Сила воображения побеждает силу власти

Мне нужно было выйти из дома в одиннадцать вечера, что сделать было непросто. Мать, сестренка и дедушка с бабушкой уже спали, но отец еще бодрствовал. Он смотрел телешоу «ПОСЛЕ ОДИННАДЦАТИ». Каждый раз, когда шла эта передача, он ложился спать позже, чем обычно.

Как и большинство домов в Сасэбо, наш тоже стоял на склоне холма. На узкой равнинной полоске находились только американские военные базы и дома немногочисленных людей, занимавшихся их обслуживанием. У нас был двухэтажный дом со множеством каменных лестниц. Чтобы не потревожить отца, я не решался выйти через главный вход и спускался по узкой лесенке. Комната моя была на втором этаже. Вначале мне нужно было пожелать отцу спокойной ночи. Я постучался в дверь его кабинета:

– Спокойной ночи, папа!

Конечно же, ничего подобного я не говорил, а просто сказал: «Я пошел спать». Он оторвался от созерцания девочек в бикини, удивленно посмотрел на меня и спросил: «В чем дело? Ты уже ложишься?» Потом он начал рассказывать, что когда учился в школе, то занимался до четырех утра, но потом, видимо вспомнив про «После одиннадцати», прокашлялся и сказал: «Не огорчай маму!» Я остолбенел. Неужели отец догадывается о том, что должно произойти сегодня ночью? Но откуда он может знать? Тогда почему он выдал убийственную фразу: «Не огорчай маму». Я сразу поднялся на второй этаж, переоделся и выбрался на площадку для сушки белья. Светила полная луна. Стараясь не издать ни звука, я надел баскетбольные кеды. В те времена мы не употребляли слова «кроссовки» и называли их «баскетбольными кедами». С площадки для сушки белья я спустился на крышу. Прямо подо мной было небольшое кладбище. В лучах луны надгробия, находившиеся несколько выше по склону холма, оказывались почти на одном уровне с крышей. Это были настоящие могилы. Я решительно спрыгнул на кладбище, но потом несколько растерялся. Не то чтобы я был суеверным, но всякий раз, когда я таким образом убегал в джаз-кафе, в порнокино или в пансион к Адама, меня не оставляло предчувствие какого-то грядущего возмездия. Когда я был маленьким, у моего деда был приятель – лысый капитан. Поскольку мой дед ушел в запас всего-навсего лейтенантом, он испытывал почтение перед Лысым даже через несколько десятилетий после войны. Лысый средь бела дня являлся, чтобы выпить с дедом, и это продолжалось до вечера. Я любил Лысого, потому что он всегда приносил мне книжки с картинками. Но у него была дурная привычка: когда он напивался, то выходил из дома и мочился на кладбище. Дедушке это не нравилось, и он часто говорил, что тот понесет наказание и умрет. И потом Лысый однажды действительно умер от разрыва сердца. Поэтому всякий раз, когда я выскакивал, чтобы всю ночь смотреть порнофильмы, и был вынужден ступать по могилам, то непременно складывал ладони и молился: «Извините меня, извините меня…» В тот раз я тоже твердил молитву, но ситуация была иной: я шел не смотреть порно, а возводить баррикаду. Я надеялся, что духи умерших меня простят.

В ПОЛНОЧЬ все встретились под вишней у бассейна. Мы разделились на две группы: одна должна была делать граффити, а другая снимать печать с прохода на крышу и вывешивать лозунг. Мы с Адама попали в группу граффити. Отправляющиеся на крышу рисковали больше: им предстояло спускаться вниз по веревкам. Я убедил Нарасима, Отаки, Масугаки и прочих второклассников отправиться на крышу, ссылаясь на то, что у Адама боязнь высоты, а мне нежелательно получить травму.

Мы уже собирались отправляться на задание, как Фусэ, темнокожий любитель пошлятинки, попросил немного подождать.

– В чем дело? Мы же уже все решили.

– Такая возможность редко выпадает, – сказал Фусэ, и на губах его заиграла похотливая улыбочка.

– Какая возможность?

– Я недавно проверял. Туда можно войти без ключа.

– Без ключа?

– В женскую раздевалку при бассейне. Это займет не более пяти минут, и мы сможем туда заглянуть. – Он неприлично захихикал.

«Какую чушь ты несешь, болван! Когда перед нами стоит священная задача забаррикадировать крышу, ты предлагаешь заглянуть в ЖЕНСКУЮ РАЗДЕВАЛКУ?! Если ты на этом зациклен, мы с самого начала потерпим поражение», – подумали все, но никто не произнес ни слова. Все немедленно приняли предложение Фусэ.

В женской раздевалке витали сладостные ароматы. Это не значит, что все помещение было пропитано запахами. Пробираясь туда в темноте, мы отчетливо ощущали след, оставленный девушками, которые вот-вот станут женщинами. Поскольку никто не плавает в нижнем белье, все наши мысли были о голых девичьих телах. Я велел остальным перестать шарить руками по полкам, чтобы не оставить отпечатков пальцев, но после того, как Масугаки обнаружил на нижней полке сорочку, все всполошились и, забыв про меры предосторожности, начали искать другие оставленные там вещи.

– Чего нам волноваться об отпечатках пальцев? Их на этих полках полным-полно.

Я разозлился, что они не соблюдают правило – носить на руках перчатки, и поделился своими опасениями с Адама.

– Успокойся. В полиции же нет твоих отпечатков, поскольку тебя ни разу не арестовывали. – Даже в этой суматошной ситуации Адама отвечал спокойным голосом. – Ты думаешь, что они снимут все отпечатки в раздевалке и потом сверят с отпечатками всех учеников в школе? Исключено. Речь же не идет об убийстве!

– Кэн-сан, – подавленным голосом сказал ученик второго класса Накамура, встав между мной и Адама.

– Извините, – унылым голосом сказал он, – но я тоже отказываюсь.

– Отказываешься? В чем дело? – взорвался Адама.

– Из-за отпечатков пальцев. Я забыл перчатки, и мои отпечатки остались на этих полках.

– Не волнуйся, они не будут рыскать здесь. В любом случае они не догадаются, чьи это отпечатки.

– Мои они сразу определят. В первом классе средней школы мы проводили эксперимент по производству соли, и щелочь попала мне на пальцы, после этого у меня исчезли все линии на пальцах. Мой брат сказал, что больше ни у кого во всей Японии нет таких рук, как у меня, и даже настаивал, чтобы я принял участие в телешоу «Здравствуйте, это – я». Про это известно всем в моем классе. Сегодня я собирался надеть перчатки, но, коснувшись обнаруженной Масукаги сорочки, совсем забыл про них. Что мне теперь делать?

Мы с Адама были поражены, убедившись, что подушечки пальцев у Накамура совершенно гладкие. В конечном счете Адама удалось его успокоить и убедить, что в любом случае полиция ничего не узнает.

Я пытался представить, как Мацуи Кадзуко тоже переодевалась здесь, и тогда сладострастный Фусэ обнаружил кошелек. Он посветил на него фонариком и всем продемонстрировал.

– Идиот! – резко крикнул я, и даже всегда спокойный Адама щелкнул языком.

Кошелек мог все испортить. Кто бы его ни потерял, он непременно об этом сообщит, и могут начать осматривать раздевалку. Наверняка мы там оставили какие-то следы: обрывки бумаги, следы обуви, волосы. «Положи на место!» – приказал я Фусэ, но тот с тупым выражением на лице ответил, что забыл, на какой полке его нашел. Отаки и Нарусима посоветовали просто его забрать, а Накамура предложил, если мы установим имя владельца кошелька, потом вернуть его хозяину. Мы решили заглянуть в кошелек, чтобы не подвергать опасности нашу операцию по баррикадированию. Это был обычный девичий пластиковый бумажник с изображением Снуппи. В нем было две тысячеиеновые купюры и одна пятисотиеновая, проездной автобусный билет. Прочитав имя владельца, мы рассмеялись: это была та самая пожилая инструкторша, которую две недели назад во время чистки бассейна я столкнул в воду. Мы любовно называли ее Фуми-тян. Она была одинокой дамой, с обвислой задницей и выступающими скулами. Еще в бумажнике было несколько монет, пуговица, помятая визитная карточка, использованный билет в кино и фотография. На черно-белом фото была изображена молодая Фуми-тян рядом с мужчиной в морской форме, лицо которого напоминало огурец. Все грустно вздохнули. Можно ли представить в этом мире что-нибудь более унылое, чем престарелую вдову морского офицера с отвислым задом и с кошельком, в котором всего две с половиной тысячи иен?

– Положим на место! – сказал Адама, и все согласно кивнули.

«Не допустим Общенациональных состязаний!» – написал я синей краской на входных воротах школы, стараясь впечатывать ее так, чтобы она поглубже впиталась в шероховатую поверхность каменной колонны. На другой колонне Адама написал: «Имеет смысл быть против». Я посоветовал ему не использовать старые формы написания иероглифов, но Адама с присущим ему безграничным хладнокровием возразил, что при таком стиле письма будет труднее определить, кто это натворил.

На территории школы мы выключили все карманные фонари. Сразу за главными воротами имелась тщательно ухоженная клумба, а над ней черным прямоугольником вздымалось здание школы. Уже от одного вида этого здания меня начало поташнивать. На окне учительской я написал: «Гончие псы властей, займитесь самокритикой!» Только иероглиф «псы» я вывел красной краской. На небе не было ни облачка, но мне было душно, и теплая рубаха намокла от пота. На стене библиотеки я написал: «Товарищи, к оружию!» Подошел Накамура и прошептал, что группа по баррикадированию крыши проникла во двор через запасной выход рядом с физкультурным залом.

– Мы тоже идем внутрь, – прошептал я в ответ, и мы направились к запасному выходу.

Капли пота падали на бетонный пол, и, чтобы не оставлять вещественных доказательств, я ждал, пока они высохнут, прежде чем двинуться дальше. Войдя через пожарный выход, мы пробирались по длинному коридору мимо кабинетов для третьеклассников. В команду исполнителей граффити входили Адама, Накамура и я.

– Пожалуй, мне в жизни никогда больше не придется испытывать такого напряжения, – дрожащими губами выдавил Накамура.

– Замолчи, идиот! – прошипел Адама.

У меня тоже горло пересохло. Хотя я вспотел, но губы были сухими, и в горле першило. Мы миновали учительскую, кабинет администрации, кабинет директора и замерли у главного входа. Большинство учеников именно отсюда входили в школу. Красной краской я написал большой иероглиф «Убить!». Накамура побледнел и спросил, не слишком ли я захожу со своими надписями. «Не болтай!» – прошипел Адама и указал на будку охранников справа от ворот. Охранников было двое: один старый, другой – молодой. Света в сторожке не было. Очевидно, они посмотрели телешоу «После одиннадцати» и легли спать. «Вы – трупы! Насрать на высшее образование!» – написал я с внутренней стороны главных ворот. Накамура начала бить дрожь. Он присел на корточки возле одной из колонн и ничем не помогал. «Это становится опасным», – прошептал мне на ухо Адама. При этом он сам облизывал губы, потому что нервничал. В школе, куда проникал только лунный свет, стояла полная тишина; ощущалось такое напряжение, что казалось, мы находимся на другой планете. А ведь совсем недавно мы шумной толпой носились по этим самым коридорам. Мы подняли Накамура на ноги, оттащили его подальше от главного входа к кабинету директора и с облегчением вздохнули, оказавшись подальше от сторожки охранников, и Накамура начал глубоко и часто дышать.

– Болван! – сказал я. – Отправляйся назад к бассейну.

– Дело не в этом, не в этом, – твердил он, и пот струился по его лицу.

– Не в этом? А в чем? – спросил я, но Накамура только тряс головой.

Адама потряс его за плечи.

– Скажи нам! В чем дело? Нам с Кэном тоже страшно. В чем дело?

– Я СЕЙЧАС ОБОСРУСЬ.

Почему у нас должно прихватывать животы из-за него? Чтобы подавить приступы смеха, мы с Адама катались по бетонному полу. Правой рукой я зажимал рот, а левой держался за живот, сдерживая икоту. От этого я хохотал еще сильнее: труднее всего удержаться от смеха, если пытаешься насильно его прекратить. Мы только продолжали хохотать и повторять «Сейчас обосрусь», и хихиканье вырывалось у нас из живота и поднималось до самого горла. Я закрыл глаза и попытался вспомнить самый печальный момент в моей жизни. Во втором классе средней школы родители не захотели купить мне игрушечный танк «Паттон». В это время у отца был любовный роман, и мать на три дня ушла из дома, младшая сестра попала в больницу с приступом астмы, голубь, которого я выпустил, назад не вернулся, на местной ярмарке я потерял все карманные деньги, на префектурном чемпионате наша футбольная команда проиграла. Адама обеими руками зажимал рот, но тоже не мог успокоиться. Я никогда не подозревал, что так трудно удержаться от смеха. Я пытался мысленно представить образ Мацуи Кадзуко: ее нежные белые руки, глаза, как у Бемби, удивительные очертания ее ног, – и спазмы сразу прекратились. Такова сила красивых девушек: они могут заставить тебя прекратить смеяться, околдовывают мужчин. Через некоторое время Адама тоже встал, вытирая пот с лица. Потом он рассказал мне, что в тот момент вспоминал трупы, обгоревшие после взрыва на шахте. Из-за того что ему вспомнились такие ужасные картины, он начал колотить Накамура кулаком по башке.

– Идиот! Я решил, что ты рехнулся! – сказал я, открывая дверь в кабинет директора.

– Накамура!

– Что?

– У тебя понос?

– Я не знаю.

– Можешь посрать прямо здесь?

– Говешка уже выползает из жопы.

– Делай это вон там.

– Что? – удивился Накамура, и челюсть у него отвисла, поскольку я указывал пальцем на СТОЛ ДИРЕКТОРА. – Я не могу этого сделать.

– Поговори еще. Это будет тебе наказанием за то, что ты заставил нас смеяться и нас едва не раскрыли. Будь мы настоящими герильеро, убили бы тебя на месте.

Накамура готов был разрыдаться, но мы с Адама не отставали. Заливаемый лунным светом, Накамура взобрался на директорский стол.

– Можете не смотреть? – жалобным голосом попросил он, стягивая штаны.

– Если соберешься громко пердеть, лучше прекрати, – прошептал Адама, зажимая нос.

– Прекратить? Когда полезет, я уже не смогу остановиться.

– Прекратишь! Не хочешь же ты быть исключенным из школы?

– А мне нельзя пойти в туалет?

– Нельзя!

Белый зад Накамура покачивался при лунном свете.

– Не получается. Я слишком напряжен, и ничего не выходит.

И в тот момент, когда Адама произнес: «Напрягись!», вместе со сдавленным криком Накамуры из его зада раздался звук, напоминающий треск прорвавшегося насоса.

– Заткни очко бумагой! – прошептал Адама, наклонившись к уху Накамура.

Но остановиться тот уже не мог. Звуки были ужасно громкими и казались бесконечными. Я покрылся мурашками и обернулся, чтобы посмотреть на сторожку охранников. Если нас выгонят из школы из-за дерьма, мы станем всеобщим посмешищем. Но охранники не проснулись. Накамура подтер зад ежемесячником Ассоциации директоров повышенных школ префектуры Нагасаки и, довольный, улыбнулся.

Другая группа к тому времени почти закончила баррикадировать дверь на крышу проволокой, столами и стульями. Отаки сказал, что нам следовало бы лучше воспользоваться сварочным аппаратом.

На крыше оставались только Нарусима и Масугаки. Закрепив проволокой дверь снаружи, им нужно было по веревке спуститься к окну третьего этажа. Со школьного двора мы наблюдали, как они это делают. Мы не особенно волновались за Нарусима, поскольку он был членом альпинистского клуба.

– Что будем делать, если Масугаки свалится? – спросил Отаки. – Нужно подумать уже сейчас.

– Вызовем полицию и убежим, – принял решение Адама. – Если мы попытаемся ему помочь, нас всех заловят.

В отличие от Нарусима, Масугаки раскачивался на веревке. Фусэ заявил, что его не удивит, если Масугаки обоссался. Когда я рассказал им о революционном опорожнении желудка Накамурой, все начали хвататься за животы и хохотать.

В конечном счете Масугаки благополучно спустился. С крыши свешивался флаг.

«Сила воображения побеждает силу власти!»

Мы молча стояли, глядя на флаг.