Глава 23. Почему рухнула Веймарская республика

Почему Гитлеру удалось прийти к власти? Десятилетиями историки, экономисты и психологи пытаются найти ответ на этот вопрос. Была ли победа национальных социалистов неизбежной?

Страна раскололась на враждующие группировки. Общество захлестывала политическая озлобленность и взаимная ненависть. Веймарская система трещала под натиском слева и справа. Главный враг демократии находился, конечно, справа, но и левые своими нападками на неустойчивое, нестабильное демократическое государство немало способствовали его разрушению.

Национально мыслящие круги, опора Гитлера, пинали республику как чуждую народу, как предающую национальные интересы. Левые топтали республику за нереализованность мечты о всеобщем равенстве и братстве. Они относились к республике высокомерно, а то и цинично и глумливо.

Либеральная интеллигенция с восторгом восприняла провозглашение Веймарской республики. Это казалось началом новой эры. Но восторг быстро уступил место разочарованию. То, на что надеялись, не сбылось. И они тоже стали критиковать государство, думая о том, что, может быть, народ еще не созрел для демократии?… Огромное количество порядочных людей так и не научились любить республику и верить в ее будущее. Она казалась им триумфом посредственности.

«Лишь немногие немцы испытывали уважение или хотя бы относительную симпатию к Веймарской республике, – писал австрийский публицист Манес Шпербер, – ее с беспощадным упорством презирали и ненавидели и крайне правые, и крайне левые. Мелкая буржуазия и бедная часть среднего класса, ненавидя республику, страстно желали ей уничтожения… Вряд ли хоть кто-нибудь ставил ей в заслугу огромные достижения по возрождению обесчещенного, разбитого, обедневшего государства и тот культурный взлет, результаты которого через много лет после войны были признаны всеми».

Говорят, что это была республика без республиканцев, демократия без демократов. Веймарская конституция была рассчитана на готовность граждан принять демократическое политическое устройство. Но далеко не все были к этому готовы. Между людьми демократических убеждений не было единства. Все сколько-нибудь заметные фигуры находились в ссоре друг с другом. Из-за раздоров, противоречий, неумения объединиться вся их политическая деятельность была обречена на провал. Раскол в среде демократов, их почти мистическая неспособность к консолидации, неумение разглядеть и оценить реального врага оказались роковыми для судьбы демократии в стране.

Не удалось создать блок умеренных, сознающих свою ответственность партий, поддерживающих конституцию, и дать тем самым отпор экстремистам. Напротив, возобладало пренебрежение общегосударственными интересами во имя партийных или личных симпатий. И демократы, бравируя своим пренебрежением к парламентской системе, говорили:

– Даже не помню, участвовал ли я в выборах, и уж тем более не помню, за кого голосовал.

Немецкий писатель, которому суждено было погибнуть в концлагере, накануне прихода национальных социалистов к власти разочарованно писал: «Что я должен делать? Бороться за республику? За какую? За эту? Да она сама этого не хочет».

Люди считали, что республика настолько прогнила, что незачем за нее сражаться и пытаться ее улучшить. Пусть она развалится, а на ее месте возникнет нечто новое, светлое и прекрасное. Левые насмешливо наблюдали за Гитлером и его штурмовиками и говорили, что даже имеет смысл дать ему власть на короткое время, чтобы он поскорее проявил свою несостоятельность и с треском провалился.

Казалось, что крах всей политической системы неизбежен, хотя на самом деле это было не так. Демократы пасовали перед отрядами наглеющих штурмовиков и не рисковали ссориться с будущей властью.

Веймарскую демократию подрывало тяжелое экономическое положение, отсутствие полноценных демократических традиций и поражение в войне, воспринимаемое как национальный позор и утрата статуса великой державы. Это вело к распространению агрессивно-националистических идей, к желанию избавиться от беспомощной и убогой республики и обрести во главе государства сильного вождя. Республика воспринималась как воплощение культурного распада и морального банкротства.

Немцы считали, что победивший в войне Запад желает не только ограбить их, но и унизить их национальное чувство. Немцы вынуждены были платить Западу, и в Германии это вызывало отчаяние и озлобление. Национальные социалисты были прежде всего борцами против всего западного. Запад отождествлялся с индивидуализмом, либерализмом, парламентской демократией. Демократы пытались направить развитие страны по общеевропейскому пути. Национальные социалисты делали упор на особом немецком пути. Тогда модно было говорить, что немецкая душа несовместима с капитализмом, что страна должна идти особым путем, что парламентская демократия ей не подходит.

Национально-социалистическое движение выплеснулось на улицу, дав выход необузданным страстям, националистическим предрассудкам и ненависти, пробуждая самые низменные инстинкты. В послевоенной Германии евреи получили такие же, как все, гражданские права и свободы. Равноправное участие в культурной и политической жизни раздражало националистов. Это позволило национальным социалистам пустить в ход такое надежное оружие, как антисемитизм. Его сила в том, что он не требует никаких рациональных аргументов.

«Антисемитизм – это отсутствие культуры и человечности, – писал польский философ Лешек Колаковский. – В этом мог убедиться каждый, кому доводилось вести с антисемитом одну из тех безнадежных дискуссий, которые всегда напоминают попытку научить животное разговаривать».

Немцев убеждали в том, что евреи захватили в республике все ключевые посты и это часть всемирного заговора антинациональных сил. В реальности абсолютное большинство немецких евреев не участвовало в политике. В Веймарской республике сменилось двадцать кабинетов, в них служило в общей сложности четыреста министров. Из них только пятеро были евреями. Это не мешало национальным социалистам утверждать, что власть в руках евреев.

Немцы были убеждены, что их победа над французами в 1871 году явилась результатом глубокого морального и культурного превосходства, а не следствием небольшого преимущества в военной мощи, как это имело место на самом деле. Период германской истории от Бисмарка до 1945 года был временем невротического стремления германской империи к самоутверждению, высокой рождаемости, закрытой экономике, время расцвета шовинистической культуры. Поражение 1918 года было воспринято в Германии как несправедливость. Обида на эту несправедливость усилила чувство исторической миссии Германии.

Немецкой молодежи успешно прививали те самые качества, которые позволили немецкому народу в период между 1933 и 1945 годами методично уничтожать «других». Их учили дисциплине, чистоте, послушанию. Наверное, ни один из судей, выносивших смертные приговоры во времена нацизма, не поступил так из чистой жажды убийства. Судьи руководствовались глубокой и беспрекословной верой в авторитет власти.

Некоторые традиции немецкого общества всегда производили пугающее впечатление. Классик немецкой литературы Иоганн Вольфганг Гете – во всяком случае, в частных беседах – доходил до того, что желал немцам диаспоры.

– Немцы, – говорил классик немецкой литературы, – должны быть разбросаны, рассеяны по всему свету, как евреи. – И добавлял: – Чтобы на благо остальным народам раскрылось все то хорошее, что в них заложено…

В кризисные времена люди устают от политики и начинают видеть зло в ней самой. В обществе с давними демократическими традициями отношение к политике иное – спокойное и лишенное бурных эмоций. Но до этого веймарской Германии еще было далеко. Отвращение вызывали бесплодные дебаты в парламенте по второстепенным вопросам, взрывы гнева и взаимной ненависти среди депутатов. Вину за экономические проблемы люди приписывали парламентскому устройству, ответственность за неурядицы возлагали на демократов. При этом все забывали, что трудности унаследованы веймарской Германией от кайзеровского режима. А республика просто не могла так быстро решить все проблемы.

Значительная часть общества не так уж сильно симпатизировала национальным социалистам, но уж точно возненавидела парламентскую демократию. На выборах 1928 года национальные социалисты не получили и трех процентов голосов. Через пять лет они взяли власть. Национальные социалисты собрали всех, кто был недоволен республикой. Миллионам немцев республика не нравилась по разным причинам, но присоединились они к национальным социалистам потому, что те обещали покончить с этим прогнившим режимом.

Голоса, отданные Гитлеру, были скорее выражением всеобщего недовольства, как теперь говорят, протестных настроений, чем одобрением его программы. Это было выражением чувства, что страной плохо правят, что политические партии никуда не годятся, что парламент – пустая говорильня и нужны новые люди и принципиально новые идеи. Лихие и темпераментные лозунги национальных социалистов нравились больше, чем призывы демократических сил к разуму и терпению.

Мало кто читал «Майн кампф» и мог точно сформулировать политическую платформу Гитлера. Успех Гитлера был не столько политическим, сколько психологическим. Он уловил настроение людей. Он гипнотизировал слушателей. Они шли за ним, потому что отчаялись и жаждали перемен. Гитлер разделял с ними ненависть к республике и обещал создать сильное государство, достойное великого народа. Он обещал избавить немцев от чужаков, которые ведут себя в стране как хозяева. Он обещал порядок и надежность, подъем экономики, обещал создать сильную армию и достойную жизнь военным. Он призывал вернуть величие отечества, потерянную честь и мощь государства.

– Меня, – кричал Гитлер, – часто упрекают: «Вы всего лишь барабанщик национальной Германии!» Ну и что, если я только бью в барабан? Сегодня вбить в немецкий народ новую веру было бы большой заслугой государственного масштаба. Все, что было раньше, разрушено. Все, что прежде казалось великим, растоптано. Мы видим одну ошибку за другой, крах за крахом, бедствие за бедствием. Робость, летаргия, безнадежность – вот что мы видим. Миллионы людей потеряли свои сбережения, миллионы остались без работы. Но люди и партии, виновные в наших несчастьях, все еще у руля! Мы их уничтожим! Вы должны мне верить. Со скептиками невозможно завоевать мир, с ними нельзя штурмовать ни небеса, ни государство.

Все, что делалось в Веймарской республике, делалось слишком поздно, слишком медленно, слишком половинчато, и все упущения и ошибки складывались в роковую цепь, под бременем которой республика пала. Правительству не хватало авторитета. А право на патриотизм правительство почему-то предоставило в единоличное пользование националистическим группам.

В последние годы и месяцы Веймарской республики общество так устало от бесконечных раздоров, пустых дебатов в парламенте, уличных демонстраций, нищеты и безработицы, что бросилось в объятия тех, кто обещал стране возрождение нации, возвращение статуса великой державы, порядок, работу и благополучие.

«Красная Вена, красный Берлин, красный Париж, – вспоминал австрийский публицист Манес Шпербер, – там я шагал в колоннах вместе с массами. Казалось, все дороги ведут в будущее, во всемирное царство свободы и равенства для всех. А потом я видел массы, приветствующие Гитлера, Муссолини, Петена… На шестьдесят, а то и на все восемьдесят процентов это были те же люди! Менялись только расцветки: красное, черное, коричневое».

На улицах немецких городов то и дело вспыхивали стычки между коммунистическими и нацистскими боевыми отрядами. Слушая и читая сообщения о драках и убийствах, немцы требовали наведения порядка в стране. Марширующие колонны штурмовиков казались им олицетворением порядка и спокойствия, хотя в реальности среди этого сброда было много настоящих уголовников. Казалось, единственный выход – отдать власть нацистам. Когда власть будет у них в руках, они сами наведут порядок с помощью своих штурмовиков. Модной стала фраза: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца».

Известный западногерманский политик Франц Йозеф Штраус в юности жил напротив ателье фотографа Генриха Гофмана, где постоянно бывал Гитлер. Туда приезжали и соратники фюрера.

«Я вспоминаю Генриха Гиммлера, – писал Штраус, – который всегда оставлял свою машину у нашего дома и часто заходил в лавку моего отца. Гиммлер все время уговаривал отца вступить в НСДАП. Отец был всего лишь простым мясником, с трудом сводившим концы с концами. А когда нацисты придут к власти, говорил Гиммлер, отец сможет рассчитывать на поставки для армии. Вступление в партию значительно улучшило бы его материальное положение. Отец неизменно отказывался».

Другие не отказывались.

Историки пишут, что была, вероятно, возможность остановить Гитлера в последний момент, но некому было оказать ему сопротивление. Его противники сделали все, чтобы помочь ему прийти к власти. Они сосредоточились на борьбе друг с другом и расчистили ему путь. Борьба с нацистами была бы кровавой, вспыхнула бы гражданская война. Но это, наверное, лучше, чем двенадцать лет нацистской диктатуры, которые почти уничтожили Германию и привели к гибели многих десятков миллионов людей по всей Европе.

Демократия не умела защищаться. Ее лидерам не хватало мужества и веры в собственную правоту. Государственный аппарат, чиновничество и офицерство, которые должны были защищать республику, примкнули к лагерю ее врагов. Веймарская республика была самым либеральным государством в истории Германии. Тем не менее даже те, кто ценил обретенную свободу, делали все для того, чтобы ослабить, а не укрепить государство, совершенно не считаясь со степенью его выносливости и устойчивости. В результате Веймарская республика рухнула, похоронив под своими обломками тех, кому дала свободу и кто не сумел ею воспользоваться.

Веймарская республика была редкостным шансом для немецкого народа изменить свою судьбу. Но эта попытка завершилась катастрофой. Только после поражения во Второй мировой войне немцы оценят то, что у них было. Они, во-первых, поймут цену демократии и свободы. А во-вторых, позаботятся о том, чтобы их этого больше не лишили.