Загубленная судьба

Евгения Константиновна Мравина (1864–1914) была некоторым образом белой вороной в оперной труппе Мариинского театра. Как известно, божий дар дается человеку свыше, и Господь всемогущий зачастую отличает им людей происхождения низкого и, с точки зрения сословного общества, недостойных становиться на одну доску с сильными мира сего. Они могут услаждать слух и зрение могущественных и богатых, дарить им непередаваемые переживания, даже вызывать слезы и желания стать чище и лучше, – но, тем не менее, должны держаться от избранных на очень приличной дистанции. Известно, что еще в XVIII веке лицедеям отказывали в праве быть похороненными по церковному обряду. Постепенно такое отношение несколько смягчалось, но в России XIX в. к труженикам сцены отношение было все еще полупрезрительным и театральная профессия – занятием, недостойным благородного человека. Если дворянин все-таки выбирал стезю лицедея, – а такие случаи были не так уж редки, – он обычно выступал на сцене под псевдонимом, дабы не позорить достойную фамилию и свою родню.

Именно так поступила Евгения Константиновна, дочь генерал-майора К.И. Мравинского. Она родилась в Петербурге, в детстве получила сначала обычное домашнее воспитание будущей барышни из хорошего общества, а затем завершила его в Екатерининской гимназии, где ее серебристый чистый голосок впервые привлек внимание преподавателей. Вместе с гимназическим хором она принимала участие во всякого рода благотворительных праздниках и концертах. Известная салонная певица и общественный деятель, жена министра финансов Ю.Ф. Абаза, порекомендовала ее известному петербургскому баритону и педагогу, знатоку итальянского бельканто И.П. Прянишникову. Тот пришел в восторг от юного дарования и начал заниматься с ней. Далее Евгения совершенствовалась у лучших педагогов Европы – у М. Маркези и профессора консерватории А. Бакса в Париже, у Дезире Арто – в Берлине. В августе 1885 года она дебютировала в партии Джильды в опере Верди «Риголетто» в небольшом городке Витторио-Венето близ Венеции. Успех юного колоратурного сопрано у итальянской публики, тонких и придирчивых знатоков вокала, был огромный. Местная пресса отреагировала следующим образом: «Она была хороша, как мадонна Рафаэля. Голос у нее удивительно чистый, она пела безо всяких усилий, как поют птицы». За две недели Евгения девять раз пела Джильду. «…Пою радостно, весело, беззаботно, счастливо, – сообщала она в письме домой. – Все меня (даже в магазинах) называют „примадонна“. Получаю массу писем с предложениями бросить сцену и выйти замуж за каких-то маркизов и графов итальянских». Этот успех облегчил ей путь на сцену Мариинского театра, уже в январе 1886 года она под фамилией Мравина дебютировала на петербургской сцене в той же роли Джильды вместе со своим педагогом Прянишниковым, исполнившим партию Риголетто. Мравина была не только превосходной певицей, она была наделена еще и ярким актерским дарованием. Певица неустанно работала над собой, брала уроки актерского мастерства у актера Н. Сазонова из Александринского театра и пластики и танцев – у артиста балета А. Чистякова. И все ее многогранное творчество дополнялось еще и тем, что она была настоящей красавицей, что еще более усиливало впечатление от создаваемых ею образов.

«Как мы любили Мравину!.. Сколько молодой энергии было затрачено на выкрики, на отбивание ладоней, на выстаивание у артистического подъезда в ожидании, когда она выйдет садиться в карету», – вспоминал видный театральный критик Старк. По воспоминаниям единоутробной сестры Мравиной, А.М. Коллонтай, «…нередко после представления в Мариинском театре студенты выпрягали лошадей из кареты Мравиной и сами везли ее к дому на Никольскую улицу». Пением Мравиной восхищались Н.А. Римский-Корсаков, П.И. Чайковский, Ц.А. Кюи, А.К. Глазунов. Она сразу заняла положение солистки и стала исполнять ведущие партии в операх как иностранных, так и русских композиторов. Всего она исполнила 33 партии, если не считать тех, которые были подготовлены ею, но по каким-либо причинам не исполнены.

Но тут Е. Мравину постигло великое несчастье, которое в театральных и прочих кругах расценили как неслыханное везение. Вот как рассказывает об этом писатель В.В. Вересаев в своих воспоминаниях: «Большой популярностью и любовью пользовалась в студенчестве Е.К. Мравина, красавица с чудесным голосом… Особенно же была любима Мравина вот за что. Рассказывали, что наследник престола Николай Александрович страдал некоторым тайным пороком и врачи предписали ему сближение с женщиной. Батюшка его Александр III предложил ему выбрать из оперы и балета ту, которая понравится. Цесаревич выбрал Мравину. О высокой чести сообщили Мравиной, а она решительным образом ответила: „Ни за что!“ Нужно знать, как почетно и выгодно было для артистки быть любовницей царя или цесаревича, за какую высокую честь считали это даже родовитейшие фрейлины-княжны, чтобы оценить это проявление женского достоинства у Мравиной. При каждом появлении ее на сцене мы бешено хлопали ей, я с восторгом вглядывался в ее милое чистое лицо и хохотал в душе, представляя себе натянутый нос цесаревича, принужденного убедиться, что и ему не все в мире доступно».

Николай Александрович попытался взять эту неприступную крепость осадой, посылая ей в дом промозглой петербургской зимой корзины распустившейся сирени, иных цветов и футляры с творениями лучших ювелиров. Она все отсылала обратно. В результате деликатный Николай Александрович затаил на певицу настоящую глубочайшую обиду, если не сказать более, которая самым неблагоприятным образом сказалась на ее творческой карьере. Чутко державшая нос по ветру дирекция перестала давать ей роли, – и это при том, что она с огромным успехом гастролировала во Франции, Англии, Италии, Германии и Бельгии. В «Ковент-Гардене» она пела два летних сезона в оперных постановках с лучшими голосами Европы. Во Франции она проходила партии героинь в операх «Миньона», «Фауст» и «Манон» с создавшими их композиторами А. Паре, Ш. Гуно и Ж. Массне. В Мариинском же театре она пела всего 14 сезонов. Уже с 1895 года дирекция делала попытки не возобновлять контракт с певицей, но отступала под напором публики. После 13-го года ее службы дирекция отказалась продлять контракт с Мравиной, и композитор А. Глазунов написал письмо дирижеру Направнику с просьбой защитить певицу:

«Госпожа Мравина – наша гордость, наша превосходная, единственная колоратурная певица, которую мы смело ставим наряду с первоклассными европейскими звездами вокального искусства – обладает очень редким сценическим талантом. Такую артистку берег бы каждый театр, а между тем… Между тем мы ее слышим редко, все ее лучшие партии передаются второстепенным исполнителям, которые часто стоят ниже всякой критики, например, в партиях колоратурных…»

По настоянию Направника контракт удалось продлить, но уже в 1900 году, когда его срок истек, дирекция наотрез отказалась от дальнейшего продления под тем предлогом, что Мравина будто бы утрачивает голос. Не помогла и петиция в дирекцию, подписанная более чем 900 представителями публики и видных деятелей культуры Петербурга.

Государь Николай Александрович жестоко отомстил ей: не проработав в императорском театре положенные 15 лет, Мравина теряла право на пенсию. А расходы у нее были большие. В 1887 году она вышла замуж за штаб-ротмистра гвардейской кавалерии Людвига Лаврентьевича Корибут-Дашкевича, который, замарав свою офицерскую честь женитьбой на актрисе, должен был выйти в отставку (это прекрасная иллюстрация отношения к актерам в высшем свете в дореволюционное время). Теперь он должен был довольствоваться скромной должностью преподавателя верховой езды в Николаевской академии генштаба. Проявил он себя мелочным и ничтожным человеком, заставляя жену подписывать контракты на гастроли на любых условиях и переводить все деньги на его имя (впрочем, по тогдашнему законодательству так оно и полагалось). К тому же муж не стеснялся часть ее заработков проигрывать в карты. Он был безумно ревнив, всегда сам отвозил ее в театр и забирал тут же после спектакля.

Мравина была вынуждена уйти со сцены в 1900 году в возрасте 36 лет. Она подала прошение вдовствующей императрице Марии Федоровне с просьбой о назначении пенсии. По указу императрицы дирекция пошла на попятную, но потребовала, чтобы Мравина написала прошение об уходе на пенсию по болезни с приложением медицинского свидетельства. Ей пожаловали частичную пенсию в размере 1140 рублей. Пребывая в самом расцвете певческого таланта, Евгения Константиновна начала гастролировать по России и Малороссии. Она оказалась одной из первых артисток императорского театра, решившихся на гастроли в Сибири. Во время поездки туда в 1902 году она заболела в Иркутске черной оспой, по состоянию медицины того времени это равнялось смертельному приговору. Мравина умоляла врачей прибегать к любым методам, лишь бы сохранить ей лицо. Ее лечили сильными местными средствами, поставили на ноги и сохранили ее изысканную красоту, но подорвали здоровье – она стала страдать суставным ревматизмом. К тому же вскоре после выздоровления ее покинул муж, причем по условиям развода она должна была отдать ему половину всех заработанных денег. Ей уже пришлось перенести две тяжкие потери: в 1900 году скончалась мать, в 1902 году – отчим, но, как писала она, «ее физические страдания ничто по сравнению с предательством мужа». Здоровье певицы пошатнулось, и по советам врачей Мравина переехала в Ялту. Там певица развила большую общественную деятельность, участвовала в работе местных благотворительных обществ, в особенности в период русско-японской войны, когда участвовала в благотворительных концертах в пользу раненых.

Однако голос начал сдавать, пока в 1906 году не пропал окончательно, и этот психологический удар надломил и без того хрупкое здоровье певицы. Вдобавок она перенесла тяжелую операцию, для чего ей пришлось выехать в Петербург, затем заболела тифом.

Мравина скончалась всего 50 лет от роду от инфаркта и была погребена в Ялте. Она завещала похоронить себя в костюме Джульетты, своей любимой роли, на могиле поставить белый мраморный крест, увитый глициниями, и посадить свои любимые чайные розы. «Какой трагизм – подобный конец для блестящей красавицы, сводившей в свое время всех с ума, и чудесной артистки, соединявшей чувство собственного достоинства с необыкновенной красотой», – откликнулся на ее смерть критик из «Театральной газеты». Кто-то из современников заметил: «Недавно скончавшаяся Мравина оставила по себе память какого-то нежного фарфорового цветка».

Так Николай Александрович – вольно ли, невольно ли, по злопамятству или вследствие слишком ревностного рвения театральных чиновников угодить государю – сгубил выдающуюся артистку, про которую после ее выступлений в «Ковент-Гардене» пресса единодушно писала, что такой певицей русский театр смело может гордиться. Так что князь М.В. Голицын совершенно обоснованно в своих воспоминаниях сообщал о том, как Мравина «отвергла настойчивые ухаживания тогдашнего наследника; после чего он строго нравственную Мравину променял на пройдоху танцовщицу Кшесинскую».