Просчет графа Сомерсета

Но прежде чем новый любимчик утвердится на своем месте, надлежало отделаться от фаворита действующего. Не будучи человеком большого ума, граф Сомерсет выбрал ошибочный путь поведения. Как писал один из современников, «он грубо отметал ласки короля, пытаясь таким образом продемонстрировать всем, что он добился милости монарха другими средствами, более основательными и более достойными уважения, нежели те, которые выдвинули его на самом деле».

Это чрезвычайно огорчало короля Иакова, который пока не находил в себе сил лишить своей привязанности столь неблагодарное создание, сердечная склонность к которому у него все еще не была утрачена полностью. Сохранилось письмо короля к Сомерсету:

«Вы стремитесь лишь к тому, чтобы уклоняться и избегать прилечь на ложе в моем покое, невзирая на те сотни раз, когда я нижайше заклинал вас прийти туда».

Король не мог найти в себе сил расстаться с графом и все еще считал его своим другом. Но тот уже утратил и свежесть, и порывы молодости, а Иаков нуждался в том, чтобы иметь подле себя юношу, который бы льстил его чувствительности, удовлетворял его призванию играть роль наставника и питал его нерастраченные отеческие чувства.

Джордж Вильерс представлял собой идеальную фигуру. Что за наслаждение формировать столь идеальное создание, его ум, его личность, его судьбу! Иаков представлял себе, какое чудо будет являть собою соединение силы, смелости, неукротимости молодого Вильерса с его собственными умственными способностями, проницательностью и знанием человеческой натуры. Ему это в высшей степени созидательное занятие доставляло бы истинное удовольствие.

В один прекрасный день к Джорджу явился сэр Джон Грэхем, камергер, который заявил ему, что по приказу короля он должен наставлять его во всех тонкостях искусства быть придворным. Естественно, король лично будет давать ему уроки.

Сэр Джон напрямую заявил Джорджу, что его новое положение не допускает наличия невесты, даже богатой и дочери бывшего гардеробмейстера. Ему не пришлось повторять свой намек дважды: прилежный ученик вернул свое слово Энн Эстон, и бедная девушка бесследно исчезла из его жизни и из истории Англии.

Иаков немедленно назначил Вильерса камердинером, но разыграл перед взбешенным графом Сомерсетом странную комедию. Он поведал ему об ужасном возмущении лондонцев поведением фаворита, но он, король, якобы нашел средство направить это негодование на подставное лицо, марионетку, которая будет играть эту ненавистную для окружающих роль, а истинный фаворит останется в тени. Иаков сообщил Сомерсету, что он выбрал для этой роли Джорджа Вильерса, и постарался уверить графа, что эта хитроумная стратагема не нанесет ему ни малейшего ущерба. Трудно сказать, поверил граф ему или нет, но согласно всем правилам придворного этикета высказал глубочайшую благодарность своему повелителю. Французский посол отреагировал на это следующим образом: «Было достойно сожаления видеть великую королевскую особу в зрелом возрасте, большого ума и чрезвычайно сведущего в делах, наслаждавшегося обласканьем нового фаворита и погубительством старого».

Тем не менее участникам комплота не терпелось ускорить вхождение нового фаворита во власть и окончательный подрыв могущества старого. Архиепископ Кентерберийский принялся подзуживать короля назначить Вильерса постельничим, что обеспечивало большую близость молодого человека к Иакову. Однако, похоже, монарх не решался пойти на этот шаг. Хотя они с королевой после воцарения в Лондоне вели практически раздельный образ жизни, изображая любящих супругов лишь во время торжеств, Иаков, будучи существом трусоватым, побаивался несносного характера своей жены. Он заявил архиепископу, что назначит Вильерса на эту должность лишь тогда, когда его попросит об этом королева Анна. В таком случае, при возникновении каких бы то ни было распрей, супруге некого будет винить, кроме самой себя.

Такой ловкий интриган, как архиепископ Эббот, не устрашился перспективы встречи со своевольной королевой и отправился к ней, призвав на помощь все свое красноречие. Королева предсказуемо заартачилась, ибо любимчики супруга ничего, кроме глубокого отвращения, у нее не вызывали. Архиепископ из кожи вон лез, восхваляя добродетели молодого человека и живописуя гибельный характер того направления, в котором граф Сомерсет вел Англию.

Анна весьма мудро заявила, что Эббот затеял опасное предприятие, пытаясь изгнать дьявола с помощью Вельзевула. Она была уверена в том, что по возвышении Вильерса в первую очередь пострадает продвигавший его архиепископ, достанется и королеве. Ибо Иаков уверит юнца, что он не обязан своим возвышением кому-либо, кроме монарха, и будет подстрекать его скверно относиться как к Эбботу, так и к королеве.

Годы спустя, рассказывая эту историю, архиепископ воздал должное прозорливости Анны и написал: «Благородная королева, ты тогда вещала подобно пророчице или оракулу!»

Однако же в тот момент он пренебрег ее словами и так улещивал супругу монарха, что та, в конце концов, сдалась. Ей тут же был представлен Джордж, который своим несокрушимым обаянием смел остатки ее сопротивления.

В день праздника Святого Георгия (т. е. Джорджа) во дворце разыгралась самая натуральная комедия. Король после завтрака с явным неудовольствием выслушал ходатайство королевы, умолявшей его назначить постельничим Джорджа Вильерса. Он не хотел и слышать об этом, королева продолжала настаивать на своем, и сцена грозила затянуться до бесконечности.

В течение этого спектакля присутствовавшие придворные обменивались многозначительными взглядами и жестами. Окруженный своими приспешниками граф Сомерсет всем своим видом не скрывал крайней досады. Покровители Вильерса перешептывались, пытаясь замаскировать свое нетерпение и некоторую тревогу. Граф Сомерсет не выдержал и написал королю записку, в которой умолял его оказать сопернику какую-нибудь незначительную милость. По его приказу паж вручил записку королю. Архиепископ учуял подвох и направил послание королеве, заклиная свою повелительницу не оказывать слабинки. Анна вняла этой мольбе и упала на колени перед супругом, убеждая его почтить Святого Георгия в день его праздника и отличить дворянина, носящего его имя.

Решив, что комедия тянулась достаточно долго, Иаков собрался с силами, ибо ему предстояло, согласно старому обряду, ударить юношу плашмя клинком обнаженного меча: ни для кого не было секретом, какие скверные ассоциации вызывал в нем вид извлеченного из ножен оружия. Юный принц Уэльский протянул отцу свою шпагу, которую тот решился взять, превозмогая себя. После ритуала посвящения Джордж Вильерс обрел должность постельничего и тысячу фунтов годового содержания.

Эта история вывела из себя графа Сомерсета, который, оставшись наедине с королем, высказал ему все упреки, на которые были способны его бешеная ревность и страх перед грядущей немилостью. Король смиренно выслушал его излияния и простил оскорбления, но не перестал относиться к нему как к человеку, любовь к которому у него еще не угасла.

Что же касается Вильерса, тот чувствовал себя на седьмом небе от счастья, но голова у него отнюдь не пошла кругом. Он прежде всего постарался выразить свою признательность творцам его взлета, в первую очередь архиепископу. Джордж просил его оказать ему честь стать его наставником, проводником в доселе чуждом для него мире, вдохновителем его поступков. Архиепископ весьма простодушно принял все это за чистую монету и засвидетельствовал своему ученику свою горячую любовь. Вот что он писал ему:

«С сего дня я ценю и уважаю вас как своего сына и хочу, чтобы вы считали себя таковым.

Горячо любящий вас отец».

Такова была политика поведения Вильерса. Он излучал вокруг себя атмосферу мягкости и доброжелательности, он бы охотно обласкал и своего соперника, и сам король пришел в восторг от подобного великодушия.

Однако Сомерсет был сделан из другого теста. Он уже видел перед собой дно разверзающейся пропасти, но повел себя совершенно неправильно. Вместо того чтобы умаслить столь благородного покровителя, он принялся досаждать ему своими жалобами и обидами. Иаков, тем не менее, все еще оставался верен тому принципу слабых личностей, что худой мир лучше доброй ссоры, и верил в возможность примирения непримиримых и установления мира между особами, которые дороги ему. Эта задача была возложена на Хамфри Мэя, пользовавшегося уважением обоих фаворитов.

Сэр Мэй в первую очередь принялся наставлять Джорджа, который, собственно, не выказывал никакого сопротивления. Граф же Сомерсет сначала фыркал, но затем, узнав, что речь идет о королевском приказе, замкнулся в ледяном молчании. Через полчаса к нему явился его молодой соперник.

Джордж излучал одну из своих ослепительных улыбок и, ощущая, несомненно, свою новую мощь, рассыпался в учтивейших выражениях:

– Я намерен, милорд, быть вашим слугой и единомышленником, ибо желаю, чтобы судьба моя зависела от вашего расположения и чтобы ваша милость признала во мне самого верного слугу, которого вы когда-либо имели.

– Мне нет нужды в ваших услугах, – грубо оборвал его граф, – и не рассчитывайте на мою милость. Но я намерен свернуть вам шею, и будьте уверены, что не премину сделать сие, если мне представится такая возможность.

Все это, естественно, было доложено королю, который, как человек неглупый, решил подорвать позиции столь неблагодарного фаворита с того фланга, с которого тот не ожидал.