Книга: Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус
Назад: Глава 1 Площадь Ада
Дальше: Глава 3 Загоновый шляхтич

Глава 2
Пустота, чернота, смерть

– Ах, ты так?!
Взвился к потолку, к самой крыше, кнут, застыл на миг, а затем, извиваясь ядовитой болотной гадиной, бросился вниз – хлестко, больно.
– Получай, дщерь неразумная!
– Не надо! Не надо, дядюшка-а-а!
Юная темноволосая девушка с жемчужно-серыми, широко распахнутыми глазами, дернулась, закрывая лицо руками.
Удар пришелся по спине, распорол платье – темно-зеленое, вышитое по подолу, вороту, рукавам затейливым узорочьем…
– Дядюшка!
– Ох, дщерь!
Здоровенный мужик с нечесаной бородищей, утомившись, отбросил кнут в сторону, уселся на поставленную расторопным слугою скамейку. Посопел, поскреб затылок огромной ручищей, поглядывая на девушку вовсе без всякой обиды, без всякого зла, так, словно на набедокурившего ребенка:
– Ох, Полина, Полина… Пойми ж, дуреха, я ж тебе блага желаю!
Девчонка выпрямилась, сверкнула гневно глазами:
– Да какое ж то благо, дядюшка? За Павлуху Заболотного выйти? Да лучше – смерть! Вона, что про него говорят-то!
– И сдохнешь!
Вскинувшись, бородач подскочил к девушке, схватил ручищей за шею, зыркнул в глаза:
– Ты не смотри, дщерь, что у Павлухи людишек мало да землица в запустении. Его-то землицу да к нашей – вот то и дело, вот то и славно было бы!
– Спасибо, дядюшка, за откровенность, – Полина вовсе не собиралась так просто сдаваться. – Тебе – землица, а мне с тем чертом всю жизнь жить, маяться? Да и не жить… Он же меня забьет, замучит, забыл, что люди говаривали? Холопи да челядь не зря ж от него бегути? У тебя, дядюшка, кнут, а у Павлухи – десять! Да отпусти ты меня, задушишь ведь.
– Ничо, – пригладив бороду, мужичага шумно вздохнул и, вновь опустившись на скамью, позвал слугу:
– Охрятко, эй, Охрятко!
– Да, боярин-батюшко?
– Я вот те дам – «да»! – бородач смачно отоварил подскочившего рыжего служку по шее тяжелой своею ручищей.
Отлетев в угол, бедолага шустро вскочил на ноги и принялся кланяться:
– Сполню все, батюшко Онфим Телятыч, что накажешь – сполню.
– Квасу испить принеси, – махнул рукою боярин. – А ты… – едва слуга скрылся за дверью, он перевел взгляд на племянницу. – А ты тоже кваску-то попей, да посиди-ка в амбаре, подумай… Не нравится Павлуха? Так он и мне не люб.
– Тебе-то дядюшка, землица, а мне?
– Цыц, змеюка! – снова осерчал боярин. – Бесприданницей хошь остатися? Давай, давай… А с Павлухой… да мало ли что про него болтают? Про меня вон тоже – много чего… Да Павлуха ведь, чай, не вечен, дурища! Это-то тоже понимать надо. Да и парень-то ликом пригож, собою красен…
– Видала как-то раз, на ярмарке… Ликом да – красен. Зато душою – черен! Да ведь ты знаешь, дядюшка, сколько людей он уже загубил! – Полина выпрямилась во весь рост, выставила вперед правую ногу, кулаки сжала, вот-вот и заедет дядюшка в ухо, а что – такой уж грозной да гневливый вид у нее сделался – аж жуть! Впрочем, на боярина Онфима Телятыча впечатления все это не произвело ровным счетом никакого.
Потеребив бороду, он снова позвал слугу:
– Охрятко! Где там тебя черти носят, псинище?!
– Здесь! Здесь я, батюшко, здесь. Вона, бегу ужо.
С глиняным жбаном в руках рыжий слуга ужом проскользнул в приоткрытую дверь.
Онфим Телятыч пил долго, шумно вздыхая и неодобрительно поглядывая на племянницу. Напившись, протянул жбан:
– Пей, дщерь.
Девчонка повела плечом:
– Обойдуся!
– Ну, как знаешь.
Махнув рукой, боярин посмотрел на служку:
– Охрятко, Пахома с Карякой покличь!
– Сделаем, батюшко!
Рыжий тут же усвистал прочь, за дверью послышался крик… Двух огроменных долболобов – Пахома с Карякой – долго звать не пришлось: оба несли службу у хозяйского крыльца, откуда и явились ретиво, преданно поглядывая на боярина одинаковыми пустыми глазами.
– Девку – в амбар! – тут же распорядился Онфим Телятыч. – Да стеречь, ужо у меня, смотрите!
Парни разом поклонились.
Боярин ухмыльнулся, оборачиваясь к строптивой племяннице:
– Ну, что стоишь, дщерь? Пшла!
– И пойду! – сверкнули жемчужно-серые глазищи, руки в кулачки сжались.
– Но, но, ты не зыркай!
– Лучше в амбаре с голоду помереть, чем за Павлуху замуж!
– Иди уж! – Онфим Телятыч аж притопнул ногою, даже хотел было выругаться, но постеснялся висевшей в углу иконы Николая Угодника, на которую и перекрестился широко и смачно, заступничества и помощи попросил: – Ой, святый батюшка, помоги! А уж Онфим Телятников заботами своими приход не оставит, чем могу – помогу. Лишь бы дело сладить! Ах как бы хорошо все устроилось: к моим-то пастбищам – да Пашкин заливной лужок, к сенокосам – пожню… Да и за пожней у Павлухи – не одна болотина, еще и лесок – а там и дичь, и грибы и ягоды. Девок-челядинок послать… Уф! Лишь бы сладилось все, лишь бы сладилось. А? Как мыслишь, Охрятко?
Проводив взглядом вышедшую из горницы Полинку, слуга тряхнул рыжей челкою:
– Непременно все сладится, батюшка боярин, непременно! Павлуха Заболотний – зол, жаден… да глуп – о том все знают. А Полинка – девка не дура.
– Не дура, так, – согласно кивнул боярин. – Одначе строптива больно! Ни-чо. Мы строптивость-то еённую сбавим. В амбаре денек-другой посидит, подумает – сама за Павлуху попросится!
– То так, боярин-батюшка, то так!

 

Скрипнув, затворилась за строптивой боярышней тяжелая дверь. Слышно было, как пустоглазые оглоеды, хмыкнув, подперли дверь колом.
– Ишо б во-он ту щель заколотить, – задумчиво произнес кто-то из парней.
– Которую?
– Да эвон, под крышей. Вдруг да выберется?
– Не выберется, Пахоме. Что она, кошка, что ли?
Хм… что там за щель-то?
Дождавшись, когда глаза немного привыкнут к амбарной полутьме, юная пленница пристально осмотрелась. Вообще-то, щелей вокруг было много – солнечный свет проникал сквозь них тоненькими светлыми лучиками, казавшихся вполне осязаемыми из-за танцующих в них пылинок, боярышня даже не выдержала: улыбнулась, протянула руку – потрогать.
И тут же отдернула – ну, вот еще! Делом нужно заниматься, а не дурью страдать. Чем за Пашку замуж, так лучше уж утопиться, или… сбежать! Все одно в дядюшкином доме больше не жизнь, тем более – у Заболотнего Павлухи, который, говорят, же не одного слугу самолично насмерть кнутищем забил. А один раз – опять же, люди сказывали – Павлуха сей чуть не женился, правда невеста вовремя сбежала – позор смертушке лютой предпочла. Да-а, было дело. Нехристь этот Павлуха, хуже татарина, про которых за последние года два тоже много чего сказывали. Говорят, что… Впрочем, черт-то с ними, с татарами, о другом думать надобно! И что ж делать? Щели-то, хоть их и много, да маловаты, и в самом деле – только кошке пролезть. А кроме щелей, что тут, в амбаре-то? Солома, какое-то тряпье, старые грабли… Через неделю, между прочим, жатва. Скоро, скоро уже наполнится амбарец житом-зерном свежим, отборным – мешки некуда ставить будет! Ну, а пока вот так – пусто.
Наклонившись, Полинка взяла в руки грабли, пошерудила по стенам, в щели потыкала, спугнув каких-то пичуг – видать, было у них под стрехой амбарной гнездо. Не! Не вылезти! Изнутри – ну, никак… Да и незачем: ежели изнутри дверь не открыть, так надо – снаружи. Попробовать стоит – чай, не дура! Раз уж задумала сбежать – никто не удержит, а уж тем более – дядюшка. Да какой он дядюшка, так, седьмая вода на киселе, дальний-предальний родич, «пригрел», сволота, сиротинушку – теперь ясно, зачем. И ясно, почему толоку-насилье не учинил, хотя и мог бы – жадность очи застила, землицы дармовой захотел – Павлухиной. Ой, стравить бы этих двоих – Павлуху и дядюшку – вот два-то псинища, скорпионы ядовитейшие! Стравить… да как бы самой промеж ними не оказаться. Нет, бежать отсюда скорей, бежать! Болек, приказчик краковский, польский, не зря на ярмарке глазки строил, пряниками сладкими угощал, расспрашивал… Намекал даже – вот бы, мол, с ним бы уехала. Как бы славно они зажили в Кракове. Ага, поверила Полина, как же! Этот – приказчик, она – бесприданница… зажили бы… Сдохли бы под забором с голоду!
Однако сбежать с ним можно… не в Краков, конечно же, а в Смоленск, там тоже дальние родичи есть, авось да пригреют. А нет – так и до Кракова. И там люди живут. Все лучше, чем тут, с лиходеями этими – дядюшкой да Павлухой. В Кракове-то, чай, у дядюшки Онфима Телятникова руки коротки достать. Впрочем, какой он, право слово, боярин, так… слуга вольный, за землицу с народишком Всеволоду-князю служит, как ему самому – рядовичи. Луг да пашни – все от князя, а своих-то вотчинных земель – раз, два и обчелся. Потому и рассчитывал на племянницу, удачно б на Павлухе женить – землицы б изрядно прибавилось. Хм… Интересно только – как? Что он, с Павлухой вместе хозяйничали бы? Не-е, дядюшка прехитер изрядно, не то что тот… уж обвел бы вокруг пальца заболотнего злыдня, это уж запросто!
Ладно! Черт с ними со всему – надобно жизнь свою самой устраивать, а для начала – выбраться из амбара. Это и хорошо, что дядька ее тут запер – меньше пригляду! А то куда ни пойдешь – всюду бабки, девки, слуги-дубинщики. Никуда, никуда от чужих взглядов не скрыться… А тут – всего двое: Пахом с Карякою. Оглобли они, конечно, еще те, да вот только ума невеликого. Вдвоем-разом все одно не будут ночью амбар охранять – по очереди, либо вообще смотреть не будут – к чему, коли наружу-то ну никак не выбраться?! Это уж правда – никак. Значит, надо так сделать, чтоб кто-то из стражей сам двери отпер. А как так устроить? Думай, думай, девка, на то тебе и голова дадена – не токмо косу черну носити.
Меж тем дело приближалось к вечеру: ярко-золотые полоски-лучики с танцующими пылинками превратились в оранжевые, а затем и вовсе исчезли, расплылись белесым туманом.
Полина вздрогнула, услыхав, как во дворе заржал конь. Неужто боярин ехать куда-то собрался? Это на ночь-то глядя?
А, похоже, что так!
Девушка прильнула ухом к щели, прислушалась.
Ага! Вот раздались озабоченные голоса слуг, а вот прогрохотал басом хозяин:
– Пахом, Каряка – копья берите, дубины, да седлайте коней – со мной поскачете. Может, еще – хо-хо – не придется Полинку никому отдавать…
Услыхав такие слова, девушка радостно улыбнулась – неужто? Ежели так, тогда и бежать никуда не надобно.
– Не отдам, – глумливо хохотнул боярин. – Себе оставлю – девка она справная, а язм – вдовый. А? Как вам, парни?
– Славно придумал, Онфим Телятыч! Полинка девка красная! Детушек те нарожает, да…
– От дурни! – на этот раз похоже, что от души расхохотался хозяин. – Нужны мне от нее детушки? Она ж племянница – все про то знают… Так, побаловаться, укротить – да продать купцам хвалынским. За красивую девку те немало дадут, даже и за порченую. Хо! Ну что там, собрались? Едем! Охрятко, открывай ворота… да за девкой приглядывай, не спи, а то ужо у меня!
– Сделаю, боярин-батюшка! Сполню.

 

Вот аспид! Вот ворон-то, собачина облыжная! Пряник обсосанный, хмырь, гад ядовитейший! Что удумал!
Разъяренная Полинка уже и не знала, как еще обозвать дядюшку… ишь, родич выискался – попользоваться да продать хвалынцам? Корвин сын! Однако, по всему, тут сейчас не ругаться, тут думать надо. Ишь ты, вроде б за Павлуху сватал, в амбар, вот, посадил, и вдруг… Да! Он же сказал – «может». Что-то задумал, гад премерзкий. Против Павлухи – ясно. Каким-то иным образом землицу забрать… а уж если не выйдет, тогда уж и отдать племянницу замуж. Для нее, для Полинки-то, и так и этак – плохо. И еще неизвестно, что хуже! Одно теперь ясно – бежать надобно всенепременно. Хоть в Смоленск, хоть… в Краков, лишь бы подальше отсюда, от деревень, от вотчины этой гнуснейшей, от дядюшки, ворона подлого! Бежать…
– Полинушка…
Позвал кто-то снаружи. Ясно, кто – слуга рыжий, Охрятко, охальник тот еще, да и трус, каких мало. Правда, не дурак, это уж точно – не может же в человеке уж абсолютно все плохо быть.
– Полинушка… я тебе покушать принес… Боярин-то батюшка наказывал, чтоб хлеб да вода, а я вот тебе – вчерашних щей в крынке…
– Так давай, коли принес, – быстро отозвалась девчонка. – Открывай ворота-двери, распахивай…
– Погодь. Погодь малость.
Ну да, распахнул, отворил двери. Только вокруг – челядь да закупы с факелами. Свету, вишь ты, мало… Вот попробуй, убеги тут!
– Кушай, милостивица.
– Мх… кушай. Ложку-то почто не принес?
– Ась? Посейчас… А вот тебе кадушка поганая, чтоб на улицу не ходить.
Тьфу ты, чтоб тебя! Чтоб не ходить… Чтоб тебе не выводить, вот что! Да уж, с кадушкой поганой хлопот меньше… только что запах. Ладно!
Наскоро похлебав щей, Полинка вернула миску слуге и, поведя плечом, вздохнула, пожаловалась:
– И всю-то ноченьку мне одной сидеть, комаров да лягух слушать.
– Так ты, милостивица, спати ляг.
– Так не уснуть сразу-то… скучно. Кабы ты, Охрятко, у амбара бы посидел, со мной поговорил бы.
– А это можно! – слуга довольно ухмыльнулся. – Чего не поговорить? Я, знаешь, сколько разных сказок-присказок знаю?
Уходя в амбар, девушка спрятала улыбку – ага, ага… подожди, будет тебе присказка. Ничего конкретно она, правда, еще не придумала, но знала – придумает. И – очень и очень скоро.
Так и вышло. Терпеливо выслушав пару недлинных Охряткиных «сказок», Полинка нарочито громко зевнула, как приличествует зевать вовсе не юной девушке, а какому-нибудь жирному хитровану-купцу – заморскому гостю.
– Ах, – пожаловалась. – Помню, как давно еще матушка мне спинку на ночь чесала. Так я и усыпала – легко да благостно… Уж теперь-то некому почесать. Ах, помнится раньше, в деревеньке дальней… ох, уйти б туда… когда-нибудь и уйду, может, даже совсем уже скоро.
Не зря так сказала девчонка, хитрая, как тот же заморский гость – давненько приметила, как посматривал на нее служка. Этак похотливо, со вздохами… Иной раз пройдет мимо – обязательно как бы невзначай заденет, прижмется… Большего-то чего опасался, а так… Ой! А се летось как-то подсматривал на реке… не только за Полиной, и за другими девками.
– Не знаю, зачем меня дядюшка сюда посадил, – словно сама с собой вслух рассуждала боярышня. – Я ведь не глупая, понимаю все – для моего же счастья старается…
– Вот-вот! – обрадованно поддакнул Охрятко. – И я о том говорю… Спинку-то тебе б и язм мог почесать, не хуже, чем иные. Уж не обидел бы. Руки у меня, знаешь, какие нежные!
– Прям так и нежные? – томно вздохнула Полина. – Ну… почеши, пожалуй. Может, усну.
– Ага… посейчас…
Голос рыжего слуги задрожал от нетерпения… нет, парень не собирался делать ничего такого, постыдного – кто он и кто эта девушка? Просто прикоснуться к ней, ощутить нежную теплоту тела, запах волос… закрыв глаза, представить, как…
– Ну, где ты там? Я уже платье сбросила.
Услыхав такое, Охрятко уже не раздумывал: вмиг отбросил удерживающий ворота кол, распахнул створку…
И получил по башке граблями – от всей души! Так, что искры из глаз покатились и свет белый померк.
– Ничо, отойдет, – сноровисто затащив в амбар бездвижное тело слуги, сама себе прошептала Полинка.
Бить она умела – знала, как – здесь же, у дядюшки, и научилась от воинских холопей-слуг, и сейчас приложила со всем старанием, однако меру соблюла – зачем христианскую душу раньше времени на небеса отправлять?
Будь вместо Охрятки Пахом или какой другой оглоедина, девчонка и не решилась бы на такое… что-нибудь бы другое придумала – на то и ум.
– Ну, прощай, парень…
Закрыв амбар, боярышня шмыгнула за овин, а уж там дальше перебралась и через ограду, совсем забыв подпереть дверь колом. Не до того было! Выбралась – молодец, на дворе ни одна собака не тявкнула, еще бы – кто ж всех этих псинищ кормил? А теперь поспешать надобно, поспешать, уж, слава господу, куда бежать, Полинка себе представляла неплохо – все стежки-дорожки знала.
Сломя голову, однако, вовсе не неслась – стемнело уже, да и девчонка не дура. Свалиться в какой-нибудь овраг да сломать себе шею? Оно ей надо? Шла ходко, но с осторожностью, иногда и в ручьи спускалась, по воде шла – погоню (вдруг да случится?), собачек с толку сбить.
На то еще был расчет, что, как вскроется все, начнут Охрятку пытать-спрашивать – он про дальнюю деревеньку и вспомнит, мол, туда вроде как собиралась беглянка. Деревенька та под Ростиславлем-городом, где с матушкой когда-то жили, не большими боярами, правда, а так, своеземцами. А потом нагрянул татарский отряд – ух, и рожи, ну до чего же поганые! Или то не татары были, половцы – черниговские князья их обычно с собой приводили, когда на смоленскую землю в набег шли.
– Ой, и корва ж я, не хуже дядюшки! – покачала головой Полинка, присев ненадолго передохнуть на опушке леса. – Охрятко, Охрятко, парень… не будет тебе жизни теперь. Однако, а что же делать-то было? Оно, конечно, так – говорят, на чужом несчастье свое счастье не выстроишь. Говорят – да, так, однако, поступают совершенно наоборот! Взять хоть дядюшку… да что там дядюшку – любого боярина, князя… Вот и у Полинки вышло то, что вышло – что и задумала.
Все, хватит отдыхать – дальше идти надо! Луна полная, ноченька ясная, звездная, идти не так уж и далеко – само собой, не в деревеньку дальнюю.
Яркая луна отражалась в жемчужно-серых глазах беглянки, мягко шевелилась под ногами трава, а росшие вдоль тропинки деревья – липы, осины, вербы – ласково махали ветками, словно бы прощались, словно б желали удачи и счастья:
– Прощай, Полинка, прощай! Ни о чем плохом не думай.

 

– Да-а, кто бы мог подумать? Интеллигентный вроде бы человек… Тебе зачем электричество-то воровать, Паша?
Распахнув глаза, Ремезов непонимающе огляделся. Где же площадь? Где Этьен, Соланж и все прочие? Где…
– А лев где?
– Лев? В нашем лесу, Паша, только волки водятся, да еще, говорят, медведя в прошлом году видали… Ой, ну и взгляд у тебя! На-ко, выпей…
Кто-то в сером плаще, стоявший напротив Павла, протянул открытую жестяную банку…
Пиво!
Господи, так, значит…
– Спасибо, господин майор!
Ремезов, наконец, узнал местного участкового – своего, между прочим, приятеля – заядлого доминошника, с которым не раз уже игрывали в садочке вместе с пенсионерами. Уж такого «козла» забивали – словно сваи вколачивали, в соседней деревне слышно.
– Ла-адно выпендриваться-то, – усмехнулся в ответ участковый. – Просто шел мимо, вижу, у тебя в мансарде свет горит, дай, думаю, зайду – договоримся на завтра партейку, я как раз в отгулы уйду. А то – на рыбалку?
– Не, на рыбалку не поеду, занят очень, – Павел уже окончательно пришел в себя и, поднявшись с кресла, снял с головы сетку-антенну, на что гость снова хмыкнул, на этот раз уже со значением:
– Да я вижу, что занят. Ты, Паша, похоже, уснул. Уж разбудил, извини.
– Ла-адно, – улыбнувшись, Ремезов махнул рукой. – А за пиво – спасибо. Давай вниз спустимся, там у меня самогон есть, хороший, вкусный… Кое-что обмоем.
– У бабки Левонтихи самогон брал? – утвердительно-осведомленно спросил участковый.
– У нее.
– Да. У нее – хороший. Только вот жена… Поздновато уже.
– Жаль…
– Но, раз ты так настаиваешь – выпью! И это, кабель-то прибери.
Павел недоуменно вскинул брови:
– Какой еще кабель? Ах… Слушай, Андрей, а нельзя мне его еще… на денек? Клянусь, больше не буду… даже заплачу, коли уж на то пошло.
– Ого-го! – спускаясь по лестнице, гулко расхохотался майор. – Ничего, Паша, обойдется Чубайс или кто там вместо него и без твоих денег. Только ты днем-то кабелек прибери… а на ночь опять протянешь. Народ у нас, сам знаешь какой бдительный – заколебали уже заявы друг на друга по хрени всякой писать! У одной по ее реечной тропе корова соседская ходит, другой от автоматчиков ухватом еле отбился…
– От автоматчиков – это дядя Леша-лесник, что ли?
– Он.
– Так он же непьющий!
– Вот по этой причине крышу и сорвало. Бывает! Ну, где твой самогон хваленый?
Ремезов гостеприимно распахнул дверь:
– В залу, в залу проходи, Андрей.
Сняв фуражку, участковый покачал головой:
– Ишь ты – в залу.
– Так тетушка называла. Сейчас, я колбаску порежу.
– Не надо, Паш. У меня сала с собой шматок. Вот если только хлебушка да луку.
Через пару минут приятели уже уселись на диване у небольшого журнального столика, хлопнули по рюмашке, зажевали, потом торопливо накатили еще…
– Ну, еще по третьей – и можно уже не так часто, – пригладив редеющие на макушке волосы, довольно произнес участковый, настоящий сельский «Анискин», только не дородный, как Михаил Жаров, а, наоборот, тощий, словно жердь.
Седые виски, усики, смешливые – у самых глаз – морщинки, на кителе – новенькие майорские погоны.
– Ну, не все же мне «пятнадцатилетним капитаном» ходить, – перехватив любопытный ремезовский взгляд, майор хмыкнул и подставил опустевшую рюмку из толстого голубого стекла, что были в ходу сразу после войны или еще до нее. – Ну, наливай, что ли… За твой эксперимент!
– Нет. Давай лучше за твою звездочку.
– За звездочку успеем еще… Умм.
Выпив, разом поставили рюмки на столик, зажевали лучком… Обоим стало хорошо, благостно, такое настроение наступило, когда вот так вполне можно просидеть до утра, при этом особо не пить, а так, болтать больше.
– Ты, если хочешь, кури, Андрюша, – Ремезов кивнул на пустую пивную банку. – Это тебе вместо пепельницы… Я-то бросил давно, ты знаешь.
– Знаю. Но если разрешишь – закурю.
Щелкнув зажигалкой, полицейский благостно затянулся «Беломором».
– Ну, как вообще жизнь? – улыбнулся Павел.
Майор выпустил дым в потолок:
– А знаешь, ничего в последнее время стало. Зарплату повысили, «Ниву» дали, ноутбук, чего не работать-то? Ну, конечно, требуют много, вот молодежь и жалуется, скулит. Эх, не застали они девяностые, под стол еще тогда пешком ходили, когда за ночь – ты прикинь – на участке по десять-пятнадцать краж! Тогда же все мели, все тащили… Нет, сейчас лучше. Спокойнее.
– Что, совсем не воруют? Не поверю никогда.
– Да воруют, как не воровать? – пожал плечами майор. – Вот, группа тут объявилась, нечистая на руку парочка. Днем – парни как парни – ходят, высматривают: мол, грибники или там, рыбаки – нет ли у вас соли, хозяюшка? А напиться не ладите? Таким вот макаром. Хитрые – выпытают, когда хозяев дома не будет, тогда и приходят – берут, что под руку попадет, в основном всякие гаджеты у дачников, но могут и на постельное белье польститься – всеядные! Кстати, электрообрудованием и проводами тоже не брезгуют, уже два трансформатора распотрошили.
– Наркоманы, что ль?
– Может. Так что ты, Паша, ежели где неподалеку вдруг «уазик»-«буханочку» углядишь, такой, воинского окраса… Дай знать, а?
– Хорошо, – Павел кивнул и потянулся к бутылке. – Увижу – сообщу обязательно.
– Только сам ничего не предпринимай, может, это и не они вовсе. Номеров же пока не знаем! Ну, за удачу!
– Давай! Чтоб про нас не забывала.
– Эх, хорошо пошла, зараза!

 

Хорошо, Полинка не по лесной тропинке пошла, по дороге – меж лугами, полями, кое-где – уже и меж скирдами. Удобно стало идти, ходко, хоть и ночь – а светлая, луна над головой во-он какая – как пламень. Не наобум шла девчонка, прислушивалась – если чего подозрительное впереди-позади слышала – ныряла немедля в кусты, пряталась, выжидала. Потом опять – ноги в руки – и вперед, с песней. Душа-то пела! Почему б ей не петь, коли удалось все? Ну, пусть даже не все пока, однако – начало положено.
Вот и шла боярышня, улыбалась, молила Николая Угодника – так же, как вот совсем недавно у дядюшки все время его молила. Удачи испрашивала, счастья…
– Ты мне только чуть-чуть помоги, святый Николай батюшко, только чуть-чуть. Чтоб дойти, чтоб найти. Чтоб не сгинуть. А уж остальное все – я сама. Я же, слава богу, не глупая. Помоги, а? Ну, что тебе стоит?
И ведь помог святой Николай, не зря Полинка молилась: едва начало светать, когда девчонка уже подходила к купеческому обозу. У стража с копьем спросила приказчика Болека из Кракова.
– Бо-олек? – задумчиво протянул стражник. – Ну, есть такой. А он тебе кто?
– Жених!
– Ах вот как!
– Ты его позови поскорей, мил человеце, он уж так рад будет… И тебе с нашей радости кое-что перепадет.
Страж явно повеселел, оживился:
– А ты, как я погляжу, дева умная. Ну, жди, посейчас. Вообще-то у нас тут почти все полоцкие… но есть и из Кракова.
– Зови, мил человеце.
Через некоторое время – совсем небольшое – явились из-за возов двое – стражник и молодой парень, смешной, курносый, с длинным, щедро усыпанным веснушками лицом и простодушно-голубыми глазами.
– Болеслав! Болек! – издалека закричала боярышня.
– Полина! – приказчик, подбежав, обнял девушку, закружил… поцеловать, правда, пока не осмеливался. – Полина, милая… так ты… ты согласна?
– Ты знаешь о том, что я – бесприданница, беглянка?
– Так и я – не ясновельможный пан!
– А я наоборот – по-вашему – паненка. Ну, веди меня скорей… когда отъезжаем?
– Очень скоро. Ты вовремя появилась, любимая.
– Я рада, – Полина взмахнула ресницами, томно и вместе с тем весело-беззаботно, так машет разноцветными крыльями бабочка теплым летним деньком.
– Рада? – так же весело воскликнул Болек. – А уж я-то как рад!
Купцы, приказчики, погонщики и воины охраны уже просыпались, уже запрягали волов, и вот заскрипели колеса груженных товарами возов, затрепетали на ветру купеческие разноцветные флаги, и седой, но жилистый и крепкий ратман Георг из Кракова – здесь главный, – вскочив в седло, что-то закричал по-немецки.
– Велит не задерживаться, – усевшись на возу рядом с Полинкою, пояснил белобрысый Болек. – И быть начеку. Мы, конечно, постараемся объехать безбожных татар, но… В пути, сама понимаешь, может случиться всякое.
– Понимаю, – девушка согласно кивнула. – А ты… ты понимаешь немецкую речь?
– Понимаю. И еще немножко – латынь.
– Научишь меня?
– Конечно, милая. Дорога у нас длинная.
Скрипели колеса. Перекрикивались приказчики и купцы. Погонщики мулов щелкали длинными своими бичами. Ветер развевал флаги.

 

Ветер…
Если б не он, можно было бы убежать к купцам, с ними бы и уйти, спрятаться, скрыться. Но ветер-то как раз с той стороны – собаки возьмут след, возьмут непременно. Значит… Туда нельзя, надо наоборот – в другую сторону, чтоб не почуяли псы.
Так рассуждал Охрятко, выбираясь со двора исхудавшего боярина Онфима Телятникова. Да, да, Охрятко-холоп тоже решил бежать – так уж вышло. Проклятая девка! Все из-за нее, из-за нее все. Вот ведь черт дернул поддаться… почесал спинку, ага! Эка, змеища, хватанула граблями – едва не прибила, хорошо хоть немного уклониться успел. Шишка теперь на башке… ну да бог с ней.
Подумав, рыжий слуга подался к болотам – уж там-то, верно, никто искать не будет, места гиблые, а за трясиною сразу – землица заболотнего Павла, сына боярина Петра Ремеза, чьи вотчины – да какие там вотчины, так, смех один – уже куда дальше к югу, ближе к Ростиславлю.
Беглец пробирался с опаскою, однако рассвета не ждал – всю округу знал как свои пять пальцев. Выйдя с амбара, не забыл подпереть колом воротца, да, поглядывая на луну, зашагал скоренько к дальнему лугу, а уж оттуда – пожнею да в лесочек – как раз и рассвело, и первые солнечные лучи вспыхнули на вершинах деревьев радостным золотым пожаром.
Охрятко уже подходил к болоту, как вдруг услышал впереди голоса. Парень сразу же затаился, нырнул в траву, отполз и – не пересилив вспыхнувшего любопытства – все ж подобрался поближе, выглянул… И тут же почувствовал, как екнуло сердце! Это ж надо: едва не попался!
У края болота, спешившись, стояли возле коней трое – Охряткин хозяин, боярин Онфим Телятников и его верные слуги, молодые оглоеды Пахом с Карякою. Парни были вооружены увесистыми дубинами и рогатинами, на боку у боярина поблескивала рукоять меча. Да, еще луки со стрелами – те были у всех троих. Ишь, снарядилися – словно в воинскую рать, можно подумать – воевать кого-то замыслили. А кого тут воевать? Разве что…
Оп-па! Вот тут-то Охрятко сегодняшний – вернее, вчерашний уже – разговор и припомнил. Не иначе, как против Павлухи Заболотнего что-то удумал боярин – а против кого же еще? Чья за трясиной землица-то? Знамо – Павлухина. Хоть Павлуха и тот еще гусь, подлюка да злыдень, какие не каждый день встречаются – однако ж вот и супротив него тоже подлость умыслили… ишь, стоят, поджидают.
– Батюшко, кажись, едет! – повернувшись к трясине, выпалил вдруг Пахом.
Боярин прислушался и довольно крякнул:
– Едет – то так. Ну, почто встали-то? Прячьтесь, едрит вашу мать! Да помните, не дайте ему до нашего края добраться – как на середине гати будет, так стрелы и шлите.
– Не беспокойся, батюшка, – ныряя в кусты, усмехнулся Пахом. – Спроворим!
Узрев такое дело, рыжий беглец осторожненько отполз подальше и, поднявшись на ноги, опрометью бросился прочь. Вот уж совсем ненужное дело – в таких делах невольным свидетелем быть! Дознаются – либо те пришибут, либо эти. Так что прочь отсюда побыстрей, прочь – тем более на том краю болота уже замаячили фигуры всадников – Павлуха Заболотний – с мечом, окольчуженный, верхом на вороном коне, и рядом с им – четверо воинов, естественно, тоже оружных.
Услышав, как засвистели стрелы, Охрятко затравленно оглянулся и опрометью бросился в чащу.

 

Весь день простоял солнечный, ясный, а вот вечером собрались облака, задождило, да не каким-нибудь там мелким дождиком – настоящим проливным ливнем! На раскисших грунтовках быстро образовались лужи, вспыхнул в домах свет, а где-то за лесом – пока еще далеко – грянул первый гром.
– Ну вот, грозы нам еще не хватало, – выругался толстоморденький парень в красной баскетке, сидевший за баранкой болотного цвета «буханки» – «уазика». – Чувствую, вымокнем, словно гады. А? Что молчишь, Леха?
Леха – неприметный, совершенно никакой парнишка, на вид чуть помладше своего сотоварища – в ответ лишь шмыгнул носом.
– Хотя, с другой стороны – дождь-то нам не помеха, – переключившись на пониженную передачу, толстомордый аккуратно проехал лужу. – Да еще и гроза. На подстанции электричество точно отключат! Чуешь, к чему я?
– Провода срежем запросто, – наконец, отозвался Леха.
– Провода, конечно, срежем, – водитель остановил «буханку», не доезжая до деревни, у самой околицы, за деревьями. – Ну и того черта навестить надо… ну, который уедет.
– А, профессора… Слышь, Виталик, так, может, это… дождь-то переждем малость?
– Зачем? Наоборот хорошо – лишняя тварь на улицу не вылезет, – засмеявшись, толстомордый Виталик поплотней запахнул куртку и распахнул дверь. – Ну, пошли уже. Что сидишь-то?

 

Едва начался ливень, Павел не поленился, отогнал машину за два дома – там было и повыше, и посуше, да и вообще – выезжать удобнее. А тетушкин-то домик располагался в низинке, и проходившая мимо дорожка в дождь превращалась в совсем уж непролазное месиво, которое возможно было форсировать лишь на «Ниве» или «уазике», а уж никак не на «Шевроле-Ланчетти».
Сделав сие важное дело, Ремезов вновь подключил к трансформатору кабель, намереваясь сегодня еще больше увеличить мощность эксперимента, а потом – резко снизить. Посмотреть, быть может, именно от этого зависело частичное проникновение в его сознание сознания реципиента?
Никакой ливень молодому ученому не мешал, Павел вообще любил работать в дождь – как-то лучше дело спорилось и никуда не тянуло.
Вот и сейчас, подключая аппаратуру, Ремезов что-то весело насвистывал, напевал, предчувствуя очередную удачу. Все получится, и много чего удастся узнать, тем более что все эти «домашние» опыты – всего лишь начало. И еще одно обнадеживало – с каждым разом Павел приближался к своей эпохе: тот мальчик, комсомолец – конец пятидесятых, а суицидный француз на площади Данфер Рошро – это уже семидесятые. Так можно дойти и до восьмидесятых, девяностых, и… до того самого момента. До аварии. Предупредить Полину… хоть как-то предупредить, лишь бы хватило времени. Девушка останется жива – по всем законам квантовой физики возникнет параллельная реальность, одна из многих… в которой он, Павел Петрович Ремезов, будет по-настоящему счастлив! Может такое случиться? Сложно сказать, но… почему нет?
Усевшись в рабочее кресло, молодой человек надел на голову сетку антенны и улыбнулся сам себе:
– Ну, что? Поехали, что ли? Поехали…
Щелчок… Вспышка… И свет померк… Померк, чтобы вспыхнуть вновь – но уже в другой, чужой жизни.

 

– О! Машины его нету, – поправив баскетку, толстомордый Виталик остановился в грязи у нужного дома.
– А что, у профессора машина была? – недоуменно переспросил напарник. – Что-то я в прошлый раз не заметил.
Виталий усмехнулся:
– Если б ты, Леха, что-то вообще замечал – цены б тебе не было. Короче, ладно, не обижайся, пошли.
– А куда тут идти-то?
– Да вон, по тропинке, к калитке.
– Так темно же, не видно.
– Не видно ему, – Виталик уже, похоже, жалел, что выбрал себе столь незадачливого компаньона.
Леха, конечно, дуб дубом, однако, с другой стороны, зато на первые роли не лезет и во всем соглашается, разве что поворчит иногда или брякнет какую-нибудь глупость. Вот, как сейчас: ишь ты, не видно ему! Так и другим тоже не видно. Кстати, у будки трансформаторной, вообще-то фонарь горит, качается – нет-нет, да и попадет и сюда лучик… Оп!
– Уау!!!
– Ты чего, Леха, дергаешься?
– Змея! – судя по голосу, напарник был близок к истерике. – Вон там, вон! Черная такая, блестящая.
– Да где?.. О, боже – это ж просто кабель! – Виталик засмеялся тихонько, дребезжащим, как ржавый железный лист, смехом. – Ну, ты даешь, Леха!
– Дак это… обознался. С кем не бывает?
– Ладно… пошли в дом уже… Ого! Гляди-ка, и дверь на замок не заперта! Хозяин забыл, что ли?
– Кто ж в деревне запирает?
– А вот это ты верно сказал. Кстати, кабелек этот тоже прибрать надобно – хороший кабель, сгодится.
– Ага.
Войдя в «залу», воришки с ходу сунули в большую, прихваченную с собой сумку лежавший на столе ноутбук и озадаченно остановились перед телевизором – брать не брать?
– Возьмем, – подумав, решительно махнул рукой Виталий. – Не так уж он много и весит – до машины дотащим.
– У профессора еще второй этаж есть, – к месту напомнил напарник.
– Мансарда называется. Молодец, Леха! Сейчас туда и заглянем.
Тут оба разом вздрогнули – сильный порыв ветра распахнул форточку, бросил в лица воров холодные брызги…

 

Грязные холодныя брызги летели из-под копыт вороного коня, и, если б не это, нестись вот так, по узкой лесной дорожке было бы даже здорово, да и сейчас Павел почти физически ощущал переполнявшую душу реципиента радость… и еще – какую-то озабоченность. Да и радость – не только от скачки, еще и от предчувствия некоего события, вполне долгожданного, которое вот-вот должно было случиться.
Звенела кольчуга…
Черт! Вот тебе и восьмидесятые годы! Это ж надо так ошибиться… Интересно, сколько еще тут вот так скакать? Минут двадцать? Или даже уже полчаса, час? Нет… час – это уж слишком смело, о том пока и не мечтать.
Больно хлестнула по лицу ветка… не успел пригнуться, да. На скаку думать нельзя – нужно вперед да по сторонам посматривать, не то не ровен час… Ах, как все же здорово! И ветер в лицо, и даже эти брызги – судя по росшим в изобилии камышам, дорожка-то шла краем болота. А в глаза бил рассвет, и на вершинах высоких сосен уже вспыхнуло солнце! Красиво как… сосны эти, а вон, впереди – березовая рощица, липы.
Павел хлестнул коня камчой… хлестнул умело, и словно бы между делом, как будто в автомобиле с четвертой на пятую передачу переключился.
Снова звякнула кольчуга… Интересно – он сейчас кто? Древнерусский витязь? Или, наоборот, какой-нибудь Субэдей?
Черт! Снова хлестнула ветка – едва не в глаз…

 

Близко – совсем-совсем рядом – громыхнул гром.
– Гроза, – оборачиваясь, тихо промолвил Виталик. – Зуб даю – сейчас свет отключат. Вот кабелек-то и приберем, да и в трансформаторную заглянем.
– Заглянем, да, – охотно поддакнул Леха. – Везет нам с тобой сегодня.
– Тихо ты, не сглазь! – неожиданно рассердился напарник. – Ох и крутая же лесенка… Как бы назад кубарем не полететь.
– Так не пьяные ж!
– Это верно.
– Ой… смотри-ка, кажись – свет! – скрипнув ступенькой, Леха вдруг насторожился, указывая рукой веред, на чуть приоткрытую дверь. – Тусклый… Свечка, что ли.
– Сам ты свечка – комп!
Воришка тут же замедлил шаг и даже опасливо попятился вниз:
– Так профессор не уехал! Бежим.
– Стой ты! Был бы хозяин дома, давно б выглянул, посмотреть, кто там скрипит, – резонно возразил Виталий.
– Так, может, спит?
– Может… А может, и нету его. А комп сам собою включился, я слышал – такое бывает.
– Или – выключить забыл.
– Или. Поглядим. Если что, убежать всегда успеем.
– Ой, Виталя.
Виталий уже не слушал, осторожно распахнул ведущую в мансарду дверь, прислушался, всмотрелся, чувствуя за спиной громкое сопенье напарника.
– Вот он!
– Тихо, не дергайся. Спит!
Хозяин дома сидел в глубоком кресле, напротив включенного компьютера и еще какой-то слабо жужжащей аппаратуры, сидел с закрытыми глазами, никак не реагируя на окружающее.
– Слышь, Виталик, что это за хрень у него на башке?
– Я почем знаю? Тсс! Уходим.
– А, может, свяжем его, хоть тем же кабелем? Вон тут сколько всего: толкнуть – нам с тобой бабла на год хватит!
Виталик удивленно обернулся – честно говоря, подобного предложения от своего трусоватого напарника он никак не ожидал. Вот ведь что жадность с людьми делает! Всякую осторожность теряют. Хотя… Леха прав – что тут опасного-то? Профессор – видно сразу – в отрубе полном. Опился, либо обкурился. Почему б и не…
– Вяжем! – кивнув, Виталик потянул с пола кабель.
Что-то негромко треснуло, посыпались синие искры, а над самой крышею вновь грянул гром.

 

– Вон они, за болотиной! – обернулся вырвавшийся вперед воин, совсем молодой парень, без кольчуги, но при коротком копье и с засунутым за пояс шестопером. – Ждут, господине!
– Ждут, так поедем, – с ходу отозвался Павел… или кто-то сказал эти слова за него?
И, не дожидаясь ответа – он тут был за главного – погнал коня на широкую гать. Знал наверняка – тут и телеги проедут, не то что один конь.
Посмотрел вперед, на бородатого дородного мужика, дожидавшегося на том краю болота, снова ударил коня камчою и, вдруг услыхав какой-то подозрительный свист, скосил глаза, увидев, как скачущий чуть позади воин – тот самый молодой парень – словно подкошенный слетел с коня в воду!
– Засада! – заорал было другой всадник… но тут же захлебнулся собственной кровью – черная стрела угодила ему в горло, и точно такая же стрела ударила Павлу в грудь. В кольчугу.
– Плохие у тебя стрелы, боярин, – усмехнулся Ремезов, выхватив висевший на поясе рог. – Не каленые – на лису, на белку. Нешто меня таким можно взять? Ин, ладно – хорошо, кольчужицу прихватил и людей. А ну-ко!
Приложив рог к губам, Павел затрубил – резкий утробный звук поплыл над болотом… и в тот самый миг вражья стрела вонзилась ему в шею, слева… словно змея чикнула!
Сразу ощутив слабость, Ремезов выпустил из руки поводья… пошатнулся… и вылетел из седла в трясину. Заржав, повалился следом пораженный стрелами конь.
Все тело ожгла холодная вязкая жижа, кольчуга потянула ко дну, все глубже, глубже… да еще кровоточила, торчала в шее стрела. Мало того, что-то вдруг вспыхнуло перед глазами… даже не перед глазами – в голове будто взорвалось что-то, этакий маленький ядерный взрыв, после которого… после которого ничего уже больше не было – ни ощущений, ни мыслей, а только пустота, чернота и смерть.
Назад: Глава 1 Площадь Ада
Дальше: Глава 3 Загоновый шляхтич