На следующий день лорд Пимроуз объявил своим друзьям, что он слишком «перебрал» за обедом.

– Думаю, что особенно мне повредил шартрез, которым я закончил вечер… Ведь я никогда не пью ликера, – говорил он.

Пимроуз не сказал Жан-Ноэлю ни слова о том, что он увидел в ванной. Но одна и та же картина неотступно стояла у него перед глазами: эта «ужасная женщина» уперлась спиной в умывальник и запрокинулась назад, а Жан-Ноэль… Жан-Ноэль даже не услышал, как отворилась дверь, Жан-Ноэль ничего не видел, кроме этой женщины…

«Но как достанет у меня духа упрекнуть его? После того, что произошло между нами, – говорил себе Пимроуз, – это было неизбежно. Раньше или позже он должен был увлечься какой-нибудь женщиной… Господи, сделай так, чтобы я меньше страдал! Господи, предаю себя в милосердные руки Твои».

И лорд Пимроуз дал обет посетить все церкви Венеции – по пять церквей ежедневно; это паломничество, придуманное им самим, позволило бы ему вновь увидеть любимые полотна и фрески, начиная с картины Карпаччо в часовне Святого Георгия.

Однако, проснувшись на следующий день утром, Бэзил почувствовал приступ тошноты, как при морской болезни. Ладони у него пожелтели, а подойдя к зеркалу, он увидел, что у него пожелтели также и глазные яблоки. Он чувствовал жар и боль в суставах.

Приглашенный к больному врач посадил его на овощную диету и прописал большие дозы печеночного экстракта.

– Желтуха! Просто смешно, – сказал Пимроуз.

– Обыкновенная желтуха, – подхватил Максим де Байос. – Тебе придется пролежать три недели, бедняга. Болезнь противная, но, к счастью, не опасная.

День спустя лицо Пимроуза приобрело какой-то неопределенный оттенок – нечто среднее между оливковым цветом и цветом потемневшего от времени дерева.

Пимроуз с благодарностью принимал заботы о нем, но просил друзей поменьше проводить времени в его комнате.

– Нет, не входите сюда, умоляю вас, я безобразен и не хочу, чтобы вы меня таким видели.

Тем не менее они поочередно сидели у его постели, и каждый старался развлечь больного, как мог. Он почти не разговаривал. Жар спал, но больной, казалось, находился в глубокой прострации.

Мысленно он по-прежнему переживал события последних недель – свою несчастную любовь к Жан-Ноэлю, день, когда он обнаружил свое бессилие, вечер у Рокаполли, словом, все беды, обрушившиеся на его неустойчивую психику.

– Не хочешь ли почитать? – предлагал ему Бен.

– Да, пожалуй.

Но едва открыв роман, или сборник стихов, или биографию – любую книгу, которую ему приносили, Бэзил тотчас же откладывал ее в сторону. Та же участь постигала и труды по искусству. Только одну книгу Пимроуз оставил на своем ночном столике – то была его собственная работа об итальянских мистиках, написанная лет десять назад; этот небольшой томик был издан тиражом всего в триста экземпляров.

И теперь единственную радость больному доставляло чтение сочиненных им самим строк. При этом он говорил себе: «А ведь неплохо сказано! Я совсем позабыл многое из того, что писал!» И делал пометки на полях для будущего дополненного издания. Но потом строчки начинали плясать у него перед глазами, ему приходилось прерывать чтение, и он снова впадал в меланхолию. Пимроуз страшно похудел, и это беспокоило окружающих.

– Надо во что бы то ни стало развеселить Бэзила, – заявил Максим неделю спустя. – Боюсь, как бы к его желтухе не прибавилась и тяжелая депрессия.

Все долго обсуждали, как лучше развлечь бедного больного.

– А что, если купить ему собаку? – предложил Жан-Ноэль.

– О нет, никаких животных, – заявил принц Гальбани. – Они – разносчики микробов.

– Помнится, у него была когда-то болонка, и он ее очень любил, – сказал Максим.

Принцу Гальбани пришла в голову мысль:

– Давайте-ка все четверо нарядимся в маскарадные костюмы и пообедаем сегодня в его комнате! Устроим костюмированный бал в его честь!

– Браво! Браво! – воскликнул Максим. – Это позволит нам раскрасить лица в разные цвета и сказать Бэзилу: «Раз уж ты загримировался под китайца…» А для него мы смастерим головной убор мандарина, чтобы ему казалось, будто и он участвует в празднике… Милый Бен, ты – гений, просто гений!

Оставалось решить одно: сделать Пимроузу сюрприз или заранее предупредить его.

Этот важный вопрос долго обсуждали и в конце концов решили все ему рассказать. Ведь тогда он сможет следить за приготовлениями к маскараду, и это будет для него развлечением.

В комнате больного состоялось долгое совещание, на котором все вместе выбирали костюмы.

Лорд Пимроуз улыбался.

– Да, да, тебе очень пойдет костюм супруги магараджи, Баба, – весело сказал он.

И Баба, отведя Бена в сторонку, радостно шептал:

– Видишь, как это его заинтересовало. Тебе в голову пришла замечательная мысль.

Весь день дворец бурлил, словно его обитатели и в самом деле собирались на бал. Максим де Байос отправился в город – за губной помадой и румянами. Слуги принесли с чердака сундуки, где были сложены различные платья, которые «Три пчелы» привозили из своих путешествий: вышитые блузки словацких крестьянок, сари из Непала, одеяния бедуинок, короткие штанишки тирольских женщин, брачные одежды евреек.

Кристиан Лелюк со странным удовольствием перебирал все эти ткани, расшитые золотом одежды, кружева.

Жан-Ноэль еще хорошо помнил то время, когда они с сестрой забавлялись, наряжаясь в различные костюмы. Бена и Баба, всегда любивших маскарады, охватило возбуждение, и все мало-помалу пришли в такой восторг, что совершенно позабыли о болезни Бэзила.

Друзья каждую минуту входили к нему в комнату, спрашивали, какого цвета помпончик сделать для его шапочки мандарина; потом Максим вдруг ворвался, громко крича: «Мы отыскали парик гейши! Он тебе еще больше подойдет!» Затем в комнату втолкнули Жан-Ноэля в блузке с широким вырезом и в полосатых чулках неаполитанской рыбачки.

– Как ты его находишь?

Некоторые маскарадные костюмы будили в памяти давние и приятные воспоминания:

– А помнишь, Бэзил, на балу во дворце Тормезе?..

Наконец появился принц Гальбани; он решил нарядиться куртизанкой эпохи Возрождения и попросил Пимроуза дать ему на время свой перстень с камеей, который был совершенно необходим для этого костюма.

– Понимаешь, на каждом пальце у меня должно быть несколько колец…

– Конечно, конечно, возьми его… Оно в левом ящике… – пробормотал Пимроуз слабым голосом.

– Знаешь, по-моему, ты посветлел, – заявил Бен, вглядываясь в лицо больного. – Да-да, безусловно посветлел. Вот увидишь, тебе не придется лежать даже пресловутые три недели.

Пимроуз попросил зеркало.

– Действительно, – сказал он, – я думал, ты говоришь только для того, чтобы меня подбодрить. Я и в самом деле немного посветлел.

И Бен поспешил сообщить добрую весть остальным. Тогда в комнату вбежал Баба.

– Послушай, только не надо уж слишком светлеть, – проговорил он шутливо, – а то ты перестанешь походить на гейшу!

Наконец в десять часов вечера все уселись обедать возле кровати больного. Под голову Бэзилу подложили несколько подушек, они должны были поддерживать роскошный черный парик с воткнутыми в него длинными булавками.

Кристиан Лелюк – с неизменной челкой на лбу – натянул на руки самые красивые перчатки из своей коллекции и надел черное бархатное платье с огромным вырезом на спине: он изображал эстрадную певицу. Принц Гальбани в последнюю минуту передумал и нарядился не в костюм куртизанки, а в костюм придворной дамы времен короля Генриха III; собственно говоря, костюм был такой же, разница состояла в том, что он водрузил на голову дамскую шляпку и приклеил к подбородку мушку; в ушах у него белели жемчужные серьги, а на шее – жемчужное ожерелье. Жан-Ноэля нарядили цирковой наездницей, он подвел тушью глаза и привесил к своей короткой кисейной юбочке несколько безделушек, украшавших комод. Максим де Байос остался верен своему первоначальному выбору: он натер лицо охрой, насурьмил брови и щеголял в непальском сари.

– Музыка! – воскликнул он, входя с друзьями в комнату Бэзила и подавая знак невидимому оркестру.

Однако Пимроуз выказал меньше восторга, чем ожидали. Бен был даже слегка обижен. Право же, ведь друзья столько хлопотали ради него, мог бы Пимроуз сделать небольшое усилие и взять себя в руки. Тем более что лицо его посветлело и, стало быть, оснований для тревоги уже не было.

– Я чувствую себя очень утомленным, вот и все, – едва слышно прошептал Пимроуз, отказавшись от приготовленного для него овощного супа.

Четверо ряженых уселись за стол. И оттого, что они каждый вечер обедали вместе, а также оттого, что развлечения этого дня были исчерпаны, все погрузились вдруг в сумрачное молчание; свечи бросали неяркий свет на постные лица, на эгреты, ленты, жемчуга и румяна.

Никто не находил темы для разговора. И в комнате воцарилась гнетущая тишина, слышно было только, как позвякивали вилки и ножи, ударяясь о дорогие фарфоровые тарелки.

Внезапно все посмотрели на Пимроуза. Парик гейши сполз у него на сторону. Голова запрокинулась, подбородок торчал вверх, затылок ушел в подушки. На лоб уселась муха, но больной как будто ее не замечал.

Обедающие разом положили вилки и с тревогой переглянулись. Особенно испугала их муха, маленькая черная муха, которая спокойно ползала по лбу Пимроуза.

– Бэзил, тебе плохо? – едва слышно спросил Максим де Байос.

Пимроуз пробормотал что-то неразборчивое, но не пошевелился и не прогнал муху.

– Может быть, послать за доктором? – предложил Жан-Ноэль.

Через несколько минут прибыл вызванный по телефону врач. Он с удивлением оглядел маскарадные костюмы присутствующих.

– Мы придумали это, чтобы развлечь его, – почувствовав себя неловко, пояснил Максим, наряженный как «супруга магараджи».

– Будьте любезны оставить меня наедине с больным и зажгите электричество, – сказал врач.

Осмотр занял не много времени. Муха снова уселась на лоб Пимроуза. Врач с тревогой отметил, что на ногах больного появились небольшие красные пятна.

В соседней комнате молча сидели четыре человека в маскарадных костюмах. «Придворная дама времен Генриха III» нервно шагала из угла в угол, «эстрадная певица» нетерпеливо поглаживала перчатки.

– Что с ним? – спросила «придворная дама», когда врач показался на пороге.

– Обыкновенная желтуха превратилась в злокачественную, – ответил тот.

– Не может быть! – воскликнул Максим. – Ведь он же посветлел.

– Это как раз и есть один из симптомов.

– Боже мой, но что делать?

– Мне думается, следует пригласить специалиста и устроить консилиум. Я знаю превосходного медика, он живет в Милане.

– А нельзя найти кого-нибудь поближе? – осведомился Жан-Ноэль.

– Нет, мадемуазель, простите, месье.

– В таком случае вызовите его немедленно! Пусть он тотчас сядет в поезд, в автомобиль, если возможно, в самолет… – сказал Бен.

Когда на следующий день под вечер из Милана прибыл профессор Варайо, дом уже был в трауре: лорд Пимроуз скончался.