6

На следующее утро я просыпаюсь от звука открывающейся двери. Я так спешила попасть в кровать, что даже забыла повесить табличку «Не беспокоить». Слышу осторожное «Уборка номера…» и сдавленно откликаюсь: «Позднее!» Жду, когда дверь снова закроется, переворачиваюсь в кровати и вижу семь сообщений и пять пропущенных звонков от Сета. Если бы я звонила столько раз, когда он пропал, то выглядела бы неуверенной и привязчивой. Выключаю телефон, не читая сообщений, и слезаю с кровати, чтобы собрать немногочисленные вещи. Я хочу домой. Эта поездка оказалась ошибкой. Мне нужно скорее оказаться в своей уютной квартире, где в холодильнике ждет холодная бутылка колы. Там я смогу забиться под одеяло и не вылезать, пока не придет пора возвращаться на работу. Мне хочется позвонить маме или Анне и рассказать им, что случилось, но тогда придется открыть всю правду, а к этому я еще не готова. Уже по дороге в холл я вспоминаю о Ханне и чувствую внезапное желание ее увидеть. Она единственная, кто знает, что это за пытка – делить с кем-то собственного мужа. Отправляю ей сообщение и спешу к парковке. Вчера вечером я настолько расстроилась, что забыла, где припарковала машину. Обхожу ряды автомобилей, передвигая тяжелую сумку вперед-назад по руке. Когда наконец нахожу свой и открываю дверь, то вижу букет лавандовых роз на переднем сиденье и открытку на руле. Перекладываю их на пассажирское сиденье, не читая открытки, сажусь в машину и завожу мотор. Мне не нужны его цветы и открыточные извинения. Мне нужен он: его внимание, его время, его благосклонность. Уже почти выезжаю на шоссе, моментально забыв о сообщении, отправленном Ханне, когда приходит новое смс. Я спрашивала, не хочет ли она встретиться на поздний завтрак, пока у меня есть такая возможность. От ответа сердце начинает биться сильнее.

«С удовольствием! Встретимся в 10 в «Орсон’с»? Вот адрес».

Вбиваю в телефон адрес и резко разворачиваюсь. Сегодня утром, выходя из номера, я едва посмотрелась в зеркало. Дожидаясь зеленого сигнала на светофоре, я опускаю солнцезащитный козырек, открываю зеркало и изучаю собственное лицо. Бледное и безжизненное, с опухшими от вчерашнего плача глазами. Копаюсь в сумочке в поисках помады и быстро крашу губы.

«Орсон’с» – скромная забегаловка. Над дверью – крупная вывеска с печатными буквами. В букве «О» дыра размером с мячик для гольфа и паутиной трещин вокруг. Захожу внутрь, где стоит насыщенный запах яиц и кофе, и оглядываюсь в поисках свободного столика.

Местечко переполнено людьми, которых я никак не могу представить друзьями Ханны. Ирокезы, розовые волосы, татуировки. У одной женщины семь сережек только на лице.

Нахожу столик у окна, откуда видно дверь, и кладу сумку на пустое сиденье напротив. Я слишком часто бывала в кофейнях, где отчаявшиеся люди пытаются стащить стулья. Ханна заходит минут через десять, в красном платье и блестящих черных туфлях. Волосы собраны на затылке, но некоторые пряди падают на лицо, словно их растрепало ветром.

Она с измученным видом присаживается к столику и заправляет пряди за уши.

– Прости, опоздала. Когда получила сообщение, только выходила из душа.

Она снимает солнцезащитные очки, кладет на стол, и складывает пальцы на переносице.

– Болит голова? – спрашиваю я.

Она кивает:

– Нехватка кофеина. Я пытаюсь от него отказаться, но сегодня, думаю, выпью чашечку.

– Я могу принести нам кофе, если ты скажешь, чего еще хочешь, – предлагаю я, поднимаясь с места. У меня возникает внезапный порыв ее защищать. Она кивает, оглядываясь вокруг:

– Да, иначе мы рискуем потерять столик.

Она говорит мне заказ, я иду к кассе и становлюсь в очередь. И в этот момент меня прошибает пот. Что я творю? Это что, месть Сету? Нет, – убеждаю я себя, продвигаясь ближе к кассе. – Это поиск друзей по интересам. Мне необходимо понять себя, а единственный способ – познакомиться с женщиной, сделавшей аналогичный выбор. Вряд ли мне удастся найти себе группу по полигамии, наподобие кружка для молодых матерей.

Делаю заказ и несу к столику табличку с номером. Ханна грызет ногти и рассматривает кофейное пятно.

Бросаю взгляд на ее руку, где вчера видела синяки. Они превратились из сиреневых в светло-синие.

Она ловит мой взгляд и прикрывает их рукой с идеальным маникюром.

– Несчастный случай, – объясняет она.

– Похоже на следы от пальцев, – небрежно замечаю я. Она выглядит ошарашенной. Вглядываюсь ей в глаза – безупречно-синие, словно нарисованные, с мастерски накрашенными ресницами. Все слишком идеально. Когда все настолько идеально, что-то не так.

Дожидаясь заказа, мы обсуждаем еще одно изменение в доме, которое она мечтает произвести, но процесс тормозится из-за мужа. Я мечусь между симпатией и ненавистью, продолжая улыбаться и кивать. Какая неблагодарность – жить в таком красивом месте и быть вечно недовольной! Конечно, она уже измотала Сета своими требованиями. Думаю, скоро он мне все расскажет, спросит, что я думаю о ее идее. Сет всегда обсуждает со мной подобные вещи, даже как будто спрашивает разрешения. Разумеется, я посоветую ему удовлетворить ее желание. Это представит меня в выгодном свете. Внезапно Ханна меняет тему, начинает расспрашивать меня о моей квартире и о том, как я ее обставила. Ее интерес смущает меня, сбивает с толку. Чувствую облегчение, когда нам приносят еду и напитки. Смотрю на свой омлет и размышляю, что, будучи одна, я бы заказала нечто куда менее полезное. А сейчас мне отчаянно хочется рассказать ей что-нибудь личное.

– Вчера вечером я узнала, что муж мне изменяет.

У Ханны из рук выпадает вилка. Со звоном опускается на тарелку и соскальзывает на пол. Мы обе озадаченно смотрим на нее.

– Что? – спрашивает она. Реакция настолько замедленная, что становится почти смешно.

Я пожимаю плечами:

– Не знаю, что делать дальше. Прошлым вечером мы поругались, и я ушла.

Ханна опускает голову и наклоняется, чтобы поднять вилку. Вместо того, чтобы попросить новую, она достает из сумки антибактериальную салфетку и начисто вытирает прибор.

– Мне очень жаль, – говорит она. – Господи, а я тут болтаю про… Мне правда жаль.

Она кладет вилку на место и смотрит на меня.

– Серьезно, это ужасно. Не представляю, как бы я справилась. Как ты вообще держишься?

– Не знаю, – честно признаюсь, слегка пожимая плечами. – Я люблю его.

Ханна кивает, словно этого ответа достаточно.

Она разглядывает меня, забыв о своей тарелке с яичными белками. Она почти не прикоснулась к еде. Мне хочется сказать ей, чтобы она поела, ведь в ней растет ребенок.

– А я беременна, – произносит она.

Изображаю удивление. Особенно стараться не приходится, я действительно изумлена, что она рассказала это мне, абсолютно чужому человеку.

Опускаю взгляд на ее живот, плоский и упругий.

– Срок еще небольшой, – объясняет она. – Я никому не рассказывала.

– А… мужу? – уточняю я. Хотя хочется спросить: – Нашему мужу?

– Да, – вздыхает она, – он знает.

– И как… Он счастлив?

Разумеется, ответ мне прекрасно известен – Сет на чертовом седьмом небе, но я хочу услышать об этом из уст Ханны. Как она видит восторг моего мужа?

– Он счастлив.

– Ты чего-то недоговариваешь, – резюмирую я и бросаю на нее выразительный взгляд. Мама терпеть не может эту мою черту, считает меня слишком прямолинейной. Но Ханну мое заявление, похоже, не смущает. Она вытирает рот салфеткой и вздыхает.

– Да, так и есть. Мне нравится твоя прямота.

Я прикусываю щеку, чтобы сдержать улыбку.

– Так в чем дело? Нужно ведь с кем-то это обсудить, верно?

Пытаюсь изобразить равнодушие, но пальцы в туфлях сжимаются и нога беспокойно покачивается под столом. Я чувствую себя наркоманкой. Мне нужно еще, нужно услышать все подробности, нужно понять.

Она смотрит на меня сквозь острые черные ресницы и поджимает губы.

– Он прячет мои противозачаточные.

Прижимаю ладонь ко рту, подавившись глотком кофе. Да она шутит! Сет прячет противозачаточные? Сет из тех мужчин, кто получает желаемое без дешевых трюков. Хотя возможно – только со мной.

– Откуда ты знаешь, что он их прячет? – уточняю я, опуская чашку на стол. Ханна ерзает на стуле, беспокойно блуждая взглядом, словно ожидая, что Сет сейчас появится из ниоткуда.

– Он шутил на эту тему, и, разумеется, таблетки пропали.

– Бывает, что женщины протыкают дырки в презервативах, чтобы удержать мужчину беременностью, – покачиваю головой я. – Но зачем ему удерживать тебя беременностью?

Рот Ханны превращается в прямую линию, она отводит глаза. У меня перехватывает дыхание, взгляд падает на синяки на ее руке.

– Ты хотела уйти?

Она смотрит на меня, но ничего не говорит. Я почти вижу правду в ее глазах, спрятанную за частым морганием. Голову переполняют лихорадочные мысли. Для меня немыслимо, что Сет мог ударить женщину, мог прятать противозачаточные таблетки. Хочу спросить, любит ли она его, но язык словно прилип к нёбу.

– Ханна, ты можешь мне рассказать?

Мимо нашего столика проходит женщина с дредами и ребенком, привязанным к груди шарфом-слингом – из тех, что используют хиппи. Ханна наблюдает за ней с живым интересом, видимо, представляя с ребенком себя. Я делала так тысячу раз, представляя вес маленького человечка в руках и воображая, каково осознавать, что ты сотворил нечто столь маленькое и прекрасное. Пристально всматриваюсь в ее красивое лицо. Ханна не та, кем кажется: идеальный дом, идеальное лицо, идеальный наряд… И синяки. Я хотела узнать ее поближе, понять, но с каждой секундой запутываюсь все сильнее. Несколько часов назад я была в ярости на Сета, а теперь, когда сижу напротив другой жены собственного мужа, мой гнев переходит на нее. Меня раздирают противоречивые эмоции – виноватыми кажутся то он, то она. Зачем она вообще на все это согласилась, если не ради ребенка? Ведь ради этого… Ради этого он нашел новую жену. Потому что я не могла родить ребенка.

– Это он поставил синяки? – заканчиваю я и, подавшись вперед, пристально изучаю ее лицо, чтобы определить ложь еще до ответа.

– Все сложнее, – отвечает она. – Он не нарочно. Мы поругались, и я хотела уйти. Он схватил меня за руку. У меня нежная кожа… – неуверенно добавляет она.

– Это не нормально.

Ханна отводит взгляд. Похоже, ей хочется как можно скорее покинуть забегаловку. Она бросает тоскливый взгляд на дверь; я опускаю ладонь ей на руку и смотрю ей прямо в глаза.

– Он бил тебя до этого?

Это глубокий вопрос. Я не просто спрашиваю у Ханны Оварк, бьет ли ее муж, – я спрашиваю, бьет ли ее мой муж.

– Нет! Он никогда меня не бьет. Слушай, ты все неправильно поняла.

Собираюсь спросить, как именно я все неправильно поняла, но вдруг кто-то врезается в наш столик. Пытаюсь увернуться, но слишком поздно: надо мной наклоняется кружка и содержимое выплескивается на одежду. Девушка с кружкой в руках в ужасе смотрит на меня, раскрыв рот.

– Черт, – отпрыгивает она. – Простите, пожалуйста. Он со льдом, слава богу, со льдом.

Хватаю сумку, убирая ее с пути растекающейся по столу коричневой лужи. Ханна пихает мне салфетки, по одной вытаскивая их из коробки. Я беспомощно смотрю на нее, вытирая брюки.

– Мне нужно идти, – говорю я.

– Знаю. – Она понимающе кивает. – Спасибо за завтрак. Приятно с кем-то поговорить. В последнее время у меня это получается не слишком часто.

Я слабо улыбаюсь и пытаюсь что-то вспоминать, чтобы отвлечься. Но мысли все равно возвращаются к Ханне. Она лжет. С Ханной Оварк что-то не так, и я собираюсь выяснить, что именно.