Глава 30. Суровый Мелконог

Пять редких трофеев я изловить не успел. Только три попались, да один панцирник сорвался под самым плотом, вызвав у Бяки драматический приступ депрессии. Солнце уже грозило закатом, но упырь настойчиво требовал не прекращать рыбалку. Ну, ещё разик, а потом один и снова один. И такая пластинка грозила затянуться на века.

Я уже почти твёрдо решил осадить его жадность жёсткими указаниями, как вдруг с берега прокричали:

— Эй, вы! Два стручка на плоту! А ну бегом сюда! И плот прихватите!

Обернувшись, увидел на косе странного человека. Такой мне здесь точно не попадался, а, значит, его или хорошо прятали, или он не принадлежал к постоянным обитателям фактории.

Тело массивное, почти квадратное, защищено чернёной кольчугой, спускавшейся до середины бёдер. Судя по могучим плечам и прочему, он руками способен металл в кузне ковать, не прибегая к помощи молота. Голова прикрыта массивным яйцевидным шлемом, оставлявшим открытым только лицо. Оно суровое, грубые черты вырублены ржавым топором начинающего столяра из морёной древесины. Борода спускается почти до широченного пояса, сплошь покрытого хаотично закреплёнными бронзовыми бляшками.

Богатырь хоть куда, если бы не ноги. Ноги его сильно подвели. Толстенные и до смешного коротенькие. Будто природа хотела сделать сначала великана, затем карлика, а потом и вовсе запуталась, что и куда приспосабливать. Но этот изъян внешности не из тех, которые превращают человека в калеку. Да, смотрится забавно, но при этом понятно, что передвигаться не мешает. Да и выглядит незнакомец так, что даже с середины реки понятно, — такого свалить наземь нелегко.

Стоит так непоколебимо, как не всякий памятник на постаменте стоять сможет.

— Надо возвращаться быстрее, — Бяка беспрекословно признал власть кричавшего.

— Это кто? — спросил я, начиная вытягивать за канат большущий треугольный камень с впивающейся в дно зубчатой перекладиной, служивший нам якорем.

— Это Мелконог, — ответил Бяка, бросившись помогать.

— Впервые о таком слышу. Он кто? Большой человек в фактории?

— Не, он вообще не в фактории.

— А почему мы тогда обязаны ему подчиняться?

— Потому что он нам уши оборвёт. И скажет потом, что они нам не нужны, раз не слышим, что говорят люди, которых надо слушать.

— Что, сильно суровый?

— Да ты на него посмотри. Он что, на доброго похож?

— Совсем не похож, — признал я очевидный факт.

— Вот-вот. Он такой. Это лучший следопыт Темнолесья. Его называют Гурро Мелконог. Но ты говори просто господин Гурро, иначе… иначе…

— Да понял я, Бяка, понял. Иначе оторвёт язык, потому что он мне тоже не нужен.

— Ага. Так и сделает. Однажды на него прыгнул матёрый крысоволк. Гурро его оседлал, да так и поскакал прочь верхом на твари. Люди, которые это видели, думали, что всё, что не вернётся уже. Оно, конечно, так не бывает, чтобы крысоволки кого-то на себе катали. Дело новое. Но понятно всем, что в хорошее место такие кони везти не станут. Да и остальная стая за ними мчалась не просто так. В общем, похоронили Мелконога. И даже помянуть успели. Любят у нас поминать. Но Гурро вернулся на другое утро. Припёрся прямо сюда, на Первый камень. Зашёл в трактир, бросил на пол крысоволка с разорванной пастью и сказал налить чарку самого крепкого, что есть. Ему налили жидкости, которую с обозами привозят. Её коровам по ложке дают, чтобы камни в желчном пузыре растворялись. Если две ложки дать, у них копыта отваливаются. Гурро выпил чарку и сказал, чтобы ему поджарили печень этого крысоволка. И другую требуху тоже зажарить потребовал. Когда на кухне разделывали тушу, увидели, что у неё нет сердца. И сказали Гурро, что приготовить его не получится. А он сказал в ответ, что и без болванов это знает, потому что съел сердце ещё вчера. Сырым съел, глядя, как угасают глаза крысоволка и разбегается его перепуганная стая.

— Реально суров, — признал я.

— Гурро не человек фактории. Он сам по себе. Но он тут всегда свой. Он очень нужный человек. Гурро один такой, кто может неделю ходить где-то по левому берегу. И всегда возвращается с добычей. Сам император боли везде надписи оставляет. Награду за Гурро предлагает. Хорошие деньги.

Так, за милой информативной беседой, сам не заметил, как плот подошёл к косе. Дистанция плевая, а отталкиваться от дна в два шеста, это хорошая скорость.

Мы с пыхтением вытащили на берег якорь, после чего подошли к Мелконогу и синхронно поприветствовали:

— Здравствуйте, господин Гурро.

— И вам здоровья, — мрачно ответил тот. — Вы такие сморчки, оба, что здоровье вам точно не помешает. Кто из вас Гед, а кто упырь?

— Вот он Гед, — Бяка несмело указал на меня, поражаясь ненаблюдательности великого следопыта.

— Вот благодарю, а то я такой тупой, что упыря от дистрофика отличить не могу! — рявкнул Гурро. — Издеваться решил, малец?! Язык разросся не по годам?!

— Н-нет.

— Да ладно, это я пошутил немного. Не серчай. Можешь валить куда хочешь, ты мне не нужен. Мне ты нужен, — Гурро указал на меня. — Разговор к тебе есть. Важный.

— Понятно, — кивнул я и обернулся к Бяке: — Пока мы поговорим, организуй Карасей и Рурмиса. Надо улов дотащить, пока не стемнело.

Упырь умчался со скоростью мотоциклиста. Общество следопыта ему явно не нравилось.

А тот указал на плот:

— Сами сделали?

— Нет, Рурмис.

— Откуда у Рурмиса столько доброты взялось?

— Не доброта. За квадратики.

— Значит, богатые ребята?

— Пока нет. Но мы на пути к этому.

— Хэх, — усмехнулся здоровяк. — Плот этот, когда у вас появился?

— Вчера. Сегодня первый раз попробовали поплавать.

— Смотрю, наловили много.

— Да, хорошая рыбалка.

— А тот плот, с покойничками, стало быть, ты нашёл?

Я покачал головой:

— Не нашёл. Заметил.

— А в чём разница?

— Будь он на берегу, это да, это находка. А он не был на берегу, он плыл.

— Ну, плыл-то на берег?

Я снова покачал головой:

— Уже объяснял господину Эшу, что нет. Кто-то отпустил его на середине реки. А река так устроена, что понесла его вправо. Он бы так и прошёл мимо Камня вон туда, вниз.

— Значит, ты знаешь, как устроена река?

— Да тут много знать не надо.

— Ну, так поделись знаниями своими. Как плот сюда попал, и что дальше было. Всё, что думаешь насчёт этого, поведай мне.

— Как попал, не знаю. Думаю у тех, кто это сделали, была лодка. Может быть лёгкая, такие за Краснводкой из коры делают. Ещё думаю, это было в километре или чуть больше отсюда. Потому что дальше я видел пару раз, как течение закручивает коряги, которые притаскивает откуда-то сверху. Их при этом под левый берег прибивает, или заносит в левый рукав. Что-то вроде водоворота на всё русло. Там берег загибается, вот и получается закручивание. Те, кто сделали плот, это знали. Они думали, что если отпустить плот ниже, он так и пойдёт посредине, ведь закручивания нет. Но они плохо знают реку. Вот эта коса продолжается дальше, под воду. И она как ножом режет струю. Режет так резко, что отбрасывает всё в разные стороны. Посмотрите на конец косы: там ни коряг нет, ни мусора. Потому что всё это расходится в разные стороны.

— С чего это ты вдруг решил, что коса и дальше под водой тянется?

— Рыбу там ловил, а вода чистая, далеко заглянуть получается. Да и не может она просто так обрываться. Рассказывали, что по низкой воде коса показывается на поверхности. Ну и навыки у меня есть, рыболовные. Они помогают реку понимать.

— Умения? Ты не похож на рыбака. Зато похож на имперца.

— А разве имперцы не бывают рыбаками?

— Тварями они бывают. Редко такое бывает, чтобы глаза яркие, а сам не тварь. У тебя вот как раз яркие.

— Я уже устал говорить, что родился на севере. И всю жизнь здесь прожил.

— Жизнь он прожил, ну надо же. Да что там той жизни.

— Ну… сколько есть.

— Значит, рыболовству обучен?

— Есть немного.

— Но при этом не тупой. А ведь рыбаки туповатые поголовно, жизнь у них такая, несложная. Когда жизнь лёгкая, человек думать перестаёт. А думать надо, ведь если не думать, мозги засыхают. По тебе видать, что не засохли. И речь непростая. Да и больно ухоженный на вид. Да будь дело на границе, тебя бы стража повесила, как шпиона имперского. Уж больно ты на наших не похож.

— Просто умею за собой следить, плюс от природы умный и красивый, — скромно ответил я.

Гурро хохотнул:

— И наглец, каких мало. Тебе ведь этот бледнокожий небось дюжину гадостей про меня наговорил. А ты тут шутки шутишь.

— Ничего плохого он про вас не рассказывал. Исключительно хорошее.

— Да ну? И например?

— Говорил, что вы даже к крысоволкам милостивы. Одного убили голыми руками так, чтобы он долго не мучался. Разорвали ему пасть и вытащили сердце. Бедняга почти не страдал, а его стая при виде вашего милосердия отступила, уважительно поджав хвосты.

Мелконог покачал головой:

— Ох и язык у тебя, такой даже вырывать жалко. А прозвище моё он называл?

Я положил руку на грудь:

— Ну, вот сами-то подумайте, разве можно о таком смолчать?

— Верно сказано, уж я бы о таком молчать не стал, — поморщившись, признал Гурро. — Значит, думаешь, те, кто это сделали, реку не понимали?

— Да, плохо понимали, — кивнул я. — Ведь не было смысла подходить так близко. Дозорный мог разглядеть лодку, а они не хотели, чтобы их заметили.

— Почему не хотели?

— Да потому что, зачем им тогда такие сложности? Могли спокойно подцепить плот к лодке, притащить его прямо сюда, к берегу и также спокойно уплыть назад. Или у них вообще не было лодки, а был маленький плот. Или даже вывели виселицу на струю, и потом вплавь вернулись. Но это вряд ли, в этих местах сейчас слишком много кайт, а крупные могут до костей искусать.

— Это точно, в реку тут соваться страшновато.

— И вообще, это могли свои сделать, а потом свалить на императора боли, — высказал я, наконец, то, что давно крутилось в голове. — Своим такое проще всего устроить.

Гурро посмотрел на меня как-то странно и, отворачиваясь, буркнул:

— Поменьше болтай, пацан. И отрасти себе глаз на затылке, или почаще оглядывайся. Не то не вырастешь. Не дадут…

Глядя вслед удаляющемуся следопыту, я ничего не понимал, кроме того, что он не только следами на земле занимается. Здесь, в фактории и вокруг неё, происходят некие процессы, о которых я знать не знаю, но при этом они могут мне угрожать. Значит, во все эти непонятности надо как-то вникать. Но как это сделать, пребывая в теле мальчишки — не представляю. Со мной охотно делится информацией лишь Бяка. Думаю, несложно будет тесно приблизить людей вроде Карасей. Но толку с них? Увы, но взрослые со мной на равных общаться не станут, не в том я положении.

Здешнее совершеннолетие — это лет шестнадцать. Именно с этого возраста у северян повсеместно применяются права полноценного наследования, институт брака и прочее. Мне до этого возраста далековато.

Я не тороплюсь. Три года — это хороший срок для того, кто за несколько дней успевает сделать столько, сколько самому продвинутому аборигену за месяц непросто сделать. Я расту быстро, дайте мне только несколько лет спокойного времени, и смогу сотворить из себя такого хищника, какого свет не видывал.

Но тут ключевое слово — «спокойного». Поэтому меня очень напрягают намёки на то, что в фактории и вокруг неё не всё ладно. А я таких намёков улавливаю всё больше и больше.