. В немецкой жизни появилось такое понятие, которое прежде было невозможно: гражданское неповиновение.

Пока политики создавали демократическое правовое государство, писатели, публицисты и философы сыграли ключевую роль в моральном и духовном перевоспитании общества. Они помогали немцам понять, какую страшную ошибку те совершили, доверив свою судьбу авантюристу и демагогу с его простыми рецептами создания великой державы.

Расцвет Федеративной Республики как успешного демократического государства не был делом одного года. Никто не преподнес немцам их благополучие в подарок. Это во многом результат долгих лет тяжелой работы ответственных политиков и деятелей культуры. Они полемизируют с теми, кто предлагает забыть о неприятном прошлом или твердит, что лагеря и убийства – измышления врагов. Забыть хочется многим – и тем, кто в этом участвовал, и тем, кому хотелось бы видеть историю родной страны безупречной и достойной.

Весной 1995 года в Германии появилась организованная Гамбургским институтом социальных исследований выставка «Я сражался на Восточном фронте». Выставка, показывавшая преступления вермахта, путешествовала по всей стране. Фотографии, документы, военные приказы, письма с фронта опровергали внедрявшееся в сознание многих представление о том, что вермахт не причастен к варварским преступлениям нацистской Германии. Неоспоримый факт: солдаты, носившие немецкую военную форму, виновны в массовых убийствах.

Экспозицию попытались уничтожить – подложили бомбу. Взрыв подтвердил, что рано подводить черту под прошлым и считать, что с историей уже все ясно. На эту выставку многие были обижены. Вдовы и дети погибших солдат вермахта, их боевые товарищи жаловались, что страна не чтит своих сыновей, отдавших жизнь за родину. Они писали в газетах: солдаты не были преступниками, преступления совершали СС и гестапо.

Выставку организовал тогдашний министр культуры ФРГ Михаэль Науманн. У него были личные основания для того, чтобы ненавидеть нацистских генералов. Он был ребенком, когда его отец погиб под Сталинградом. Он винит командующего 6-й армией генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса в том, что в безнадежной ситуации тот не сдался русским раньше и тем самым не спас жизнь его отца. Паулюс знал, что войска обречены, но продолжал воевать. Гитлер был далеко, командующий окруженной 6-й армией мог принять решение сам. И люди погибали из-за того, что один человек не смел принять необходимое решение.

В 1999 году выставку закрыли, чтобы расширить экспозицию. Но спор продолжился. Это спор между теми, кто считает, что восемнадцать миллионов солдат и офицеров вермахта просто выполняли приказы, и теми, кто, как министр Науманн, полагает, что вермахт тоже был преступной организацией. Доказательства представлены самой историей и историками. Вот один лишь пример.

В апреле 1941 года Гитлер напал на Югославию и Грецию, чтобы обеспечить безопасность юго-восточного фланга при наступлении на Советский Союз.

Югославия была поделена. В Сербии ввели оккупационное управление, разместили несколько дивизий. Но уже летом сорок первого началось партизанское движение под руководством Иосипа Броз Тито. За несколько недель оно распространилось по всей стране.

«Пространства слишком велики! Используемые войска слишком слабы!» – говорилось в отчаянном призыве оккупационного командования о помощи. Шеф немецкой оккупационной администрации в Сербии группенфюрер СС Харальд Турнер докладывал в Берлин, что «имеющиеся здесь войска оказались совершенно не подготовленными к борьбе в местных условиях против восставших элементов».

Служба безопасности вместе с полицией тоже не справлялись с партизанами: «Карательные меры в ответ на диверсии против германского вермахта – когда расстреляли или публично повесили тысячу коммунистов и евреев, сожгли дома бандитов, даже целые деревни – не смогли сдержать нарастающее вооруженное восстание».

Верховное командование вермахта отклонило просьбу Харальда Турнера прислать несколько полицейских батальонов и дополнительные подразделения службы безопасности – они были необходимы для карательных акций на советской территории. Генерал-фельдмаршал Кейтель именем фюрера уполномочил вести борьбу с партизанами армейские части.

Командующим частями вермахта был назначен генерал пехоты австриец Франц Бёме. До присоединения Австрии к рейху он был начальником военной контрразведки австрийского министерства обороны. В благодарность за услуги, оказанные нацистам, Гитлер произвел Бёме в генералы. Перед ним поставили задачу «восстановить порядок любыми средствами».

Для начала необходимо было создать образ врага и подготовить войска к кровавой задаче. Бёме подписал приказ, в котором напомнил о «реках германской крови, пролитой в 1914 году из-за коварства сербов». Он призвал своих солдат «отомстить за наших убитых». 2 октября 1941 года Бёме приказал «за двадцать одного убитого солдата вермахта расстрелять две тысячи сто заключенных из концлагерей Щабача и Белграда».

Через неделю он распорядился «арестовывать подозрительных мужчин из числа местного населения, а также всех евреев и цыган и расстреливать их в соотношении сто за каждого убитого солдата вермахта и пятьдесят за раненого». Таким образом генерал пытался лишить партизан опоры среди местного населения, которое должно было расплачиваться за каждую успешную партизанскую акцию. Евреи и цыгане уже были отправлены в концлагеря, их проще всего было превратить в заложников.

Карательные команды сформировали не из эсэсовцев и полевой жандармерии, а из обычных солдат вермахта. Сохранились документы, подписанные армейскими офицерами. Вот отчет, составленный 13 октября 1941 года командиром роты обер-лейтенантом Липе, полевая почта № 26537:

«1. Задача. 8 октября был получен приказ о расстреле 2200 евреев, находившихся в лагере в г. Белграде.

2. Траспортировка. Доставка и охрана заключенных осуществлялась армейскими частями. Автомобили были предоставлены полевой комендатурой Белграда. Транспортировка солдат осуществлялась боевыми автомашинами.

3. Место исполнения.

9 октября – лес примерно в двенадцати километрах к северо-востоку от Ковина (окрестности Панчева).

11 октября – окрестности стрельбища по дороге в Ниш.

4. Киносъемки. Осуществлялись ротой пропаганды „S“.

5. Медицинское сопровождение. Обер-врач д-р Гассер, полевая почта № 39107, санитарный унтер-офицер Бенте, полевая почта № 26557.

6. Исполнение. После тщательной разведки местности и подготовки первый расстрел был произведен 9 октября.

Заключенные были взяты из лагеря в половине шестого утра. Выдача лопат и прочего рабочего инвентаря позволила создать впечатление подготовки к исполнению трудовой повинности. Каждая автомашина охранялась только тремя солдатами, чтобы по количеству охраны не могло возникнуть предположений о действительной цели акции.

Настрой заключенных во время транспортировки и подготовки был хорошим. Они были рады тому, что их забрали из лагеря, поскольку, по их словам, размещение их там было неудовлетворительным. Заключенных заняли на работах в восьми километрах от места расстрела и подвозили по мере необходимости.

Расстрел производился из винтовок с расстояния двенадцать метров. Для расстрела каждого заключенного согласно приказу были выделены по пять стрелков. Кроме того, в распоряжении врача находились два солдата, которые по указанию врача вызывали смерть выстрелами в голову. Ценности и излишние вещи изымались под наблюдением и позднее были переданы полиции безопасности и национально-социалистической благотворительной организации.

Двое пытались бежать и были расстреляны на месте. Некоторые выражали свое мировоззрение тем, что провозглашали здравицы Сталину и России. Расстрел был закончен в 18.30. Особых происшествий не отмечено. Части отошли на место расквартирования удовлетворенные…»

Как следует из отчета, солдаты получили удовлетворение, расстреливая людей. Это впечатление подтверждается приказом начальника штаба группы войск, в котором он выражал недовольство тем, что «военнослужащие расквартированных в Сербии войск все более подробно описывают боевые действия и германские карательные меры (массовые казни) в отправляемой на родину почте. Часто даже прилагаются фотографические снимки сцен казни».

Организованная с немецкой аккуратностью и педантичностью машина уничтожения работала без сбоев и на полных оборотах. За две недели армейские части расстреляли девять тысяч заложников. Количество казней и число жертв стало сложно подсчитывать. Оккупационная администрация не поспевала за расстрельными командами. Чтобы восстановить «бюрократию массовых казней», оперативное управление штаба группы войск распространило в войсках печатные формуляры, в которых на машинке следовало только впечатать дату, «карательную меру», число казненных и номер исполнившей акцию воинской части.

Поначалу армейские офицеры советовались с профессионалами из службы безопасности. Потом совершенно самостоятельно справлялись с палаческой работой.

Вот еще один отчет, составленный 1 ноября 1941 года обер-лейтенантом Вальтером:

«По соглашению с управлением СС я вывез отобранных евреев и цыган из лагеря в Белграде. Грузовики полевой комендатуры № 599, предоставленные в мое распоряжение, оказались совершенно неприемлемыми по двум причинам:

1. Управлялись гражданскими лицами. Таким образом, не обеспечивалась секретность.

2. Все были без крыши и брезента, так что население города видело, кого мы везли на машинах и куда мы ехали. Перед лагерем собрались жены евреев, которые плакали и кричали при нашем отъезде.

Место, на котором производился расстрел, очень благоприятно. Оно находится к северу от Панчева. Откос настолько крут, что человек с большим трудом может взобраться на него. Напротив откоса расположена болотистая местность, за ней река. При паводке (как это было 29 октября) вода почти достигает откоса. Таким образом, попытку побега заключенных можно предотвратить силами очень небольшого числа солдат. Кроме того, благоприятным является песчаный грунт, что позволяет легко вырыть ямы и таким образом сократить время акции.

Примерно в полутора километрах от выбранного места заключенных высадили из машин, дальше они шли пешком. Грузовики с гражданскими водителями были немедленно отправлены обратно, чтобы оставить им как можно меньше оснований для подозрений. Затем из соображений безопасности и секретности я приказал блокировать дорогу для всего транспорта.

Место казни прикрывалось тремя легкими пулеметами и двенадцатью бойцами:

1) от попыток побега заключенных;

2) для самообороны на случай возможного нападения сербских банд.

Рытье ям занимает самое большое количество времени – в то время как сам расстрел происходит очень быстро (сто человек за сорок минут).

Вещи и ценные предметы были собраны предварительно и вывезены на моем грузовике. Вынужден признать, что цыгане кричат, вопят и постоянно находятся в движении, уже будучи на месте расстрела. Некоторые даже прыгали перед залпом в яму и пытались притвориться мертвыми.

Сначала на моих солдат ничто не производило впечатления. На второй день стало заметно, что у некоторых сдают нервы, если расстрелы производятся в течение длительного времени. Мои личные наблюдения: во время расстрела никакого душевного волнения не испытываешь. Однако волнение появляется, когда в конце дня начинаешь в спокойной обстановке размышлять над этим».

Вслед за мужчинами последовали женщины и дети. В декабре сорок первого уничтожили шесть тысяч еврейских женщин и детей в концлагере под Белградом под тем предлогом, что «все они были агентами партизанских банд».

Начальник немецкой военной администрации Турнер писал своему приятелю из СС: «Расстрелы необходимы, чтобы показать, что значит нападать на германского солдата. Кроме того, таким образом быстрее всего решается еврейский вопрос. Собственно говоря, неправильно, что за убитых немцев расстреливают евреев. Но они уже были у нас в лагере, да и, в конце концов, они тоже сербские граждане и должны исчезнуть…»

В марте сорок второго в лагерь прибыла техническая новинка – душегубка, автомобиль с газовой камерой. За несколько недель удушили газом всех заключенных лагеря.

Шеф военной администрации Турнер доложил в Берлин: «Сербия – единственная страна, в которой решены еврейский и цыганский вопросы».

Уничтожив в концлагерях евреев и цыган, взялись за остальное сербское население. Генерал пехоты Франц Бёме «наводил порядок» в Сербии с сентября по декабрь сорок первого. За это время расстреляли около тридцати тысяч сербов. После войны дело бывшего генерала Бёме рассматривал американский военный трибунал. Не дожидаясь приговора, он покончил с собой в камере.

Никто из солдат или офицеров вермахта не возмутился участием в расстрелах гражданского населения. Люди, надевшие форму немецкой армии, замарали и опозорили свою честь. Немецкая армия нисколько не препятствовала преступлениям нацизма на оккупированных территориях. Напротив, вермахт стал надежным приводным ремнем партии.

Роль вермахта вышла далеко за рамки пособничества в массовых убийствах. Легенда о «чистом и ни о чем не подозревавшем вермахте, который только исполнял свой долг», в то время как СС, полиция и служба безопасности осуществляли казни, исчерпала себя. Немецкая армия стала частью гитлеровской программы уничтожения мирного населения.

В 2001 году выставка «Я сражался на Восточном фронте» вновь открылась, подкрепленная новыми документами и материалами. Она доказывает: всякий, кто сражается под подлыми знаменами, сам становится преступником. Он может потом утешать себя и оправдываться – я-то был честен, я просто исполнял приказы, я ничего плохого не делал. Но и он опозорен. Он тоже в этом участвовал.

Эти исторические споры будут продолжаться еще очень долго. Не только в Германии, но и в России, которая тоже не в ладах с собственным прошлым. Вообще говоря, это споры не только о прошлом – они о настоящем и будущем.

К шестидесятилетию поражения Третьего рейха в Германии появился фильм о последних днях Гитлера, который можно увидеть и в нашей стране (в российском прокате он называется «Бункер»). В основе фильма книги историка Иоахима Феста и последней секретарши фюрера Траудль Юнге. Компетентность профессора истории в сочетании со свидетельствами современницы – все это обещало полную правду.

Но почти все в фильме увидено невинными глазами милой и обаятельной Траудль. И Гитлер предстает перед зрителем приветливым и любезным хозяином. И немецкие солдаты отстаивают Берлин от врага так отчаянно, что зрители желают им победы. Но самой большой ошибкой фильма немецкие кинематографисты и критики назвали другое. На экране бесконечно и бессмысленно гибнут сотни солдат, генералы пускают себе пулю в лоб, и зрители видят, как падают тела с пулевыми отверстиями, как юный боец фольксштурма убивает свою подругу, а затем и самого себя.

Все можно увидеть в фильме, но только не смерть фюрера. Она происходит за закрытой дверью. Как Гитлер отворачивается, когда подыхает его собака Блонди, так камеру отводят и когда умирает фюрер. Траудль намазывает геббельсовским детям бутерброды, и тут раздается выстрел. Потом все открывают дверь и смотрят.

Но зрители не видят того, что видят они. Все в ужасе и печали отводят глаза. Камера фиксирует тысячи мертвых, но фюрера нам мертвым не показывают. Его вытаскивают завернутого в одеяло и бросают. То есть наблюдать за гибелью прочих граждан рейха – сколько угодно. Но когда дело доходит до Гитлера, авторы проявляют деликатность, граничащую с сочувствием. А от сочувствия недалеко и до оправдания…

Отчего вдруг такая щепетильность? Почему, черт возьми, не показать, что эта свинья наконец сдохла? Зачем оказывать ему такую честь? Ведь больше никому она в фильме не оказана – люди мрут как мухи.

Впрочем, есть еще одно исключение. Когда Геббельс, как в дуэли из вестерна, стоит перед своей женой и поднимает пистолет, камера снова благородно отворачивается. Больше ни в одной сцене этого фильма такого не происходит! Через полминуты начальник подразделения охраны Франц Шедле выбивает себе мозги из черепной коробки, да так, что они шлепаются о стену.

Чарли Чаплин, сняв фильм «Великий диктатор», позднее сомневался, стоило ли его снимать, потому что, высмеивая Гитлера в 1940 году, он еще не мог представить себе кошмар, исходящий от этой фигуры. Нынешних немецких кинематографистов должны были охватить сомнения – не делают ли они Гитлера безобидным, исключив из повествования четыре с половиной тысячи дней преступной истории Третьего рейха и оставив зрителям лишь коммерчески взбитые сливки последних мерзких дней фюрера.

Любое подновление истории есть переоценка прошлого ради настоящего. Разумно или неразумно такое подновление – ответ на этот вопрос зависит еще и от того, с какой целью перетолковывается история. Непредвзятое обращение к историческому материалу свидетельствует о желании разделить ответственность за политическое будущее нации.

Националистическое толкование истории находится в своеобразной взаимосвязи с экспансионистскими аппетитами. Историки, сознательно искажающие прошлое, полагают, что, овладев прошлым, они сформируют и «правильное» будущее.

От слов «Мы снова гордимся нашей страной» до националистического высокомерия и заносчивости только один шаг. Вот почему либеральные историки считают недопустимыми попытки переложить ответственность на «чужих», «других» и тем самым оправдать Гитлера (а в нашей стране – Сталина).

Интерес к фюреру в Германии, гитлеровская волна, огромное количество книг и документальных фильмов о Гитлере – это попытка немцев примириться с недавним преступным прошлым Германии. Многие смотрят такие фильмы, чтобы увидеть хроникальные кадры с фюрером. Нельзя не отметить, что сила инфицирующих, распространяющих заразу кадров намного сильнее закадрового голоса, критикующего деяния Гитлера.

Многие молодые немцы не хотят чувствовать себя виновными в нацистском прошлом Германии, ведь все это происходило задолго до их рождения. Они хотят найти нечто положительное в своей истории, снять с себя тяжкий груз трагического наследства. Очень хочется видеть историю своей страны великой и героической.

В этом сходство жизнеощущения немцев и русских. И те и другие в массе своей считают излишним и неверным по сути призыв к покаянию. Они недовольны теми, кто «мажет историю черной краской». Трудно удержаться от сопоставлений Гитлера и Сталина. Немцы и русские словно заворожены этими фигурами; часто они абсолютно некритичны. Может быть, даже уместно говорить о некоем восхищении. От тридцати до сорока процентов немцев и сейчас причисляют Гитлера к величайшим государственным деятелям Германии. В нашей стране к Сталину относятся еще снисходительнее, в России вновь стали устанавливать памятники вождю.

«По-настоящему мы до сих пор еще не освободились от Гитлера, – пишет немецкий историк. – Возможно, он будет сопровождать нас на протяжении жизни многих поколений…»

Как «вечный памятник» или как наваждение?

Подростки обычно жалеют, что, родившись слишком поздно, опоздали, лишились возможности участвовать в чем-то героическом и прекрасном. Когда Гельмут Коль был канцлером Германии, он ввел в оборот формулу обратного свойства: «Милость позднего рождения».

Он выступал в Иерусалиме, и его слушатели прекрасно поняли, что хотел сказать этот высоченный немец: если бы наше поколение родилось так же рано, как те, кто начал войну и построил Освенцим, кто знает, может быть, и мы стали бы преступниками. Сомнительное признание: не совершил преступления только потому, что не представилось подходящего случая? Но у Гельмута Коля на руках весомые доказательства его правоты. Миллионы немцев были вполне добропорядочными гражданами, однако в Третьем рейхе они оказались соучастниками величайших в истории злодеяний.

Почему добропорядочные люди при определенных обстоятельствах ведут себя преступно? Преступников по натуре, от рождения, по призванию не так уж много. В грехопадении остальных виноваты обстоятельства?

Большинство немцев на поверку оказались крайними детерминистами: в широком диапазоне ответов от «я ничего не знал о концлагерях» до «я вынужден был выполнять приказ» скрывается твердое убеждение, что во всем виновато само время, когда просто нельзя повести себя иначе.

Есть люди, которые уверены, что они бы не поддались обстоятельствам, не позволили бы превратить себя в палачей и садистов. К счастью для себя, они лишены возможности проверить свою убежденность на практике.

Но ведь были участники Сопротивления, которые сохранили свою честь. Это для нас они – герои, борцы с абсолютным злом – фашизмом. Но в нацистской Германии они считались предателями, которые вместе с врагами сражались против собственной родины. Опасности подстерегали участников Сопротивления со всех сторон. Их ловила тайная полиция, они не могли раскрыться перед самыми близкими людьми, боясь обвинений в измене родине, да и теперь ими не спешат восхищаться.

Летом 1943 года английские бомбардировщики за три налета почти полностью разрушили портовый город Гамбург. Эта воздушная операция ныне ставится англичанам в вину: нельзя было наносить удар по густонаселенному городу, где гибло в основном гражданское население. А вот как воспринимал это немец, который не участвовал в Сопротивлении, но считал Гитлера преступником:

«Те три дня налетов я стоял на крыше моего домика в пригороде Гамбурга. Над головой пролетали английские бомбардировщики. „Наконец-то! – кричал я снова и снова. – Наконец-то!“ Союзники слишком долго тянули – Гитлер безостановочно побеждал, собираясь добиться мирового господства. Миллионы убитых лежали вдоль улиц и дорог, по которым проходило его триумфальное шествие.

Наконец-то они появились, англичане.

А потом, после отбоя воздушной тревоги, мне нужно было пройти по разрушенным улицам с полуобгоревшими трупами. Что я тогда испытывал? Ужас и сострадание, конечно. Но я думал также: вы, мертвые, этого хотели и потому принесли смерть нашим детям и тем, кто этого не хотел.

И за кого же я боялся во время того налета? За английских пилотов, которых проклинали другие немцы. Они были смелыми людьми и делали то, что я от них ожидал и на что надеялся. Я всегда любил свою страну. А тогда мне пришлось желать чуть ли не гибели ее самому красивому городу…»

Был ли этот человек меньшим патриотом Германии, чем тот немецкий зенитчик, который, когда другие орудия уже замолчали, разбитые прямым попаданием, продолжал в одиночку вести огонь по английским самолетам, сжигавшим его родной город?

Эта моральная ловушка становится еще более сложной, если сказать так: помогая Сталину, немецкие подпольщики приблизили крушение Гитлера, но уготовили своим соотечественникам в восточной зоне оккупации новую диктатуру (ГДР), которая будет свергнута народным восстанием осенью 1989 года.

Что же из этого следует? Не было смысла сражаться против Гитлера, чтобы из огня попасть в полымя?

Есть только один ответ: порядочный человек обязан бороться с тираном в своей стране. Борьба с любой диктатурой, любым преступным режимом – это нравственный императив. В подлые времена человеку бывает трудно и страшно принять решение. Гнуться или сопротивляться? Можно ли уйти от этой схватки? Не сотрудничать с режимом, но и не бороться против него? Бежать? Спрятаться в глухой деревушке или башне из слоновой кости? Конечный пункт бегства – все та же ловушка. И все тот же выбор. Гнуться или сопротивляться?

И все-таки характерно, что немецкие политики, даже те, кто родился после войны, считают своим долгом неустанно говорить об исторической вине Германии за преступления нацистского режима.

Иногда создается впечатление, писал один американский ученый, что память немцев – как гигантский язык, который непрерывно ощупывает больной зуб. Слава богу, что демократически мыслящие люди в Германии не боятся этой зубной боли и не позволяют стране и народу забыть о преступлениях, совершенных нацизмом. Они вновь и вновь возвращаются к позорным страницам отечественной истории. Они убеждены – опыт Германии тому подтверждение, – что процветание страны зависит от верности демократии, высоким моральным принципам и от памяти о преступлениях, совершенных еще до их рождения.

Лучше всех об этом сказал Томас Манн: «Если ты родился немцем, тебе не уйти от Германии, германской судьбы и германской вины».